Всемогущий

Сергей Кулаков, 2010

Знаменитый писатель Егор Горин обладает уникальным талантом – он способен предсказывать будущее. Ему открыты как отдельные человеческие судьбы, так и грядущее всей нашей планеты. Но этот дар приносит Горину не только нравственные мучения, но и бесконечные беды. Слишком много весьма влиятельных персон осведомлено о том, на что способен Егор. И на Горина открывается дикая охота – все «охотники» пытаются заставить провидца работать на себя, используя его дар в корыстных целях. И даже самые близкие люди, которым Егор безоглядно верил, предают его. Провидцу не остается ничего другого, как бежать и скрываться. Но у него есть одно абсолютное преимущество: будущее его врагов и их тайные планы для него – раскрытая книга…

Отец Кирилл

Через полчаса Егор подошел к небольшому православному храму, белому, с золотыми куполами, стоящему в окружении исполинских тополей чуть в стороне от улицы. Двери, ведущие в храм, были уже заперты, но Егор обогнул храм и подошел к дверям жилой пристройки.

Чуть поколебавшись, он позвонил и принялся ждать, когда откроют дверь.

Ждать пришлось недолго. Через минуту после его звонка послышались тяжелые шаги, звякнул замок и дверь открылась.

На пороге стоял пожилой священник в серой поношенной рясе. Это был представительный человек, грузноватый, с покатыми широкими плечами, красным лицом и жидкой седой бородой. Глаза его глядели несколько насупленно из-под густых бровей, но это было скорее выражение постоянного и привычного внимания, нежели настороженности или боязни.

Увидев Егора, он улыбнулся ласковой улыбкой, вмиг преобразившей его лицо и придавшей ему что-то детское, и отшагнул назад.

— Давненько тебя не было, Егор. Проходи.

Егор вошел в дверь, остановился на пороге.

— Здравствуйте, отец Кирилл…

— Будь здоров и ты, — отозвался тот, закрывая дверь. — Ну, с чем пожаловал на этот раз?

— С тем же, — тихо сказал Егор.

— Ага.

Отец Кирилл пытливо посмотрел на него — и улыбка сошла с его лица.

— Пойдем-ка в дом. Думаю, ты не просто поздороваться со мной зашел.

— Если не прогоните…

— Когда это я тебя прогонял? — спросил священник. — Обычно ты сам все куда-то торопишься.

— На этот раз я никуда не тороплюсь.

— Ну, ну…

Они прошли в глубь пристройки и оказались в жилой комнате, скромно и мило обставленной и обихоженной. Единственным предметом роскоши, если можно так выразиться, была ваза с цветами, ромашками и ирисом, растущими здесь же, в церковном саду. Все остальное напоминало корабельный кубрик, с той только разницей, что на стене висело большое, в половину человеческого роста, распятие, и повсюду — на столе, на полках, в головах кровати — лежали церковные книги.

— А у вас все по-прежнему, — заметил Егор.

— Слава тебе, Господи, жаловаться не на что, — отозвался отец Кирилл. — Да ты садись, не стой.

— Спасибо, — сказал Егор, опускаясь в старенькое низкое кресло, покрытое расшитым шерстяным чехлом.

Он удивился, как хорошо помнит его тело особенности этого кресла; и он, как старого приятеля, погладил деревянную шишечку на ручке, отлакированную тысячами прикосновений, не одна сотня из которых принадлежала и ему.

— Чаю моего выпьешь? — спросил отец Кирилл.

Егор кивнул.

Пожилой священник принялся наливать чай, будто не замечая беспокойства гостя.

— Это с липой и смородиновым листом, — сказал он, подавая Егору кружку. — Очень хорошо потом спится после него. И освежает.

Он улыбнулся своей ласково-детской улыбкой и первым сделал несколько глотков, приглашая гостя последовать его примеру.

Егор отпил чая, не чувствуя вкуса, поставил кружку на стол. Затем через силу сделал еще пару глотков. И снова поставил кружку. Взглянул вопросительно на священника, не зная, можно ли начинать разговор или следует дождаться разрешения.

— Терпением душу смиряй, Егорий, — произнес отец Кирилл, улыбаясь. — Терпением и верой.

