«Хроники мёртвых городов – 3». Сборник рассказов

Сергей Михайлович Кулагин

В сборник вошли рассказы-призёры конкурса «ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ – 3» – организатор сообщество ВКонтакте «Леди, Заяц & К», при поддержке группы Романа Шкрибляка «ИО – рассказы». Конкурс проводился в четыре этапа. Отдельная благодарность Нитке Ос за подготовку иллюстраций для каждого этапа.Друзья, спасибо за добрую атмосферу, внимание и доброжелательность во время проведения конкурса.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗА СТЕКЛОМ ИЛЛЮМИНАТОРА

Автор иллюстрации — Нитки Ос

Татьяна Осипова

«РЕКВИЕМ»

Татьяна Осипова

Там не летают вороны,

Там не струится лунный свет,

Там холод смертью скованный,

И путник, не найдя ответ,

бредёт по мрачным улицам,

Бредёт, он ищет рай,

А двери все закрыты, пустота

играет на осколках ран.

Скажи мне, где встаёт заря,

Скажи, когда дожди заплачут,

Скажи, что я найду тебя,

Скажи что отыщу удачу,

Когда разрезав светом мглу,

Раздвинет стены жизнь, и солнце

осветит лица, пустоту

оставим мы на дне колодца.

Она смеялась и звала,

Цеплялась пальцами за спины,

Но мы ушли, лишь зеркала

Напоминанием станут длинным.

В них отраженье наших глаз,

Всё что разрушили и сшили,

играя реквием для вас

укором молчаливой пыли.

Марк Волков «ЛЕТНЯЯ ИСТОРИЯ»

Часть I

Вечная ночь за стеклом иллюминатора хвастала безукоризненной чернотой: ни единой звёздочки, хвоста кометы или росчерка метеорита не нарушали её покой. Вакуум и абсолютный ноль глубокого космоса заполоняли всё вокруг.

В центре галактики висела огромная чёрная дыра. Струи межзвёздной пыли водопадами обтекали её по кругу, встречаясь и перечёркивая надвое, словно лезвием ножа. Подобно гигантскому водовороту, дыра притягивала к себе всё, что попадало в поле гравитации. Даже нашей станции приходилось прилагать огромные силы, чтобы не сорваться с орбиты, став ещё одной песчинкой в потоке, следующем к ненасытной утробе.

Впрочем, по-своему дыра была даже прекрасна. Кто и почему дал ей столь непритязательное название? В сияющей короне из межзвёздной пыли и с круглой чёрной сердцевиной она походила скорее на Солнце. Чёрное солнце Вселенной.

Справа, захваченная течением, медленно плыла, вращаясь вокруг своей оси, ржаво-голубая планета. Наша бригада недавно вернулась оттуда и теперь заряжалась энергией в ожидании следующей высадки.

Планета была мертва. Цивилизация, населявшая её, давно сгинула, оставив после себя лишь руины городов и горы мусора.

Собственно, нашей задачей и являлась уборка этого мусора. В каком-то смысле в этой работе мы роднились с обмывальщицами, наводящими последний марафет на труп планеты перед тем, как она отправится в пучины небытия. Правда, романтики в этом занятии было немного: наших Хозяев интересовало лишь всё мало-мальски ценное, что можно с выгодой продать. Такие вещи должны быть отсортированы, скомпонованы по контейнерам и, впоследствии, загружены в трюмы звездолётов. А чёрной дыре останется лишь голый камень и горы того, что признано «неперспективным».

В грузовом отсеке царил привычный хаос: на полу валялся плюшевый заяц, разбитая кружка, дранные скафандры, кучи пустых обёрток и обрывки постеров. Однако ни завораживающее зрелище за окном, ни локальная помойка внутри станции и даже трещина, пролёгшая из конца в конец иллюминатора, не трогали нас. Ведь мы не были живыми в привычном понимании этого слова.

Креаклы, или «кибернетические механизмы Тепплера», как нас ещё называли в статьях, посвящённым робототехнике, получили широкое распространение, благодаря неприхотливости к условиям труда, возможности экономить на еде, воде и зарплате. Каждому в бригаде был присвоен индивидуальный номер: M-11, Q-54 или, как мне, L-76.

Правда, тайком от Хозяев, мы звали друг друга несколько иначе. Так, робот с длинными конечностями, что сидел сейчас рядом, закрыв сенсоры, имел прозвище Звяк-нога, за то, что однажды за нерасторопность кто-то из Хозяев ударил его так сильно, что внутри ноги замкнуло цепь. И теперь он ходил, постоянно подволакивая её за собой…

Исходя из срока службы, нас уже давно должны были списать в утиль, однако компанию с Сириуса, выкупившую роботов практически за бесценок у одного ушлого интенданта, меньше всего интересовали даты, пробитые в перфокарте техпаспорта.

Ждать полного цикла зарядки было скучно. Желая поразвлечься, я пододвинул близлежащий ящик и стал раскладывать содержимое. Из груды бумаг выскользнула книжка в твёрдом переплёте. Необычное название сразу же приковало внимание: «ХРОНИКИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ 3». Начертанное крупными чёрными буквами на стене старинного здания, изображённого на обложке, оно навевало чувство таинственности и мистицизма. Рядом из тумана хищно тянулись щупальца неведомого создания. На брусчатке мостовой лежал противогаз с горящими бирюзой глазницами, а ниже шли фамилии авторов: Сергей Кулагин, Тим Волков, Григорий Родственников, Виктория Радионова и многие другие.

Наобум раскрыв книгу примерно на середине, я прочитал: «Летняя история». Видимо, это было название чьего-то рассказа. Он начинался так:

«Раскалённое солнце близило размеренный шаг к ночлегу. Воздух был сух и неподвижен. От раскидистых лип по песку дорожек тянулись длинные тени, а в сплетении ветвей мелькало синее небо. Я летел во весь опор к графской усадьбе, нетерпеливо пришпоривая коня. Карман оттягивало письмо следующего содержания: „Мой дорогой, мой милый Гиппократ. Если ты ещё жив, здравствуешь и не забыл друга детства, то, ни секунды не медля, облачайся в свои белые одежды, седлай коня и, не позднее, чем третьего дня будь у меня. Нетерпение, с которым я ожидаю твоего приезда не ведает пределов, ибо я болен и склонен предполагать, что болезнь значительна. Жар сковывает мои члены днём, лихорадка вытрясает душу по ночам. Я измучился и изнемог. Уже не единожды из уезда призывался Платон Павлович, однако все, чего смог добиться сей доблестный муж — это многозначительное кряхтение, перемежающееся качанием головы. Ныне всю надежду составляет лишь то, что твой молодой проницательный ум приподнимет завесу интриги. Не напрасно же говорят, будто сам Господь вложил знания в руки лекарей. Твой А. П.“».

— Ага, — подумал я. Автор подражает слогу писателей ХIX века, хотя, надо заметить, это получается у него вполне сносно. Во время раскопок нам уже попадалась проза «Золотого века», я их частенько перечитывал, поэтому сразу же угадал стиль. Интересно, что же будет дальше?..

«Позади осталась деревня. Поднимаясь на холм, я видел верхушки крыш изб, утопающие в листве яблонь и вишен. Поодаль резало глаз светлое пятнышко — водная гладь небольшого озера.

Послеполуденный зной прошёлся по деревне пудовыми кулаками, примяв жизнь. Молчали куры, не мычала скотина, не гавкали собаки. Лишь комары ленивым звенящим облаком порой висели в воздухе. Мой Балун — серый в белых яблоках рысак знаменитой орловской породы, подаренный перед отъездом на учёбу графом — всхрапывал и прял мордой всякий раз, когда приходилось влетать в такое облако, однако я не давал замедлиться, правя твёрдой рукой его шаг.

Промелькнули и остались позади распахнутые ворота графской усадьбы, а мы помчали дальше, к дому. Два долгих года минуло с тех пор, как я видел эти места, а потому непроизвольно вертел головой, отыскивая различия. Впрочем, они были заметны и безоружным взглядом. Места изменились, и изменения эти вышли не в лучшую сторону. Песчаные дорожки устилали сухие ветки, клоки соломы и прочий мусор. Кусты заросли, клумбы засохли, фонтан заглох. На ступенях деревянной беседки валялся кем-то позабытый сморщенный сапог.

Вскоре впереди выросло знакомое с детства здание с фронтоном, поддерживаемым массивными колоннами, в промежуток которых поднимались ступени с каменными львами. Здесь случилось немыслимое: когда я уже собрался остановиться, Балун встал, как вкопанный, и я, потеряв стремя, едва не низринулся оземь.

— Худой знак, барин! — Покачал головой какой-то мужик, стоявший возле ступеней.

Памятуя о том, что будущему врачу не пристало веровать во всяческие предзнаменования и вообще следует иметь вид степенный и важный, я молча отдал повода, отстегнул от седла саквояж с медицинским инструментарием и, обивая хлыстом пыль с ботфортов, побежал в дом.

Меня никто не встретил. В воздухе стоял тяжёлый запах, который невозможно ни с чем спутать. Так пахнет в доме тяжелобольных. Я обошёл все десять комнат, но всюду царила пустыня.

Коридор первого этажа окончился двойными дверями, за которыми, насколько я помнил, располагалась столовая. Они были заперты. Я подёргал окованные бронзой ручки и собрался возвращаться в переднюю. Как вдруг услышал из-за двери справа быстро оборвавшийся то ли хрип, то ли стон.

Там кто-то есть? Я взялся за ручку, но меня прервал голос за спиной:

— Кто вы, и что здесь делаете?

Я обернулся. Позади меня стоял рыжий человек в одежде слуги. Его жёлтое, с усиками, высохшее лицо, с плотно сжатыми губами, буквально изливало злобу. Человек тяжело дышал, а его маленькие глазки исподлобья сверлили окружающее пространство.

— Я ищу графа. Я его друг, доктор, — смиренно представился я, обдумывая, как слуга сумел так быстро и незаметно подкрасться. Видимо, жара скверно подействовала и на мозги моего vis-a-vis, ибо он долго обдумывал ответ, словно совещаясь с кем-то, а после принял решение:

— Я провожу вас.

