Когда человек не дышит

Сергей Куприянов

Книга является художественным произведением. А все ли художественное – вымысел? И все ли признанное официально – правда. Читатель сам определит для себя: что в ней считать за правду, а что за вымысел.Книга читается на одном дыхании. Рекомендуется к прочтению всем: от мала до велика.Александр Полынцев – друг автора.Инстаграм @padre_beriya

Глава 3

Девушка пела. Слов было не разобрать, но песня была грустной. Серёга наблюдал за ней уже несколько минут. Сидела она прямо на земле, смешно подогнув под себя ногу. Пела и заплетала косу, где-то с середины она добавила в косу тоненькую белую тесёмочку, а дойдя до конца волос, туго, каким-то особым узлом перевязала их, крутанула вокруг оставшегося хвостика и снова затянула свою фирменную петлю. Сидела она прямо напротив костра и смотрела в огонь. Она замолчала, накинула на свои блестевшие медью волосы платок и, по-старушечьи завязав его под подбородком, снова запела. Этим действием она состарила себя лет на десять-пятнадцать, и Серёгин, удивляясь невольно, издал какой-то звук. Деваха прекратила петь, глянув в сторону Серёги. Встала и, намочив в крынке какую-то тряпицу, направилась к нему. Серёгин закрыл глаза, но, когда она эту тряпицу поднесла к его лицу, она воняла так, что улежать спокойно он не мог, девушка даже вздрогнула.

— Бабушка, глаза открыл, — прошептала она.

Девка приблизилась и снова поводила вонючей тряпкой у него перед глазами, пытаясь протереть лоб и виски:

— О, да он меня, кажется, видит.

Девка была вполне нормальная, рыжая, веснушчатая, с тёплыми, слегка дрожавшими руками. «От волнения, — подумал Серега, — значит, не привидение и не кикимора». Он откашлял горло и каким-то слабым хриплым голосом, которого сам не узнал, проговорил:

— Да, вижу, только я не бабушка.

— Вот-те нате, да он ещё и разговаривает!

Серёгин услышал какую-то возню, а потом скрипучий старческий голос:

— Вот и славненько, разговаривает — значит, на поправку быстро пойдёт.

— Ой, бабушка, он, кажется, вставать собрался.

— Ну, нет, мил человек, этого делать не надо пока, потому как сил жизненных в тебе нет никаких.

Чуть повернув голову, Серёгин увидел старуху: маленькая, сгорбленная, сморщенная, как изюм. Цвет лица, однако, имела вполне фотогеничный, её непропорционально большой нос был украшен бородавкой и, несмотря на сверлящий взгляд её колючих, проницательных глаз, Серёга сделал вывод, что типаж весьма колоритный. «Вот бы портретиков поснимать», — подумал Серёгин. На что бабка тут же ответила:

— Не торопись, успеешь ещё.

Серёгин в удивлении вскинул брови, а бабка разулыбалась и, как бы извиняясь, добавила:

— Ну, успеешь, вскакивать не надо, потихонечку, всё успеешь.

Девка между тем молча протёрла ему лицо, плечи, откинула прикрывавшие его шкуры. Серёгин понял, что под шкурами он совершенно голый, но возразить не успел. Его обтёрли до самого пояса и снова укутали в эти шкуры, заботливо подоткнув их со всех сторон.

— Что это за тухлятина? — Наморщив нос, спросил Серёгин.

Бабка положила свои руки Серёге на лоб, повторяя:

— Ну, вот и славненько, ну, вот и славненько…, — но, услышав про тухлятину, возмутилась, — хе, тухлятина, слышь Лизавета, тухлятина!

— Да я просто хотел узнать, чем это так пахнет.

Та, которую назвали Лизаветой, попыталась ответить:

— Купальский корень папоротника и почки сосновые с…, — но договорить она не успела, бабка зыркнула так, что румяные девичьи щёчки стали мраморными, а за её спиной на тоненькой берёзке разом облетели все листья.

Девушка опустила глазки и отошла в сторону, а старуха не унималась:

— Три дня, три ночи тут хороводы вокруг него водим, он лежит ни жив ни мёртв — тухлятина, девка все пальцы стёрла, отвары тебе готовила, умник, не девчонки бы мои, сам бы уже тухлятиной был бы.

Где-то послышалось знакомое хихиканье. Руки у старухи были большие, сильные, совсем не по её фигуре и очень горячие, точнее сказать, необычно горячие. Это тепло не просто проникало через лоб в его голову, оно окружало всё Серёгино тело, заполняло от затылка до пальцев на ногах. Он вдыхал это тепло, а выдыхал холод болотной лихорадки. «Экстрасенс, — подумал Серёгин, — или, если я действительно в прошлом, её тут ведьмой должны называть».

