Август Козьмины

Сергей Ледовских, 2017

Действие романа привязано к изнуряющей жаре лета 2010-го. Впрочем, отношение к жаре автора и героев довольно прохладное. Гораздо пристальней в романе рассматриваются мысли и поступки главных персонажей, которые твёрдо уверены в том, что если с ними в описываемом Августе ничего не случится, то уже не произойдёт никогда. Из этой уверенности рождаются неожиданные открытия, непредвиденные события и случайные встречи. Автор, повествуя о любви, по непонятной причине избегает использование в тексте самого слова «любовь», кроме исключительных случаев, когда совсем уж никак нельзя от него отвертеться. Кроме того, автор довольно часто пытается разнообразить сюжет своими личными фантазиями, но это его право, и усердному читателю придётся с этим смириться.

II

Andante

Знойный, пыльный, удушающий август перевалил за середину. Ветер гонял по асфальту опавшие раньше времени, иссохшие листья. Запах гари бесцеремонно бродил по бульварам и настойчиво врывался в неплотно закрытые форточки. Козьмина забыла уже, что бывает зима и снег. Время остановилось и замерло, словно задумавшись — двигаться ему вперёд или повернуть назад, повторно истязая измученных нестерпимым зноем людей. Козьминa жары не замечала, вернее, жара действовала на неё совсем не так, как на остальных. Непонятное ощущение тихого ожидания сменилось таким же непонятным ей чувством тревожного беспокойства: казалось теперь, что если с ней в этом августе ничего не произойдёт, то уже не произойдёт никогда. Она по-прежнему часами просиживала в тенистых уголках ближайшего парка, праздно раскрывая свою постаревшую от ненужности книгу, словно жалея её, демонстрируя той, что по-прежнему любит её и нуждается в ней. Сама же она украдкой вычитывала свежие мысли из других, более юных изданий, сверкающих глянцем и уверенностью в своей оригинальности и новизне.

По утрам шла в библиотеку, в прохладу и тишину её залов. Долго что-то выискивала, выбирала, перечитывала, никогда ничего не записывала. Иногда, бродя среди стеллажей, закрывала глаза, пытаясь на ощупь определить примерное содержание той или иной книги, её настроение. Шла в музыкальный отдел, где, дотрагиваясь до корешков сонатных альбомов, мысленно беседовала с Доменико обо всём, о чём ещё не успела. Сосредоточенно прослушивала. Просто подолгу сидела, размышляя.

Однажды, находясь в привычной задумчивости, она почувствовала чьё-то присутствие. Кто-то лет двадцати восьми, мужеского пола — как мысленно величала всех мужчин Козьмина, — держа под мышкой фолиант, о чём-то её спрашивал; Козьмина включила внимание и взглянула на него.

— Может, вам помочь? — он задавал этот вопрос, вероятно, уже в третий или четвёртый раз. — Вы так задумались, словно не можете определиться с выбором.

— Вы разве работаете здесь? — Козьмина сделала подозрительные глаза. — Я вас не помню.

— Нет, что вы. Я просто предлагаю помощь. Я здесь часто бываю.

— Я тоже здесь часто бываю и вас не помню.

— Мне кажется, вы не можете никого здесь помнить. Такое ощущение, что вы чувствуете себя единственным посетителем. Это что, ваша зона комфорта — никого не замечать?

— Моя зона комфорта — не разговаривать с незнакомыми мне людьми.

Незнакомец вынул фолиант из-под мышки, прижал его к груди, слегка поклонился и застыл в поклоне.

— Коротко и ясно. Что ж, тогда я пошёл… — он вздохнул и выпрямился, собираясь уйти, но неожиданно осенился новой мыслью. — Знаете, у меня есть ещё только один вопрос. Я заметил, вы любите Скарлатти.

— Слушаю, — устало отозвалась Козьмина.

— Вам не кажется, что Скарлатти в конце каждой своей сонаты словно говорит: «Хватит!»?

— Бред!

— Да, вообще, конечно…

— Меня он просит больше не приходить. Но я всё равно возвращаюсь.

