Внутрилагерная война между «идейными» и «отколовшимися» ворами в период 1947-1953 гг.

Сергей Герман

Читающая публика на просторах бывшего СССР получила достаточно много произведений о «сучьих войнах», сотрясавших пенитенциарную систему советского государства в середине 40-х – 50-х годах двадцатого века. На этом материале создано множество художественных фильмов и сериалов. Все они преимущественно или идеализируют или демонизируют противостояние ортодоксальных «законников» и «реформаторов» воровского закона. Мол, лагерная война была с одной стороны спецоперацией властей, с другой стороны – борьбой зэков за свои права и достоинство. Практически все художественное полотно этой темы соткано из воспоминаний слышавших, как кто-то вспоминал, что ему рассказывали. И очень мало в этом потоке, скроенном по голливудским лекалам, реальных свидетельств участников и очевидцев, а также документов. Потому и не встречается в художественных произведениях версия, что «сучья война» была противостоянием за влияние в криминальном мире, за перераспределение тех крох лагерных благ, которые были ограниченно доступны в местах заключения. Книга Сергея Германа «Внутрилагерная война между «идейными» и «отколовшимися» ворами в период 1947–1953 гг.» едва ли не впервые представляет читателям документальную и научно обоснованную версию событий. И поверьте, она не менее драматичная и захватывающая, нежели конъюнктурные и «телеформатные» художественные произведения.

Введение

Вряд ли у кого-то возникнет обоснованное желание сомневаться в необходимости изучения советской тюремно-лагерной системы. Возможно, что именно при этом исследовании будут выявлены дополнительные механизмы тоталитарного режима советского периода России.

Устройство и функционирование тюрем и лагерей в полной мере раскрывает нам структуру самого террора, его механизм и последствия. И очень показательно, что символом государственного террора в целом стал ГУЛАГ, пусть крупная, но далеко не основная структура в советской репрессивной системе.

Весь послевоенный период середины 40–50-х годов в отечественной истории прочно ассоциируется с эпохой ГУЛАГа.

Изначально эта абревиатура означала «Главное управление лагерей», но со временем под этим словом стали понимать не только административный орган, управлявший лагерями, но и всю советскую пенитенциарную систему во всех формах и разновидностях: «исправительно-трудовые» лагеря, штрафные лагпункты, лагеря для уголовных и политических, женские, детские, следственные и пересыльные тюрьмы и т. д.

В ещё более широком смысле ГУЛАГ стал означать всю советскую репрессивную систему в целом: аресты, допросы, этапы, пересылки, «столыпинские» вагоны, рабский подневольный труд в местах лишения свободы, ссылки, раннюю смерть.

Изучение советских лагерей имеет длительную историографическую традицию, заслуживающую отдельного и подробного анализа. В многочисленных научных, политологических и художественно — публицистических трудах с разных позиций и на основе разных источников описывались общие тенденции пенитенциарной политики СССР, ее обобщенные количественные показатели, дебатировались вопросы о месте лагерной экономики в развитии советской политико-экономической системы.

В разные годы ГУЛАГ находился в ведении ОГПУ СССР, НКВД СССР, МВД СССР, МЮ СССР. Полное название главного управления менялось в зависимости от входивших в его состав структурных подразделений, например, с 1934 г. по 1938 г. главк именовался Главное управление лагерей, трудовых поселений и мест заключения, а с 1939 г. по 1956 г. — Главное управление исправительно-трудовых лагерей и колоний.

В ведении НКВД — МВД СССР наряду с ГУЛАГом находились и другие главные управления лагерей, большинство из которых были образованы в 1940-е годы на базе производственных отделов ГУЛАГа. Специализированные лагерно-производственные управления, такие как Главное управление лагерей горнометаллургических предприятий (ГУЛГМП), Главное управление лагерей железнодорожного строительства (ГУЛЖДС), Главное управление лагерей лесной промышленности (ГУЛЛП), Главное управление «Енисейстрой» и ряд других, имели в своем подчинении десятки лагерных подразделений с сотнями тысяч заключенных. Используя преимущественно принудительный труд заключенных, они осуществляли крупные экономические проекты, чаще всего военно-промышленного характера.

В крайне сложной системе советского социума особое место принадлежало исправительно-трудовым учреждениям (ИТУ) страны, которые представляли собой звено, в первую очередь, политической юстиции в СССР. Лагеря, тюрьмы, колонии, следственные изоляторы представляли собой важный элемент репрессивного механизма, инструмент устрашения и запугивания населения. При этом на протяжении нескольких лет не просто давать им оценку, но и каким-то образом изучать не разрешалось. Данная тема была однозначно вынесена за рамки научного изучения, что сегодня повышает ее актуальность.