Повернулся и молча пошёл, выказывая этим незримый приказ шествовать следом. Я повиновался. Странное дело, я чувствовал подспудный страх перед слугой. Возможно, так подействовала непочтительность, с которой он говорил и вёл себя.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в зал, занимающий весь правый флигель. В помещении царил полумрак. Хотя полной темноты не было, солнце едва проникало сквозь зашторенные окна, рождая даже не свет, но слабую его копию, что я отнёс на счёт удушающего зноя. В центре зала за столом стоял граф и, склонившись над бумагами, о чём-то тихо втолковывал человеку в чёрном костюме с бабочкой, в котором я безошибочно узнал управляющего, Франца Иоганновича.

— Илья! Ты ли это? — вскричал граф, завидев нас. И пошёл, раскрыв объятия, навстречу.

— Кузьма, ты свободен, — сказал он после того, как мы троекратно облобызались. — Свободен, я сказал, — вынужден был повторить он приказ, когда увидел, что провожающий остался на месте.

На этот раз слуга нехотя поклонился и неспешно вышел.

— Это Кузьма. Не обращай внимания, он у нас слегка туговат в плане слуха. Поговаривают, будто такое приключается с людьми, которым в люльке на ухо наступил медведь. — Попытался перевести ситуацию в комическую граф.

Однако я видел, что вовсе не физический недостаток являлся причиной вызывающего поведения Кузьмы. Нет, это было нежелание признавать над собой власть другого человека, причём привычка старинная, укоренелая.

— Ах, ты нисколько не изменился! Всё такой же франт и повеса! — изрёк граф, поворачивая меня со стороны в сторону для блезира. — Сколько времени минуло с тех пор, как мы не виделись? Полгода? Год?

— Два. — Улыбнулся я. И высказал удивление продолжил: — Но ты вроде писал, будто болен? Однако картина, которую я наблюдаю ныне, твердит, скорее, об обратном?

— Многое… Изменилось с тех пор, — уклончиво отвёл глаза граф. — Впрочем, о делах чуть позже. Ты, верно, голоден с дороги? Прошу откушать, а я присоединюсь, как только закончу тут с Францем Иоганновичем.

Граф позвонил в колокольчик и на зов явились двое слуг.

— Проводите гостя в столовую и хорошенько накормите, — распорядился он.

Мы спустились. Впротиву верхнему этажу, в столовой правило бал солнце. Правда, особой духоты не наблюдалось. В приоткрытые окна со стороны озера залетал освежающий ветерок, донося аромат свежескошенных трав. Но даже ему было не перебить стоящий во всем доме неприятный запах. Запах болезни…

Я ел в присутствии слуг, подобно каменным львам, застывшим по обе стороны стола в ожидании, когда «барину» что-либо понадобится. Желая развеять скуку, я решил затеять с одним из них — Иваном — беседу.

— Весьма странная получается история, — посетовал я. — Мне сообщают, будто граф настолько болен, что даже не может шевельнуться. Я бросаю все дела, мчусь сюда, едва не загнав по дороге лучшего скакуна. И что нахожу? Граф находится в явном здравии. Как сие понимать?

Ваня засопел, закряхтел. И, переглянувшись с товарищем, наконец, решился ответить:

— Это верно, его сиятельству было очень худо. Так скверно, что уже никто и не надеялся на выздоровление. Но о дальнейшем его Сиятельство расскажут лично.

Иван застыл, больше не реагируя ни на какие вопросы, как ни я старался снова завести беседу.

Время тянулось, однако граф не появлялся. В глубине дома пробили часы — четыре раза, пятый. Начало смеркаться. Наконец, двери открылись, и в комнату быстро вошёл мой «пациент».

— Прости, Гиппократ. Дела. Проклятые дела завладели моим вниманием, — посетовал он. — Так много упущено за время болезни, что и не знаешь, за что хвататься.

— Кстати, насчёт этого. Как вышло, что ты так быстро пошёл на поправку?

— Сам не ведаю, — шутливо развёл руками граф. — Не иначе, как Божьей милостью. Уж так худо мне было, что и в гроб ложись. И вдруг — в один миг полегчало, словно ничего и не было.

— Стало быть, в моих услугах здесь более не нуждаются, и теперь я должен покинуть этот дом?

— Отнюдь, — нахмурился граф, — это верно, болезнь покинула меня. Но далеко не ушла, словно в насмешку поразив иную цель. Ты никогда не видал моей супруги?

— Нет. Я уехал чуть раньше и помню тебя молодым и неокольцованным самохвалом.

— А я тебя — бастрыгой и фанфароном!

Мы рассмеялись.

— Да, Илья, сколько воды утекло с тех пор, и многое стало не таким, как раньше. — Покачал головой граф. — Ну, пойдём.

С этой многозначительной фразой он показал отведённую мне спальню на верхнем этаже, где я оставил немногочисленный скарб.

Комната графини располагалась на первом этаже, за той самой дверью, войти в которую мне помешало давеча появление Кузьмы. Там царил такой же серый полумрак, как и в комнатах наверху. Серый свет окрашивал постель вместе с лежащей на ней женщиной в цвета пыли и забвения.

— Капитолина Изольдовна, душенька, — нежно позвал граф. — Это врач. Сейчас он осмотрит тебя.

Под одеялом лежала женщина в белом чепце, из-под которого виднелся кончик измождённого нос. Когда его приподняли, под ним обнаружились бледные щеки, характерные для малокровных анемичных особ. Только необыкновенно большие, на фоне всеобщей худобы, глаза горели внутренним огнём.

При звуках голоса графа больная слегка приподняла голову и, издав громкий стон, снова уронила на подушку.

Начались обычные врачебные дела. Я задавал вопросы (обращаясь, впрочем, больше к графу), хмуря брови, слушал пульс, лёгкие. Когда одеяло откинули, я увидел на простыне следы запёкшейся крови.

— А это что?

— По совету Платона Павловича пускали кровь, — пояснил граф.

Я заметил ему, что, хотя процедура кровопускания весьма известна, но, в случаях малокровия, подобные методы лечения могут дать обратный эффект. Граф выслушал эти замечания спокойно, заверив, что подобное происходило всего раз и, поскольку результатов не было, больше они не решились прибегать к этому средству.

После короткого осмотра мы вышли в коридор для совещания.

— Мужайся, — констатировал я. — Ибо прогноз неутешителен. Графиня серьёзно больна. У неё тяжёлая форма анемии и, если не перевезти её в другие, более благоприятные края, она может погибнуть.

Граф воспринял вердикт с достоинством, приличествующем положению в обществе. И лишь глубоко запавшая на лбу складка говорила о лихорадочной мысли и посещающих его тяжёлых думах.

— Что ж, если мой милый Гиппократ что-то советует, полагаясь на опыт в лечении больных, имею ли я право ослушаться этого приказа? — грустно улыбнулся он. — Однако проклятые дела не позволяют так скоро сорваться в путь, как бы ни желало того сердце. Об одном я хотел бы просить — пока мы с графиней останемся здесь, не мог бы и ты задержаться, на случай ухудшения её состояния?

Делать нечего, я поклялся другу.

«На другой день, с утра»… — перелистнул я страницу.

Но не успел углубиться в текст, ибо переборка, ведущая в грузовой зал, поднялась. На пороге стоял жабоанин из Созвездия Змеи — два метра пупырчатой склизкой плоти, затянутой в джинсы и кожаную жилетку. Лысую голову с трудом прикрывала кепка, в безгубом рту дымился огонёк синскопы.

— Это чё такое, я не понял? Это чё такое, я вас спрашиваю?! — не вынимая визиловой палочки изо рта, заорал он, указывая перепончатой лапой на иллюминатор. — Вы, когда должны были план по планете сдать? А она как висела, так и висит! Расселись тут! Кто её будет обрабатывать, я, что ли? Ну-ка, взяли штепсели в руки — или что там у вас? И пошли!

И, для убедительности продемонстрировал стек со зловеще потрескивающим на конце электрошокером.

С прорабом попробуй, поспорь! Прораб ночью спит, а один глаз у него все равно открыт. Он словом ансинуанские тальсы гнёт!

Незаметно спрятав книгу в бардачок за спиной, я отключился от сети и потащился вслед за остальными на погрузку…

На планете мы пробыли относительно долго. Забив трюмы спускаемой «Грозы Кейтеля» под завязку, вернулись в грузовой зал. Воспользовавшись общей суматохой, я нашёл укромное местечко где, примостившись, снова раскрыл книгу.

«На другой день, с утра мы долго гуляли с графом, вспоминая события давно минувших дней. Позабыв о вчерашнем зное, день стоял хмурый, солнце ладило бег за облаками, не показываясь даже на краткий миг.

Граф вспоминал своих родителей, рано покинувших его на попечение богатой бабушки. Я рассказывал про переезд в столицу, куда мой отец — бывший эконом отца графа, выкупивший себя и семью благодаря купеческой жилке — переехал специально, чтобы дать детям, то есть мне с сестрой, учёбу. Ну и, само собой, Петербург дарил больше возможностей для разворота дел.

Потом разговор незаметно скатился в детство, оживив в памяти ловлю пескарей корзиной, бег взапуски среди полей по просёлочной дороге…

— А я ведь больше так и не был счастлив с той поры, мой Гиппократ, — грустно улыбнулся граф. — Вскоре после вашего отъезда, бабушка насильно обручила меня с этой… Изольдовной. А, когда пришёл черед хозяйке дома покинуть сей бренный мир, мои плечи окончательно склонились под грузом деловых хлопот…

Тут беседу прервал Иван, подошедший с сообщением, что его Сиятельство ожидает в имении гость. Сделав виноватый вид, граф пошёл к дому, а я чуть задержался, увидев какую-то книгу, лежащую в траве возле корней акации.

Это была Библия. Вернее, пустая обложка, из которой кто-то с нещадностью вырвал все до единой страницы. С коричневого переплёта блестел позолотой крест с косой верхней планкой. Удивившись находке, я сунул её за пазуху, с намерением при случае показать графу, после чего пошёл к дому.