— Ах, вот что, — незнакомец явно пытался сдержать улыбку.

— Постойте! — встрепенулась Козьмина. — Что? Что он вам говорит?

— Да нет, мне лично — ничего. Я просто…

— Это вы у меня просили почитать книгу! Вы?! — Козьмина поднялась со своего места и приблизилась к собеседнику. — «Космогенез и Разум». Отвечайте!

— Я? У вас?.. Ну, не знаю. Мы с вами каждый день посещаем эту библиотеку. Тут хранятся миллионы томов… Впрочем, конечно, я бы предпочёл одолжить её именно у вас.

— Вы не одалживали. Я забыла её на скамейке, а вы нашли, позвонили и попросили дочитать. А потом вовремя не вернули.

— Очень романтично. Но хочу заметить: я всегда книги возвращаю вовремя, даже если это «Космогенез и Разум». Это мой принцип. Я не люблю никого задерживать. Ведь кто-то, может оказаться, нетерпеливо ждёт своей очереди.

— Я тоже терпеть не могу, когда задерживают.

— Подождите. Хотя если бы кто-то нашёл мою, я в знак благодарности…

— Извините, мне пора. До свидания.

Allegro ma non-troppo

Козьмина обычно не нуждалась ни в чьём присутствии. Всегда считала: если кто-то очень нужен, обязательно случается цепочка счастливых или просто удачных совпадений, в зависимости от степени нужности, и всё разрешается само собой. Если же не само собой, то при небольшом усилии — мысленном, конечно. Энергия мысли, витая в пространстве, создаёт события благоприятного свойства, затем, словно бусы, нанизывает их на верёвочку жизненной линии. А дальше — сколь верёвочке ни виться…

Её отец в юности учился на архитектурном факультете политеха. Учился долго и терпеливо, пока, наконец, не наступил столь долгожданный для него преддипломный вечер, тихий такой, уютный, полный неги честно выполненного дела.

Измученный проектом молодой отец, уложив чертежи и папку, принял освежающий душ, выпил пивка и улёгся на диван, чтоб напоследок полистать зачётку и предаться воспоминаниям. Любовно просматривая реестрик своих академических успехов, он вдруг с ужасом обнаружил, что у него отсутствует один зачёт по практике, то ли с четвёртого, то ли с третьего ещё курса. Мелочь, конечно, в представлении непосвящённого, но мелочь очень неприятная, более того — ужасная, потому что без полного комплекта автографов всех преподавателей никакая комиссия защиту всё равно не примет. Не примет ни за что… Вот именно в тот момент отец понял, что ему ужасно необходимо срочно разыскать одного человека по имени доцент Гричук и попросить его об одной очень важной вещи. А лучше будет просто припасть к туфле доцента и прорыдать: «Нужна мне подпись, только подпись — какой пустяк». А тот ему в ответ, типа, «как бы не так, как бы не так» — для рифмы, чтоб складно было. Нельзя так шутить — это жестоко! О таком повороте событий папаше не хотелось даже и думать!

На часах было семь вечера. Казалось, времени достаточно. Однако первый же сокурсник сообщил ему по телефону, что преподаватель этот в институте больше не работает, нанимается лишь на время практики, местонахождение его неизвестно и номера его он не знает. Как выяснилось позже, координат доцента Гричука не помнил никто из друзей убитого горем студента. Вечер хмурился.

Радиостанция «Маяк» беспощадно пропикала двадцать ноль-ноль. Папаша взял с полки телефонную книгу, зажмурившись, прижал её к груди, словно Библию. Со словами «Одна надёжа осталась, спаси и сохрани» раскрыл справочник и начал листать. Нашел Гричуков двенадцать человек, жирно обвёл список рамочкой, плотно уселся у телефона и стал названивать всем по порядку. Надежда угасала и таяла с каждым неверным звонком. Вот уже одиннадцать Гричуков, холодно и безразлично хмыкнув, положили трубку. Оставался последний, двенадцатый.

