Комета Магницкого – 3

Сергей К. Данилов

Общеизвестно – горе одно не ходит. Оказалось, счастье – тоже. Лариса предстала во всём своём великолепии, прежняя девчонка с огромными сияющими глазами, накрашенными и оттого ещё большими, коротенькая юбка обнажала стройные ноги, с раскинутыми в стороны тонкими голыми руками. Сейчас обнимутся, она положит голову ему на грудь. И начнётся наконец-то долгожданная настоящая жизнь.

© Сергей К. Данилов, 2017

ISBN 978-5-4485-2659-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шесть лет спустя

1. Бедная, бедная Нина

Нина вернулась с работы темнее грозовой июльской тучи. С чувством швырнула сумку на стул возле двери. Муж перестал кушать свекольник:

— Что случилось?

Упорное молчание свидетельствовало о том, что произошедшее не имеет аналогов в истории новейших времён. Полиэтиленовый пакет с хлебом, кувыркаясь, прилетел на стол. Да, сразу видно — в дом пришла добытчица, ясно, как белый день, сомнения наказуемы. А какие способности в метании подручных предметов! Задавать наводящие вопросы тоже дело небезопасное, Виктор скромно умолк. Прервав трапезу, кинулся доставать прибор для жены. Вообще-то, ему давно пора в свой любимый вагончик на стройку особняка в центре города, но в свете последних событий уход будет выглядеть если не бегством, то всё равно очень не по-семейному. Присев на краешек стула, Нина сложила маленькие ручки на коленях, и, уткнувшись в них взглядом, молчит, вся без остатка погружённая в себя. Виктор тоже беззвучен. Тихо сопереживает, стоя рядом, поникший и вконец измельчавший, как человек, давным-давно переживший возраст Христа, но по-прежнему ни на что не годный.

— Представляешь, — говорит она ровным замороженным голосом, предвестником чего угодно, от зимней бури до весеннего половодья. — Людмила припёрлась сегодня на кафедру с новой сумочкой, в новой курточке и… шляпочке.

Так может говорить только убитый горем человек, над которым иронизировать бессовестно. Поэтому муж восклицает возмущённо, с пафосом и без капли фальши:

— Вот ведь сволочь какая!

— Правда, — соглашается жена и начинает тихо плакать.

Говорят, слезами горю не поможешь, а, между прочим, слёзы — необходимая женская разрядка после тяжёлого трудового дня на университетской кафедре. Не проходит и трёх минут, как она выходит из бессловесных сдерживаемых хныканий, начинает причитать по-настоящему:

— Какая-то простая лаборантка… девчонка двадцатилетняя может себе позволить сумочку новую, куртку… и…

О, горе слишком велико, Нина разражается рыданием, не может выговорить.

–…и шляпочку, — помогает Виктор.

–…и шляпочку… как раз такую, какую я хотела купить…

Вот когда плач переходит в детский рёв.

— Мне тридцать пять лет, я преподаватель, а куртку ношу уже не помню сколько, лет десять одну и ту же, сумка порвалась, а шляпочка…

Да, новая шляпочка была основной идеей-фикс последнего времени, муж подтвердит лично, без фиги в кармане. Нина ходила примерять её несколько раз без денег, которые просто негде взять — явный признак лёгкого умопомешательства, присущего девяноста процентам женщин. Виктор честно уговаривал жену не заниматься ерундой. Что касается возраста, лет нам гораздо больше тридцати пяти. Это не склероз, просто включился счётчик обратного отсчёта.

— А всё ты…

— Ну вот, начинается.

–…могли бы на те пять миллионов купить и тебе пальто, и мне куртку. Нет, потребовалось ему дом срочно строить. И где теперь твой каменный дом в два этажа с подвалом? И деньги пропали. Жадина, скупердяй, даже на собственную свадьбу зажался, бессовестный ты, Магницкий, человек!

Виктор молчит уже по другой причине. Он не открывает рта, потому что Нина права. Но кто мог знать тогда, что пять миллионов, положенные в солидный коммерческий банк под сорок процентов годовых, превратятся сначала в пять тысяч, а затем исчезнут полностью, оставив после себя судейские разборки, частые собрания Общества обманутых вкладчиков, которые начинались самоорганизацией конкурирующих кружков, группок и даже партий, но заканчивались всегда одинаково — криками проклятий и обмороками седовласых пенсионерок.