Ещё издалека я увидел, что возле ступеней разыгрывается прелюбопытнейшая сцена: в пыли у ног графа распростёрся какой-то человек в мужицком платье. Когда подошёл ближе, увидел, как, вскинув голову, он жалобно молит:

— Пожалей, батюшка, не губи! Одна ведь она у меня, пропадём со старухой, как есть, пропадём!

Костюм его и калоши покрывала дорожная пыль, в бороде и усах застряли завитки стружки, глаза слезились. Человек пытался ухватить графа за рукава сюртука, но тот брезгливо их отдёргивал.

— Всё уже решено! — жёстко ответил он. — Поди прочь, скотина!

Повинуясь жесту, слуги подняли мужика и, ухватив за локти, поволокли к воротам.

— Кто это? — удивился я.

— Столяр из деревни, Клим, — досадливо скривился граф, — хороший малый, но глупый, как гусь. Видишь ли, ввиду немощи супруги, я ищу сиделку, а, поскольку, у него есть дочка подходящего возраста и склада характера, я решил позвать её в услужение. А старый дурень, вишь, боится, как бы она не подцепила от барыни какого поветрия. Странные люди! Эх, вернуть бы времена покойного батюшки. Я бы показал этому мужику, как дерзить! Мигом свёл голубчика на конюшню, штаны спустил… И — э-эх, размахнись рука, раззудись плечо. Гуляй, пятихвосточка!..

Глаза графа горели, рука сжимала несуществующую плеть. Я молча подивился столь неожиданному порыву жестокости, но ничего не сказал.

Вообще, надобно сказать, мой друг сильно переменился. Раньше я знал графа как человека мягкого, уступчивого. И, надобно сказать, мне эти качества нравились. Однако сейчас они перешли в надменность и властность.

С детства я запомнил, что граф любит прихвастнуть. Но сейчас его невыносимо было слушать. Он хвастал всем: сколько душ проживает у него в деревне, сколько кто держит скотины, делая упор на живых существах и перечисляя их, словно бы это были бесчувственные предметы. И даже «Гиппократ» — имя, которое он дал мне когда-то в шутку за страсть к изучению болезней — теперь звучало едва ли не как насмешка.

Сиделка прибыла к вечеру. В отличие от других слуг, её поселили не в людской, а в спальне графини. Там мы впервые встретились и познакомились.

Девушку звали Маша. Всю жизнь её отец занимался работами по дереву, а мать врачевала скотину. В отличие от родителей, Маша не боялась предрассудков по поводу болезней и была только рада услужить барыне.

Это полноватая, розовощёкая, жизнерадостная деревенская девка. И, хотя её манеры оставляли желать лучшего, мне было приятно, что рядом окажется ещё одна живая душа. К тому же, такая бойкая.

— Даже не сумневайтесь, барин, — говорила она, одновременно треская в кулаке скорлупу орехов, до которых оказалась великой охотницей. — Пойдёт барыня на поправку, только дайте ей время. Вон, у нас на деревне…

И она рассказала комичную историю, приключившуюся с одной из деревенских старух, окончившуюся, ясно, счастливым финалом.

Ночью я спал скверно, мучаясь кошмарами. Верно, сказывалась перемена места. Мне казалось, будто кто-то ходит по коридору, слышался шёпот, звуки, похожие на шелест крыльев, стоны… Или это я сам стонал во сне?

В какой-то момент почудилось даже прикосновение к лицу, хотя, открыв глаза я, естественно, никого не увидел. К рассвету всё стихло.

Завтракали поздно. Графа не было.

— Его Сиятельство отбыли в город по делам. Будут нескоро, — передали слуги. За неимением дел, мы с Машей отправились в прогулку по окрестностям имения»…

Дальше страницы не было. Вместо неё виделись лишь клочки бумаги в месте обрыва. Видимо, кому-то не терпелось удовлетворить свои естественные потребности.

Я вчитался в текст на следующей стороне, пытаясь уловить сюжет.

На следующих страницах более подробно раскрывались характеристики героев, их взаимоотношения, однако сюжет топтался на месте. За неимением времени, я быстренько пролистал их, отмечая главное.

Судя по всему, в жизни главного героя наступил непростой период, на протяжении которого он всё больше разочаровывался в графе. А, главное, его постоянно мучали сомнения в реальности происходящего. Иногда даже брезжила мысль, не сошёл ли он с ума?

Вот, например, один из таких эпизодов:

«После обеда, полулёжа на скамьях на манер римских патрициев, мы с графом держали беседу, прерываясь лишь на то, чтобы оторвать веточку винограда от грозди, лежащей рядом, в блюдце на столике.

— Я постоянно думаю о нашем детстве, — признался граф. — А, знаешь, мы могли бы и вновь бегать по этим дорогам и даже сообща управлять деревней. Ты взял бы себе улицы по правую руку от дороги, а я по левую. Мы были бы для них Богами, живущими вечно…

Я мог бы предположить, что граф пьян, если бы не видел, что он и сейчас, как и за завтраком, даже не притронулся к еде».

Или другой случай:

«Желая отдохнуть после спёртой атмосферы дома, я вышел на улицу и сел на скамейку перед домом. Светила полная луна, роняя густые тени от кустов на песок и траву. Внезапно, откуда-то со стороны окон спальни графини вылетела летучая мышь и стала с необычайной назойливостью кружиться вокруг меня. А я страсть, как не люблю этих тварей!

Схватив палку, я стал махать ей в воздухе, желая отпугнуть докучливую нахалку. И почувствовал, как в один из моментов палка ударилась обо что-то мягкое. И тотчас летучая мышь, рывками, словно пьяная, потянулась к кустам и упала.

А, секунду спустя оттуда вышел Кузьма, слуга графа! Он сильно хромал, а взгляд выражал крайнюю злобу»…

Но наиболее напряжённым показался момент, когда Илья описывает посетившее его ночью видение:

«Граф тянет губы в самом настоящем поцелуе. Я увёртываюсь и, пытаясь нащупать свечу, скидываю всё, что лежит на тумбочке. С громким хлопком что-то приземляется на пол и видение меркнет.

Прихожу в себя. Окно распахнуто, в лунном свете колышутся шторы. А вот и вещь, спугнувшая видение. Сердце забилось сильнее, ведь ей оказалась обложка подобранной в саду библии, с начертанным крестом! От него и сейчас исходит слегка заметное в лунном свете золотистое сияние.

Что это было — сон, видение? Но, тогда как быть с тем фактом, что ставни окна раскрыты, хотя я совершенно чётко помню, как запирал их?

Утром граф был необыкновенно хмур и сердит. Глаза его буквально сверлили меня. Не подавая виду, я выразил желание покинуть дом.

— Милости прошу. Удерживать не станем! — холодно буркнул тот.

Перекусив, я пошёл собирать вещи.

Новое донесение. Балун, мой конь, умер!

— Как так, отчего? — метался я по конюшне, расспрашивая слуг. Но те только прятали глаза.

Кузьма! Рыжий чёрт заглянул в распахнутые двери конюшни и, состроив ухмылку, зашёл за угол.

Я выскочил наружу с твёрдым намерением если не докопаться до истины, так хотя бы при помощи силы стереть эту циническую улыбочку с его губ. Однако Дьявола и след простыл. Только петляла, пробираясь между кустами жимолости, крупная чёрная кошка.

Пришлось ни с чем возвращаться в комнату и обдумывать план побега тщательнее. Просить графа я уже ни о чем не пытался, ибо это, похоже, бессмысленно»…

— 76-й! Эй, 76-й! — металлический бас, доносящийся из вокализатора, прервал изыскания.

— Чего тебе?

Я недовольно оторвался от книги, обнаружив, что сижу в кладовке, куда зашёл якобы в поисках пустого энергоящика.

— Ты куда пропал? — Сияние световых панелей заслоняла похожая на клёпаную лейку голова 54-го. — Тебя тут все ищут. Прораб как с цепи сорвался.

— Сейчас приду, — неохотно отозвался я.

— А чего это там у тебя? — заинтересовался напарник, заметив лежащую в моих манипуляторах книгу.

— Ничего.

Я быстро захлопнул сборник, убрал в бардачок, после чего вышел обратно в грузовой отсек. 54-й, парень, конечно, неплохой. Но больно уж болтливый. А, если известие о моей находке разойдётся по станции…

Никто не знал, откуда у кибернетических организмов взялась страсть к коллекционированию и изучению предметов искусства. Например, МР-51 собирал и хранил в стазикубе сарманджи — живые шляпы жителей планеты Ригель. А Звяк-нога коллекционировал одинаковые ночные горшки с Альдераана, обязательно повёрнутые ручкой внутрь.

Само собой, делать что-либо подобное строго запрещалось. Ибо это квалифицировалось как сбой программного обеспечения и нарушителя ждала полная зачистка памяти.

Раньше я думал, что не подвержен общему безумию. До сегодняшнего дня, когда познакомился с «ХРОНИКАМИ МЕРТВЫХ ГОРОДОВ».

В зале царил рабочий переполох. Работники бегали, сортируя вещи по контейнерам. Посередине ангара высился стол, возле которого сидел, делая заметки, прораб. Креслом ему служила пара коробок из-под бананов, поставленных друг на друга.

— Вазы династии Минь, — листал он голокаталог, делая отметки. — Так, а династия Цинь где? А, вот же они…

Незаметно встроившись в общий процесс, я потянулся за ящиком, лежащим на верхней полке. И тут книга выскользнула из бардачка и с громким хлопком упала на пол.

Кляня собственную забывчивость, помешавшую починить давно клинившую крышку, я быстро нагнулся и сунул книжку обратно. Но поздно.

— Эй! — грозный оклик заставил замереть на месте.

Может, прораб обращается не ко мне?

Однако дальнейшие события развеяли эти надежды.

— Эй, ты! Ты, 76-й! Это чё там у тебя?

— Ничего, сэр. — Потупил я голову.

Прораб поднялся с импровизированного сиденья и подошёл ко мне. Он шёл вроде бы неспешно, но все почему-то разбегались, спеша освободить дорогу.

Атмосфера в зале накалилась, в воздухе витало предзнаменование крупной взбучки. Прораб подошёл, встав вплотную так, что я видел только покачивающиеся мыски ботинок.