— Какой верой, отец Кирилл? — вырвалось у Егора.

— Как какой? — удивился священник. — Божьей.

Он слегка покачал головой, как будто недоумевая, что у взрослого, умного человека могут быть сомнения в таком простом деле.

Егор позавидовал ему. Дорого он дал бы, чтобы найти в своей жизни столь же твердую опору.

— Вера есть, — сказал он. — Но только…

— Что — только? — спросил отец Кирилл.

Его лицо снова приняло насупленное выражение, и он готов был ловить слова гостя со всем вниманием, дарованным ему его небесным отцом. Сколько знал отца Кирилла Егор — а их знакомство длилось уже лет десять, — он всегда помнил у него это выражение высочайшей концентрации, призванной к исполнению наилучшим образом своего долга пастыря и духовника.

— Не все ей подчиняется, — сказал Егор.

— Вот как? — поднял брови священник.

Он поставил кружку и откинулся на спинку кресла.

— И что же ей не подчиняется? — спросил он. — Твой талант сочинителя?

— Нет, — покачал головой Егор. — С этим, кажется, все в порядке. Даже чересчур.

— Как это? — еще выше поднял брови отец Кирилл.

Егор подумал, что напрасно он пришел. Если он сам в себе не может разобраться, то чем поможет ему этот старик, безусловно, преисполненный мудрости и знания жизни, но вряд ли имеющий представление о тех стихиях, которые не имеют отношения ни к религии, ни к мирской жизни и которые подвластны лишь уму таких людей, как профессор Никитин и ему подобные. Они все были точно изгоями в человеческом обществе, и Егор с тоской в сердце подумал, что теперь до конца дней своих ему придется вести жизнь отверженного, хочет он того или нет.

— Видите ли, отец Кирилл, я не совсем тот, за кого вы меня принимаете, — избегая взгляда пожилого священника и стыдясь этого, сказал Егор.

— Вот как, — не удивился отец Кирилл. — Ну что ж, мы все не совсем те, за кого нас принимают. Главное, чтобы мы сами знали, кто мы есть.

— В том-то и дело, что я сам этого не понимаю! — воскликнул Егор.

— Ну, расскажи, попробуем понять вместе. Если ты этого хочешь, конечно.

— Очень хочу, — пробормотал Егор.

— Тогда слушаю тебя.

Егор посмотрел в его сосредоточенное, окрашенное красивой стариковской печалью лицо — и решился. Все равно кто-то должен узнать. Почему не этот старик, который имеет право на оказание ему помощи как в силу своего возраста, так и в силу своей профессии? Когда-то Егор, начинающий литератор, бездомный, нищий, одинокий в большом неприютном городе, нашел в лице отца Кирилла единственного человека, выслушавшего его и давшего возможность поверить в себя и утвердиться в своем призвании. И после, когда Егора ноги сами приносили в этот храм, отец Кирилл всегда находил время, чтобы выслушать его, успокоить и примирить с собой и с действительностью. Потом-то к Егору пришла настоящая, большая слава, и он забыл о старом священнике, лишь изредка чувствуя неудобство из-за кратких угрызений совести. Но, как обычно, он легко находил себе оправдание, и дорога в храм была на добрых лет пять забыта. И вот теперь, когда он был растерян еще больше, чем в молодые годы, когда он не знал, что ему делать и как справиться с тяжелейшей, грозящей раздавить его ношей, он снова пришел сюда. И снова дверь перед ним открылась, и старый его друг снова готов был сочувственно внимать его словам.

Немного помолчав, Егор собрался с мыслями и приступил к рассказу.

— Только хочу вас предупредить, — сказал он, — что я сам узнал обо всем лишь три месяца назад.

Отец Кирилл кивнул, давая понять, что верит ему и ни одно произнесенное им слово не будет подвергнуто сомнению или, паче того, осуждению.

Следующие полчаса говорил один Егор. Священник выражал свое участие в разговоре только короткими кивками, когда Егор взглядывал на него особенно горячо или когда хотел дать понять, что догадывается, о чем идет речь, а так сидел без движения и без звука. Если он и был удивлен, то не подавал виду. Это лишь придало Егору бодрости, и он выложил все без утайки, сожалея лишь о том, почему не пришел раньше и не доверился тому, кому доверялся на протяжении стольких лет и кто ни разу не подвел его ожиданий.