Отец сжал волю в кулак и набрал нoмeр. Kтo-тo нетрезвый на тoм конце провода пoпытался ответить:

— Вам што?

— Здравствуйте, — просто и твёрдо начал дипломник. — У меня ваша подпись отсутствует — за практику, третий курс, а завтра защита. Мне срочно нужно.

— Што за муть, вы к кому?

— Да из политеха я! — засуетился отец. — У меня…

— А! — воскликнул голос, нащупывая суть. — Институт… Это к моему сыну, наверное. В-валентин, подойди.

К трубке подошёл сын Гричука двенадцатого.

— Слушай, Валентин, что делать? — скорбно вопросил погибающий студент. — Я ищу доцента Гричука. Он мне срочно нужен, понимаешь? Срочно!.. Отец твой выпил слегка. Это не страшно, бывает… Слушай, может, он у тебя забыл, что он архитектор? — начал нести уже полную чушь утопающий дипломник.

— Папа не работает ни в каком институте, — приветливо объяснил Валентин, — никакой он не архитектор.

— Может, ты хоть знаешь доцента? Ты же из политеха.

— Нет, я в медицинском учусь. У отца, когда он в таком состоянии, все институты одинаковы.

— Что же делать? Вы у меня последние в списке. Остальных я уже обзвонил.

— Не знаю, — сочувственно вздохнул начинающий медик.

— Может, родственник у тебя есть с такой фамилией?

Валентин задумался.

— Я в лагерь пионерский ездил в четвёртом классе, семь лет назад. И там был ещё один Гричук, просто мой однофамилец. Нас так и называли: Гричук Первый и Гричук Второй. Я Первым был.

— Ну и где он?

— Я не знаю. Мы не дружили.

— Э-эх, это вы зря…

Помолчали. Дипломник вспомнил беспечное, бесконечно светлое время школьных каникул. Валентин вспоминал море, ночёвку на косе и два гола, забитые им головой в матче со вторым отрядом.

— Вообще-то, — отозвался он наконец, — в конце смены, когда мы уезжали, каждому подарили футбольный мяч. И все ребята друг у друга на них расписались… Телефоны, кажется, тоже оставляли. Точно!.. Только где этот мяч сейчас?

— Что ты! — встрепенулся папаша. — Слушай, поищи, а? Может, в сарае где-нибудь? На антресолях? Сходи, глянь. Погибаю!

Валентин, кротко вздохнув, отошёл. Через некоторое время вернулся довольный:

— Нашёл! Представляешь? Как его мама ещё не выбросила? Сейчас гляну… Вот, Гричук Второй. Записывай телефон…

Козьминин отец дрожащими руками набрал номер, которого — о, чудо! — не оказалось в списке двенадцати. Первое, что отец услышал после того, как представился, было: «Студент такой-то! О чём вы вообще думаете? Вы полагаете, что это я должен бегать за вами?! Сейчас же приезжайте, пока я не уснул!» Аллилуйя!

Первая бусинка удачи — небольшая, но очень важная, — эта бусинка сделала так, чтобы нетрезвый отец семейства попался последним; окажись он одиннадцатым или каким-нибудь другим, измученный дипломник перелистнул бы его, не думая. Вторая бусинка сделала так, чтобы Гричук Последний не бросил трубку. Третья — чтобы зацепился сознанием за сына и позвал его, хотя тот, казалось, был вовсе ни при чём. Четвёртая — чтобы сын оказался отзывчивым парнем. Пятая — чтобы дипломник был до идиотизма настойчив. Шестая — чтобы парень случайно отдыхал в одном лагере с сыном доцента Гричука. Седьмая — чтобы парень вспомнил это. Восьмая — чтобы существовал футбольный мяч с телефонами всех подряд, а не только друзей. Девятая — чтобы мяч уцелел. Десятая — чтобы Валентин потерял интерес к футболу и номер телефона не стёрся. Одиннадцатая — чтобы Гричуки Вторые за семь лет не съехали и не поменяли телефон. И, наконец, двенадцатая бусина, самая большая, счастливо-розового цвета, сделала так, чтобы доцент Гричук вспомнил самого себя в молодости, не стал ерепениться и не глядя подписал.