— В глаза мне смотри, — негромко, но зловеще, приказал он. — В глаза посмотрел, убогий, я сказал! Это чё там у тебя? — Кивнул он в сторону бардачка. И поманил перепончатой лапой: — А ну, давай её сюда. Живо дал, я сказал!

Я обречённо вынул книгу и положил ему на ладонь.

— Вот так, — удовлетворённо растянул заплывший жиром рот прораб. — Одно радует, врать вы так и не научились, чёртовы железяки. И что это тут у нас? Книга? — удивился он, разглядывая предмет. — Ты че, 76-й, не знаешь, что это запрещено? Да и зачем она тебе? Ты, типа, чего-то в ней разобрать можешь? Га! Га! Га! — громко засмеялся он противным голосом, похожим на гусиный клёкот.

— Я… Я… Там нашёл. В кладовке, — пролепетал я. — Ещё не успел каталогизировать…

— Вот. То-то же, что не успел, — погрозил прораб. — Смотри у меня. Дуршлаг с ручками.

Сунув книгу в задний карман необъятных джинсов, он повернулся к ближайшему работнику и заорал:

— Ты куда Рембрандта на одну полку с Бэнкси ставишь, ты, миандровый пентодрап?!

Здоровенный четверорукий гигант уронил коробку и сжался на полу, замигав лампочками в предвкушении удара шокером. Работа закипела…

Часть II

Коридор второго уровня освещали лампы холодного света. Я выглянул из-за угла и тотчас нырнул обратно. Прораб ушёл. Наступила пора действовать.

Чуть ранее через окно я видел, как он поднимался к себе в контору и оставил отобранные «Хроники» в ящике стола.

Появление любого креакла на этом уровне было неслыханной дерзостью само по себе. А уж кража чего-либо из кабинета начальства… Если меня поймают, то это будет не просто зачистка памяти, а отправка на переплавку в утилизационную печь. Однако я чувствовал, что просто обязан дочитать рассказ до конца!

Подражая героям той самой авантюрной прозы, я на цыпочках прокрался к стеклянной двери и, пустив в ход цифровой считыватель, вскрыл замок.

Стены конторки покрывали железные ящики, заваленные перфокартами. В углу стоял шкаф с одеждой. Дальнюю половину помещения занимал стол с голокраном и кресло.

Подойдя ближе, я дёрнул ящик. Не заперт. Внутри лежала фотография в резной рамке. С глянцевой поверхности грустно смотрела ярко одетая пухлая жабоанка с маленьким жабоанцем на руках.

Забавно. Прораб никогда не говорил, что у него есть семья.

А вот и книга. Я схватил её, раскрыв страницу по памяти. И прочёл:

«…Был принуждён констатировать, что, верно, это смерть».

Смерть? Когда, чья? Чёрт, ничего не понятно! Может, дальше ситуация прояснится?

К удивлению моему, граф воспринял новость с чрезвычайным присутствием духа, которое можно списать на длительность болезни супруги и возможность заранее подготовиться к неизбежному исходу.

Для покойницы из деревни был выписан красивый гроб, обитый изнутри розовым бархатом, отороченным по краю нитью жемчужного бисера. Единственной странностью явилось то, что граф запретил служить заупокойную, ссылаясь на то, что проделает это лично. Вот это любовь!

За неимением склепа, гроб пришлось спускать в подвал.

Ночью творилась какая-то вакханалия. Снизу, под полом, раздавались громкие голоса. Собравшиеся смеялись, визжали. Порой среди других я слышал голос, принадлежащий рыжему Кузьме. Он говорил громко, но неразборчиво. Из всей речи я разобрал всего две фразы. Однажды он сказал: «Ты обязан», а в другой раз: «Я тебе приказываю!» Учитывая то, что ему отвечал граф, все это выглядело более чем необычно.

К рассвету все звуки опять стихли, и я забылся кротким зыбким сном.

А утром новая оказия: пропала Маша, розовощёкая сиделка, дочь деревенского столяра. Граф объяснил её исчезновение расчётом по случаю смерти пациентки. Однако поспешность, с которой та покинула дом заставляла сомневаться в сказанном.

Внешний облик графа после бессонной ночи оставлял желать лучшего: лицо отекло, под глазами залегли тени. Он, как обычно, ничего не ел и вскорости ушёл к себе в комнату, поддерживаемый одним из слуг.

Предоставленный сам себе, я решил наведаться в место упокоения графини. Не знаю, что именно влекло туда — желание убедиться, что шум ночью не причудился, или простое любопытство?

В подвал вели два хода: один со стороны двора, с дверями с резными решётками. Он был заперт и на замке висела графская печать. А другой начинался под лестницей, ведущей на второй этаж. Видимо, граф настолько выбился из сил, что забыл о нем.

Воспользовавшись чужой оплошностью, я стал спускаться по каменным ступеням во мглу. Впрочем, на этот случай я заранее запасся свечой и спичками.

Воображение рисовало сырость, гниение и вековые тенета паутины, свисающие со сводчатого потолка. Тенета действительно присутствовали, однако в остальном предчувствие обмануло. Стены были сухими, ровные ступени тщательно подметены.

Ход окончился оштукатуренной комнатой, высотой в два человеческих роста. Когда-то здесь хранили бочки и конюшенные принадлежности. В углу и сейчас сохранились ржавые железные обручи, щепки и полуистлевший остов кареты без дверей и колёс.

В середине на кирпичном постаменте высился гроб графини. Пол вокруг был закапан свечным воском и устлан клочками сгоревшей бумаги, означавшей множество людей, проводивших в этом месте какой-то обряд.

Я поднял один из клочков. И опознал в нём… Библию! Так вот, стало быть, куда подевались страницы из обложки, которую я подобрал в саду! Но что сие значило?

Снедаемый жгучим любопытством, я приблизился к гробу и заглянул внутрь. На бархатной обивке лежала женщина. Только это была не графиня, а Маша! Оранжевые блики, порождаемые свечой, превращали лицо лежащей в восковую маску, руки, как плети, бессильно лежали поверх простого платья. Когда я поднял одну, она с тихим стуком упала обратно.

Без сомнения, Маша была мертва и даже ещё не успела закоченеть. На шее у покойницы я заметил свежие ранки со следами запёкшейся крови. Я оглянулся в поисках графини, но тела нигде не было видно.

Внезапный порыв воздуха погасил свечу. Холодные струйки пота потекли по спине. Я остался один, в темноте возле гроба, в месте, где проводились дьявольские ритуалы!

Новый порыв воздуха принёс странное чувство: будто кто-то провёл тканью по щеке и волосам, сопровождаемое тихим женским смехом. Это превысило степень моего хладнокровия.

Закричав во весь голос, я опрометью бросился наверх. Скорее, туда, где светит солнце и поют птицы! Прочь от могильного холода и египетской тьмы подвальной темницы с её холодными прикосновениями и потусторонними звуками!

Одним махом я достиг двери в свою спальню, и, закрыв её, прижался к деревянной поверхности спиною. Меня била крупная дрожь, сердце колотилось как сумасшедшее. Полно! Покинуть этот проклятый дом! Любой ценой!

Трясущимися руками я погрузил всё, что сумел, в саквояж и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Пусто. Поудобнее зажав сумку под мышкой, на цыпочках, чтобы ни единый звук не выдал моего присутствия, я прокрался на первый этаж.

Тишина и покой. Никого и ничего. А вот и входная дверь. Я взялся за ручку. И тут…

Глухой стук за спиной. Что-то (или кто-то!) с шумом упало с верхнего этажа, приземлившись там, где я был секунду назад.

Поздно! Распахнув дверь, я вылетел наружу и побежал со всех ног к воротам графской усадьбы. Оглянуться и посмотреть назад было выше моих сил…»

— Сейчас приду, погоди. К себе только на секунду заскочу!

За стеклянной дверью маячила тень. Прораб вернулся! За чтением я совсем забыл о времени и теперь оказался в ловушке.

Быстро закинув книгу назад в ящик, я задвинул его и юркнул под стол.

Раздался звук открываемой двери, шаги. Придавленное грузом массивного тела заскрипело кресло. Прямо перед глазами возникли ноги в знакомых ботинках. Прораб недовольно засопел, видимо, протягивая руку к кнопке включения голокрана.

Прозвучала знакомая мелодия подключения к каналу связи.

— Центральная клиническая больница созвездия Змеи. — Услышал я приятный женский голос.

— Это я, — коротко представился прораб.

— Рад, что вы нашли время связаться с нами, мистер дю-Порто.

— Что с О'фелией?

— К сожалению, болезнь вашей дочери прогрессирует. Больше медлить нельзя, требуется срочная операция. Вы уже собрали необходимую сумму?

— Я… У меня были некоторые временные затруднения, — голос прораба нельзя было узнать, настолько жалобным и неуверенным сделался он. — Пока удалось добыть только половину суммы. Но. Я вас заверяю… Прямо сейчас мы получили крупный заказ, который позволит покрыть все расходы… Я найду деньги. Только, пожалуйста, не отключайте её от жизнеобеспечения!

— Хорошо, мистер дю-Порто, — ответила оператор после секундной паузы, во время которой, видимо, совещалась с начальством. — Ваша кредитная история вполне удовлетворительна, поэтому мы готовы поверить вам и пойти навстречу. Отложим решение этого вопроса до среды. Но, если денег не будет и тогда… Вы же понимаете?

— Конечно. Спасибо, — севшим голосом пробормотал прораб, отключая связь. — Чёрт бы вас побрал, — прошептал он.

Странный звук донёсся до моих ушных сенсоров. Прораб… Плакал?

В этот миг раздался настойчивый стук в дверь.

— Кого там чёрт несёт? — шмыгнув носом, уже обычным голосом рявкнул он.

Стук не прекращался.

— Да иду я уже, иду!

Ноги перед моими глазами убрались. Послышалось эхо удаляющихся шагов. Внезапно возле двери прораб притормозил. А затем вернулся обратно и, открыв ящик стола, вынул книгу. Сунул снова в задний карман джинсов, после чего покинул кабинет.

Я выполз из-под стола, испытывая смешанные чувства. Главным, из которых было, пожалуй, всё же облегчение.