— Но и у тебя на книжке в Сбербанке сгинуло две тысячи советских дензнаков, что в реальных измерениях гораздо больше моих пяти миллионов.

— Нашёл что вспоминать. Да их-то как раз выплачивают понемногу.

— По достижении восьмидесяти лет? Или ты имеешь в виду знаменитую тысячу рублей на похороны усопшего вкладчика?

— Нет, — Нина деловито высморкалась в платочек, приобретая осмысленное выражение, — сейчас, я слышала, уже семидесятипятилетним выдают их сбережения.

— То, что не съела инфляция за прошлые годы? Хорошо. Подождём немного. Тем более, что полсрока уже отмотали.

Бедная, бедная Нина. Впрочем, она старается, преподаёт заочникам, пишет статьи, которые надо пристраивать в платные научные сборники. Платный неоплатонизм, боже, до чего докатились!

— А у вас когда будут хотя бы половину зарплаты выплачивать? Сколько можно на одну двенадцатую жить? Вон по радио только и говорят: страна поднимается с колен, страна поднимается с колен, ну если поднимается, почему сотруднику научного института нельзя платить хотя бы тысячу двести в месяц из его официальной зарплаты в две с половиной тысячи?

— Пока только обещают. А платят двести, как раз половину оплаты за нашу комнату в общежитии. Ты половину, и я половину. Равные права между женщиной и мужчиной полностью обеспечены, что тебе, собственно, не нравится?

— Преподавать когда начнёшь?

— С сентября-октября. Черкизов обещал спецкурс для четвёртого курса. Четыре часа в неделю, я же тебе говорил.

— Давай продадим участок, всё равно ничего не построишь.

— Не мой пока участок, сколько раз нужно объяснять элементарные вещи? Я его сейчас приватизирую. Пока он принадлежит городу, хотя и отдан мне под строительство за сущие копейки, которые не возвращаются, ежели от него отказаться.

— Ты же пять миллионов заплатил!

Дались ей эти пять миллионов.

— На взятку истратил. Кто бы мне выделил участок в центре города без взятки? Сама подумай. И я его никому продавать не собираюсь. Построить дом — главная цель моей жизни.

— Зачем прежний дом за гроши отдал? Дурак ты, Магницкий, каких мало.

— Что вспоминать давно минувшее? Ладно, поживу сегодня в вагончике, а то вывезут добрые люди.

— Кому нужен разбитый вагончик?

— Ну, мало ли кому. Там ещё туалет выстроен из хороших досок, забор.

— Сортиро-строитель — вот ты кто!

— Да. За имуществом глаз да глаз требуется. Хлеба отрежу половинку? Сахар с чаем пока есть, овсянка тоже. Начну лекции готовить, надо освежить материал в голове.

— Точно дадут семинар?

— Обещали.

— Премьер Черномырдин тоже какое-то светлое будущее народу обещал…

— Что россияне будут жить плохо, но недолго.

— Ой, слава богу, какой добрый человек!

— Уехал послом-миллиардером на Украину, крепить братство народов. Так что обещанное выполнить полностью не успел, а посему будем ещё очень долго жить плохо, и с Украиной рассоримся насмерть, вот посмотришь. Ну, так я пошёл на стройку светлого будущего?

— Иди. Утешил супруг супружницу.

Стройка будущего заморожена до лучших времён. Участок земли огорожен забором с воротами, внутри территории стоит ржавый вагончик, в котором Магницкий жил шестой год подряд, иногда по пути заходя в общежитие. Остатков сгоревшего дома практически не осталось, он постепенно распилил и сжёг их в буржуйке вагончика за долгие сибирские зимы. Зато теперь ровная площадка, чисто, под метёлочку. Чем топиться следующей зимой — большой вопрос. Вот она, деревня, вот он, дом родной! На лавочке, сделанной из тех же досок, что и забор, сидит соседская третьеклассница Анжелика, перед ней расставлены игрушки, на скамейке учебник математики и тетрадка.

— Гутен таг!

— Гутен таг!

