Планка абсолюта

Сергей Супремов, 2017

Роман очень метко определяет ценности жизни и ту планку абсолюта, к которой человек, если он понимает умом и сердцем свое предназначение на земле, должен стремиться всю свою жизнь. Используя богатую художественную образность, автор повествует о пути героя через джунгли Семизонья к красоте Сада, который скрыт внутри каждого из нас.В оформлении обложки использована фотография из личного архива автора.

Глава 7

В мою сторону извергались чьи-то нечленораздельные проклятия, а иное дерево, если ему не удавалось огреть спереди, старалось побольнее хлестнуть по спине. Краешком глаза я видел, как сразу за шлепком лианы в три силы принимались затаскивать моего обидчика вниз.

— Туда его, под землю — подбадривал я, глупо считая лианы более гуманными созданиями.

— А ну, отстань, я на тебя пожалуюсь вашему главному… — в следующую минуту посылал я угрозу протянувшейся ко мне лиане, — чего прицепилась?!

Норма несла меня, невзирая на темноту и подчиняясь инстинктам. Я молился, чтобы только не спускаться на землю, там творилось невиданное.

Год назад Май говорил:

«Земля в «Джей» встает шипами, как исполинский еж. Бездушной почве становится завидно, что всякий топчет ее, как ему заблагорассудится, и, лишь только опускается ночь, земля берет свое».

Глупые макаки, которые бросились за нами в погоню, порой не удерживались на лиане, и та зловеще растягивалась до земли. Там бедняжку поджидал острый шип в три фута длиной. Происходил «шмяк», и… лучше не смотреть. Пару раз мне, как грузу в бреющем полете, приходилось увертываться от шипа, подставив сумку с металлическим инструментом. Но по пяткам я получил все припасенные для меня колючие сувениры.

Мы приближались к горе, и Норма сбавила скорость. Я взглянул наверх, в темноту, где блестели глаза макаки:

— Это и есть Джелоси Маунтейн?

«Воспитательница» отрицательно покачала головой. Она решительно не хотела говорить по-людски, хотя все прекрасно понимала, и не она ли давеча дразнилась «чурбачком»?

На холме земля не скручивалась в пики, не было заметно ни змей, ни пауков. Что меня всегда удивляло, так это некоторые участки в джунглях, очень напоминавшие природу, какой я помнил ее с детства, — лес, лужок или зелененький скверик. В джунглях редко попадались островки мира и покоя. Май говорил, что когда-то, в неизвестную пору, на заре творения этих мест, все вокруг было цветущим садом: прекрасным, невообразимо изысканным — таким, что увидишь и никогда никуда не захочешь уходить. «Могут тащить волоком, а тебе не хочется покидать дивный сад. Но потом, через сотни лет, природа медленно стала меняться…»

— Что, и…? — спрашивал я и видел, что Май не знает, как продолжить, и все, что он скажет, будет догадкой. — Твои рассказы, Май, как их ни назови, самое светлое, самое-самое прекрасное, что можно почувствовать в этом чуждом мире. Я ведь не умею так мечтать, поэтому скажи!

Но не дослушивал его одинаковые, давно придуманные рассказы и встревал:

— Как можно утверждать, что это место близко душе каждого человека? Этакая зеленая пропасть без дна и края, сплошь в сорных деревьях и зловонных порослях, а ты утверждаешь, что эти джунгли близки каждому?

— Недотепа, — грустно улыбался Май, — твой вопрос такой человеческий, рожденный теплом и уютом. Завтра или через день… ты узнаешь или вспомнишь, это как придется. Сейчас поверь в сказку, доказать и подтвердить я ничем не сумею, просто поверь!