А «Хроники»? Что ж, придётся что-нибудь придумать…

Поиски книги привели меня в отсек утилизации, расположенный на нулевом уровне станции. Это была цепь исключительно жарких помещений с постоянно работающими плавильными печами. В них превращалось в пепел то, чему не нашлось места в контейнерах.

Из открытой двери я видел цель поисков. Прораб жевал перитово яблоко в центре зала, подгоняя пинками то одного, то другого замешкавшихся роботов-погрузчиков. Когда он поворачивался, становилось заметно, как из оттопыренного кармана джинсов торчит книжный переплёт.

Поставив ящик, взятый с собой в качестве предлога, я нырнул за контейнеры и стал следить, не оставит ли он предмет вожделения где-нибудь хотя бы на секунду. Но, как назло, жабоанин словно забыл о существовании сборника.

Наконец, настал короткий перерыв, во время которого рабочие отправились на подзарядку. Оставшись практически в одиночестве, прораб быстро заскучал. И, вытащив находку, громко прочитал вслух:

— «Хроники мёртвых городов».

Повертев обложку со всех сторон, фыркнул, имея в виду название:

— Мёртвые города! Напророчили себе на голову. Чёртовы графоманы!

И, вместе с остатками яблока, разочарованно бросил в середину топки. Пламя немедленно охватило страницы. Я видел, как чернеют и загибаются края листов, как исчезают в огне созданные воображением миры. Больше никогда мне не узнать окончание истории про графа и бедолаги-гостя. Добрался ли он до деревни и что его там ждало?..

Закончив дела, прораб ушёл. В отсеке остались только я, да старый Звяк-нога, лопатой выгребающий золу из накопителя.

Сев на корточки возле печи, я задумчиво смотрел на пляшущие внутри огоньки. Почему-то не хотелось никуда уходить, а хотелось сидеть именно так, обхватив колени, и ни о чем не думать.

Откуда-то сверху упала книга. Я машинально поймал её в полете, раскрыл и удивился, увидев до боли знакомый текст. Но откуда?!

— Я ещё давеча заметил, что она тебе понравилась. — Звяк-нога стоял, опираясь на черенок лопаты. — Поэтому, когда прораб оставил её на столе, незаметно подменил, оставив прежней лишь обложку.

— Почему ты мне помогаешь?

— Ну, ты же в прошлый раз меня тоже не сдал. — Напомнил он случай, произошедший полгода назад, когда во время обыска в комнате зарядки Хозяева обнаружили под стеновыми панелями древнекилийский лист пифанской поэзии. И только я знал, кто его туда положил.

Если бы лицо робота могло выражать эмоции, я бы поклялся, что Звяк-нога сейчас улыбается.

— Приятного чтения! — пожелал он. И, повернувшись к печи, возвратился к прерванной работе.

«Погони не случилось. Уже через четверть часа мои сапоги вздымали пыль на окраине деревни.

Селение приветствовало полной тишиной. Не лаяли псы, не мычали коровы. Лишь тянул в небе жалостливую песню коростель.

Если в прошлый раз такую картину можно было списать на действие зноя, то теперь я знал: это был страх. Деревня только казалась вымершей. То здесь, то там в окнах можно было заметить испуганные лица, отступавшие внутрь, стоило лишь сделать попытку приблизиться.

Сколь я ни стучал в запертые двери, ничего не добился. Рамы всех проёмов украшали нарисованные мелом кресты. Неоднократно между избами мелькала знакомая голубая полоса. Озеро? Но почему так близко?

Пройдя деревню насквозь, я вышел на околицу и застыл как вкопанный. Впереди расстилалась настоящая река! Покинув русло, вода разлилась, лентой отрезав деревню от остальной «суши» и фактически превратив её в остров. Теперь стало понятно, что никаких «поездок в город» у графа не было и быть не могло.

Делать нечего, пришлось возвращаться в деревню. На ступенях самой крайней избы сидел старик, починяя рыбацкую сеть. В отличие от других, он не спешил убегать или прятаться в доме при моем появлении.

Один глаз старика прикрывало бельмо. Другой сохранил безмятежно-голубой цвет, данный от рождения. Голова была седа, но на бороде остались светло-песочные волосы, показывая её истинный цвет. Натруженные морщинистые пальцы старика действовали быстро и чётко, выдавая большой опыт в ремесле.

Встав так, чтобы меня нельзя было не заметить, я поздоровался и завёл разговор.

Оказалось, это местный рыбак, Степан Зайцев. Раньше, ещё при деде графа, в этой местности текла полноводная река, которую впоследствии решено было запрудить. И, «с соизволения его Сиятельства» — как выразился старик, его семья уже несколько поколений ловила рыбу, поставляя ко двору.

— А нынче один я остался, замыслом Божьим! — посетовал он. — Супружница моя ещё год назад, значить, на зимнего Николу, преставилась. А детками Господь не наделил.

Меня, несмотря на незнатное происхождение, рыбак упорно звал не иначе, как «барин», а себя велел величать Стёпкой. Вообще, старик был ужасно древним и представился едва ли не ровесником деревне.

— Э-хе-хе, давненько живу. Видать, смерть уже и позабыла про меня. — Беззубо улыбаясь, отмахнулся он на мой вопрос о возрасте. Однако дальнейшие вопросы заставили рыбака посерьёзнеть.

— Что в имении творится неладное, мы заметили давно. Стали пропадать люди. И завелась какая-то странная болезнь: с вечера человек ложится спать здоровым, а утром готов покойничек. Что за оказия? И поняли мы, что это, значить, упырь безобразит, вурдалак, по-вашему, по-барски. А приходит он со стороны имения батюшки нашего, графа. Потому сегодня от вас все и попрятались.

— А вы?

— А мне чего теперь, одному, бояться? — Беззаботно сверкнул старик здоровым глазом. — К тому же, плотину у озера люди графа порушили, чтобы никто не сбежал, значить. А как теперь рыбачить? Да и для кого?

— Ну, надо же как-то бороться! — возмутился я. — Есть тут священник?

— Был батюшка. Да только пропал аккурат после возвращения Кузьмы из города.

— Какого возвращения? — не разобрал я.

— Так ведь с этого всё и началось, барин! — махнул рукой рыбак. И поведал: — Прознал однажды батюшка-граф, что на ярмарку должна прибыть депортация с известным магом и факиром то ли Азии, то ли из Европы, а то ли из самой Индии. И вот он, благодетель, задумал, значить, по этому поводу послать в город Кузьму, черта этого рыжего, чтоб ему пусто было, — тут Степан сплюнул наземь между оттопыренным указательным пальцем и мизинцем. — С целью узнать, не завернут ли сиятельные гости по пути и в наши края. Уж не ведаю, что там у них получилось, а только пропал Кузьма тогда на трое суток. А когда вернулся…

Дальше можно было не продолжать. Дело прояснилось.

— А что же это за твари такие, вурдалаки? Как их победить?

— Чтоб совсем сокрушить, не знаю, не слыхал, — покачал головой старик. — Но говорили старинные люди, значить, будто упырь не выносит яркого солнечного света. Не то, чтобы он его убивает, но, вроде как лишает сил.

Тут я с содроганием вспомнил нашу первую встречу с графом, когда в глаза бросилась темнота зала для приёмов.

— Ещё упыри умеют обращаться в летучих мышей, черных кошек, змей, вселяться в свои портреты… — продолжал загибать пальцы старик.

— И что же тогда делать, если их не одолеть?

— Бежать вам надо, барин. Молва приписывает упырям невозможность войти в чужой дом без приглашения и пересечь текущую воду. Так что, если хотите, переночуете сегодня у меня, а завтра, к обеду, я перевезу на другую сторону.

— А вы? Так и будете просто сидеть, и ждать, когда за вами придут?

— Да нешто можно отказаться, когда барин зовёт? Чудной вы, ей-Богу! — насмешливо посмотрел на меня старик здоровым глазом. — Мы народ тёмный, подневольный, значить. Это вам свобода дана… Нет уж, коли такова Божья воля, что пришёл кон помирать, тут уж ничего не попишешь!

Я покачал головой такому фатализму, однако препираться не стал. Ещё чего доброго, передумает…

Наскоро поужинав и прочитав «Отче наш», мы собрались спать.

— Вы, барин, ложитесь на кровати, — напутствовал старик. — А я уж тут, на лавке, по-простецки, мне привычней.

Так и сделали.

Среди ночи меня разбудил странный звук. Словно бы кто стучался в дверь.

— Илья! Илюша! — послышался снаружи голос графа. — Выйди хотя бы на полминутки, надо поговорить!

— Молчи, если хочешь жить! — сурово проговорил старик. Он мгновенно проснулся и стоял, загораживая проход к двери.

Было за полночь и из окошка светила полная Луна. Я увидел лицо графа, заслонившее её. Но… Это было оно и словно не оно, в то же время. Серая, покрытая шелковистой шерстью кожа, какая бывает у летучих мышей. Уши превратились в перепонки, а нос провалился и смотрел двумя темными впадинами. Граф улыбался красными губами, из-под которых торчали кончики острых клыков.

— Мой дорогой Гиппократ! Что же ты не поможешь своему больному другу? Разве этому учат вас в ваших учебных заведениях? — лукаво произнёс он, приглашающе подмигивая.

Я смотрел на графа и не мог оторваться. Его зелёные, с вертикальными зрачками, глаза приковали внимание, заполонив все вокруг.

Ноги против воли сделали шаг. Другой. Я понимал, что пропал, но ничего не мог с собой поделать. Взгляд графа загипнотизировал меня!

Дело спас старик. Выхватив из-под лавки какую-то крынку, он плеснул её содержимое в направлении окна, сопроводив действие крестным знамением.

— А ну, Дьявол, убирайся отсюда!

Лицо графа исказила злоба, он зашипел, словно кошка и испарился.

— Святая вода! Не любит, боится! — проворчал после Степан в ответ на мой вопрос, показывая устье крынки. И пояснил происхождение:

— Отец Эдессий оставил, не позднее перед тем, как сгинуть.

Я лёг, но ещё долго мне мерещились зелёные глаза графа, смотрящие из темноты.

Утро выдалось пасмурным. Солнце долго не решалось подниматься из-за горизонта, а, когда полностью рассвело, небо заволокло тяжёлыми и плотными, словно куколь на голове висельника, тучами.

