Приговоренный

Сергей Самаров, 2017

В состоянии аффекта капитан ГРУ Максим Онучин застрелил наркоторговца, пытавшегося продать героин его солдатам. На офицера завели уголовное дело, ему грозит серьезный тюремный срок. Претензии к Максиму есть и у наркодиллеров: с места преступления пропал рюкзак с товаром на очень крупную сумму. Онучин понимает, что оказался между двух огней и помощи ждать неоткуда. Продажные следователи готовятся чужими руками убрать Максима «при попытке к бегству». Но боевые товарищи капитана ликвидируют киллеров и помогают ему вырваться на свободу, чтобы вместе вступить в смертельную схватку с торговцами смертью.

Глава 3

Самокатова и в самом деле была опытным адвокатом и очень даже неглупым человеком. Она совершенно правильно просчитала поведение подполковника Халидова. Тот вернулся к нам, как только Альбина Борисовна убрала в сумку свою глушилку.

Сначала в гулком коридоре послышалась его тяжелая поступь. Потом последовал разговор с вертухаями на каком-то местном языке. После чего повернулся ключ в замке. Следователь вошел и окинул нас хитрым взглядом, который ему самому, видимо, казался проницательным.

Альбина Борисовна встала и вышла из-за стола.

— У вас все нормально? — спросил подполковник, еще не усевшись.

— Стучать, товарищ следователь, надо, перед тем как войти, — назидательно произнес я. — А то вдруг мы тут с госпожой адвокатом чем-то неприличным занимаемся?

Халидов не смутился, но окинул адвоката внимательным, слащавым и липким взглядом.

На хамство со стороны младшего по званию он внимания не обратил и сообщил мне:

— Завтра или послезавтра тебя повезут в трибунал, где будут рассматривать дело об умышленном убийстве. В военном Следственном комитете с тобой поговорят полчаса, потом за тридцать минут все документы для трибунала подготовят и заведут машину. Ты, надеюсь, от своих показаний отказываться не будешь? Приговор я могу тебе сказать заранее, без учета твоего признания или молчания. Ты будешь лишен воинского звания и уволен из армии. После чего убийством станет заниматься республиканский Следственный комитет. Судить тебя будут как человека гражданского. Но ты, видимо, это и сам знаешь, если позволяешь себе делать замечания старшему по званию.

— А почему трибунал все дело не рассматривает? — спросила Самокатова. — Есть же и военный Следственный комитет.

— У них и без того забот хватает. Кроме того, существуют рекомендации Верховного суда по процессуальным вопросам. Мы им неукоснительно следуем. Разделяем определенные функции. У кого больше возможностей для полноценного раскрытия дела, тот им и занимается. Военный трибунал в состоянии рассмотреть только дело об убийстве офицером гражданского человека и вынести свое определение. Вопросами, связанными с наркотиками, он не занимается. Они в нашей компетенции. Потому дело и ушло к нам. А вы что, товарищ адвокат, выражаете недоверие Следственному комитету республики?

— Нет, я не выражаю. Просто спросила, для информации.

Против рекомендаций Верховного суда все возражения адвоката ничего, по сути дела, не стоили. Альбина Борисовна это понимала лучше других.

— Меня на заседание трибунала в Ростов повезут? — вяло поинтересовался я.

— Ты, капитан, слишком высокого о себе мнения. Обойдемся и местным. Адвокат там, кстати, будет военный. Гражданских лиц до работы трибунала, как правило, не допускают. Это информация для товарища адвоката.

В этот раз меня сопровождали довольно опытные вертухаи. Наручники они надели, со своей точки зрения, правильно, защелкнули их за моей спиной. Потом они помогли мне забраться в машину без рук. Люди высокой культуры, мать их!..

Стас Копра сказал, что ждал меня больше получаса. Но этот парень, видимо, был философом в душе и потому сильно из-за этого не расстраивался. Он объяснил мне, что видит мало разницы в том, где ему сидеть — в камере или в машине. Наверное, в этом Копра был прав.

Я бы лично на его месте расстраивался еще меньше, потому что из машины все же проще убежать, чем из камеры СИЗО. Тем более что во время разговора с адвокатом я демонстративно, на глазах у нее вытащил из каких-то бумаг, лежавших на столе, канцелярскую скрепку и теперь в любой момент мог избавиться от наручников.