— Ви геттес дир? (Как дела?)

— Зэр гут.

— А почему к Нине ужинать не пришла? Там и стол есть нормальный для занятий. Приобретёшь искривление позвоночника, тогда узнаешь, что бывает с теми, кто не бережёт собственное здоровье. Береги здоровье смолоду, поняла?

Анжелика дипломатично косит в сторону.

— Виктор, у меня задачка не получается.

— У меня тоже на работе куча задачек, которые не получаются. А если бы они сами собой получались, меня не взяли бы на работу их решать и не платили бы денег. Знаешь, что сделает со мной начальник отдела, если я подойду к нему и скажу: «Слушай, дяденька Черкизов, а у меня задачка не получается»?

— Что?

— Тут же уволит с работы. Поэтому я весь день их решаю, решаю и решаю, чтобы решить вовремя. И ты тоже решай сама.

— А сверх плана тебе Черкизов задачки задаёт?

— Разговорчики в строю! Надо было четвёрку по контрольной не получать. Месяц осталось учиться, а она мне тут на четвёрки съехала. Я тебе покажу «Черкизов», фамилию такую забудешь!

— Что ели у Нины?

— Очень вкусный борщ со сметаной. Ждали тебя, ждали, но не дождались. Нина сильно плакала.

— Давай сварим картошку в мундирах?

— Кто «давай сварим»?

— Я сварю.

— А, пожалуйста, за дело, с песней. Вода во фляге есть, электричество в проводах, картошка в ящике, милости просим.

Магницкий открыл ключом вагончик и вошёл внутрь. Непрезентабельно, конечно, но для жизни строителя капитализма необходимое имеется. И печка, и плитка, и рукомойник с тазиком, и топчан, который в данный момент привлекает более всего. Нет газет, телевизора и радио. Здесь он живёт в информационном вакууме, что тоже неплохо, меньше знаешь про вал ограблений и убийств, захлестнувший страну, лучше спишь.

Насвистывая марш Черномора, переоделся, лёг на топчан, прикрыл глаза толстым научным журналом.

— Что, устал? — интересуется невидимая Анжелика.

— Да, сейчас всхрапну минут двадцать, и задачку буду решать.

— Свою, научную? — уточняет хорошистка.

— Конечно, научную, не твою же. В носу не ковыряй.

— Подсматриваешь?

— Слышно!

Девочка начала копошиться у ящика с картошкой. Голод не тётка, но ведь до общежития рукой подать, если уж на то пошло, там всегда накормят. Однако ребёнок предпочитает самодеятельность. Это, кстати, тоже неплохо. Виктор доверяет ей электроплитку и засыпает на двадцать минут с открытой дверью (если что, успеем выскочить). Потом кто-то снимает с лица журнал и докладывает:

— Картошка сварилась.

Часы показывают, что сон продолжался почти пятьдесят минут, а такое ощущение, будто чуть веки смежил. Всё-таки верно сказано: старость — не радость. Зря народ не треплется.

Анжелика вытащила картофелины в чашку.

— А знаешь, с чем я люблю картошку в мундирах есть?

— С хлебом-луком?

— Нет.

— С солью и водой? Или с квасом с редькой?

— Да нет же, — удивляется школьница взрослой несообразительности.

— А, с маринованной селёдкой! — скрипя мозгами догадывается Магницкий. — И чёрным перцем?

— Нет, с сельдью иваси.

— Полезный продукт, в ней очень много рыбьего жира.

— Вот бы купить парочку, — зажмуривается Анжелика, — с икрой!

— Ну, парочку не парочку, а на десять рублей… возьми пакет, сбегай до базара, купи грамм триста кильки, если киоск открыт.

Последние слова улетают в пустоту. Калитка захлопнулась прежде, чем они были произнесены. А рынок, между прочим, стоит на квартал дальше общежития, пусть и в другую сторону. Подчас некоторые школьницы бывают сверхъестественно избирательны, сообразительны, а главное, быстры. Вместо кильки и сдачи притащила иваси.

— Только на одну рыбку хватило, — сообщила, протягивая пакет. — Здоровая, как кит. Пообещали с икрой. Чур, икра моя!

— Нет, чур, пополам.