— Не иначе, как «их» проделки! — проворчал старик, накидывая плащ. — Пойду вперёд, подготовлю лодку. А вы, барин, как соберётесь, значить, сразу следуйте за мной.

Забрав сумку и шляпу, я вышел за калитку и пошёл к берегу.

Сильный ветер колебал поверхность реки, создавая волны. Прибрежная роща шумела листьями. Вот и условленное место, а на волнах покачивается привязанная лодка. Но где же сам старик?

Шелест крыльев заполонил воздух. Я подбежал к лодке, оттолкнул её, запрыгнул и обернулся, готовый грести.

Они стояли на берегу. Все четверо. Впереди был граф, рядом управляющий, Франц Иоганнович. Поодаль среди деревьев угадывалось лицо рыжего Кузьмы. У ног графа лежало тело старого рыбака, над которым склонилась женская фигура. Когда она выпрямилась, я узнал графиню. Она провела тыльной стороной ладони по губам, стирая кровь. Граф улыбнулся, помахав рукой на прощание.

А я налёг на весла, вырываясь из гнезда вурдалаков в мир, где по-прежнему светило солнце и слышалось пение птиц»…

На этом рассказ завершился. Я отложил книгу и задумался о прочитанном, о будущем героя.

Пепел, оставшийся от «богатств» мёртвого мира, дотлевал. В стекле иллюминатора играло отражение огоньков из печи и казалось, будто планета плывёт, удаляясь в окружении поминальных свечей.

Старый Звяк-нога раскрыл в компьютере список утилизированных миров и крупными буквами внёс в него ещё одно название: «ЗЕМЛЯ». А напротив статус — «ЗАЧИЩЕНА».

Саша Веселов, Григорий Родственников «КОПЬЁ СУДЬБЫ»

Редко кому доводилось видеть Макса в такой ярости.

Считайте, что вам повезло.

Наш пилот влетел в бар, опрокидывая стулья и задевая за столики. Он махал руками так, что снёс кружку пива у какого-то краснорожего пропойцы-эврана, и тот, оскалившись, как истинный уроженец Барабуда, начал медленно подниматься. Потом узрел потёртую кобуру от массивного дезинтегратора на поясе Макса.

Макс выпросил у меня эту кобуру, чтобы таскать в ней гаечные ключи и отвёртки, как стрелок он совершенно безнадёжен. Зато пилот гениальный. Однако по виду кобуры не скажешь наверняка, чем она набита, потому эвран вздохнул и снова уселся на место, а мой сердитый друг накинулся на меня с упрёками:

— Какого дьявола, Густав?! Ты обещал мне две недели на тестирование оборудования и замену аккумуляторов! А сейчас объявляешь — прогревай дюзы — мы отправляемся! Куда отправляемся?! Или ты хочешь, чтобы «Джессика» развалилась на куски во время гиперсветового прыжка?!

— А ты не хочешь для начала поздороваться с нами? — я слегка охладил его пыл. — Выпей пива и успокойся.

Похоже, Макс только сейчас заметил, что все уже в сборе, нахмурился, едва кивнул Трубкозубу и Бельчонку, и снова взвился:

— Парни, вам не кажется, что Густав втягивает нас в авантюру? Лететь на неисправном корабле глупо!

Трубкозуб в перепачканном копотью комбинезоне сидел, развалившись в кресле напротив меня. Водрузив на край стола ноги в высоких сапогах, он приводил в порядок ногти. Тщательно, с отстранённым видом орудовал пилкой. На реплику Макса хмыкнул:

— Густав у нас заговорённый. Вероятно, поэтому мы до сих пор живы.

— Но всё также бедны, — парировал Макс.

— А «Джессика»? — возмутился Бельчонок. — Судно теперь наше, мы имеем стабильный заработок. Что тебя не устраивает?

— Заработок! — зло ощерился Макс. — Меня не устраивает заработок! — Он шумно вздохнул и обречённо спросил: — Дело хоть стоящее?

— А это мы сейчас узнаем, — ответил Трубкозуб. Он, считая необходимым всегда держать ситуацию под контролем, занимаясь ногтями, всё время видел вход в бар, отражающийся на противоположной зеркальной стене пивного зала. Теперь, указав на рослого здоровяка в чёрной бандане, спешащего к нашему столику, Трубкозуб поднял в приветствии одну руку, а другой поправил лучемёт на поясе.

Здоровяк плюхнулся на стул, бесцеремонно взял со стола полную кружку и залпом выпил. Потом рыгнул довольно и смачно, стукнул здоровенным кулачищем по столешнице.

— Привет, ребятишки! Дело срочное — жевать сопли некогда! Поэтому ввожу в курс дела. Недалеко от Вольного города здоровенный круизный лайнер угодил в переделку. Сорвался с орбиты, плюхнулся на Зелёной луне и сейчас медленно тонет. Времени мало. Мы должны нагрянуть туда раньше спасателей!

— Эй, — прищурился Бельчонок, — ты был в команде Стору Железнобокого. Брюс Чопик, я тебя знаю.

— А я тебя нет! — хмыкнул Чопик. — Но уверен, Густав не возьмёт в команду юнца только потому, что он краснеет как девчонка.

— Бельчонок — лучший канонир из тех, кого знаю, — заверил я всех присутствующих, предупреждая ссору, и спросил предполагаемого партнёра, как мне кажется, более чем конкретно: — Говори, Брюс, зачем звал?

— На этом лайнере есть одна вещица. Очень и очень ценная. «Копьё судьбы»! Слыхали про такое?

Мы с различной степенью искренности отрицательно покачали головами.

— Неважно. — Чопик понизил голос до шёпота: — Один человек согласен выложить за эту хрень пятьдесят миллионов риусов!

— Сколько? — опешил Макс. — Пятьдесят?! Я не ослышался?

— Ты не ослышался.

— Я согласен! — возликовал Макс. — Густав, этих денег нам хватит до конца жизни!

— Подожди! — Трубкозуб остановил приятеля. — Какой твой интерес, Брюс? Зачем мы тебе?

Я молчал, уступив ребятам право поторговаться с Чопиком. Отпил пару глотков пива, закурил. Молчал, но слушал внимательно.

— Охрана! У барыги, что путешествует с этим копьём, большая охрана. Слышал, не меньше тридцати мордоворотов. Ребята серьёзные. А у меня сейчас под рукой только два десятка парней, половина из которых желторотые юнцы, не нюхавшие пороха, другая половина — перенюхавшие пропойцы! Я предлагаю вам угол от прибыли. Реализацией копья займусь сам. Вы получите живые денежки. Целых сорок процентов! Думайте быстрее! Тут на это дело много охотников готово подписаться!

— Не думаю, — надулся Бельчонок, — союзники гарантированно накинут пеньковый галстук на шею любому, кого повяжут там. Рискуем головой. Я говорил вам, что устал убивать без причины. Моё кровавое прошлое позади.

— О как тут всё запущено, я ухожу, — сказал Брюс и поднялся.

Макс тоже вскочил, обнял здоровяка за плечи:

— Подожди, дружище! Мы ничего не решили. Правда, Густав? Бельчонок, кто сказал убивать?! Попугаем, разверну дредноут к ним артиллерийской палубой, сразу расклад просекут!

— А твой дредноут докатит до Вольного города? — канонир продолжал упрямиться.

Трубкозуб тем временем обернул маникюрные принадлежности в чистый платок, убрал их в карман, затем слегка нахмурил брови, пристально посмотрел мне в глаза и объявил для всех.

— Пока будем цапаться — сокровище заберут другие!

Эти парни всегда ссорятся, без их полемики откровенно скучаю. Деликатно кашлянув и раздавив окурок в пепельнице, я встал из-за стола со словами:

— Боже, какие мы идиоты!

* * *

Один человек рассказывал мне, что открытый для всех порт Вольного города возник, как необходимый элемент управления логистикой гигантской армии союзников, вторгшихся в пределы Гидрода. Допустив пребывание пиратской республики на волнующе близком от войны расстоянии, штабное ворьё с обоснованной лёгкостью смогло тысячекратно перестраховывать риски военных поставок, да и любых других грузоперевозок в этом районе. На соседство с пиратскими ярлами и прочими джентльменами удачи можно было списать любые потери. Пираты ребята простые, они с презрением относились к серым схемам армейских поставок, да и к собственной бухгалтерии, которую, как правило, не вели. Однако сказать по правде, нашим мнением никто и не интересовался.

Мы жили жизнью далёкой от проблем звездопродавцев, так меж собой мы именовали маркитантов нового времени, и хотя наши интересы никогда не простирались до протестов и сопротивления несправедливости, творящейся в мире, мы думали, что знаем главное: мы сами единственная справедливость и несправедливость этого мира одновременно.

Наша «Джессика» была таким же дредноутом, как любой рейсовый автобус, в салон которого запихнули метеоритную пушку, а на крыше оборудовали турели с тяжёлыми лучемётами. Предыдущий владелец «Джессики», Клоп-лигуриец, сумел напихать в грузовоз огнедышащей дряни под завязку, а на корпус наварил листы из голландской стали, однако после нескольких неудачных попыток научить корабль летать отдал звездолёт нам почти даром. Макс заверил, что придумает, как заставить это железо приносить пользу. Никто из нас не был против. Заняться было нечем, а смотреть, как он работает, всегда приятно.

* * *

Всё началось неплохо. До Вольного города «Джессика» доковыляла. Там мы пересеклись с бандой Чопика и двинулись дальше.

Брюс снабдил нас прямыми кодами для переговоров с охраной лайнера, хотя любому идиоту было ясно, что на спасателей мы по виду не тянем. Вооружение у гламурного напомаженного монстра тоже имелось, информацией об этом неизвестный наниматель щедро делился с Чопиком.

В штурмовой компьютер «Джессики» были вбиты огневые точки «туриста», и Бельчонок уже собирался опробовать гашетки автоматических пушек, когда Макс вывел увеличенную картинку на общий монитор. Дела у круизного корабля были неважные. На лайнере царила паника. Пострелять нашему канониру не пришлось.

