Избранное

Сергей Хоршев-Ольховский, 2019

Отдельное внимание стоит уделить «Донским рассказам». Своеобразный, фольклорный, удивительно красочный мир казачества пленяет аутентичностью, погружает в особенную атмосферу юга России. Милые, смешные рассказы «Хуторские байки» и душевные, философские рассказы про собак, вызывающие бурю эмоций, пропитаны жарким донским солнцем. «Британские рассказы» другие. Здесь открываются новые грани творчества Сергея Хоршева-Ольховского, вдохновлённого иной культурой, говорящего более кулуарно, с элементами сатиры.

Британские рассказы

Вегетарианец

Настоящим другом человеку в трудную минуту может быть не только другой человек, но и существо «неразумное», с точки зрения самого человека. Распознав это однажды, человек разумный готов пойти на большие жертвы ради существа «неразумного».

Эту необычную историю о любви человека к животному я услышал в лондонском пабе* от эмигранта по имени Вячеслав.

Высокий, рыжеватый Вячеслав был медлителен и скорее походил на британца, нежели на россиянина. Он всем показался по меньшей мере странным. Мало того, что он не пил ничего крепче пива, не выносил табачного дыма, заменял все бранные слова одним-единственным словосочетанием «козья морда», он ещё, вдобавок, был вегетарианцем. Для западных европейцев это обычное дело, но для восточных, любящих выпить крепенького, закусить жирненьким и между делом ввернуть смачное словечко, такие привычки казались подозрительными. Особенно всех раздражало, что он не ел никакого мяса. И за такое неуважительное отношение к богатой белками пище, дающей мужчине так ценимую женщинами силу, уверенность и даже некоторую дерзость, Славику пришлось держать ответ перед разгорячённой публикой.

— Дело было в казачьих краях — на Кубани, жена моя родом оттуда, — с неохотой начал Славик издалека. — Познакомились мы с ней ещё в перестроечные времена во Владивостоке. Оба в море ходили на одной и той же посудине — она радистом, а я судовым электриком. Всё вроде бы складывалось хорошо — душа в душу жили, так нет же!.. Официальной женой захотелось ей стать! Как ни отговаривал я её от этого опрометчивого шага, она настояла на своём. Что из этого вышло, сами можете догадаться… По законам тех невыездных, социалистических времён нас тотчас развели по разным пароходам. И жизнь сразу потускнела — оно и неудивительно: что хорошего встречаться с собственной женой только во время отпуска! Бывали, конечно, случаи, когда наши пароходы разок-другой в год, по стечению обстоятельств, сходились вместе в каком-нибудь корейском или японском порту. Однако от таких коротких встреч становилось порой ещё тоскливее. Это и вынудило нас обоих, без памяти любивших море, задуматься о сходе на берег. Но, наверное, мы всё-таки не решились бы на этот жуткий шаг, не развались тогда в прах экономика страны. Деньги платить стали плохо, а потом и вовсе перестали. Так и оказались мы на Кубани.

Приняли меня там неоднозначно. Простодушный тесть, имевший аж четверых дочерей, — по-свойски, как родного сына. А властолюбивая тёща, привыкшая повелевать всей семьёй, настороженно — а со временем и вовсе возненавидела, и всего лишь за то, что я тестя считал в доме главным. Досаждала чем только могла, а «главный», видя такое дело, струсил и от греха стал сторониться меня. Под любым благовидным предлогом отказывался и от рыбалки, и от шахмат, и даже от воскресных походов в пивнушку. Самое обидное, что жена моя, будучи всегда и везде лидером, в присутствии тёщи тоже превращалась в послушную, бессловесную овечку.