То ли после обтирания, то ли от бабкиного сеанса, Серёгин погрузился в сладкую дремоту, и уже сквозь сон доносились обрывки фраз:

— Запомни… не торопись… с девчонками не ссорься…

***

Маленькая холодная капля — нет, не капля, капля была секундой раньше и по лбу — от неё Серёгин и проснулся, а сейчас сразу несколько капелек, почти целый ручеёк, ударившись в его щёку, устремились по шее, даря Серёге пробуждение. Серёгин открыл глаза: сквозь навес из пихтовых и еловых веток, причудливо набухая, мультяшно трансформируясь, летели к нему крупные капли. Девушка, стоя возле него на коленках, не замечая его пробуждения, пыталась поймать их ладошками, но её попытки спасти Серёгу от этой бомбардировки были безуспешны. Чуть изогнувшись, Серёгин открыл рот и, клацнув зубами, поймал несколько капель воды, девушка испуганно отпрянула и скромно опустила глаза.

— Привет, — сказал Серёгин, прокашлявшись.

— Доброе утро, — тихонько проговорила она, как бы собираясь с мыслями, — это не дождь, — сказала, глянув в лицо Сергею. И, видимо, убедившись, что он ничуть не сердится, добавила: — Это роса такая обильная, дождь вчера был, дак ни одной капельки не капнуло, а сейчас вот, — и она глянула на формировавшуюся прямо над Серёгиным лицом каплю.

Он покосился в сторону: косые солнечные лучи, проходя сквозь редкий ельник, расправлялись с последними клочками тумана, прокалывая и разрывая его, а на небе действительно не было ни облачка. Он снова взглянул девушке в глаза, глаза у неё были большие, уставшие, грустные и какие-то виноватые.

— А что, если его встряхнуть?

— Встряхнуть? — глаза у неё стали ещё больше.

Серёгин уже высвободил руку из-под укрывавших его шкур и дотянулся до тоненькой берёзки сантиметров семь в диаметре, на высоте полутора метров к ней была подвязана перекладина, на которой и держалась часть крыши — Серёгин сначала потихоньку, глядя девушке в глаза, а потом и несколько раз со всей силы ударил по этой опоре. Накопленная из ночного воздуха влага рухнула вниз. Тысячи капель, объединяясь, иль, наоборот, разбиваясь на ещё большие тысячи, устремились навстречу земле и к Серёгиному лицу. Да и та, которую вчера называли Лизаветой, тоже подняла удивлённые глаза навстречу спровоцированному Серёгой дождю.

— Слышал я, что если роса обильная, то дождя не будет, врут, наверное, бессовестно врут, — еле сдерживая смех, проговорил он.

— Говорила бабушка, что росой надо умываться, но, чтобы так, — восстанавливая перехватившее дыхание, утирая лицо ладонями, проговорила девушка, и они расхохотались.

— Верно говорила бабушка, быстро на поправку пойдёшь, — сквозь смех сказала девушка Лиза.

— Тебя ведь Лиза зовут?

Та в ответ кивнула:

— Кормить тебя надо. Сейчас кисель овсяный, а к вечеру, наверное, рыба будет.

— Лиза, а одежда моя где?

— Если встать сможешь, то и одеться тоже. Одёжу дам, ну только твою одёжу бабушка сожгла, беду она принести может, вон только обутки оставила; славные, говорит, тапочки, понравились они ей.

Теперь Серёгин смотрел широко раскрытыми глазами:

— А сумка, сумка такая, на ремне, синяя, — упавшим голосом почти простонал Серёга.

— Синяя? Да вот она, кикимора, та, которая Ирина, говорила, что ценное там, что переживаешь за неё шибко, вот она.

— Ты и про кикимору знаешь?

— Что знаю?

— Ну… — Серёгин замешкался, — то, что они есть.

Лиза расхохоталась так неподражаемо и непринуждённо, что Сергей забыл, о чём её спросил.

— Да я всё про них знаю, экая невидаль…

Серёгин тихонько поворочал головой:

— Они здесь?

Лиза тоже огляделась по сторонам:

— Не-а, бабушка попросила их лихих людей да лютого зверя от этого места поотводить, вахту несут, наверное, где-нибудь там, у дороги.

— А бабушка где?

— А она сказала, что не по годам ей тут в полевых условиях жить, домой ушла, ты сил наберёшься, тоже пойдём.

— Далеко? Сколько километров?