Из рассказа Егора отец Кирилл узнал следующее.

Двадцать пять лет назад над группой детей, обладающих экстрасенсорными способностями, был проведен эксперимент. Эксперимент этот имел целью сделать из детей провидцев, поставив их способности на службу советскому государству, которое, усиленное столь грозным оружием, должно было подняться на невиданную высоту. Проводили эксперимент профессора Никитин и Константинов, используя изобретенный ими прибор. В короткие сроки были получены потрясающие результаты. Дети прогрессировали очень быстро и буквально творили чудеса. Но из-за интриг завистников и недоброжелателей эксперимент пришлось свернуть. А далее в связи с развалом страны о нем и вовсе забыли. Детям на всякий случай провели коррекцию памяти и отправили по детдомам, откуда производился набор.

Все тем и закончилось бы, если бы год назад старое дело не всплыло на поверхность. Нашлись люди, которые узнали об эксперименте с детьми-провидцами, и эти-то люди, нечистые на руку дельцы, если не сказать бандиты, привлекли на свою сторону профессора Никитина, как раз вернувшегося из-за границы, и начали розыск бывших участников эксперимента, сопровождаемый неблаговидными и откровенно кровавыми событиями.

Большая часть детей-провидцев к тому времени умерла — сказалась проведенная чистка памяти, а возможно, и несовершенство прибора. Но трое остались живы и даже сумели добиться определенного успеха в тех областях, которые они представляли. Один стал известным художником, второй — писателем (в этом месте отец Кирилл кивнул, понимая, о ком идет речь). Третьей выжившей оказалась женщина. Она пошла прямо по пути, предначертанном ей судьбой — или участием в эксперименте, а скорее всего, и тем и другим. Она стала экстрасенсом и пользовалась большой популярностью среди столичной знати. Впрочем, она погибла после встречи с разыскавшими ее дельцами, как погиб до нее и художник.

Остался один Егор Горин — писатель, и на его долю выпали поразительные и ужасные испытания. Пройти их ему удалось с помощью Жанны — воспитанницы и еще одной подопечной Никитина, обладавшей способностями усиливать чувственные восприятия человека.

Благодаря Жанне к Егору вернулся его дар, и он начал предвидеть некоторые события — от выигрышного номера в рулетке до предстоящей катастрофы. Это помогло ему расправиться с негодяями, вознамерившимися сделать из него своего раба и без малого завладеть миром (и их притязания отнюдь не были лишены оснований), и обрести свободу. Но дар вернулся к нему лишь частично; он скорее изводил Егора, нежели служил ему. И он, Горин, всерьез подумывал то ли о самоубийстве, то ли о какой-нибудь помощи извне, способной снова лишить его так некстати появившегося дара.

Но все изменила встреча с профессором Никитиным. От него Егор узнал, что он не безродный подкидыш и что у него были отец и мать. Более того, его отцом являлся профессор Константинов, напарник Никитина. Фанатик от науки, Константинов начал проводить опыты над сыном, когда тому не было и трех лет, поэтому Егор во время массового эксперимента демонстрировал просто фантастические способности. Возможно, если бы эксперимент дали довести до конца, Егор стал бы выдающимся ясновидцем на службе государства, а его отец — выдающимся и, главное, признанным ученым.

Но эксперимент закрыли, отец пропал, и место его нынешнего обитания знал только профессор Никитин. Мать же Егора умерла еще во время родов. Егор познал все кошмары жизни в детдоме, после чего много лет влачил жалкое существование начинающего писателя, пока не стал известным и востребованным романистом (тут отец Кирилл снова кивнул). Эта жизнь его вполне устраивала, и он прямо сказал об этом Никитину, спросив, не может ли тот избавить его от беспокойного и не столь уж нужного ему дара. Но Никитин предложил другое. Он помогает Егору усовершенствовать и усилить его дар, и тот становится одним из избранных, по точности предсказаний превосходящим всех когда-либо живущих на земле ясновидцев. И, конечно, использует свою силу исключительно в интересах добра, в чем искренне заинтересован сам профессор Никитин и что, кстати, и являлось целью его эксперимента.