Затосковал я и собрался уезжать на родину — на Смоленщину, да случай один удержал. Соседская собака ни с того ни с сего в клочья разорвала нашу квочку, а заодно и цыплят передушила. Один лишь остался живой, и тот покалеченный — и крылышки были сломаны, и ножки. Тёща хотела добить его, чтобы не мучился, и в землю закопать. Но я отстоял пернатого и стал выхаживать. На ножки наложил шины из спичек, крылья перевязал бинтами, с рук кормил и поил, пока он не пошёл на поправку. И так тот петушок привык ко мне, что ни на шаг не отходил, когда я был дома. Что-нибудь по хозяйству делаю — он рядышком букашек в травке ловит. Стану с мотоциклом возиться — он опять тут же: то ключи рассматривает, то из протекторов шин засохшую грязь выклёвывает. А сяду газету читать, он на коленях у меня примостится либо на плечо залетит. Единственным другом, по-настоящему, был для меня Петя в то время. Мы даже на рыбалку ходили вместе! А с тёщей тем временем отношения всё ухудшались и ухудшались. И она, козья морда, победила-таки — в борще сварила моего Петю!.. Да ещё меня, вдобавок, попотчевала! Когда я узнал, что скушал любимого друга, я чуть было ума не лишился! На этом терпение моё лопнуло — опять в море подался. С тех вот пор, в память о близком друге, не ем мяса вовсе! Я, вероятно, в бабушку жалостливый такой к животным, — на одном дыхании продолжил обычно уравновешенный, но в тот час взбудораженный Славик. — В её жизни в голодные послевоенные годы тоже был необычный случай. Корова, по старости, перестала молоко давать. И пришлось бабушке вести Бурёнку на бойню, ради шестерых оголодавших детишек. Но когда она привела её туда, Бурёнка вдруг прижалась к бабушке шеей, задрожала вся и стала плакать… Да-да! На её глазах выступали самые настоящие слёзы, — усилил голос Славик. — Не вынесла бабушка коровьих слёз, выхватила из рук резника налыгач и сама, рыдая, пустилась, наперегонки с Бурёнкой, восвояси!..

— Зря ты всё так близко принимаешь к сердцу, май фрэнд*. На то он и кур, чтобы во щах плавать. Кажется, так в народе говорят… — возразил Славику неразборчивым басом крупнолицый, разрумянившийся от обильного возлияния плечистый здоровяк, бывший родом из сибирских охотников, и стал сосредоточенно обгладывать жареную куриную ножку.

И без того взбудораженный неприятными воспоминаниями Славик в ту минуту просто взбесился, схватил со стола стакан с виски, принадлежавший сибиряку, и, вопреки своим убеждениям, вознамерился осушить его, но тут же одумался, бросил стакан на место, разбрызгивая содержимое, и со словами: «Друзей не предают!» — выскочил сломя голову на улицу.

Про кашне и растворимый кофе

Моей дочке Эльвире Сергеевне Хоршевой

Я с юных лет любил путешествовать. Вероятно, поэтому судьба занесла меня в другое государство. Сначала в Литву. А затем через Амстердам, Брюссель и Париж — в Англию.

Теперь я живу в многомиллионном Лондоне и с интересом осматриваю многочисленные достопримечательности. Передвигаюсь я по столице Великобритании чаще всего на метро.

Лондонское метро вряд ли может сравниться красотой и частотой движения с московским. Андеграунд* будто специально создан для проверки нервной системы человека. Электрички здесь ходят по расписанию, как поезда дальнего следования. Они частенько опаздывают, подолгу стоят на остановках, застревают в тоннелях между станциями и могут даже вовсе остановиться на некоторое время — особенно зимой. Чтобы избежать лишних волнений, вы всегда должны выходить из дома заранее и в пути себя чем-то развлекать.

Когда я в пути один — читаю. А когда с семьёй — отгадываем кроссворды.

Однажды мы ехали в Гайд-парк* вдвоём с дочерью и в очередной раз застряли на несколько минут между станциями, но отчаиваться не стали — тут же развернули газету с кроссвордом, и я рассмеялся. В начале кроссворда были два весьма курьёзных для меня вопроса. Первый: лёгкий шарфик? Ответ — кашне. Второй: растворимый напиток? Ответ — кофе. Что в них смешного? Расскажу.