Чудесные бусы — символ счастья и вечной удачи. Их Козьмина всегда представляла себе очень отчётливо, мысленно прикасаясь к ним и рассматривая каждую бусину.

Allegretto

В конце следующего ещё одного изнуряюще жаркого дня Козьмина стояла в библиотеке в секции живописи с раскрытым каталогом в руках и напряжённо вглядывалась в репродукцию «Посещение волхвов». «Ну вот, получилось», — подумала она.

Козьмину посещали волхвы. Они топтались теперь у неё в прихожей и, смущённо покашливая, ожидали аудиенции. Козьмина, для солидности немного помедлив, позволила, наконец, им войти. В руках она держала те самые замечательные бусы счастья и удачи. Бусины были нанизаны на толстую верёвочку, раззолоченную и счастливо прохладную на ощупь. В самом центре ожерелья располагалась огромная алая бусина вечной любви, её соседкой была чёрная бусина такого же размера — любви неразделённой. Неразделённая любовь тоже являлась большой удачей, хоть и неприятного свойства. Лучше полюбить и разбить себе сердце, всегда считала Козьмина, чем вовсе не ощутить никогда и ничего в течение всей жизни. Козьмина мельком заметила, что именно эта чёрная бусина привлекала волхвов больше всего. Поражала также размером и цветом бусина материнства. Были соседки помельче, сулящие успехи на разных поприщах, несущие удачу в женитьбе, охоте и рыбалке. Мелкие бусины, творящие такие, например, чудеса, как билеты в Большой театр и на Таганку, или приглашение в массовку на телепередачу, были зеленовато-жёлтых расцветок. На верёвочку было нанизано ещё и огромное число мельчайших серебристых бусинок для самых небольших, но всё равно приятных сюрпризов.

Началась раздача бусин. Волхвы забеспокоились, запереминались, попихивая друг друга локтями, нервно поглаживая бороды. Козьмина церемонно, с достоинством снимала по одной и одаривала каждого из посетителей, оставляя самые большие и значительные нетронутыми. Вдруг верёвочка с треском разорвалась, бусины весело посыпались во все стороны, с шумом ударяясь о пол, как градины. Волхвы, отталкивая друг друга, с безумно расширенными глазами бросились их собирать… В этот момент Козьмина услышала возню и покашливание за спиной.

— Разрешите, я представлюсь, на всякий случай, раз уж мы собираемся продолжать регулярно посещать это заведение.

— Зачем так длинно? Представляйтесь, — ответила она, не оборачиваясь и не отрываясь от изображения.

— У меня необычное имя. Меня зовут Никодим.

— Необычное? — повернулась она и, увидев вчерашнего собеседника, добавила: — Откашляйтесь. Сейчас я вам своё скажу. Откашлялись?.. Очень приятно, Козьмина.

— Козьмина? Замечательно! Полный набор раритетов.

— Ну, вот и познакомились. Что-то ещё?

— Позвольте мне пригласить вас в театр. Я уверен — вы любите. Или в оперу.

— Я предпочитаю симфоническую музыку. Вам что же, понравились мои глаза?

— Почему глаза? Я этого не говорил.

— Собирались. Лучше не пытайтесь. Все мужчины с этого начинают.

— О ваших глазах?

— Это для них причинное место.

Никодим вдруг закашлялся.

— Ох, что-то меня кашель мучит — шумлю, мешаю. Давайте сегодня уйдём вместе, — натужно произнёс он. — Простите, я отойду на минуту, мне нужно позвонить.

Он отошёл, продолжая покашливать. Вынул листок с номером телефона и начал набирать, сверяясь с цифрами. Козьмина поёжилась от пикающих звуков примитивной мелодии.

— Алло, я не уверен, туда ли я попал. Мне нужно… — начал он.

Козьмина вдруг быстрым шагом подошла к нему.