Егор после недолгого размышления принял предложение Никитина. Тот снова применил свой прибор, и через короткое время Егор начал видеть людей и события как бы насквозь. Он мог, только взглянув в глаза человеку или на его изображение в телеэкране, с легкостью увидеть, что с ним произойдет в ближайшие дни или годы. То же было и с событиями. Стоило ему начать смотреть новости по телевизору, и он видел сходящие с рельсов поезда, падающие самолеты, наводнения, взрывы и войны. Он мог предсказать падение валютных курсов, разрыв дипломатических отношений, крах на фондовой бирже или развод в королевской семье. Мир словно уместился в его голове, как записная книжка в кармане, и для него не осталось тайн ни на одной из страниц в этой книжке.

Поначалу Горин радовался обретенной силе. Шутка ли, ведь он начал знать то, чего не знает никто! У него голова шла кругом от открывшихся возможностей. Часть из этих возможностей была воплощена им в последней книге, что тут же поставило ее в один ряд с мировыми шедеврами. Он был преисполнен горделивой радости и готовился перевернуть мир, сделав его добрым, уютным и безопасным для всех.

Но Егор быстро понял, что глубоко заблуждается. Его желание предотвратить гибель человека встречало самое ожесточенное сопротивление, ибо кто готов поверить, что завтра, или через неделю, или через год ему вдруг предстоит погибнуть? Потерпев несколько раз жестокую неудачу, он начал понимать, что его желание облагодетельствовать человечество, похоже, обречено на провал.

Егор пытался сообщать о предстоящих катастрофах в соответствующие ведомства, но вскоре понял, что, кроме неприятностей и новых осложнений, он ничего не достигнет.

Но дар уже жил в нем, мощно и неотступно. Каждый день он встречал тех, кого ждала скорая гибель, и ничем не мог им помочь. Егор словно стал пособником смерти, а ведь он хотел быть носителем жизни!

Горин не знал, что ему делать. Обращение к профессору Никитину ничего не дало. Тот советовал поменьше обращать внимания на окружающих и побольше уделять времени их занятиям. По его словам, Егору еще следовало немного подучиться, после чего он укажет, как именно тому следует применить свои способности. Но каких-либо конкретных сроков он не называл, и Егор начинал подозревать, что Никитин всего лишь желает длить эксперимент как можно дольше, оставаясь прежде всего ученым, замкнутым в своей квартире-лаборатории и мало интересующимся внешним миром.

Но жизнь Егора уже превратилась в сплошную муку! Он чувствовал постоянный страх при виде людей. Его до такой степени угнетало, с одной стороны, видение смерти ближнего, а с другой — невозможность ему помочь, что в голову ему снова начали приходить сакраментальные мысли. В самом деле, надо ли ему существовать, раз он обречен на эту бесконечную пытку? Есть ли какой-нибудь смысл в его даре, если он способен делать его носителя лишь несчастным существом, вынужденным молча наблюдать, как одно за другим, как сцены в фильме ужасов, сбываются его самые мрачные предсказания?..

Тут Егор замолчал, понурившись, и отец Кирилл не сразу нарушил его молчание. Они как будто думали каждый о своем, хотя не было сомнений, что старый священник уже начал перерабатывать в своем уме и сердце рассказ Егора.

— И что ты намерен делать? — спросил негромко отец Кирилл.

Егор поднял на него глаза.

— То есть… вы верите мне?

Отец Кирилл пожал плечами:

— А почему я не должен тебе верить?

— И вы не считаете меня сумасшедшим? — недоверчиво спросил Егор.

Отец Кирилл улыбнулся.

— Я видел много сумасшедших, — сказал он. — И знаю, что это такое. И поверь, к тебе это не имеет никакого отношения.

— Спасибо! — с чувством сказал Егор.

— Да вроде бы еще не за что, — ответил отец Кирилл.

Егор порывисто сдвинулся на край кресла.

— Но тогда вы понимаете, что со мной происходит? — спросил он.

— А что с тобой происходит? — спросил отец Кирилл.

— Как! — воскликнул пораженный Егор. — Но я же вам только что…

— Да, я все слышал. И что с того?

— Как что с того? — растерялся Егор.