Производственная база самого ГУЛАГа была относительно невелика. Но именно от ГУЛАГа, в первую очередь, зависело выполнение плановых заданий всех лагерно-производственных управлений. Такая зависимость объяснялась тем, что ГУЛАГ был «главным хранителем» «рабочего фонда», он руководил учетом, распределением и перераспределением заключенных всех исправительно-трудовых лагерей НКВД-МВД СССР, в его функции входило комплектование лагерей рабочей силой, обеспечение режима содержания и охраны заключенных, снабжение лагерей продуктовым и вещевым довольствием. Эти функции делали ГУЛАГ ключевым звеном в организационной структуре органов исполнения наказания, ориентированных на трудовое использование заключенных^[1].

Еще с перестроечных времен неизменным остается интерес к истории ГУЛАГа и пенитенциарной системе в СССР, правда, если ранее он имел скорее разоблачительный и публицистический выход, то в настоящее время он становится предметом именно научного изучения. Это связано с тем, что Россия продолжает переживать масштабные трансформации своей правовой системы, в ходе которых значительные изменения затрагивают уголовно-исправительную сферу.

При этом необходимо отметить, что в отечественной историографии тема ГУЛАГа изучалась практически только с точки зрения существования значительной по своему количеству группы политических заключенных. История ГУЛАГа сама стала использоваться как инструмент идеологической борьбы против тоталитарного режима, порождением которого он был. При этом из сферы научного изучения опять же была изъята определенная часть этой истории — историки отдавали предпочтение «высокой» теме политических заключенных и совершенно закрывали глаза на существование «низкой темы» — темы уголовного мира в системе ГУЛАГа. Между тем, в данной системе крайне сложно отделить «высокое» от «низкого», поскольку все было крайне запутано и тесно переплетено. Ярчайшим примером этого стала так называемая «сучья война», оказавшая огромное влияние на становление криминальной субкультуры в нашей стране.

В современных условиях социальная значимость изучения истории пенитенциарной системы в СССР велика ещё и потому, что люди, которые прошли тюрьмы и ИТУ, сыграли (особенно в эпоху «лихих 1990-х») весьма значительную роль в жизни российского общества. Пропустив через себя миллионы людей, ГУЛАГ превратился в машину по воспроизводству и тиражированию бандитствующих паразитов и став рассадником уголовной преступности.

В настоящее время в обществе не так уж и мало носителей тюремной субкультуры. По некоторым оценкам, заключенные и бывшие осужденные составляют до 20–25 % активного населения^[2].

Криминальная субкультура в России является объектом и криминологического, и оперативно-розыскного, и художественного познания. Периодизацию истории российской криминальной субкультуры можно составить в зависимости от политико-экономической ситуации в стране:

1) дореволюционный период до 1917 г.;

2) послереволюционный период — во время и после Гражданской войны (1917–1922 гг.);

3) появление «воров в законе» — 1920–1930 гг.;

4) участие воров в Великой Отечественной войне, что вызвало «Сучью войну» в середине 1940–1950 гг.;

5) массовая реабилитация «врагов народа» — 50–60 гг. XX века;

6) возникновение и развитие «семей» — 70–80 гг. XX века;

7) установление криминальной власти в 1990 гг., когда уголовные авторитеты или их представители стали губернаторами, мэрами, депутатами и т. п.

Предметом изучения в данной работе является так называемая эпоха «сучьих войн», объектом изучения — борьба между криминальными группировками в системе ГУЛАГ в послевоенный период.

Но в опубликованных материалах, посвящённых «сучьей войне» слишком много эмоций и слишком мало документов. В воспоминаниях непосредственных участников тех событий: Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Евгении Гинзбург, Льва Разгона отбывавших наказание по политическими статьям и не вхоживших в круг ни «воров» ни «сук», а также более позднего исследователя, Александра Сидорова (Фима Жиганец) преобладают «рассказы о рассказах», т. е воспроизводится некая информативная реальность, которая принимается за истину и почти отсутствует аутентичность — присутствовал, видел, запомнил.

В этом отношение вызывают доверие лишь воспоминания Вадима Туманова, который сам был непосредственным участником тех событий, принимал непосредственное участие во внутрилагерном протвостоянии и из 8 лет нахождения в колымских зонах более 5 лет провел в штрафных лагерях. Кроме того, заслуживают внимания воспоминания Анатолия Жигулина, талантливого писателя, отбывавшего наказание в Тайшетлаге (Иркутская область и на Колыме, где он провёл три каторжных года. Здесь он стал свидетелем завершения «Сучьей войны)».

Но все эти рассказы базирутся на испытанном на собственной шкуре опыте или со слуха, но никак не на документах.

В свете оубликованных мемуаров людей прошедших ГУЛАГ никак не просматривается образ мятежного «политика». Странная ситуация, в которой люди обвиняемые в подготовке убийств первых лиц советского государства и подготовке к свержению власти, в местах лишения свободы в основном вели аморфный образ жизни. Большинство из них не только не помышляли о свержении советской власти, но даже не сопротивлялись произволу лагерного начальства.