— Что вы сказали? Вы не уверены?

— (Минуточку.) Что случилось?

— Скажите, они там, в трубке, молчали? И вы были не уверены?

— Да нет, они… В чём дело, объясните мне?

— Послушайте, давайте я вам скажу номер своего телефона, пойду домой, а вы мне позвоните.

— Что за чушь? Козьмина, вы же здесь. В конце концов, у вас разве нет мобильника?

— Нет. Вы мне позвоните, а я буду молчать. А вы скажете: «Чёрт, туда ли я попал?» Скажете?

— А почему же молчать? Что за спектакль? Козьмина!

— Оставьте меня! Я пойду…

Presto

Козьмина шла вдоль нескончаемых витрин, и ей было противно. Противно от своей несдержанности. Каждая вещь, увиденная за стеклом, её раздражала. Раздражало также собственное отражение, призрачно бредущее на фоне выставленных образцов. Любого другого это отражение могло бы только привлечь — изящная походка раздосадованной, разгневанной, длинноногой грации с пухлыми лодыжками, чуть смугловатой кожей и волнистыми каштановыми волосами. Отражение словно пинало и распихивало выставленные в витринах бытовые приборы, россыпи кухонных принадлежностей, умудрялось не запутаться в ворохе мужских галстуков и сорочек. Чуть не наступив на связку саксофонов и тромбонов, отражение остановилось и затем, приблизившись к Козьмине, исчезло. Козьмина решила посетить салон музыкальных инструментов. Оказавшись внутри, она вдруг подумала, что никогда ещё не видела, как выглядит дудук. Её собственный внутренний дудук с прекрасным жалобным тембром в её фантазиях выглядел как очень тонкая амфора с узким горлышком — абсолютно неверное и нелогичное представление, но Козьмину это очевидное заблуждение совершенно устраивало. Потусторонний, невнятного вида инструмент охрип, ослаб, вероятно от жары, и вторую неделю отлёживался в футляре непонятной формы, отказываясь звучать.

Ей немедленно захотелось поглядеть на настоящий — невыдуманный и менее избалованный. Она подошла к ассистенту и спросила:

— Скажите, у вас есть дудук?

Ассистент вежливо улыбнулся и нарочито громким голосом обратился к кому-то за перегородкой:

— Алёна, у нас есть дудук?

— У нас всё ест, — отозвалась невидимая Алёна, имитируя кавказский акцент.

— Алёна шутит, — тут же заметил ассистент, обращаясь к Козьмине. — Сейчас данный товар у нас отсутствует. Но мы можем заказать его для вас, если вы пожелаете. Доставка — в течение двух недель.

— Нет, мне нужно было сейчас. Я пойду, — ответила Козьмина. Но когда ассистент удалился, задержалась и с любопытством, энергично двинулась в просторную глубину торгового зала.

Она разыскала секцию струнных и остановилась. Оглядев хрупкие, тонкошеие виолы и виолончели с контрастными талиями и широкими бёдрами, она мысленно пообещала себе извиниться вечером перед струнниками.

— Знаете, у вас глаза… — послышалось со стороны.

— У меня глаза, — перебила голос Козьмина. — И вы туда же?

— Куда? — не понял голос.

— Окунаете свои мысли в мои причинные места. Лучше скажите про волосы или, например, лодыжки, — Козьмина решительно повернулась в направлении голоса.

— Лодыжки? — безнадёжно спросил по виду вконец оробевший молодой человек.

— Да, лодыжки. Взгляните, не стесняйтесь. Опускайте глаза, я подожду.

–…Слегка пухловаты.

— Какой вы искренний! Ну надо же! Режете правду в глаза. Это хорошо. Это замечательно!.. Послушайте, вы любите театр? А давайте сходим! Никогда не была.

— Вы никогда не были в театре?

— Ну, допустим, была. Но я обычно не слушаю, о чём они говорят. Я им не верю.

— Вы прямо Станиславская.