Четверть века назад я приехал, прямо из армии, в город Ростов-на-Дону, на курсы рулевых-мотористов. В мореходном училище общежития не было. Начальник отдела кадров сунул мне в руку несколько старых календарных листков с адресами и добродушно хихикнул: «Поезжай, выбери себе квартиру…»

По первому адресу меня встретила пожилая, но ещё весьма проворная и привлекательная женщина. Едва узнав, в чём суть дела, она приветливо сказала: «Раздевайтесь, будем пить кофе».

Я с готовностью повесил пальто на вешалку из оленьих рогов, а шапку, перчатки и зонтик положил на стоявший рядом громоздкий старинный стул чёрного цвета с необычайно высокой прямоугольной спинкой и чинно уселся на такой же тёмный антикварный диванчик.

Бабушка усмехнулась и, не сводя с меня глаз, добавила: «Кашне тоже можете повесить на вешалку».

Вот тут-то и началось смешное: я в нерешительности поёрзал на диванчике, приближая его кожу к ещё большей антикварности, затем, в такой же нерешительности, взял со стула зонтик и осторожно повесил его на самый маленький рожок — я тогда ещё не знал, что такое кашне.

А бабушка опять: «Кашне тоже повесьте».

Я снова поёрзал на диванчике, подумал и водрузил на рога шапку. Но бабушка не унималась, и мне не оставалось ничего другого, как схватить со стула перчатки и засунуть их в карманы пальто.

Бабушка снисходительно улыбнулась и не то утвердительно, не то вопросительно сказала:

— Ваше кашне, вероятно, весьма дорогое.

— Почему вы так решили? — не удержался я от встречного вопроса, горя желанием узнать, что же это за хитрая такая вещь — кашне.

— Ну, раз вы так упорно не желаете снять его с плеч!.. — хмыкнула бабуся.

Я сконфузился и не знал, что ответить. Но, на моё счастье, в другой комнате зазвонил телефон. Бабушка обрадовалась звонку и чуть ли не бегом кинулась к допотопной и увесистой, как и всё в этом доме, телефонной трубке и долго-долго с кем-то болтала о погоде, о ценах на базаре и о несносной соседке. Затем на минутку прервалась и сказала мне: «Растворимый кофе и молоко на столе — угощайся!..» — и опять припала к трубке и стала обсуждать неубедительную игру актёров во вчерашнем спектакле. А я тем временем заполнил большой ложкой большую часть стакана сухим порошком, напоминавшем мне порох, и залил холодным молоком, без сахара. Напиток получился «обалденный»!.. Что поделаешь, родился я и вырос в деревне.

В сельской местности в ту пору пили не кофе — напиток из сушёных фруктов, называемый в народе взвар, а у нас на Верхнем Дону просто — звар, да чай из мяты, шиповника, зверобоя… Теперь времена, конечно, другие: в российской деревне пьют коку, кофе и ещё невесть что, лишь бы было написано: «Маde in не наше».

Как ни странно, бабушке я в конечном итоге понравился, и она согласилась принять меня на квартиру. Но я, к теперешнему моему сожалению, под благовидным предлогом покинул слишком дотошную, с тогдашней моей точки зрения, женщину и пустился в новые поиски, а по пути старался припомнить что-нибудь компрометирующее горожан. И припомнил-таки…

Мой дедушка рассказывал, как в далёкие тридцатые годы один большой начальник из большого города увидел в поле просо и стал угрожать бригадиру тюрьмой за то, что он в трудное для государства время посеял вместо хлеба веники. И на возражение бригадира, что это вовсе не веники, а очень нужная стране сельхозкультура, после обмолота которой получают пшено, варят кашу и досыта кормят армию, большой начальник ответил вызывающе: «Ты что думаешь, я никогда не покупал в магазине пшено и не знаю, как оно выглядит?!»

Этим я и удовлетворился, что, однако, не облегчило мне поиск квартиры.

Весь день понапрасну промотался я по осеннему дождливому городу (либо квартиры были уже заняты, либо хозяева отсутствовали) и под вечер, в сумерках, уставший, голодный и продрогший, оказался на окраине среди частных домишек, ошелёванных досками. Дверь в одном из них была настежь открыта, и я, используя шанс, шагнул на порог.

