Месть по древним понятиям

Сергей Зверев, 2017

Кладоискатель и авантюрист Харитон Хабаров все свое свободное время посвящает поиску древних артефактов. Во имя науки и для удовлетворения собственных амбиций. Однажды на него выходит крупный подпольный коллекционер антиквариата Бронислав Зеленский. Он предлагает Хабарову за солидное вознаграждение найти древнюю икону, спрятанную монахами где-то в окрестностях Смоленска сто лет назад. Икона бесценна, к тому же обладает уникальными целебными свойствами. Харитон соглашается, предвкушая очередное увлекательное приключение, и совсем забывает о том, что встреча с потусторонними силами может таить в себе смертельную опасность.

Глава 4

Несколько человек с винтовками, появившиеся на лесной дороге, медленно подходили к телеге, с интересом, будто диковинку, рассматривая сидящих в ней детей и монахов.

— Здорово, отец! Куда путь держишь? — улыбаясь, обратился один из них к Кузьме.

— Кто? Мы-то? — в волнении зачастил Кузьма, не зная, куда девать трясущиеся от страха руки. — Мы того… едем мы. Тут. Вот.

— Оставь ты его, товарищ Воронин, — заговорил другой, высокий, светловолосый, одетый в потертую кожаную куртку. — Тут у нас фигуры покрасивше имеются. В Бога веруешь, дядя? — слегка наклонившись, дыхнул он перегаром в самое лицо Феодосию.

— А?.. — смутившись, не нашелся с ответом тот.

— Балда! — на весь лес гаркнул высокий, вызвав у своих спутников приступ неудержимого хохота. — Али ты глухой, дядя? Или не знаешь, как нужно отвечать, когда тебя революционная власть спрашивает? Так мы живо выучим. А ну-ка, прими его, товарищ Колпаков. Ишь, расселся, гнида. Мы тут стоим перед ним, а он развалился как барин. С барами нынче разговор короткий.

Говоря это, человек в кожанке схватил тщедушного Феодосия за шиворот и с силой толкнул прямо в руки приземистому плотному мужику, у которого на винтовке поблескивал примкнутый штык.

— Получи, товарищ Колпаков. Твоя добыча будет.

— Эй ты! — вступился Арсений. — Чего руки распускаешь? А ну, не озоруй!

— Чего-чего? — прищурился высокий. — А ты кто таков, чтобы мне указывать? Я — революционной власти представитель. У меня все полномочия. Я тебя хоть сейчас в расход пустить могу, контру поганую. У меня на таких, как ты, указ специальный. Слыхал? По законам революции — к стенке.

Выкрикивая свои угрозы, высокий все больше распалялся, серые глаза его становились злобными и безумными.

— А ну кажи, чего везешь! Живо! Обыщи его, товарищ Колосов, — приказал он, прикладом сталкивая с телеги и Арсения. — Как пить дать деньги припрятал, крыса церковная. У меня нюх на таких. А вы чего вылупились, семя поповское? — продолжил высокий, обращаясь к детям.

Сбившись в кучу на самом краю телеги, они испуганно наблюдали за происходящим.

— Не замай их, товарищ Раскатов, — вступился один из отряда. — Не видишь — сопливые совсем. Что с них?

— Сопливые, говоришь? — растягивая губы в злой усмешке, отвечал Раскатов. — А и хорошо, что сопливые. В зародыше поповское семя душить надо.

Между тем Колосов, обыскав Арсения и не найдя ничего ценного, начал копаться в соломе, устилавшей дно телеги.

— Вона! Гляди-кось, сколько тут всякого у них! — с довольной улыбкой воскликнул он, обнаружив кульки и свертки, собранные в дорогу монахами. — Глянь-кось, товарищ Раскатов. И провианту тут, и добра всякого…

— Ты деньги, деньги ищи. Ну-ка дай, я сам гляну.

Человек в кожанке встал рядом с Колосовым и начал небрежно разбрасывать свертки с провизией.

Отшвырнув очередной кулек, он увидел торчащий из соломы ствол ружья, да так и застыл на месте с протянутой рукой.

— Ах ты контра… — медленно проговорил он, поворачиваясь к Арсению. Лицо его, и без того красное от алкоголя, еще больше налилось кровью, багровея от ярости. — Диверсию затеваешь? Да я тебя…

Раскатов вскинул винтовку, целясь в Арсения, но на выручку поспешил Феодосий. Вырвавшись из рук Колпакова, он бросился к Раскатову в намерении то ли ударить, то ли толкнуть его, но тот, услышав шум, развернулся. В своем порыве Феодосий грудью налетел на ствол обращенной к нему винтовки, как на кинжал.

