Комета Магницкого – 2

Сергей К. Данилов

Ранние годы Магницкий провёл в детдоме, юность в общежитиях, молодость – то в евро-квартире, то в строительном вагончике. Трудовой путь героя вполне обычен: от научного сотрудника до уличного продавца мороженого. Пробиваясь сквозь препоны бытовых неустройств, кои судьбоносная планида во множестве подбрасывает человеку, он старается не упускать из вида заветный, почти сказочный образ семейного благоустройства, изобретённый ещё на детдомовских задворках.

7. Лезь, сынок, там твоя законная жилплощадь

Утро как утро.

Вылил по ведру воды под уличные кусты черёмухи, калины, рябины и сирени. Все они прекрасно принялись, сирень даже пробно выпустила игрушечные соцветия.

Дождавшись, когда Тамара отмахает пёстрыми гетрами среди крапивы пируэты аэробики, стащил с чердака шезлонг, выбил несколькими меткими ударами пару килограммов пыли, после чего разлёгся на затхлой парусине, принимая солнечные ванны одну за другой.

Мечты о свободном творчестве не только сбылись, но превзошли самые смелые ожидания. Рядом чашка горячего чая, заваренного из листьев смородины, по фарфоровой тарелочке разложены в правильной геометрической форме сухарики из остатков жарковского хлеба.

Соседский дом бубнил что-то невнятное. Похоже, ночью там недурно повеселились, опустошив подпольную четверть, и в этот утренний час силы граждан были на исходе, но, как видно, не у всех.

Шум поднялся вдруг и сразу:

— Открой, мегера проклятая! — выкрикнул сын старухи Савраскиной Пётр, которого соседи звали просто Пьером, тоном человека сильно выпившего, но ещё могущего многое свершить. — Открой дверь сейчас же, не то хуже будет… Ну, смотри, довела ты меня, стерва!

Было слышно, как Пьер бьётся тщедушным испитым телом в дверь квартиры.

Разжевав сухарь, Магницкий поднялся, чтобы отыскать себе другое пристанище, где не были бы слышны эти щемящие душу звуки, сходные с мявканьем кошки, попавшей под тяжёлую хозяйскую ногу.

— Кончай шубутиться, Петро, — сказал кто-то спросонья, — опять ключицу сломаешь.

С дорожки, ведущей к малиннику, открывался вид на жену Савраскина Наталью, стоящую перед распахнутым окном второго этажа в позе воительницы со скрещёнными на груди руками. Весь её вид говорил о глубоком презрении к супругу и неверии в его физические способности.

Сама она была весьма невысокого роста, хрупкой женщиной лет тридцати пяти, с блёклым, одутловатым от пьянки лицом, растрёпанными волосами и цвета и вида гнилого сена.

Пьер так сильно ударился телом в привыкшую к подобным штурмам дверь, что застонал уже совсем трезво.

— Ну, всё, — сказал вдруг он голосом человека, решившегося на страшное преступление, — я тебя предупреждал, теперь пеняй на себя!

С этими словами перенёс лестницу от сарая к дому и полез вверх, вызвав своим поступком шумное одобрение соседей, которые открыли окна и с удовольствием наблюдали за ходом семейного единоборства.

— Не лезь, поганец, убью, — предупредила супруга хмуро. В её руке неожиданно возник топор.

В окне-двери слева от квартиры Савраскиных стоял бравый мужчина лет сорока, с холёным, чисто выбритым лицом, в малиновом атласном халате, из-под которого виднелась десантная тельняшка.

Он расчёсывал вьющиеся короткие кудри массажкой, одним глазом глядя в зеркальце, другим наблюдая за развитием событий. Согласно Тамариной аттестации звали его Василием, был он отставным армейским капитаном, сдававшим московскую наследственную квартиру в аренду. Столичный доход позволял ему жить в свое удовольствие нигде не работая, но меняя дам каждую неделю.

— Женщины, как власти, — недовольно высказался Василий, — обещают и не делают, — после чего сошел на пристроенный к окну-двери балкончик, к которому с земли карабкалась крутая лесенка из свежеструганных досок.