В прихожей комнате жарко дышала раскалённая каменным углём печь. По периметру просторной комнаты сидели на самодельных деревянных лавках и табуретках трое парней, три девушки и округлая, словно колобок, низкорослая женщина, и все они звонко хлопали в ладоши и кричали:

— Сашка!.. Сашка!..

А посреди комнаты танцевал лезгинку высокий, стройный парень и одновременно пел, подражая Вахтангу Кикабидзе: «Па-а аэродрому… Па-а аэродрому… Лайнэр пролэтэл, как по судбэ…»

Все были так увлечены, что даже не заметили незваного гостя. Сашка обнаружил меня первым и тут же, не прекращая танца, выкрикнул, имитируя кавказский акцент:

— Захады, дарагой! Рассказивай, какие проблеми! Ми их враз решим!

И я зашёл, и рассказал. Сашка звонко рассмеялся, но тут же спохватился и с душевной ноткой в голосе изрёк:

— Не унывай. В жизни всё поправимо. Деревенские чего-то не знают о городской жизни, а городские, наоборот, о деревенской. К примеру, один мой знакомый, чисто городской и очень культурный парнишка, искренне считал, что молоко изготавливают на заводе точно так же, как, скажем, квас или пиво. И когда я отвёз его в деревню к моей бабушке и он увидел своими глазами, откуда берётся молоко, он был просто ошеломлён.

Теперь звонко рассмеялся я.

— Свой парень! — дружески хлопнул меня по плечу Сашка. — Берём на квартиру!

— Куда мы его положим? У нас даже у девчонок в комнате нет ни одного свободного места! — испуганно замахала руками хозяйка.

— Я же занимаюсь йогой! — ударил себя кулаком в грудь Сашка. — Запросто могу спать на полу!

Хозяйка ласково улыбнулась Сашке — видимо, она любила его как родного, и согласилась принять меня, с условием, что я привезу настоящий деревенский гостинец: яичек, сальца, маслица, сметанки, индюшатинки… И желательно побольше.

Дочка моя хохотала чуть ли не до слёз и никак не хотела верить, что её папа только в двадцать лет впервые увидел растворимый кофе.

Я не был огорчён. Я был рад её чистому, откровенному смеху и горд за своё поколение, выросшее на натуральных отечественных продуктах.

2005 г.

Маленькое послесловие

Рассказ «Про кашне и растворимый кофе» неоднократно публиковался в газетах, журналах, альманахах и сборниках в разных странах мира и многих насмешил, а некоторых даже напугал: «Да разве такое может быть, чтобы человек не знал, откуда берётся молоко!» — восклицали они.

Я написал чистую, литературно обработанную правду, но всё равно целых два года чувствовал себя перед читателями неловко. Вроде как опорочил нашего человека. И только спустя два года, когда во многих британских газетах появилась информация о том, что компания Dairy Farmers опросила одну тысячу юнцов до пятнадцати лет с целью выяснить, знают ли они, откуда берутся яйца, сыр, йогурт, котлеты и другие продукты, я успокоился.

Результаты, полученные компанией Dairy Farmers, ужаснули взрослых. Приведу только один пример: некоторые подростки в больших городах Великобритании считают, что яйца несут коровы!..

2007 г.

Ночной Лондон

…То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всём земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем.

Надо найти какие-то другие слова.

Иван Бунин (Из дневников. 3 февраля 1941 года)

Ночной центральный Лондон ярок, самобытен, окутан легендами. Кругом горят тысячи огней, слышится музыка, задорный смех. По улицам неугомонно снуют чёрные, с виду похожие на навозных жуков такси «блэк кэбы»*, за ними степенно следуют ярко-красные двухэтажные автобусы, иногда проскакивают и недавно введённые одноэтажные длиннющие гармошки, напоминающие гусениц. Здесь сотни театров, казино, всевозможных ночных клубов. Здесь тысячи пабов*, ресторанов и ресторанчиков, кафе и кафешек. На любой вкус, для любой национальности. Здесь миллионы разноязыких, разноглазых, с неодинаковым цветом кожи людей со всех пяти населённых континентов, разодетых в модные современные одежды и в экстравагантные национальные костюмы. Не удивлюсь, если где-то по берегу Темзы вразвалку пройдётся и представитель шестого, ледяного континента, в своём консервативно-традиционном чёрно-белом одеянии. Ночной центральный Лондон — это город-сказка. Всяк найдет себе забаву по вкусу.