— Что с того? — спросил отец Кирилл. — Да, ты наделен особым даром. Но ведь много кто наделен особым даром. Пусть не таким, как у тебя, пусть другим. И что дальше?

— Я даже не знаю, что вам сказать, — пробормотал сбитый с толку Егор.

— И прекрасно, — кивнул отец Кирилл. — И не говори. Ты и так много сказал. Ты лучше подумай.

— О чем?

— О своей слабости.

— Слабости?

— Именно. Господь послал тебе испытание, а ты, еще не пройдя его и наполовину, уже готов сломаться и пасть на колени. Разве это не слабость?

— Но ведь я говорил вам, как мне трудно…

— Всем трудно. Бабушке с клюкой трудно, инвалиду-колясочнику трудно, человеку с обостренной совестью трудно; а ведь таких, слава богу, немало. Если я начну перечислять тебе всех, кому трудно, у нас с тобой пальцев на обеих руках не хватит. И что? Все живут, ибо надо жить. И надо терпеть. А как же иначе?

— И все?

— Ну почему — все? Терпи, но дело свое делай. Так я разумею. И раньше именно это тебе и говорил. Ты разве не помнишь? Ведь благодаря этому ты стал тем, кем хотел стать. Разве не так?

Егор почувствовал, что краснеет.

— В общем, да…

— Что же ты сейчас вопиешь о своем якобы несчастье? — строго спросил отец Кирилл. — Ты получил от Господа бесценный дар и полагаешь себя самым несчастным человеком на земле. Не понимаю.

— Но ведь я говорил вам! — воскликнул Егор. — Дар я получил, но что толку? Никто не слышит меня, сколько бы я ни кричал…

— А ты не кричи, — перебил его отец Кирилл. — Кричать — это гордыня непомерная. Не надо пытаться возвыситься над себе подобными.

— Но ведь я… — снова растерялся Егор. — Я только хотел помочь.

— Изменять промысел Божий не значит помогать, — возразил отец Кирилл.

— Промысел Божий?..

— Именно. А ты как думал? Все, чему суждено сбыться, — сбудется. И нечего мучить себя, пытаясь разрешить эту задачу. Не по плечу она тебе, Егор. И никому не по плечу.

— Но если ребенок… — тихо начал Егор.

— Ребенка жалко, не спорю, — кивнул отец Кирилл. — И всякого другого жалко. Но тебя одного на всех не хватит. Вот что ты должен понять. Поэтому и не рвись напрасно, а лучше слушай свое сердце.

— Сердце?

— Да. Оно подскажет. Будет и твой час, не сомневайся. И дар твой поможет там, где должен помочь. Но только так, а не иначе. Поэтому не сетуй на судьбу, а смирись и неси свой крест, как несет его всякий другой.

— Это ваш совет?

— А ты чего ждал? Чтобы я посоветовал тебе сигануть с моста? Нет уж, милый. Люди и не с таким справлялись, поверь мне. Попей-ка лучше еще чаю и выкинь свою дурь из головы.

Егор машинально взял кружку, сделал глоток, ощутил терпкий приятный вкус. Ему вдруг словно стало дышать полегче, и глаза будто шире открылись.

— А может, — поднял он голову, — мне на время куда-нибудь спрятаться? Подальше от людей.

— Куда, например? — поинтересовался отец Кирилл.

— Ну, не знаю… В монастырь какой-нибудь.

— По-твоему, монахи не люди?

Отец Кирилл улыбнулся, улыбкой сглаживая грубость вопроса.

— Нет, — осекся Егор. — Я не то хотел сказать. Я думал, может, в лес, как жили отшельники, чтобы совсем никого. Может, мне там станет легче?

Отец Кирилл покачал головой, как качают головой взрослые люди, слушая речи ребенка, рассуждающего о том, о чем он имеет самое далекое представление.

— Кажется, Аристотель сказал: «Чтобы жить в одиночестве, надо либо во многом походить на Бога, либо во всем — на скота». На последнего ты, безусловно, не похож, но и схима не для тебя. Не думаю, что ты смог бы жить в изоляции. Да и зачем? У тебя свой путь, Егор, и не стоит его менять ни на чей другой. И пото€м — ни себя, ни Бога не обманешь. Поэтому смири сердце и живи среди людей. Авось тут и найдешь свое счастье. Один раз ведь уже нашел. Будет и второй.