— Ладно, а хвост бабке отнесу, она тоже любит с картошкой.

Анжелика сразу отрезала хвост и отложила несколько картофелин на передачу бабке, когда пойдёт домой спать. Селёдка оказалась с икрой. Они приступают к трапезе, после которой очень трудно отмыть руки. Но Виктор требует строжайшей чистоты в помещении и возле оного, иначе от мух не будет отбоя, поэтому Анжелика выносит отходы в мусорный контейнер на улицу, долго моет руки, лицо.

Потом берёт тетрадку, учебник и подходит к Магницкому.

— Наелся?

— Наелся, спасибо.

— Вкусно было, да же?

— Очень вкусно готовите, майне либе фройлен. Кормилица вы наша.

— Помоги задачку решить, не получается.

Виктор глянул в книжку, куда направлен пальчик, и на листок черновика.

— Семью восемь?

— Пятьдесят шесть!

— А чего пишешь?

После проверки домашнего задания и переписывания в тетрадь набело со вздохами и охами, прихватив хвост селёдки с остатками варёной картошки, Анжелика уходит ночевать в соседний дом, где в коммунальной квартире живёт её бабка, а иногда ещё и родная мамочка с каким-нибудь общественно-бесполезным другом. Трудно не удивляться, видя, как маленький ребёнок может стоически беззаветно любить родню и в силу своих небольших возможностей заботиться о ней. Сильнее этого чувства, живущего в детской душе вопреки всему, кажется, нет ничего на свете.

За исключением той страшной и безотчётной ненависти, которую испытывает тот же самый ребёнок, но уже в пятнадцатилетнем возрасте, к тем же своим пьющим без отдыха и натощак родственникам. О, как он их тогда убийственно не выносит, этого не передать никакими словами, но можно каждодневно наблюдать, если живёшь рядом с коммунальным домом и видишь на множестве примеров изо дня в день развитие сей поразительной метаморфозы бытия. В его строительном флигеле установилась тишина. Можно заняться подготовкой лекций к осеннему семинару. Да, программирование нынче вроде доброй верной жены, дающей хлеб насущный понемногу, но ежемесячно, а чистая математика — вроде посторонней красивой женщины, к которой давно тянет, однако без взаимности.

Вот эту теорему Кузьмича он тоже возьмёт в свой спецкурс — красива, чертовка, жаль, слегка кособока: необходимость есть, а достаточность не доказана… в его студенческие годы была не доказана, а уж теперь-то наверняка доказали. Грех в таком месте пустоту оставлять. Кто-нибудь добил и достаточность. Нынче народ далеко вперёд ушёл. Кстати, а почему тогда была не доказана? Когда доказывается практически тем же путём, что и необходимость, при минимальных дополнительных построениях? Или ему кажется? Ничего не кажется.

На пяти блокнотных листочках Виктор набросал доказательство достаточности теоремы Кузьмича. Эх, жаль, только сейчас увидел, а не в студенческие годы. Но, может, и нынче удастся статейку маленькую тиснуть, если, конечно, его доказательство отлично от канонического, ранее полученного. Надо будет у мэтра Трушкина разузнать, наверняка должен знать. Хоть и вчерашний день математики, зато классика, даже третье доказательство к уже имеющимся двум другим было бы не зазорно представить. Удовольствие от созерцания решения и проведение самых разнообразных проверок продолжается далеко за полночь, до тех самых пор, пока с улицы не начали доноситься странные, робкие постукивания.

Магницкий прислушался. Стук тотчас прекратился. Раздался тоненький визг, вроде бы животного происхождения, то ли щенячий, то ли кошачий, но в следующую секунду он уже вскочил с топчана и бросился вон из вагончика спасать своё имущество: в ночной тиши кто-то тихо, заботливо выдирал доску из забора. Вор находился внутри ограды. Молотком распрямил гвоздь и на глазах удивлённого хозяина рукой выдавил доску наружу. В длинной ограде организовалась первая дырка-брешь. С почином вас! Далее высокий стройный человек спортивного телосложения принялся отгибать гвозди следующей доски. На воре тёмная, маскирующая одежда, чёрная шапочка до самых глаз, и только на ногах белые кроссовки. Хозяин кинулся защищать частное имущество голыми руками, не обращая внимания на серьёзное вооружение противной стороны. И тут случилось нечто из ряда вон.