Но есть и другой ночной Лондон. Окраинный. Бытовой.

Дом в Англии и дом в Восточной Европе — не одно и то же. Дома тут какие-то хлипкие. Вы слышите почти всё, что творится у соседа за стенкой — особенно ночью, когда город успокаивается. Стоит только немного повысить голос, скажем, во время любовной игры, и вас тотчас услышат за стенкой во всей красе — слева и справа, под вами и над вами. И это не удивительно. Внутренние перегородки сооружены из пластборта — это плиты из мела размером два на три метра и толщиною полтора сантиметра, обклеенные с обеих сторон толстой бумагой — примерно такой, в которую в советские времена заворачивали в магазинах селёдку или халву.

И люди ещё изумляются, когда в кинофильмах герой-жлобина, типа Шварценеггера, прошибает такую «толщу» с разбега. Ну и что тут удивительного? Даже я, чуть-чуть поднапрягшись, пробиваю кулаком оплот западного образа жизни. Девиз: «Моя хата — моя крепость!» — зиждется вовсе не на принципе крепостной стены, а на принципе: только дотронься до этой стены хотя бы одним пальчиком, и демократическое правосудие, — а оно действительно демократическое, — поранит тебе пальчик, а может, и вовсе оторвёт.

Лично я намаялся на первых порах из-за этих будто бы крепостных стен. Только ляжем с любимой спать, как на улице тотчас дико заорёт, чуть не лопаясь от натуги, какой-нибудь юный любовник-гигант, привлекающий неистовым воем свою хохотушечку-возлюбленную, как это делают некоторые обитатели джунглей. У меня тут же притупляется интерес к любовной игре. Но это ничего. Пережить можно.

Не знаю, правда, как на это реагирует моя любимая — не осмелился спросить. Вероятно, положительно — ведь она младше ровно вдвое: мне сорок четыре, ей — двадцать два. Она предпочитает нетрадиционный способ… или это теперь, наоборот, традиционный?.. Не знаю. От меня мало что зависит. Лежу. Молчу. Худо-бедно восстанавливаюсь. Успокаиваю себя тем, что всего лишь через год, да и во все последующие годы буду старше её уже не вдвое, а всего лишь на двадцать два года. Я снова готов. Вот-вот… И тут слышу отдалённый, едва различимый стук женских каблучков. Стук приближается. Становится всё звонче и звонче. Я вслушиваюсь. Мне до невозможности хочется представить, как выглядит эта женщина. Задаюсь вопросом: молодая ли? Молодая, — отвечаю себе, — походка быстрая, лёгкая, уверенная. Интересно, какой комплекции? Стройная, — отвечаю себе, — стук чёткий, частый. Интересно, какой национальности? Ответить трудно. И всё же определяю — европейка, причём западная. Идёт нормально, обыденно — просто идёт и ничего более. Стук всё приближается, усиливается и, к моему удовлетворению, начинает постепенно затихать, удаляться. Я опять начинаю входить в норму, и тут очередной стук каблучков. Всё то же самое, но эта, готов поклясться, восточная европейка. Частит, частит… Мы ведь, восточные, вечно спешим. Мысль, что это своя, мне необыкновенно приятна. Я начинаю представлять, как она одета, и захожу слишком далеко: я подсознательно вижу, какое на ней бельё, и даже пытаюсь зайти дальше… Мне становится почему-то стыдно. Но почему? Что тут, собственно, такого?.. Я мужчина! Почему я должен думать иначе? Почему?.. Ведь Всевышний создал их для нас из нашего же ребра! Значит, они свои. Можно о них так думать, и даже нужно. Ведь они для нас покупают эти дорогущие клочки шёлка, гипюра, атласа… Именно для того, чтобы мы это обязательно увидели. Я беру себя в руки, с трудом пересиливаю стыд, успокаиваюсь. Мне снова становится хорошо. Но она уже пронеслась мимо.