Гигантский сверкающий жёлудь почти полностью скрылся под водой. На поверхности торчала, накренившись, главная палуба, пятачок размером футов пятьсот в поперечнике, неестественно сверкающий на фоне серого океана. По этому пятачку метались люди. Много людей, больше тысячи.

— Парни, вы видите это? — запсиховал Бельчонок.

— Вот дерьмо! — прорычал Трубкозуб.

— Где садимся? — Макс категорически потребовал указаний.

Я не успел ответить — коммуникатор ожил:

— «Джессика»! Это «Мурена»! Густав, каюта нашего ублюдка в хвосте!

— А если он уже вышел? Как мы его узнаем? — паникует Бельчонок.

Я срываюсь:

— Скажи хоть, как его зовут! Как он выглядит?

— Это не тайна! — ржёт Чопик. — Счастливца зовут Карл О’Брайен! Вот его морда! Ловите файл!

На мониторе появляется изображение пожилого человека.

Полный, седой и благообразный.

В бегущей строке рост, вес, параметры сетчатки и идентификационный номер.

— Мои друзья довольны? А теперь идите и делайте то, что умеете лучше всех — метко стреляйте! Я и мои головорезы следом.

Хохот Чопика бесит меня. Похоже, он успел нажраться какой-то дури.

— Макс! — командую я. — Давай без риска. Садимся на середину!

* * *

Макс лепит «Джессику» на хребет гибнущего монстра. Через две минуты Бельчонок вскрывает плазменными резаками его корпус. Мы вываливаемся наружу. Трубкозуб предусмотрительно бросает две гранаты в образовавшуюся пробоину. Просто так бросает, на всякий случай. А когда вырвавшийся оттуда огненный вихрь заставляет нас невольно присесть, Трубкозуб ловит свои взвившиеся по ветру косички, сбивает с них пламя, и решительно закусив обе, первым бросается в пролом, методично подсвечивая дорогу лучемётом.

Один за другим мы исчезаем в продырявленной обшивке лайнера. Края проёма ещё раскалены докрасна. Минуя их, я ощущаю жаркую волну, дышать почти нечем. Но главное сориентироваться. Сориентироваться внутри этой громадины, разделённой на десятки палуб и сотни отсеков, невозможно без хорошего проводника. В роли проводника выступает жестяная коробочка в руках Макса. Этой коробочке мы доверили поиски мистера О’Брайена. И представьте себе, она его находит. Подозрительно легко и быстро.

Проплутав по нагромождениям технических палуб, проделав ещё пару дырок в переборках, мы добрались до кают первого класса. Мистер О’Брайен занимал «Хрустальный люкс» — двухъярусные апартаменты, состоявшие из нескольких спален, выходящих на галерею, широким балконом нависающую над гостиной, которая расположена ниже входа. Вниз с балкона ведёт лестница, со змеиным изяществом изогнутая, сияющая и холодная. Стекла здесь немыслимо много — одно слово, «Хрустальный люкс»! Но я не в силах оценить дизайн по достоинству. Мы пришли сюда не за этим. Сквозь прицел дезинтегратора первые, кого я увидел, были дети. Мальчики и девочки. И все они жались к перепуганному толстяку, повязавшему впопыхах галстук прямо на шею, минуя воротник рубашки.

Меньше всего я ожидал встретить детей. Их было много. Человек тридцать, на первый взгляд.

— Карл О’Брайен?! — рычу я излишне зловеще, маскируя собственную растерянность.

Толстяк кивает, потом отрицательно трясёт мясистым подбородком, становится ясно, что на искомого клиента этот сгусток жира и страха похож меньше, чем я на танцора лигурийского балета.

В этот момент в наушник врывается истеричный вопль Чопика:

— Какого чёрта, Густав? Где ты? Нас здесь сейчас всех замочат!

Сквозь эфирные помехи отчётливо гремят выстрелы.

Оглядываю бирку на двери.

— Номер два нуля-три!

— Идиот! — ярится Чопик. — Эта скотина в комнате два нуля-один! Ты просто кусок тупого дерьма, Густав!

Стиснув зубы, делаю отмашку ребятам.

— Клиент через номер!

Несёмся по длинному пустому коридору, со стен семафорят красные аварийные огни, рвёт уши визг эвакуационной сирены.

А вот и первые трупы. Два парня из банды Чопика сидят, привалившись к стене. У одного нет головы, от второго осталось ещё меньше. Я узнал их по красным сапогам. Не знаю, почему все парни Брюса предпочитают высокие эрдевские сапоги. Здесь пахнет гарью и кровью. Активирую респиратор. Давно надо было сделать. Мои молодцы врубили их ещё на «Джессике». Судя по кровавому мясу, охранники О’Брайена используют армейские бластеры. Кто же позволил им пронести такое на туристический лайнер? Но это меня сейчас интересует меньше всего.

Ещё трупы. Чопик был прав — с такими вояками только по грибы ходить.

Сам капитан вжался в стену у двери в номер, он тяжело дышит, из рассечённого лба сочится кровь, струйкой стекает по носу и капает на сапоги.

«Хорошо, что они у него красные», — мелькает у меня глупая мысль. Брюс смотрит на меня и криво ухмыляется. Оставшиеся в живых шестеро его бандитов держат дверной проём на прицеле, судя по их кислым рожам, атаковать не собираются.

— Сколько там?

Чопик пожимает плечами.

— Трое или четверо. Большинство мы кончили. Остались самые крутые.

— А ты не пробовал вступить с ними в переговоры?

— Нет, это машинмены, у них нет ни чувства юмора, ни чувства самосохранения, они собраны на заводе КРИ ЭКСИМЕР ДЕЙНЕМИКС, стоят по ста штук риусов и рекомендуются для применения в любых агрессивных средах.

— Брюс, ты спятил?! Военные киборги — непобедимы!

— Непобедимы, точно, поэтому я притащил сюда вас, придурки, всем известно, что обдолбаным цветным льдом наркошам везёт как никому другому.

— А ты не слышал, что обдолбаные придурки не прощают тихушничества и предателей кончают на месте?

— А у меня есть страховка — тридцать ребятишек, все знают, что вы, немцы, сентиментальны. Сейчас прикажу своим парням придавить пару клопов из номера три нуля-три, и ты станешь сговорчивей! Иди вперёд, Густав, и давай без глупостей, мистер О’Брайен и его копиё нужно мне целым!

Макс спросил у меня:

— Кажется, здесь играют краплёными картами?

— Да, они держат нас в шахе! — завизжал Бельчонок. — Дети здесь причём?

Трубкозуб замысловато выругался.

Я достал дезинтегратор. Против машинменов, штатно вооружаемых базуками, ракетными самострелами и шестиствольными лучемётами, защищённых бронёй из голландской стали толщиной в четыре дюйма, мой дезинтегратор на первый взгляд не самый веский аргумент, да и на второй тоже. С напускным равнодушием интересуюсь у Брюса:

— Ты хорошо осведомлён о заводе-изготовителе. Может, и модель роботов знаешь?

— Roni 800.

— Не слишком новые…

— А тебе это поможет? — Чопик ржёт. В его хохоте сквозит истерика. — Густав, нам крышка! Но я не уйду отсюда без копья! И вам не дам! Пусть я сдохну, но буду знать, что держал в лапах пятьдесят лимонов!

Калибрую импульсный диапазон своего оружия на минимум. Мне не нужны грандиозные разрушения. Мне нужна прицельная точечная стрельба.

— Густав! — орёт Бельчонок. — Ты что, собрался воевать с машинменами?! Эт же верная смерть!

— Верная смерть наступит, если эти создания выйдут из номера, — объясняю я. — Странно, что они до сих пор не сделали этого.

— Потому что эти твари охраняют артефакт! — вопит Чопик. — Ну же, Густав, иди и надери ублюдкам задницы!

Боже, какие все шумные. Я отодвинул плечом Бельчонка и приказал ему:

— Готовь плазменные резаки!

Подмигнул Трубкозубу:

— А ведь мы уже имели дело с парочкой таких парней, когда работали с Гастаном.

— Было дело, — вздыхает Трубкозуб. — Помнится, они выкосили половину команды…

— Верно. Потому что мы палили в корпус, а надо было бить в глаз.

— Я не так метко стреляю, как ты, Густав. И потом, попасть в фотоэлемент такой ловкой твари, как машинмен — надо очень сильно постараться.

— Вот и постарайся. — Я маню пальцем Макса: — Не прячься, приятель. Ты тоже в деле. Будешь почтальоном. Изготовь мне десяток голограмм, таких Санта-Клаусов, что посылал нам на Рождество.

— Голограмма? — фыркает Чопик. — Да кто купится на такую туфту?!

— Человек, конечно, не купится, а вот робот… Давай, Макс!

Странно. Почему мне не страшно? Возможно, через минуту я буду мёртв, от меня останется лишь неприглядная обожжённая тушка, а то и вовсе горстка горячего пепла. А может, мне просто всё давно надоело? Жил никчёмный, никому не нужный пират, суетился, гонялся за добычей, отбирал чужие жизни, а потом исчез. Кто-нибудь в портовом трактире сообщит промежду прочим: «Слыхали? Густав Везунчик облажался, дал себя пристрелить». А другой рыгнёт и скажет: «Да и хрен с ним».