Лиза задумалась:

— Не знаю… Мы, когда сюда шли, с обеда до заката времени ушло, а с тобой… дня три идти будем, хотя, может быть, кикиморы помогут, — и, помолчав, добавила, — а может, и не помогут, не слушаются они меня, вредничают, в задир лезут.

— А бабушка — она что, ведьма? — неосознанно переходя на шепот, задал Серёга давно мучавший его вопрос.

— Ну, если ведает — то ведьма, а если знает — то знахарка. Трав да кореньев она знает много всяческих и умеет ими пользоваться, вот и всё. — Снова озорно улыбаясь, сказала Лизонька.

Встать он не смог, но при некоторых усилиях и помощи Лизы смог сесть. Выпил две порции тёплого овсяного киселя с необычным травным привкусом и, пообещав не пытаться вставать без помощи, получил одежду. Штаны были как штаны, если можно так сказать с чужого…. ну, плеча. А вот рубаха была не просто новая, она была праздничная. По воротнику, рукавам и подолу, обгоняя друг друга, мчались красные кони. Сергей любовался тонкой работой, тихонько водя пальцем по красной гриве, по витейке пыли из-под копыт, когда почувствовал взгляд. Украдкой глянув в сторону, встретился он с глазами, внимательно, с любопытством наблюдающими за ним. Лиза тут же в смущении опустила глаза.

— А расскажи про кикимор.

— А что про них рассказывать?

— Ты же говорила, что всё про них знаешь.

— Ну… Бояться их не надо, как некоторые боятся, на самом деле вреда человеку они причинить не могут, пугают только. Им запрещено прикасаться к людям, вот они и пугают. А от испуга уже человек бежит сломя голову и расшибается о дерево иль камень какой. Говорить всякие речи можно им, кто прельстится речами этими, пойдёт за ними — заблудится, иль в болоте утонет — это они веселятся так.

— А почему запрещено?

— Что запрещено?

— Прикасаться им к людям.

— Не знаю. — Лиза задумалась. — История есть одна старая, вот, слушай. Давно князь на земле жил: красавец, сильный, смелый, ловкий. И настало время князю жениться — отправился он невесту себе искать. Встретил он девушку — глаз не отвести. И полюбили они друг друга с первого взгляда, а любовь у них была такая, как только в сказках бывает. Ну, а девушка, ты понял, кикиморой была, в те времена они и днём и ночью могли настоящими быть, это сейчас они от солнца прячутся. Сделал князь ей предложение, и пошла она к ихнему главному кикиморному богу разрешения спрашивать. Долго противился главный этот, не было ещё такого, чтобы кикиморы за людей замуж выходили, а потом и говорит: «Возможно счастье между вами при условии, что верны друг другу будете до конца дней своих». Поклялись они перед богом этим кикиморьим в любви и верности, и увёз он жену-красавицу домой. Жили-поживали, да отправился князь тот в поход воинский, и, как водится, развлечения с барышнями в походе том случились. Изменил князь жене своей, и в ту же секунду превратилась его молодая жена, прямо среди бела дня, от взглядов людских, иль от лучей солнечных в трухлявый пень. Так до ночи и стояла, слезами горючими обливаясь, а потом собрала вещи свои и ушла… Нашёл её князь, рассчитывая прощение вымолить. Бросились они в слезах навстречу друг другу, обнялись. Но в то же мгновение девушка стала каменной, и руки её стали каменными. Долго мучился князь в каменных объятьях, на помощь звал. Так и умер, а как повисло безжизненное тело в каменных руках, то и девушка рассыпалась на мелкие камушки… Вот за развлечения мужины и развлекаются сейчас кикиморы над всем человечеством. Так что ты смотри, Ирка — она девка влюбчивая и неравнодушна она к тебе, а это до добра не доведёт, — явно желая его зацепить, закончила Лиза.

— Заняться им нечем. Сидят тут, всякую чушь собирают…

Оба вздрогнули и повернулись на голос, там стоял и трясся от возмущения, непонятно откуда и когда выросший, огромный мухомор.

— А вот сейчас возьму да обниму твоего Серёженьку.

— Попробуй только, — сжав губы, проговорила Лиза.

— О-о-о… да у них тут шуры-муры, любовь типа. Да знала бы ты, девица, как он по моим коленкам слюни пускал, там, на болоте. А ты сейчас, пока он больной, в лихорадке, соблазняешь его, глазками перед ним хлопаешь.

— А вот и нет!

— А вот и да, я-то всё знаю.

— Нет-нет-нет!

— Да-а-а.

— Никого я не соблазняю! — уже в слезах крикнула Лиза, на что мухомор спокойно, скрипучим бабкиным голосом ответил:

— Ну и дурра, — и исчез.