Следом прошла африканка. Я в этом уверен. Сильная, мощная. Они все прирождённые спортсменки, только потренируй чуть-чуть. Нет. Спортсменки не для меня. Грубоваты.

За ней азиатка. Походка кошачье-мягкая, неуверенная, как будто чего-то боится. Одета наверняка в бесформенные шуршащие шаровары. Нет, это тоже не для меня. О-о!.. Она вдобавок не одна! Да и как ей быть одной? Непозволительно.

Я жду свою. Но идут всё чужие. Англичанки, африканки, иногда азиатки в сопровождении азиатов. На мужские шаги, а их, к сожалению, большинство, я не реагирую. А кроме них идут всё чужие, чужие…

Я нетерпеливо жду свою. И вот она! Наконец! Милая, долгожданная. Длинноволосая, с ясными широкими глазами. Высокая, с аккуратненькой упругой грудью, приподнятой чуть-чуть вверх. Стройная, с длинными гладкими ногами, от которых во все стороны разлетаются невидимые искры-биоимпульсы, неминуемо попадающие прямо в сердце мужчин. И что-то ещё… потаённое, притягательное… И в белом белье. Да! В белом! Наши любят в белом. Прекрасное сочетание слов — белое бельё. Она частит, частит… приближается…

«Такая!.. Такая!.. И моя такая!..» — внутренне кричу я.

Разные

(то ли маленькая повесть, то ли очерк, то ли правдивая байка на основе реальных событий)

Мы, дюжина мужчин из восточноевропейских стран: россияне, литовцы, украинцы, русскоязычные парни из Латвии и Эстонии, и даже почти без акцента говорящий поляк — собрались на западе Лондона, где преобладают выходцы из бывших английских колоний: Индии, Пакистана, Шри-Ланки, Сомали и многих африканских и ближневосточных стран. В некоторых районах это преобладание всеобъемлющее. Если увидите европейца, не обольщайтесь — это вряд ли британец. Это, скорее всего, поляк или литовец либо украинец с купленным у литовца или поляка паспортом. Чувствуешь себя так, как будто попал на окраину индийского Бомбея* или пакистанского Карачи, а то и вовсе в пиратскую Сомали. Подавляющее большинство населения в этих районах расхаживают в своих национальных нарядах, в том числе на рабочих местах: водители автобусов и скорой помощи, парикмахеры и обслуживающий персонал в поликлиниках, продавцы в магазинах и аптеках, сотрудники метро и банковские служащие, даже полицейского можно встретить в британской форме, но в головном уборе с его далёкой исторической родины и с ещё какими-то мелкими национальными атрибутами. Сари* здесь и вовсе обычная одежда. На улицах всюду слышатся индийские и пакистанские мелодии: из частных магазинов и лавок, из окон домов и автомобилей, из многочисленных национальных ресторанов и кафе. Всюду писклявые звуки. Всюду запахи восточной кухни с явно выраженным запахом карри*. В некоторых местах готовят прямо на улице или в маленьких киосках и передвижных автоприцепах. Пройдёшь мимо, и специфический запах надолго въедается в волосы и одежду.

Собрались мы в группу в сауне спортивного центра по одному единственному принципу, все знали один язык — самый сочный и могучий в мире! Русский! И сразу пошли разговоры…