Лицо старого священника осветилось улыбкой, в которой одинаково присутствовали доброта и лукавство. Он взял свою кружку и принялся допивать чай с видом человека, сделавшего свою работу и заслужившего право на маленькое удовольствие.

— Как у вас все легко, — сказал Егор. — Я думал, вы станете призывать меня к покаянию.

— Каяться тебе пока не в чем. Разве что в небольшой забывчивости.

Егор снова покраснел:

— Простите, отец Кирилл.

Священник поднял руку:

— Не винись. Лучше приходи еще. Ты знаешь, двери мои всегда для тебя открыты.

— Да, знаю, — пробормотал Егор. — Спасибо.

— А книги твои последние я читал. Сору много, но писано сильно. Молодец. — Отец Кирилл одобрительно кивнул.

Только Егор собрался ответить, как дверь открылась и в келью заглянула не старая еще женщина, туго повязанная платком вокруг худого, большеглазого лица.

— Я там убралась, батюшка, — сказала она, коротко и ласково поклонившись Егору. — Пойду домой.

Егор вздрогнул, и отец Кирилл быстро глянул на него.

— Хорошо, Настасья, ступай.

Женщина еще раз поклонилась и затворила за собой дверь.

— Что? — повернулся отец Кирилл к Егору.

Тот замялся.

— Увидел что? — спросил священник.

— Да…

— Что?

— Может, не надо? Все равно без толку.

— Говори, — спокойно потребовал отец Кирилл.

— Эта женщина, Настасья… Ее муж ночью будет курить пьяный в постели, уснет, подожжет матрас, и начнется пожар. Их дом сгорит, и они оба погибнут.

— Когда это произойдет? — спросил отец Кирилл.

— В следующую ночь.

— Хорошо, я скажу ей.

— И все?

— А что еще?

— И вы не спросите подробности? Откуда я это знаю, как я это увидел? Может, я все просто сочинил, а вы взяли и поверили.

— Ты и так сказал все подробности, — возразил отец Кирилл.

— Какие?

Отец Кирилл покачал головой.

— Во-первых, — загнул он палец, — Настасья живет вдвоем с мужем, их дети разъехались кто куда. А ведь про погибших детей ты ничего не сказал, верно?

Егор кивнул, чувствуя, как долгожданное облегчение входит в его душу.

— Во-вторых, — продолжал священник, загибая пальцы, — муж у нее и вправду пьет горькую, частенько без меры. В-третьих, у них дом в подмосковной деревне, и они иногда туда приезжают. Ничего этого ты знать не мог, но увидел все в точности. Как же я могу тебе не поверить?

— Да, действительно, — вынужден был согласиться Егор.

— Говорю тебе: не мучайся напрасно. Там, где твоему дару суждено примениться, он применится. Ибо и на это есть воля Божья.

— Возможно, — пробормотал Егор.

Он посмотрел на отца Кирилла с каким-то новым чувством, в котором явственно забрезжил лучик надежды.

— А вам она поверит? — спросил он, сделав ударение на слове «вам».

— А как же, — удивился отец Кирилл наивности его вопроса. — Кому же ей еще верить, как не мне?

И столько в его словах было уверенности, прежде всего не в себе, а в своей прихожанке, что Егор не нашелся, что ответить. Да и что он мог сказать? Отец Кирилл владел одним из величайших даров — даром убеждения. Без видимых усилий, казалось, одной только добротой души, он менял ход мыслей человека и давал им совершенно иное направление. Егор вспомнил, каким раньше он приходил к отцу Кириллу: встрепанным, больным, загнанным, а уходил спустя час или того меньше с полной уверенностью в том, что все идет как надо, и он сумеет добиться своего. Как это удавалось отцу Кириллу, он не пытался понять. Ему достаточно было того, что тот выслушивал его и возвращал ему утраченную надежду. И, похоже, сейчас происходило то же самое. Егор еще не покинул стен храма, а уже чувствовал, что выйдет на улицу без былого страха и, возможно, сумеет противопоставить своим сомнениям некую иную суть, основанную прежде всего на новом понимании хода вещей. И на знании той отрадной истины, что где-то на земле живет скромный священник, который всегда примет его, обогреет и поймет.