Машина поехала. Я дождался момента, когда вертухай в арестантском кунге снова задремлет. Стас видел, как я достал скрепку из рукава, распрямил ее и засунул в окантовку своих берцев. Это на случай обыска в СИЗО. Там, в обувном шве, едва ли кто-то сможет найти ее. Тем более что я подобрал на палец пыль с пола и размазал ее по канту.

Конечно, можно было бы вытащить из языков обуви алюминиевые пластины, которые я по примеру многих офицеров начал туда вставлять после того, как сломал лодыжку. Пластины можно хорошо заточить о стену, где обвалилась штукатурка и видны красные кирпичи. Правда, вертухаи заметят потертую кладку при первом же шмоне, которые в камерах проводятся минимум раз в неделю, без соблюдения какого-то графика. Затачивать алюминиевые пластины можно только перед самым побегом.

Да и делать это в присутствии расписного, которого я подозревал в работе на следователя, было бы по крайней мере неосторожно. Разве что заточить первую пластину и сразу же применить ее, перерезать уголовнику горло.

Это было бы проявлением того самого тюремного садизма, который мне не нравился в принципе. Хотя разыграть из себя умалишенного и озверевшего человека всегда можно. Надо будет держать такой вариант про запас. Как следует обдумать, просчитать все возможности и использовать их.

Говорят, что лежать в смирительной рубашке чрезвычайно мучительно. Не знаю, не пробовал. Но думаю, что я сумел бы выбраться из нее. Надо сильно напрячься, оказывать пассивное сопротивление, якобы не позволять надеть на себя смирительную рубашку, а потом, когда вертухаи все же напялят ее на меня, расслабиться.

Разница в объеме между напряженными мышцами и расслабленными у меня большая. Именно эта величина, насколько я знаю, определяет силу человеческого тела. Сами по себе накачанные мышцы только голову отупляют.

У меня будет достаточно времени на то, чтобы придумать нечто такое, что введет вертухаев в заблуждение. В СИЗО разрешается спать восемь часов в сутки. Арестант имеет право находиться на шконке лишь в ночное время. Днем разрешается только на табуретке сидеть. Хочешь полежать — устраивайся на полу.

Стас Копра сказал мне, что такие строгости в ходу только в малолюдных камерах, где сидят от одного до шести подследственных. В больших помещениях, где порой на всех даже шконок не хватает, бывает и так, что люди спят по очереди. Там вертухаи не придираются. Их просто пошлют подальше, вот и весь разговор. Попробуй потом узнай, кто отправил тебя по конкретному адресу, если ты даже не видел этого человека.

Но в общих камерах СИЗО сидят большей частью люди, которым грозят малые сроки за бытовые преступления. Народ посерьезнее содержится иначе. Да и в каждом изоляторе свои порядки. Где-то вообще спи хоть круглые сутки.

Копра мне много чего интересного про это рассказал. Его мнение было однозначным — хуже всего сидеть в одиночке. Там и психологически сложнее, и присмотр несравнимо строже.

Нас привезли в СИЗО.

Сначала вертухаи оставили меня скучать в автозаке в гордом одиночестве. Они увели Стаса, потом вернулись за мной.

На сей раз эти ангелы-хранители сопроводили меня не на второй этаж, а в комнату дежурного. Службу там нес уже другой офицер. Сперва я угодил в обезьянник. Потом вертухаи получили от дежурного приказ, отданный на незнакомом мне языке, и куда-то ушли.

Я понял, что сейчас скорее всего окажусь в новой камере, и не ошибся. Вскоре вертухаи отвели меня на третий этаж, при этом не загружали ничем, руки завели за спину и стянули браслетами.

Я все ждал, когда же эти ребята начнут меня обыскивать. Мне почему-то даже хотелось пройти эту процедуру и убедиться в том, что распрямленная проволочная скрепка так и останется в моем берце. Но меня так никто и не обшмонал.

Из этого я сделал вывод, что начальство предупредило вертухаев о моей склонности к побегу. Они готовы к этому, боле того, просто жаждут, чтобы я совершил попытку. Тогда-то я, вероятно, и буду убит выстрелом в спину.