Вор стоял к Виктору спиной. Перед ним забор высотой метр восемьдесят. И вдруг, не оглядываясь, с места, без подготовки, ворюга как-то ужасно мастерски, мягко, элегантно даже перемахнул ногами через верх забора, подхватил оторванную доску с молотком, уже валявшиеся снаружи, и бесшумно умчался в тревожную черноту городской ночи. Хозяин сначала обалдел, а потом восхитился. Главное — с места, фрр-р-р птичкой, и нет его, каков талантище, а? Во народ! Просто диву даёшься. И с таким талантом ночами лазит по чужим оградам воровать с риском для рёбер не струганные доски из забора! Экстремал! Тщательное исследование места преступления не принесло никаких результатов, тут действовал профи, спёрший таки из его забора первую доску. Теперь начнётся, только держись! Не успеешь оглянуться, растащат забор, ибо народ в округе подобрался до стройматериалов злой, и, где что плохо лежит, сразу подмечает, делая соответствующие выводы. Ага, здесь спёрли доску, а почему не я? Я тоже сопру, в хозяйстве всё сгодится! И пошло, и поехало, ото всех не отобьёшься, никаких сил не хватит. Пришлось снять доску с топчана, чтобы восстановить статус-кво несколькими меткими ударами молотка по ржавым шляпкам бэушных гвоздей. Прежние гвозди негодяй утащил вместе с доской.

Глядя на сузившееся ложе, Магницкий предался невесёлым размышлениям. Что ни говори, а он положительно не умеет зарабатывать деньги. Нет таланта, хоть тресни, о чём умные люди ему не раз напоминали. Полная бездарность. Даже на квас не может заработать, исключительно на хлеб и картошку хватает умения, причём картошку садит сам на институтском поле, вместе с прочими безлошадными сотрудниками. Если не это бесплатное научно-картофельное поле, им бы в принципе не выжить.

— А вот люди зарабатывают на всякой мелочи, — обычно говорит Нина слегка обиженным голосом человека, за всеми моющего посуду и убирающего со стола, — я понимаю, был бы ты крутолобый гений или хоть талант, известный в своих кругах, а то, смотри, даже не кандидат наук. Так, непонятно что.

Она не со зла, ей тоже обидно.

— Вот у нас, философов, репетирование в принципе исключено, такого предмета в школе не проходят, про университеты говорить нечего, там всяк себе философ с собственной системой ценностей, казалось бы, вообще иди и вешайся от безденежья. Так нет, находят люди из ничего подработку. Взять, к примеру, доцента Короткевича Владимира Яковлевича. Окончил человек курсы массажистов, представляешь? Получил документ соответствующий, уже хорошо, да? Своим семейным может массаж при случае сделать. Но на этом не успокоился: распечатал на кафедральном компьютере пятьсот объявлений о сеансах массажа, и по окрестным домам разложил в почтовые ящики. Говорит, всего десять человек откликнулось. Так теперь он утречком до занятий пять раз в неделю бабушек массирует, а пять раз после занятий дедушек. По сорок рублей за сеанс берёт, итого четыреста рублей в неделю дополнительной зарплаты ему в карман набегает.

— Нет, не люблю посторонних людей руками трогать. Не нравится мне это. Даже в медицинский не пошёл из морально-этических соображений. Со стороны, конечно, вроде замечательно: белоснежный халат, накрахмаленная шапочка, стетоскоп на шее поблёскивает, с умным видом ходить можно, доктором величают, отношение в народе уважительное, но как только подумаешь, что трогать надо чужие прыщи, сразу — извините, в другой раз.

— Шутки шутим? А слабо Виктору курсы парикмахерские окончить? Слабо, да? Тогда дай объявление о репетировании. Раньше у тебя и летом бывали ученики.

— Старый стал. Не могу деньги от детей принимать, стыдно. Говорю же, будет семинарчик, начну прирабатывать. Черкизов обещал.

— Да, сам ты с места не двинешься, человек двухсотрублёвый.

— Двухсотрублёвая моя голова, а руки и душа бесплатные.

— То-то и оно.