— Бегите, ребята! В лес! — закричал Арсений, пытаясь заслонить собой сидевших в телеге мальчиков.

Но те застыли, завороженно уставившись на винтовку, ткнувшуюся в грудь Феодосия, не в силах пошевелиться от страха.

А революционный отряд уже выполнял свою привычную работу.

Опрокинутый навзничь выстрелом в упор, устремил застывший взгляд в небо Феодосий, тяжело опустился, пал на колени пронзенный штыком Арсений, и двенадцатилетний Иван, храбро бросившийся на защиту, лег рядом, остановленный пулей.

Семилетний Коля, самый младший из мальчиков, уткнул мокрое от слез лицо в плечо сидевшего рядом десятилетнего Тихона, и два щуплых тельца, тесно прижатых друг к другу, пробил насквозь еще один меткий выстрел.

Фыркнула, шарахнулась лошадь, испуганная резкими звуками, но, пройдя несколько шагов, вновь встала, по привычке дожидаясь команды человека.

Но человек был сейчас очень занят.

Власий, Захар и Федор, опомнившись, выскочили из телеги, но умелые охотники, увидев, что добыча хочет уйти прямо из рук, рассредоточились, чтобы попасть в цель с первого выстрела.

— Готов! — опуская винтовку, проговорил Воронин, видя, как упал на землю, будто споткнувшись на бегу, Федор, последний из остававшихся в живых мальчишек.

С сознанием выполненного долга бандиты оглядели заваленную трупами дорогу, лица их не выражали ничего, кроме удовлетворения от хорошо сделанной работы.

— Совсем распустилась деревня без хозяйской руки, — сплевывая и вешая на плечо винтовку, сказал Раскатов. — Но ничего, всех уму-разуму выучим. По струнке будут ходить, как шелковые. Айда домой, парни, стемнеет скоро. Двигай, товарищ Колосов, хватит тебе в этой телеге ковыряться. Ничего там интересного нет.

— А где этот, на вожжах-то у них сидел, мужик? — оглядываясь вокруг, удивился Колпаков. — Неужели утек?

— Эх, черт! И правда сбежал, гад, — с досадой проговорил Раскатов. — Но ничего, мы его сейчас…

— Да ладно, товарищ Раскатов, чего в ночь по бурелому шастать? После найдем, никуда он от нас не денется. Здешний он, кащеевский. Кузьмой кличут.

— Здешний, говоришь? — пытливо прищурился Раскатов, глядя в лицо невысокому темноволосому мужику в стеганой душегрейке. — Ну смотри, Стригун. Ты у нас местный, тебе и карты в руки. Поверю. Только если уж ошибешься, тогда не серчай. Самому ответ держать придется.

— Да что вы, товарищ Раскатов? Али я когда врал? — в испуге округлив глаза, стал уверять Стригун. — Верно говорю, наш это, из Кащеевки мужик.

— Что еще за Кащеевка?

— Кащеевка-то? Да деревушка здесь, недалеко. Там и монастырь у них. Это из монастыря, поди, ехали. Кузьма-то, он при лошадях у них там состоит. Давно уж. Видать, в городе что-то занадобилось, вот и отправились.

— Только недалеко ушли, — ухмыльнувшись, чем-то очень довольный, проговорил Раскатов. — Надо будет обревизовать эту вашу Кащеевку. Там, похоже, очаг контрреволюции вызревает. Далеко это отсюда?

— Верст пятнадцать будет, — с готовностью отвечал Стригун.

— Ладно. Надо будет людей подыскать потверже да наведаться туда. Айда, ребята! Загулялись, пора и отдохнуть.

Валерий Раскатов был одним из тех самых столичных «гонцов», на которых в недавнем разговоре жаловался Антонию отец Василий.

Приехав из Петрограда в Смоленск, Раскатов в отношении «сомневающихся» и «неблагонадежных» проявил такую беспощадную жестокость, что сразу зарекомендовал себя как истинный революционер. Уверившись в его преданности и выдающихся способностях, партийное руководство предоставило ему максимум самостоятельности, поручив насаждать революционные идеи в близлежащих деревнях.

Взяв с собой еще несколько надежных товарищей, Раскатов прибыл в Овражное и при помощи сочувствующих из местных начал проводить рейды по окрестностям в поисках очагов контрреволюции. Результаты рейдов не были особенно блестящими — денег у жителей глухих деревушек было немного. Но небогатый денежный улов Раскатов с лихвой возмещал жестокостью расправ, без рассуждения расстреливая и калеча всякого, кто попадал ему под горячую руку.

