Фонарь

Сергей Стасенко

Однажды на мостовой Петербурга просыпается… фонарь. Он может слышать, думать, говорить про себя, но он недвижим. В течение почти сотни лет Фонарь наблюдает события жизни столицы России. Две революции, нигилисты, большевики, дворяне, Колчак, Керенский, Ленин, Николай II – он видит всех, но ничего не может сделать. Любовь, жизнь и смерть – все это окружает героя. Фонарь взрослеет. С каждым новым событием он понимает, насколько глубока душа русского человека.

Жар. Невыносимый!

Ничего не вижу. Вокруг темнота. Чувствую пустоту.

Жар спал. Первое, что понял — я маленький. Низкий. Есть руки! И ноги. Правда… Не пойму… Ходить не могу.

Я слышу свой крик…

* * *

Проснулся. Не могу сказать, что было до сна, а что — после. Ничего не было. Помню только яркую вспышку.

Вижу перед собой туманную улицу. Внизу очень высоко. Каменная дорога. Глядя на дорогу, понял, что я высокий. Вижу свою длинную ногу. Черного цвета. Она одна. Шевелиться не могу. Внутри горячо. Это свеча горит. Рук не чувствую. Их нет. Внизу появились фигуры. Люди. Подошли ко мне. Это дети.

— Васька, а Васька! А ты знаешь, что вчера в этот фонарь молния ударила?

— Правда?

— Да так шарахнула, что искры на целую версту летели. Гляди на него. Он даже покосился немного.

— И правда. Диво.

Как же? Что это? Эти мальчики говорят, что я фонарь?… Как такое может быть? Ведь раньше я был… А кем я был? Не помню.

Один из мальчиков продолжил:

— Давно в Петербурге не было такой грозы.

— Как же давно?! А на той недели?

— Молний не было.

Я в Петербурге. Откуда я знаю этот город?

Стой, стой, стой. Постой! Быть не может. Не понимаю. Не знаю. Не помню… Это наверное сон. Ну да! Нельзя в реальности стать фонарем. Ах, как жарко! Свеча все жарит. Как же она жарит! Она внутри моей головы.

Дети ушли. Надо было их дослушать. А я… Нет, нет, нет! Сейчас все пройдет. Сейчас я проснусь и окажусь… А где окажусь? Не знаю. Нет! Во сне всегда так. Ты не знаешь, кто ты, а потом просыпаешься и все хорошо!

* * *

Прошло несколько недель. Не проснулся. Стал привыкать к своей безмолвной жизни. Никак не понимал, почему не помню, что было раньше.

Я не чувствую рук. Их нет. Ног нет. Одна длинная такая. Постоянно горячо от свечи. Могу только мыслить.

Стою на одной улице. Одной маленькой улице. Никому невдомек, что у меня есть душа. Злюсь, когда на меня клеят объявления о продаже двух пудов картошки. Радуюсь, если целый день греет солнце. Плачу, когда идет дождь. Мерзну в стужу и вьюгу.

Постепенно привыкаю, что никто не понимает моего существования. Это неспроста. Всему будет объяснение. Я не сойду с ума. Клянусь, что не сойду! Эти дикие животные. Почему они постоянно под меня писают? Отойди, гад, в подворотню и испражнись под Денисыча (это я так про себя прозвал старый дуб). Так нет же. Свет нужен! После — привык. Все же носа у меня нет, чтоб нюхать зловоние.

Денисыч заговорил со мной через несколько дней. И я понял, что не схожу с ума и это не вечный кошмар. Мне все-таки стало легче. Денисыч рассказал, что такое бывает. С ним это было. Яркая вспышка. И тут раз! Стоит себе дуб дубом.

Он не говорил, что было и что будет.

Размышлять мне долго не пришлось.

* * *

Начало моей новой жизни на улице выдалось насыщенным. Первый год — убили царя Александра II. Второй — застрелили генерал-губернатора. Все на моем глазу. Он-то у меня один.

Я не понимал хорошо это или плохо. Просто под меня постоянно прибегал глашатай и громко кричал.

Но это еще что! В третий год наступило наихудшее! Хуже для жизни фонаря и быть не может. Это такой позор… Меня перекрасили. Перекрасил меня мальчишка. А цвет! Цвет — розовый. Это позор. Вы нигде не найдете розовых фонарей. С меня долго смеялся Денисыч. Фонарь должен быть черным! На худой конец — металл. А здесь — розовый…

Как дело было?