Наталья выглянула из окна в его сторону, погрозив орудием домашнего производства.

— Ну, ты, лицо московской национальности, погавкай мне ещё здесь!

Пьер бодро влез на первую перекладину и остановился передохнуть.

— Не посмеет, — быстро выкрикнула старуха Савраскина из форточки в лицо засомневавшемуся было Пьеру, — лезь, сынок, там твоя законная жилплощадь. Если что случится, не бойся, я её упеку, куда Макар телят не гонял! Нахлебается тюремной баланды, — старуха Савраскина причмокнула, — всласть! Лезь, не трусь!

Пьер отчаянно рванулся вверх, и когда его рыжая чёлка достигла подоконника, жена нанесла решительный удар топором в лоб. При полном онемении окружающих сын своей матери и муж жены мешком свалился наземь.

— Вот бы власти так, что обещали народу, то и делали, — резюмировал малиновый халат, прослеживая траекторию падения, однако при этом не слишком выходя наружу из своего «окна».

— Врача!

— Милицию!

Но всё перекрыло громкое: «Убила!» — вопль старухи Савраскиной, стремительно вылетевшей из дома. Она даже влезла по стопам сына на одну ступеньку лестницы, где только что сомневался Пьер, и Виктор увидел над забором её седую голову и малиновое лицо.

— Не лезьте, мамаша, и вас порешу, — бесстрастно произнесла сноха, медленно выговаривая каждое слово и не выпуская из рук топора, — с превеликим удовольствием!

Она думала, что видит сон, где можно делать всё что угодно с надоевшими родственниками.

Вой сирен раздался не скоро.

Милиционер пришёл сам, пешком, скорая приехала минут через двадцать. Пьера Савраскина в это время уже привели в чувство соседи, они же перевязали голову несчастного, от которой супружница смогла отрубить лишь небольшой кусочек скальпа.

Врачи забрали Пьера с собой на исследование в качестве феномена, не сменив геройской повязки. На виске проступило красное пятно, вид был залихватский, будто у красного командира. Время от времени он пытался запеть «Ты не вейся, чёрный ворон, над моёю головой». Соседи громкими выкриками из разных окон начали давать показания милиционеру, который монотонно твердил: «Спокойнее, граждане, спокойнее, всех опрошу в порядке следствия…».

Доска забора качнулась в сторону, пропуская в сад тамарину дочь Ирину, учащуюся железнодорожного техникума. Обычно Магницкий видел её загорающей на подоконнике второго этажа в откровенном купальнике, с книгой в руках. Сине-фиолетовые большие глаза на треугольном лице с маленьким подбородком выглядели не слишком взволнованными.

— Не дают отдохнуть, дурдом какой-то, ей-богу, я тут у вас часик позагораю на солнышке, ладно?

— Как там Пьер?

— Чего пьяному сделается? Он же лёгкий, как пушинка. Повисел на топоре, да вниз упал. Вот соседи, вот где дурак на дураке едет, дураком погоняет. Надоели до чёртиков, кончу техникум, ноги моей здесь не будет. О, кстати, у вас же две комнаты?

— Две комнаты и кухня, — расхвастался Магницкий.

— Пустите, дяденька, на квартиру. Не пью, не курю, деньги платить буду исправно, со стипендии.

— Не пущу.

— Почему? Мне уже девятнадцать лет, совершеннолетняя.

— Хочу один жить. Коллектив надоел.

— У вас, наверное, есть женщина, — обиделась Иринка, — она приходит к вам в темноте и уходит перед рассветом. Я знаю, это любовница. А кстати, она, случаем, не замужем?

— Нет, она приходит с утра пораньше, а уходит ровно через двадцать минут, напрыгавшись вволю, вот здесь, на полянке, и это, кстати говоря, твоя родная мамаша.

— Мамашка не считается.

— Мне пора на работу. Ты загорай, если хочешь, потом шезлонг спрячешь за тем углом дома, в крапиве.

— Ладно. Уберу, не сомневайтесь, — Иринка уселась. — Конечно, старуха, поди, какая-нибудь ходит, лет тридцати пяти, — и высунула язык.