Ковёр

Сергей Сказкин, 2010

В этой истории причудливо переплетаются события, мировоззрения, культуры Востока и Запада. А началось всё с того, что у старой верблюдицы Асы родился белый верблюжонок…

Сергей Сказкин

Ковёр

Аннотация

В этой истории причудливо переплетаются события, мировоззрения, культуры Востока и Запада. А началось всё с того, что у старой верблюдицы Асы родился белый верблюжонок…

КОВЁР

Когда у старой верблюдицы Асы родился белоснежный верблюжонок, хромоногий Акбар ещё не понимал своего счастья. Не понимал он этого и когда верблюжонок впервые вышел на окраину пустыни, широко и неуклюже расставляя белые как сахар ножки с розовыми раздвоенными копытцами. И когда он выкармливал верблюжонка ячменными отрубями и пахтой из молока Асы, он тоже ещё не осознавал, какое счастье ему привалило. Он только вздыхал, заглядывая в сине‑фиолетовые глаза верблюду, качал головой и восклицал:

— Иль‑Алла!

Что делать с белым верблюдом, у которого нет на шкуре не только ни единой серой, но даже рыжей шерстинки? Погонщики не дадут за него и поломанной драхмы, ибо поверье, что недолговечен путь каравана, в котором есть белый верблюд известно каждому вшивому погонщику от запада до востока Даккарской степи. А эти погонщики суеверны, как старые бабы и упрямы, как дикие ишаки.

Но когда в дверь его хижины постучался жирный Мустафа, Акбар начал наконец догадываться о счастье посетившем его. Мустафа — алчный торговец, пройдоха и ростовщик и шагу не ступал из собственного дома, если это не сулило большой прибыли. Вот что он сказал, войдя в дом хромого Акбара:

— Да умножатся дни твои как песок в этой пустыне, о достопочтенный Акбар!

— Пусть твои дни умножатся как песок в пустыне трижды больше нашей, уважаемый Мустафа! — ответил хромой Акбар.

— Пусть не оскудевает дом твой, о мудрый Акбар! — сказал жирный Мустафа, поглядев на дырявый пол в хижине.

— А твой дом пусть наполнен будет всегда молоком и мёдом, как реки переполняют вместилища озёр, о добрейший Мустафа! — произнёс хромоногий и подумал, что даже если этот толстобрюхий жирный как нечистое животное прохиндей всё потеряет, ему нужно год не есть ничего скоромнее верблюжьей колючки, чтобы его живот стал таким же маленьким, как у него, Акбара.

— Пусть… — начал Мустафа.

— Позволь, о, глубокоуважаемый, предложить тебе подушку и пиалу чая и мои уши будут впитывать твои слова также жадно, как барханы пустыни родниковую воду! Что привело тебя в мой дом?

— Я прощу тебе долг 300 дидрахм за обучение сына и дам ещё 200 дидрахм сверху, если ты отдашь мне своего белого верблюда, Акбар!

— Акбар затянулся коричневой сигаретой, наморщил табачного цвета лоб, и подумал, что не зря прожил в пустыне шестьдесят две зимы, чтобы сразу согласиться на предложение жирного Мустафы. Ибо всякому известно, что обычный верблюд стоит 300 дидрахм. Он выдохнул терпкий дым и неспешно сказал:

— Я и так отдам тебе долг, Мустафа, ибо один погонщик с востока обещал мне за этого верблюда пять тысяч дидрахм… И только из уважения к твоему доброму имени я готов уступить тебе верблюда за эту же цену.

Восточный торг длился четыре часа, затем Мустафа покинул хижину Акбара, а его кошелёк стал легче на две тысячи.

У шейха родился первенец. «Пусть к совершеннолетию моего сына соткут ковёр, равного которому по красоте не было до сих пор!» Лучшие ковроделы империи принесли во дворец шейха свои творения. Там были ковры тканные золотом, серебром и жемчугами, ковры, с которых яхонтовыми глазами смотрели райские звери и птицы, ковры, которые могли уместиться в кулаке и такие, на которые могла усесться целая армия. И был ещё один ковёр длиной всего 12 локтей без серебра и золота. Но на нём лежали бескрайние барханы седой пустыни, в лазоревом небе плескались несколько огромных голубых лун, а в их призрачном свете пустыня распускалась побегами удивительных растений, и чашечки цветов их благоухали свежей росой. Правитель не мог оторвать глаз от чудесного ковра.

Конец ознакомительного фрагмента.