Основные роли в событиях 1947–1953 гг. названных в последствии «сучьими войнами» играли блатари (как «законники», так и «суки»), оуновцы, кавказцы (среди них особо выделялись «чечены»), прибалты и, наконец, власовцы. Именно их беспощадная борьба — в первую очередь друг с другом, но также и с низами лагерной администрации, включая «придурков», — заполнила собой страницы тома. Не свобода, а контроль над зоной, улучшение собственных бытовых условий в лагерном аду — за счет кого угодно и чего угодно — и были тем главным призом, за который так ожесточенно они рубились и дрались. Историография до сих пор по этому поводу почти полностью отмалчивалась.

С середины 1930 годов пенитенциарные исследования в СССР становятся закрытой темой. Теоретические предложения выдвигают не учёные и практики, а политики. Пожалуй впервые в обобщёном виде имеющие отношение к исследуемой проблеме документы были собраны в изданиях: А. А. Герцензон и др, «История советского уголовного права» (М., 1947) «Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР 1917–1952 гг»(М., 1953) и сборник нормативных документов по советскому исправительно-трудовому праву» (М.,1959). До этого, да и в значительной степени после этого, в общедоступном информационном поле отмечается почти полное затишье.

В 1960–1980-е годы исследование организации и деятельности тюремно-лагерной системыСССР неспециализированными органами не поощрялось. На подавляющей части соответствующих документов стоял гриф «Секретно» либо «Для служебного пользования». Поэтому разработкой проблемы в основном занималось небольшой число ведомственных научных работников МВД.^[3]

Но вместе с тем, отсутствие в широком доступе гулаговских документов о тех событиях нельзя никак считать подтверждением того, что все рассказы о «сучьей войне» являтся легендами ГУЛАГа.

Вместе с тем, не стоит забывать о том, что тенденция сохранять в тайне от высшего начальства любое ЧП была обычной для бурократии того времни и в особенности для системы ГУЛАГ особенно. В распоряжении МВД СССР № 313 «О порядке представления донесений об уголовно — бандитских проявлениях в лагерях и колониях МВД СССР» от 2 февраля 1952 года прямо говорилось «За последнее время отмечены случаи, когда некоторые министры внутренних дел республик начальники краёв и областей и начальники лагерей не доносят в МВД СССР об уголовно-бандитских проявлениях, групповых неповиновениях, совершаемых уголовным элементом убийствах заключённых, честно оаботающих в лагерной обслуге, на низовых производственно — хозяйственных должностях и активно помогающих лагерной администрации в укреплении режима и трудовой дисциплинвы в лагерях».^[4]

Изучение документов конца 1940-х годов показывает, что за дипломатической формулировкой о «случаях», отмеченных за «последнее время», стояло в действительности масссовое явление.

Кроме того, по признанию гулаговских особистов в ГУЛАГе вообще не велось точного учёта лиц, привлечённых к уголовной ответственности, а также числа совершённых преступлений»… Во всяком случае, когда в 1957 году первому отделу ГУИТК МВД СССР понадобилось обобщить сведения о лагерной преступности, массовых волынках и беспорядках в лагерях на ребеже 1940–1950-х годов, они оперировали в основном случайными примерами, наудачу извлечёнными из архива ГУИТК, а иногда и личными воспоминаниями (например, о существовании в то время лагерных зон, куда представители лагерной администрации не решались заходить^[5].») Систематизированной и собранной в одном месте информации в их расоряжении попросту не было, как не было и цельного комплекта архивных документов.

Огромное число статей и мемуаров описывает конкретные лагерные сюжеты и судьбы заключенных. В последнее время появились серьезные работы, посвященные институциональным и региональным аспектам проблемы. Однако при этом мы так до сих пор и не знаем в точности, сколько же было лагерей в Союзе, где они находились, как они возникали и умирали, чем занимались и сколько заключенных содержалось в каждом из них (даже базовый термин лагеря до сих пор употребляется крайне расплывчато, соответствуя в различных описаниях объектам самого разного уровня — от отдельного лагерного пункта до региональной лагерной агломерации).

Восполнить этот пробел — цель настоящей работы.

Примечания

1

Иванова Г.М… ГУЛАГ в советской государственной системе, конец 1920-х — середина 1950-х гг.: Дис… д-ра ист. наук: 07.00.02: Москва, 2 002 430 c. РГБ ОД, 71:04–7/5–9

2

Юрченков, Роман Валерьевич. ГУЛАГ и пенитенциарная система в СССР в 1930-х — первой половине 1980-х годов: на примере ТЕМЛАГа-ДУБРАВЛАГа: диссертация… кандидата исторических наук: 07.00.02 / Юрченков Роман Валерьевич; [Место защиты: Чуваш. гос. ун-т им. И. Н. Ульянова]. — Саранск, 2013. — 220 с.: ил.

3

Реент Ю. А. Жигалев А.В. Монография «Исправительно-трудовая система Советской России в довоенный период (1921–1040 гг)».

4

ГА РФ.Ф. Р-9401. Оп.1 Д.489. Л. 30

5

ГА РФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д… 103. Л. 73