— Что будешь делать, Егор? — спросил отец Кирилл, видя, что посетитель задумался.

— Терпеть, — улыбнулся тот. — Как вы велели.

— И дело велел, — отозвался отец Кирилл. — Смирение есть самое лучшая защита от всех бед. А то ведь и так можно посмотреть, что беда — и не беда вовсе, а радость великая. Надо только себя меньше жалеть и обращать внимание на частное, сиюминутное. А там, глядишь, и откроются глаза-то, и повернутся в нужную сторону. Ты только верь, Егор, и слабости не поддавайся.

— Это легче на словах бывает… — заметил Егор.

— А ты о молитве не забывай. «Отче наш» читаешь на сон грядущий?

— Редко, — признался Егор.

— А ты читай, читай. Слово Божье силу имеет, когда ты с ним к Господу обращаешься. Не забывай, Егор, что всё — от Бога. И земля, и люди, и звезды на небе, и твой дар, и дар Эйнштейна с Бетховеном, и сон разума, который рождает чудовищ, и болезни, и рождение, и смерть — все! Поэтому ничему не противься и принимай случившееся как должное, ибо это и есть воля Божья. Поймешь сие — получишь успокоение и подлинную силу. Так-то.

Священник говорил, и Егору становилось все покойнее и покойнее на душе. Как будто самые ее дальние углы осветились яркими лучами, и от них бежали скопившиеся там страхи и сомнения, подлинные и надуманные. Она, его душа, как будто становилась легче и чище, и каждое слово отца Кирилла падало на освобожденную в ней почву полновесным зерном.

— Ну, — спросил отец Кирилл с прямотой, когда-то удивившей и обезоружившей Егора, — полегчало тебе?

— Кажется, да, — кивнул Егор.

— Вот и хорошо. Зайдешь еще… чайку попить?

— Обязательно.

— Я тебя другим угощу, с душицей и горечавкой. Это, я тебе скажу, нечто. У меня прихожанки есть травницы, так они все меня балуют. А чего? Я не против. Иной раз выпьешь чашечку — и никакие лекарствия не нужны. Все болезни как рукой снимает.

— А молитва как же? — улыбнулся Егор.

— А молитва для души, — улыбнулся и отец Кирилл, видимо, радуясь оживлению своего гостя. — Тут ведь одно второму не мешает.

Он поднялся, тяжело опершись на подлокотники кресла, и Егору только сейчас бросилось в глаза, как постарел и одряхлел его духовник. «Не зря про болезни заговорил, — подумал он с жалостью, — должно быть, одолевают».

— Может, помочь вам надо чем-нибудь, отец Кирилл? — спросил Горин.

— О чем это ты? — наморщил лоб священник.

Егор смутился:

— Ну, деньгами, например. На лекарства…

— Имеешь лишнее — пожертвуй храму, — серьезно сказал отец Кирилл. — А мне достаточно того, что есть. Авось Господь не оставит своей милостью.

Он широко перекрестился на распятие, и Егора умилила искренность этого жеста.

Он тоже поднялся.

— Пойду я.

— Как знаешь, — не стал задерживать отец Кирилл.

Он молча проводил его до дверей, выпустил на улицу.

— А славный сегодня вечер, — сказал священник, нюхая воздух, в котором угадывались запахи цветов и размякших от солнца тополей. — Совсем как в моей молодости.

— Да, хорошо… — отозвался Егор.

Он с жадностью осмотрел улицу, стволы деревьев, пробегающие автомобили, силуэты прохожих. Все это внезапно показалось ему родным и понятным, и он искренне удивился, что мог находить пугающее в таких простых вещах, как шагающие по улице люди.

— До свидания, отец Кирилл, — сказал Горин, стараясь голосом выразить всю глубину своей благодарности.

— До свидания, Егор, — ответил, ласково кивая, старый священник. — Иди с миром.

Он перекрестил Горина, повернувшегося к нему спиной, и постоял в дверях, глядя ему вслед.

И только когда батюшка закрыл дверь, с лавочки неподалеку поднялся плотный лысый мужчина, бросил в урну обертку от мороженого и неспешно двинулся вдогонку за Егором.