Пришел, значит, этот малец. И главное, не один. Со свитой. Из кареты вылез. Вокруг него две няньки. Какие-то дядьки высокие. Все с усами. Один в черном сюртуке, длиннее остальных, приговаривал:

— Ваше Императорское Высочество! Николай Александрович! Извольте слушаться! Прекратите бегать. Зачем вам эта краска?

— Не будь занудой, Афанасий! — мальчуган ловко вытащил из кареты банку с краской, выхватил кисточку из рук какой-то симпатичной барышни и бросился ко мне. — Давеча катались с Жоржем на вороных. Заметил, что все фонари в столице черные! Экая глупость. Хочу розовые. Немедленно папеньке об этом скажу, а сейчас сам позабочусь о покраске. Хочешь сделать хорошо, сделай сам!

Мальчишка подскочил к моей ножке, опустил по самый край огромную кисточку и принялся водить в разные стороны. Я изо всех сил пытался увернуться. Но ведь я недвижимый! Люди! Были бы у меня слезы, они в тот самый час полились бы на голову этому мальчишке. Розовая краска так гладко ложилась на мой столб… Это катастрофа. Теперь я и фонарем переставал быть! Фонариха какая-то, что ли?!

Малец схватил стремянку и принялся окрашивать мой второй метр…

— Цесаревич, ну разве вам нужно весь этот несчастный фонарь окрашивать? — голосила симпатичная барышня, она все крутилась вокруг свисающего мальчугана, видать боясь, что рухнет. — Я вынуждена немедленно доложить о вашем поведении Великой Княжне.

— Маменька сама говорила, что Петербург больно хмурый. Благородный, но хмурый. Пора вносить новшества. Аннушка, вы б лучше не крутились под ногами, а то рухну ненароком. С вашими слабенькими ручонками только веером махать, а не мальчиков ловить.

— Ка-ак! — у барышни выступили слезинки на глазах, она немедленно отскочила от мальчишки, на ее смену пришел высокий усач.

— Николай Александрович, слезайте. Молим вас! — в этот момент я молил, чтоб пошел дождь на мою фонарную голову.

Может это его прогонит?

— Афанасий! — мальчишка уже перешел к моему третьему метру. — Как же я слезу? Фонарь-то еще не облагорожен. Так не годиться!

Издевательство продолжилось. Вскоре послышались крики. Роскошная карета резко остановилась у этого действа. Оттуда вышла тонкая дама, не дожидаясь пока дверцу кареты откроют слуги. Узкие черты лица, бежевое платье в пол, красивый головной убор… Красавица одним словом. Но, что я об этом! Мальчуган все красил.

— Ники, изволь немедленно слезать!

— О, maman! Я тут порядок навожу. Город облагораживаю.

— Мария Феодоровна, Его Императорское Высочество…

— Ах, бросьте, Афанасий. Все я знаю. Ники! Если ты не слезешь, то будешь сидеть взаперти целую неделю. И на сей раз не жди заступительства Афанасия и Аннушки. Слезай!

— Но, maman! Фонарь ведь некрасивый!

— Не тебе решать судьбу фонаря. Афанасий, голубчик, не стой столбом. Помоги Ники слезть.

— Не слезу пока голову не окрашу.

— Афанасий, мне лезть за ним? — возмущалась княжна.

— Простите, Мария Феодоровна, сию минуту. Николай Александрович, я иду за вами. Не обессудьте!

Препирательства продолжались еще минут двадцать. За это время малец успел таки закрасить половину моей головы. Теперь, когда солнце попадало на меня, я видел жизнь в розовом цвете!

Все закончилось. Кареты разъехались. Я понуро глядел перед собой и еще долго бранился. Денисыч из подворотни не выдержал, прикрикнул:

— Ну ты, стальная башка, хорош ругаться! Тебя сам наследник престола красил, а ты нюни пускаешь. Замолчи!

Это произвело впечатление. Я понятия не имел, что такое «наследник престола», зачем он меня красил, и что в этом такого особенного…

Но меня впечатлил вид этих господ, мальчишки и той дворянского вида дамы. Подожди! Откуда взялось это слово в моей голове: «дворянской»? Что-то замелькало перед глазами, но я не успел уловить образы. Дивно.

Конец ознакомительного фрагмента.