* * *

— Батюшки!.. Батюшки, да что ж это… Что ж это, батюшки! Батюшки мои…

Когда революционный отряд скрылся за поворотом лесной дороги, когда смолкли звуки шагов и голоса, из лесной чащи, боязливо оглядываясь, появился Кузьма.

То, что он увидел, сначала вызвало недоумение и непонимание. Но уже через минуту сами собой потоком потекли из глаз слезы, он заметался как безумный, перебегая от тела к телу, наклоняясь, всматриваясь в лица и приговаривая:

— Батюшки… Батюшки мои.

Послушная Красавка так же спокойно стояла на дороге. Кузьма, бережно поднимая тела убитых с залитой кровью травы, стал переносить их в телегу.

С трудом перевалив через край телеги дюжего Арсения, он по одному перенес почти невесомых мальчиков. Последним в телегу лег щуплый Феодосий, у которого из разорванной на груди мантии виднелся простреленный насквозь образ «Умиление» и выглядывавший из-под него ярко-алый край рекомендательного письма.

Погрузив свою скорбную поклажу, Кузьма развернул лошадь и при свете полной луны тронулся в обратный путь.

— Вот и не пришлось нам к Афанасию заехать на ночлег.

Поздней ночью, оставив телегу со страшным грузом за воротами монастыря, Кузьма тихонько постучался в келью настоятеля, чтобы сообщить трагическую весть и посоветоваться, что делать дальше.

Услышав, что произошло на дороге, Антоний изменился в лице, казалось, постарев в одночасье на десять лет.

— Моя вина, — глядя в неведомую точку в пространстве, проговорил он. — Не должен был посылать. Нельзя было. Моя вина.

— Что же делать-то нам теперь, отец Антоний?

— А ничего, Кузьма Иваныч. Нечего больше нам с тобой делать. Господь уж все сделал за нас. Братья наши погибли как мученики, сподобились венцов, чести высокой. А нам осталось только погребение им устроить подобающее, да и… да и самим готовиться.

— Что вы, отец Антоний! Куда готовиться? К чему? Хоть вы-то меня не пугайте.

— Да я не пугаю, Кузьма. Не пугаю. Ступай, приведи Красавку. А я скажу Аркадию, чтобы поднимал всех. Не время теперь спать. Нужно отпевание готовить.

Через полчаса все монастырское братство было уже на ногах. Тела убиенных положили в храме, и началась длинная скорбная служба.

А в келье Антония снова шел непростой разговор.

— Сказать Игнатию, чтобы готовил стену в пещерах? — спрашивал Аркадий, пожилой монах с белой бородой, неизменный помощник и правая рука Антония.

— Да, только… Мыслю, что неправильно будет их в общем ряду хоронить. Смерть эта особая. Мученическая.

— Дети…

— Да. Думаю, в молельне. Там нужно. Скажи Игнатию, чтобы напротив аналоя нишу сделал. Большую, чтобы на всех восьмерых хватило. Впрочем, мальчикам много ли надо… — Тут голос Антония пресекся, но через минуту он снова овладел собой. — Так вот. Скажи, чтобы делал поглубже. Чтобы впереди оставалось еще пространство. Место закрыть надо будет. Чтоб не узнали.

— Кто?

— А никто. Вообще никто чтоб не узнал. Кирпичами потом заложим и глиной замажем. Как будто просто стена. Крестик сверху поставим. Один. Чтоб только место указывал. А тела… Тела пусть спрятаны будут. Да. Так ему скажи. В молельне.

Весь день и всю ночь над расстрелянными читали молитвы. А глубоко под землей в пещерах три дюжих монаха неустанно трудились, выгребая рыжую землю из пролома в стене.

Маленькая подземная комната с аналоем посередине, на котором раскладывали во время молитв Псалтирь или Библию, пребывала сейчас в большом беспорядке. Одна из ее стен была до половины разрушена и, все глубже внедряясь в этот пролом и расширяя нишу, монахи рисковали до потолка засыпать землей небольшое помещение.

— Как пройдут-то? — озабоченно оглядываясь, спрашивал Макарий, молодой послушник, который только готовился к монашескому постригу.

— Ничего, пройдут, — отвечал ему Игнатий, издавна заведовавший всеми строительными работами в монастыре. — Вон туда, к стенке отгребем, и хорошо будет. Сразу место освободится. Встанут.

Конец ознакомительного фрагмента.