— Станиславская? Прекрасно! Вы тогда будете Немировичем-Данченко. Господин Немирович, берите меня под руку. Мы идём в театр. Немедленно!

Agitato Gioccoso

Козьмина открыла дверь ключом. Вошла. Затем повернулась и позвала:

— Ну, проходите. Что же вы? Вам разве не понравилась постановка? Мы сейчас её обсудим.

— Я даже не знаю ещё, как вас зовут.

— Могли бы догадаться, господин Немирович тире Данченко, — Константина Сергеевна.

— Константина — не женское имя.

— Ах, не женское? Скажите спасибо, что я вам не открыла своё настоящее имя. С вас пока хватит и этого.

— Ну, хорошо, К-константина, я зайду… У вас есть кофе?

— У меня всё ест, — медленно произнесла Козьмина, имитируя кавказский акцент. — У меня ест коньяк. У меня ест дудук. У меня даже ест бивший муж, да? Он даже иногда наведывается. Его зовут Рамал. Джигит необыкновенный.

— Ревнивый?

— Про джигита шучу. Тут целая история. Мы его вообще-то Ромкой зовём. Ничего кавказского, просто его папу зовут Радий Савельевич, а маму — Мальвина Викентьевна. Вот. Когда Ромка родился, они и решили это имя составить. Тогда все выпендривались, имена изобретали. Им показалось, что «Рамал» звучит очень мужественно. Вот и получился джигит. После того, как мы поженились, моя мама стала втихую называть его Маралом. Когда мы разводились и был большой общесемейный скандал, мой папа гневно сказал Радию Савельевичу: «Если ваш Марал будет распускать копыта, я ему их быстро отстегну! Вместе с рожками!» Я думала — подерутся, а они все вдруг рассмеялись, и расстались мы мирно. Но моя мама после развода всё равно зовёт его Амаралом.

— А что случилось?

— Не хочу об этом, хватит. Ну, давайте. За знакомство… Так что же с нашей постановкой?..

Козьмина, выпив всю рюмку до дна, поднялась и прошлась по комнате. Затем остановилась, словно задумавшись о чём-то. Лицо её потемнело, плечи опустились, в глазах заблестели слёзы.

— Что с вами? — вскочил Немирович-Данченко.

— Поверили? — мгновенно ожила и усмехнулась Станиславская. — А зря. Я всего лишь вспомнила, как в детстве ушибла коленку. Мне было больно, обидно и одиноко. Вот. Я представила, что это случилось именно сейчас. Налейте мне ещё.

Выпила и продолжила:

–…А эти лунатики сегодня бродили по сцене, словно никогда в жизни не падали и не раздирали локтей и коленок. В зале хлопали гораздо натуральней, чем они играли, — закончила она, покачнувшись.

— Константина, что с вами? Вы, кажется, опьянели.

— Кажется.

— Вы выпили всего две рюмки.

— Я никогда ещё не пила алкоголь. Эта бутылка — для гостей.

— Ну, вы даёте! Я сейчас же уложу вас спать и пойду.

— Договорились. Вы не могли бы завести мои ходики?

— Хорошо-хорошо, пойдёмте, ложитесь… Вот так.

— Я не спросила ваше имя.

— Называйте меня Володей, раз уж я — «тире Данченко».

— Ладн-но, Володя. Скажите, вы меня уважаете? Вы мне благодарны за что-нибудь?

— Конечно-конечно. Укройтесь.

— Тогда будьте ещё так добры — перед уходом напишите мне записку «Спасибо, Коз… Константина» на листке от календаря за седьмое число и бросьте её в почтовый ящик.

— Обязательно. Я вам позвоню. До свидания, Константина.

Allegro Vivo

Козьмина проснулась от тиканья ходиков.