Третий этаж почему-то оказался не таким мрачным, как второй. Здесь стены были побелены, а не замазаны масляной краской.

Перед дверью камеры вертухаи снова поставили меня лицом к стене, открыли дверь, расстегнули наручники. Потом я оказался в своей новой обители.

Камера была двухместная — шконки в один этаж, но я являлся единственным ее постояльцем. На левой кровати лежали мои подушка, одеяло и скомканное постельное белье. На тумбочке стояли алюминиевая миска с ложкой и кружка. Все это вертухаи, видимо, принесли со второго этажа, из камеры, где остались Стас Копра и расписной, который так и не добился от меня ничего путного.

А вот застелить мне постель вертухаи отчего-то не соизволили. Я, однако, не из господ, человек военный, умею за собой ухаживать. С этим делом я управился быстро.

Но я понимал, что перевод из одной камеры в другую был осуществлен неспроста. Меня наверняка ожидал какой-то сюрприз. Утром расписной намекал на это. Мне следовало готовиться к новым испытаниям. Двухместная камера говорила о том, что здешнее начальство скоро, по всей видимости, кого-то ко мне подселит.

Так и получилось. Не прошло и получаса, как в коридоре раздались тяжеловесные шаги. По топоту я понял, что идут два вертухая. Парами они ходят, когда ведут кого-то. Но шагов третьего человека слышно не было. Наверное, он умел передвигаться тихо. Или же вертухаи вообще никого в этот раз не вели, пришли за кем-то из подследственных, чтобы сопроводить его до автозака. Но шаги стихли рядом с дверью моей камеры.

— Лицом к стене! — услышал я команду, адресованную явно не мне.

Тут же стал проворачиваться ключ в замке. Дверь открылась, и вошел парень из местных. Он нес на руках подушку, одеяло, постельное белье, миску, ложку и кружку, на меня даже не посмотрел, не поздоровался.

Дверь сразу захлопнулась. Тут же открылось окошко, в которое заглянул вертухай. Он вроде бы проследил за порядком и исчез, ничего не сказал насчет того, что я сидел не на табурете, а на шконке, словно готовился лечь спать до отбоя.

Я сразу подумал, что на третьем этаже порядки не такие, как на втором. Видимо, здесь у подследственных имелись какие-то привилегии. Даже побеленные стены коридора вроде бы говорили о том же.

Окошко закрылось, лязгнула задвижка. Я уже заметил, что на этих вот дырках, проделанных в дверях, они открываются вверх. Значит, случайно, от стука или вибрации подняться не могут и окошко не освободят. Но даже если такое и случится, то смысла в этом будет мало. Арестанту следует быть анакондой, чтобы пролезть в это окошко. Для человека оно слишком мало.

Я молча наблюдал за новым соседом, сразу оценил его сильное и гибкое, хорошо тренированное тело. Развитые мышцы были видны даже под одеждой. Подтянутый живот, постановка плеч — все это говорило о том, что передо мной спортсмен.

Парень небрежно, даже как-то развязно бросил то, что принес, на свободную шконку. Потом он сел на нее и сделал глубокий вдох с легким стоном, словно устал неимоверно. Сосед коротко посмотрел на меня, но представиться не надумал. Так, в молчании, мы просидели около пяти минут.

Наконец этот субъект — сосед встал, потянулся, громко зевнул и вдруг с явным вызовом сказал:

— Ну и чего сидишь! Постели мне постель. Я спать хочу.

— А ты, часом, не охренел, сынок? — спросил я вполголоса, чем его сильно, кажется, удивил.

— Ты что, меня не знаешь?

Тут я окончательно убедился в том, что его удивление было совершенно искренним, ненаигранным.

— А почему я тебя должен знать? — вопросом на вопрос ответил я.

— Меня весь Дагестан знает, вся Россия и даже Америка!

— Круто берешь. Может, Дагестан тебя и знает, но я не здешний. Да и в Америке никогда не был. А в России, могу тебя уверить, много своих парней, которых стоит знать. Ты в их число не входишь. Дагестан, кстати, только маленькая часть большой России. Это я тебе урок географии даю. Ты в школе, наверное, плохо учился, если этого не знаешь.

— Я Исрафил Камалов! — наконец-то соизволил представиться он.

Конец ознакомительного фрагмента.