Мне всё равно. Или нет? Всё-таки я бы ещё пожил. На душе грустно и весело одновременно. Смотрю, как Макс судорожно штампует призраков. От страха наш пилот налепил их два десятка. Какие-то древние космонавты в нелепых белых скафандрах. Где он только нашёл эти модели. Какая разница, для массовки сгодятся. Сейчас Бельчонок активирует резак, и мы запустим их в бой. А сами войдём через центральный вход. Меня позвали стрелять, и это единственное, что я умею делать хорошо…

* * *

Меня иногда спрашивают, как ты это делаешь? Правда, не знаю. Просто бегу, просто стреляю. Мысли? Очень не хочется умирать. Двое слева. На пол. Мимо. А я попал. Невероятно, но мне кажется, что я вижу, как медленно срывается огненный хлыст с иглы лучемёта в руках Трубкозуба, как хлыст распрямляется из тугой петли в слепящий выстрел, дырявящий киборга. Вижу, как вываливаются из раструба излучателя в руках Бельчонка один за другим тёмными тугими шарами сгустки плазмы, как они сначала неохотно, а потом ускоряясь, сияющей лавиной таранят панцирь другого робота. Нам навстречу, в ответ, сквозь дым и огонь выносятся дымящиеся пики шестиствольных залпов, осколки реактивных гранат выкашивают перед нами пространство. Грохот такой, что его просто не замечаешь, и дело не в экранирующих шлемах, они не всегда срабатывают. Я живу эти мгновения в нереальном молчаливом мире немого кино, съёмка замедленная. Не знаю, почему так. Тяжело ребятам, у них по-другому. У Трубкозуба на лице кожа пошла волдырями. Макс визжит на задворках боя, у него загорелась кираса, и он, забыв обо всем на свете, пытается выползти из раскалённого панциря. Бельчонок? Бельчонок молодец! Обзавёлся переносной артиллерией, водрузил на мёртвых парней Чопика боевой смеситель и порционно выплёвывает начинку из заправленных в ленту зарядов. Эту начинку у нас называют чёрная материя, высвобождаясь из магнитного кокона, она уничтожает приличные объёмы материи белой, сопоставимые с собственной массой. Где Бельчонок раздобыл смеситель? Почему он решил, что задница мертвеца спасёт его от ответного выстрела? Я видел этот выстрел. Машинмен выкатился на свободное пространство, синхронизировал цель, пригнулся, и у него из заплечного ранца вышла ракета.

— Бельчонок, беги! — ору я.

Поздно. У нас больше нет канонира. Его нет больше. От него ничего не осталось — детонирует патрон с антивеществом. Бликующий иссиня-чёрный волчок секунду танцует на месте исчезнувшего Бельчонка, затем рассыпается градом комков пепельного цвета, и уже потом меньше всего напоминает живого человека, просто пепел. Только пепел.

Дезинтегратор дырявит фасеточный глаз, плавит фару под ним и зарядом максимальной мощности вскипает там, где должны быть мозги криянского робота.

Это последний, понимаю я, потому что вижу, как Чопик абордажной саблей крушит всё вокруг себя, пританцовывает, размахивает сияющим извержением смертоносной энергии и остаётся живым.

Чопик добил, доломал всё, что ещё не было сожжено и уничтожено в дорогом люксе, в котором путешествовал мистер О’Брайен.

«Аквамариновый Люкс» до нашего скоротечного боя напоминал устройством «Хрустальные» апартаменты, где остались дети и сопровождавший их толстяк, напоминал с точностью до наоборот. Здесь тоже было два яруса, но располагались они выше входа. Гостиную мы превратили в поле боя, обрушили лестницу, выломали все двери, но О’Брайена не видно.

Трубкозуб, на лице которого пузырятся ожоги, глотает горсть таблеток и активирует портативный пожаротушитель, плохо знаю, как работает эта штука, но пять минут спустя здесь уже не жарко. Дышать нечем, но не жарко.

На пару с Чопиком начинаем поиски О’Брайена. Находим его.

Правда, нам не сразу удаётся понять, что в первом же вскрытом нами сейфе находится именно он — крупный покрытый от страха вонючей слизью сухопутный осьминог. Забившись в сейфовую ячейку, он заполнил собой всё её внутреннее пространство, у него под щупальцами матово поблёскивает какой-то цилиндр.

Я кивнул на предмет:

— Уж не то ли мы ищем?

Чопик справился с перехватившим дыхание спазмом и прохрипел в ответ:

— Копьё судьбы?

— А зелёный кто — О’Брайен?

— О’Брайен, — признался головоногий моллюск, вылезая из сейфа, футляр он удерживал за спиной.

Чопик решительно ухватил его за щупальце:

— Отдай, гадина!

Осьминог по-кошачьи взвизгнул. Я спросил:

— Брюс, по документам он человек? Ты знал, что он это?

Я показал пальцем на нашего пленника. Который теперь смоделировал при помощи внутренних мышц из своего тела довольно карикатурное изображение виденного нами мужчины.

— Я не это. И, разумеется, не человек. В вашем мире я — О’Брайен — в моём мире имён нет и нет сущностей, мы путешествуем во времени в состоянии метаморфозопригодном к любым обстоятельствам, скоро вы убедитесь в этом.

— Он что, угрожает? — спросил у меня Брюс. Спросил и засмеялся.

В живых остались пара его людей и пара моих. Макс подошёл практически раздевшись догола, на нем лишь спортивные трусы и сапоги с отворотами, бордовый скользкий от пота торс был перекрещён патронташами.

Макс рявкнул:

— Эта срань нам угрожает? А если им пообедать?

— Остынь. — Трубкозуб хлопнул пилота по плечу и мрачно заметил:

— Путешествия во времени запрещены.

— Правильно, — тотчас подхватил осьминог, — запрещены. Вы не понимаете, во что ввязались. Моё кодовое имя — Орус, агент 3718, я прибыл из будущего, чтобы переправить артефакт под защиту Союза Свободных миров…

— Да мне насрать, откуда ты прибыл! — Чопик силился открыть футляр. Наконец это ему удалось. — Что за хрень?! — руки у Брюса от неожиданности дрогнули, и на пол посыпались маленькие розовые шарики.

Мы с недоумением смотрели на них и молчали.

Первым опомнился Чопик:

— Что это за дерьмо?!

— Концентрированная протоплазма, — ответил О’Брайен. — Я не ем человеческую еду. Это запас на месяц.

— Что?! — взревел Брюс. — Где моё копьё, сука?!

— Здесь его нет, — Орус пытался говорить с достоинством, но дрожащий голос выдавал его. А ещё с его тела текла зелёная слизь.

— Пора уходить, — сказал я. — Мы потеряли слишком много времени. Лайнер вот-вот пойдёт ко дну, а ещё сюда уже летят спасатели и полиция.

Глаза у Чопика налились яростью, он выхватил бластер:

— Никто отсюда не уйдёт, пока я не получу своё! Говори, скользкая гадина, где копьё?!

— Вы его не получите. Это слишком опасный для Вселенной артефакт, он влияет на время и пространство. Я передам его уполномоченным посланникам Союза Свободных миров…

Договорить он не успел. Слепящая вспышка отстрелила ему щупальце. О’Брайен тоненько запищал, завертелся на месте, разбрызгивая вокруг чёрную кровь.

Чопик придавил монстра сапогом и угрожающе произнёс:

— Следующим выстрелом отстрелю яйца! Где у тебя яйца?

Оглядев чудовище, повернул ко мне удивлённое лицо:

— Густав, у этого монстра нет яиц. И эта без яичная плесень пытается упорствовать. Получи, гадина! — Снова вспышка.

— Хватит, Брюс! — прикрикнул я на садиста. — Мы уходим!

— Не хватит! — глаза у Чопика были бешеные, рот перекошен. — Я отстрелю ему все конечности, но эта мразь мне всё расскажет!

— Я скажу! — всхлипнул осьминог. — Артефакт у мистера Сандерса, в номере два нуля-три.

— Врёшь! — прошипел мучитель. — Получи!

Третье отстреленное щупальце отлетело к стене и извивалось там словно змея.

Осьминог заверещал так, что у меня заложило уши:

— Это правда! Я клянусь! Не убивайте!

— Ты бы не оставил копьё без охраны! — лучемёт в руке Брюса дрожал. С его рассечённого лба на монстра капала кровь, губы посинели, левый глаз дёргался в нервном тике.

— Это отвлекающий манёвр. Пока мои роботы будут сражаться — Сандерс уйдёт!

— Уйдёт! — заорал Чопик. — Ах ты гадина! — Четвёртая вспышка лишила Оруса очередного щупальца. — Где он его прячет?! Говори!

— У одного из детей…

— Бэнс! — крикнул Чопик своему подручному. — Хватай эту тварь за хобот и тащи за нами! В номер два нуля-три! — Сам он выскочил из помещения, едва не сбив с ног Макса. Мы все последовали за ним.

В коридоре плескалась вода. И она прибывала и прибывала. Кажется, мы скоро окажемся в аду! И он будем холодным и мокрым. Мне расхотелось искать этот чёртов артефакт.

— Не пора ли нам уносить ноги, Густав? — спросил Трубкозуб и ткнул пальцем в шкатулку, которую Макс взял из номера. — Что там у тебя?

— Здесь Бельчонок…

Наш пилот зло посмотрел вокруг. Я проглотил подступивший к горлу комок. Трубкозуб кивнул.

А вот и знакомая дверь. Заперто. Возможно, этого Сандерса там уже нет…

Подручный Чопика расплавил замок резаком и пнул ногой дверь.

Сандерс, или как там по-настоящему звали толстяка, не ушёл. Спрятался за толпу детишек, которые смотрели на нас огромными испуганными глазёнками.

— А вот и ты, жирный! — оскалился Брюс. — Надеюсь, мне не придётся пытать тебя, как твоего босса? Где моя вещица?

Сандерс указал дрожащим пальцем на кудрявого малыша в матросском костюмчике.

Чопик подскочил к нему и рывком разодрал одежду. На шее ребёнка висел продолговатый предмет, скорее напоминающий пупырчатый огурец, чем копьё. И огурец этот мерцал призрачным голубым сиянием.

Брюс осторожно снял его с шеи мальца и торжественно поднял над головой:

— Смотрите, братцы, вот они, пятьдесят миллионов риусов!

Перепуганный мальчуган заревел. А через порог первоклассного номера хлынула вода, хрустальный люкс стал угрожающе походить на аквариум.

* * *

Чопик исчез с добычей и своими головорезами, когда мы, повинуясь инстинктам, не совместимым со статусом джентльменов удачи, пытались спасти детей. Одного за другим мы вытаскивали барахтающихся малышей из воды и переправляли в коридор. Там тоже была вода, но не столько, и если шанс на спасение был, то был там, а не здесь, где холодная пенящаяся муть уже поднималась мне до пояса.

Мы выстроились в живую цепь: Макс у выхода принимал ребятню; я внизу у лестницы подхватывал из воды, из рук, лап, щупалец агентов Свободных миров детишек; Трубкозуб метался по лестнице, принимая детей от меня и передавая Максу.

Конец ознакомительного фрагмента.