Было уже позднее утро. Солнечный свет укоризненной и насмешливой волной заполнил всё пространство спальни. Одеяло горкой громоздилось на полу, на тяжёлых ресницах лежала тушь. Голова не болела, но мысли были какие-то обыденные, незамысловатые — что хорошо бы, наконец, в сентябре вернуться на работу — в конторе Рамала ей всё всегда прощают, но терпение может иссякнуть и у них; что надо купить стиральный порошок и прекратить отдавать стирку маме; что нужно наведаться к родителям, ведь последний раз был ещё в июне. Этот немыслимый ворох мыслей о делах почему-то начал волновать Козьмину гораздо больше, чем космогенез и разум. Она встала, окончательно привела себя в чувство и для начала набрала номер Рамала.

— Ромка, привет.

— Привет, одноклассница! Ты уже зарегистрировалась на «Одноклассниках точка ру» или ждёшь, пока изобретут внутренний компьютер? Как зарегистрируешься, будешь моим самым главным виртуальным другом.

— Слушай, как ты смотришь на то, если я в сентябре приду к вам опять поработать?

— Нет слов, Касьяныч! Рад безмерно! Приходи, когда созреешь.

— Спасибо.

— Касьяныч, ты только Таньке из отдела продаж не проговорись про прошлый раз.

— Я уже забыла про это. Не волнуйся.

— Ну, целую. Ждём.

«Тэ-э-экс. С этим оленем разобрались», — подумала Козьмина и набрала мамин номер.

— Алё, мамуля, я решила зайти к вам в гости сегодня вечером.

— Ой, как здорово, Людмилочка! Папа будет очень рад!

— Мама, ты ещё, пожалуйста, купи стиральный порошок для меня, а то я не смогу выбрать.

— Хорошо, Люлечка… Ой! Забыла! Папа-то у нас сегодня в вечернюю смену. Расстроится, если тебя не увидит. Знаешь, доченька, ты приходи в субботу, а порошок я куплю и занесу сегодня. Гляну на твою машину, заодно и постираю. Ты не волнуйся, иди по своим делам, я возьму ключ с собой.

«Как удачно и легко сегодня всё организуется», — сказала себе Козьмина. Она быстро оделась, выпила чаю и вышла из дома, втайне надеясь не встретиться в библиотеке с Никодимом и отдохнуть в одиночестве.

Moderato Misterioso

Козьмина прохаживалась вдоль стеллажей секции нот и музыкальной грамоты. Она разглядывала издания, всматривалась в нотные знаки, пытаясь заставить эти закорючки зазвучать. Они же всего лишь беззвучно позировали, корчились, выгибались, словно исполняли замысловатые фигуры непонятного ей танца. Шестнадцатые и восьмые резвились группами, взявшись за руки. Поодиночке, словно ирландские плясуны, солидно вытанцовывали четвертные и половинки. Целые ноты, эти большие белые сливы, не желали двигаться и лениво полёживали, отгородив для своей лени весь такт.

Козьмина взглянула на полосатую страницу исподлобья. Теперь ноты превратились в стираные тряпочки, висевшие на верёвочках и слегка покачивавшиеся на невидимом ветру. Тряпочки были прищёлкнуты прищепками диезов и бекаров, с них каплями бемолей стекала влага. Большой скрипичный ключ, словно свернувшийся узлом сторожевой удав, охранял всю эту стирку.

Козьмина немного наклонила голову. Так получалось проще всего: расправив побеги, сквозь жердочки рос виноград, раскинув лиги, словно усы, которые беспорядочно тянулись к жердочкам и гроздьям виноградин.

Реальное же чтение нот представлялось ей адом. Она искренне жалела всех музыкантов. Представьте, что вы читаете книгу, а вам между строчек знаками советуют: «Быстрее… быстрее же!», «Здесь — медленнее… ещё медленнее», «Здесь — быстро, но не очень». «Что значит “не очень”?!» — начинаете возмущаться и кипятиться вы. Странные советы, однако в них, вероятно, всё же есть какой-то смысл. Допустим, в книге встретилось довольно скучное место — не страшно, читайте «Allegro». А на другой странице — гораздо интереснее, и значок «Adagio» — растягивайте удовольствие, растягивайте. Здесь читайте тяжело, а здесь скорбно. Но уж если полная чушь написана, то зажмурьтесь, одухотворитесь и страстно, бегло, виртуозно перелистывайте страницы в темпе Presto, а лучше Presto Agitato.

Объятые суровым покоем читального зала, вы раскрываете шедевр художественного слова и вдруг наталкиваетесь на знак «piano», то есть «тихо». «Куда уж тише? — удивляетесь вы, но потом соображаете: — “Тихо” ведь не значит “про себя”». От вас требуют не молчать как истукан, но читать вслух, выразительно и проникновенно. Оглядываетесь по сторонам и решаете: «Ладно, слушайте все книжную тишину».

Но нет покоя в выдуманном мире. Вот между строк уже беспокойно и тревожно маячит, сигнализирует вам crescendo, и ваше бормотание делается громче. Наконец, является fortissimo, вам натурально предлагают в этом месте кричать и подбадривают: «Ну же, орите, там ведь знак стоит, иначе будет неверно прочитано!» Козьмина представила, какой шум стоял бы в библиотеке, если б такая книжная нотная грамота существовала.

Самым большим ударом для книгочеев стали бы знаки повторения. Вы пробежали глазами отрывок, а в его конце стоит реприза, она стыдит вас: «Ай-яй-яй! Невнимательно прочли, давайте ещё раз». Ну что же, неплохой знак для учебников. Самая неразбериха завертелась бы, если в книгах начали бы расставлять «фонари» и «кобры», знаки переходов, шараханий и метаний по тексту. Заканчиваете главу десятую и видите «фонарь», он просит вас вернуться к главе второй, мусолить содержание вплоть до пятой, затем сразу перейти на двадцать шестую и штудировать её три раза. Приятного вам чтения. Так существуют же ещё вольты — варьирующие окончания. Пытая трижды ту же многострадальную двадцать шестую главу, вы с удивлением обнаруживаете, что в первом варианте окончания героиня сильно сомневается, выходить ей замуж за главного героя — за такого-сякого — или не стоит; во второй попытке она, в принципе, уже не против; в третий раз, измученная тяжёлыми раздумьями, она неожиданно, без предупреждения умирает, а расстроенный таким поворотом сюжета главный герой бросается со скалы вниз головой. Не стесняйтесь, выбирайте тот вариант, который вас больше устраивает.

«Бедные музыканты», — вздохнула Козьмина.

Coda

Когда Козьмина вернулась домой, мама заканчивала стирку и что-то вытирала в кухонном шкафчике. В коридоре устало горбился пылесос, радиоприёмник вдумчиво исполнял лирическую музыку, пахло розами, борщом и жареной картошкой.

— Ты, Людмилочка? — обрадовалась мама. — Вот и славно! Я уже заканчиваю… Звонил какой-то Володя и спрашивал Константину. Я ответила, что здесь такая не живёт. Он сказал: «Ах да, у неё, вообще-то, другое имя, наверное», и он, мол, тоже не Володя, но ты его знаешь как Володю. Уморил! Хоть стреляйся, хоть вешайся. Я ему говорю: «Ты сначала толком разберись, кто тебе нужен и как тебя самого зовут, только после этого хватайся за телефон!» И бросила трубку. А он опять позвонил! Начал спрашивать про какую-то книгу — «Космы», что ли, я не поняла. Интересовался, нашла ли ты книгу в ящике. Так я его сначала поздравила, что он всё-таки вспомнил твоё имя, а потом говорю ему: «Слушай, Володя, или как тебя там, прекрати цепляться до моей дочери, а то я милицию позову! Они твои космы тебе живо повыдергают»! Люлечка, ты же знаешь, как сейчас воруют… Люля, Люля! Что с тобой?! Присядь! Присядь! Ой, господи! Опять! То Амарал твой, то Володя этот, тоже сволочь ещё та, алкоголик, имя своё не помнит! Люлечка, ты меня слышишь?! О, господи! Скорую надо.

— Мама. Мама! Да мама же!!! Не надо никого! Оставь. Оставь! Я перегрелась, наверное. Жарко очень. Оставь…