К этим разговорам нас подтолкнули наши азиатские друзья, ни черта не понимающие в хорошей российской традиции «поддать жарку». Вот не поверите: сядут прямо на пол и сидят по полчаса на кафельной плитке. И жуют прямо в сауне помидоры, сливы, бананы, а то и вовсе бутерброды и ведут неспешные разговоры ни о чём — в основном про цены на продукты и вещи первой необходимости, как будто они находятся на знаменитом багдадском базаре… А мы-то не такие. Мы-то любим поговорить о чём-нибудь романтичном: про охоту и рыбалку, про спортивные результаты, про красивые автомобили, а ещё лучше про красивых женщин! И конечно любим брызнуть водички с каплями эвкалипта, пихты и мяты на раскалённые камни и нагнать до жути парку да помахать веничком из берёзовых или дубовых веточек. Наши друзья тотчас вылетают из парилки, обгоняя друг друга, и бегут жаловаться менеджеру спортивного центра, как первоклассники в школе. И сколько им ни объясняй, что стукачить нехорошо — не понимают. Ну что тут поделаешь, принято у них так… Тогда заходим с другого конца. Объясняем: «Ребята, не заходите, пожалуйста, вместе с нами в парилку, раз не выдерживаете такой температуры. Потерпите несколько минут в комнате отдыха. Мы поддадим парку и убежим в бассейн с холодной водой. А вы уж тогда развлекайтесь сидя на полу да на нижней полке. Ешьте томаты, сплетничайте про соседей…»

— Да что там баня! — воскликнул однажды литовец. — Они-то и в рыбалке ничего не смыслят. Мы с другом частенько ловим окуньков и плотвичек в каналах Темзы. Так прохожие нам просто покою не дают. Таращат в страшном удивлении глаза: «О мой Бог! Вы это будете есть? Да вы что! В магазине сейчас продают лосося со скидкой!» Приходится лукавить. Говорим, что это для кошечек. Кошечкам, конечно, тоже перепадает. Но большая часть идёт на уху и на сковородку. Хорошенько прожаришь, до хрумкости — это же объедение! Натуральный продукт! Им-то и невдомёк, что этого лосося выращивают на ферме, где он гадит под себя в застоявшейся воде и там же барахтается и заглатывает всю эту дрянь и пропитывается ею.

— А кормят этих лососей чем! — поддержал земляка другой литовец. — Да чёрт его знает чем! Всякими модифицированными биодобавками, чтобы они разбухали и скорее оказывались на прилавке. Это же не рыба. Отрава!

— Не может быть, — засомневался поляк.

— Ещё как может. Я был на рыбной ферме. Видел, как там выращивают лососей. Оттого их и продают постоянно со скидкой, лишь бы побыстрее избавиться. В природных условиях надо ловить.

— Точно, — согласился поляк. — В натуральных водоёмах надо ловить. Там огромные зеркальные карпы водятся.

— Это можно, да только большинство водоёмов являются королевскими владениями. И ловят там этих натуральных и зеркальных понарошку. Целуют в мордашку, делают фотографии, рассылают друзьям и выпускают обратно в пруд. А потом едут в супермаркет покупать всё тех же подозрительных, на скорую руку выращенных лососей.

И пошло, и поехало…

— А грибы! — возмутился эмоциональный парнишка из латышского русскоязычного Даугавпилса. — Они же и про грибы ничего не знают! Шампиньоны, напичканные нитратами, жуют, и только!

— Странное это дело, — согласился с ним другой русский парень из не менее русскоязычной эстонской Нарвы. — В парках и лесах, на окраинах Лондона, полно всяких грибов. Но для них любимые нами боровички, маслятки, подберёзовики с подосиновиками кажутся совершенно ядовитыми. Не говоря уже о груздях и опятах. Я в прошлые выходные осторожненько насобирал в загородном парке большой целлофановый пакет…

— Кто же в целлофановые мешки собирает грибы! — возмутился сибиряк. — Они всё качество потеряют! В корзиночку надо, аккуратненько, или на худой конец в эмалированное ведёрко.

— Я и собирал в ведёрко. Но его поставил в мешок.

— Зачем? Это же неудобно! — продолжал возмущаться сибиряк.

— Затем, чтобы местные не видели. Они толпами выгуливают собак по лесным тропинкам.

— И что тут такого? — всё ещё ничего не понимал сибиряк, совсем недавно обосновавшийся на Британских островах.

— Да ты бы видел, как они на это реагируют. Только я высыпал полное ведро грибов на траву, решив их пересортировать, как из-за куста вынырнула бальзаковского возраста леди в сопровождении собачки. Собачка тотчас кинулась к грибам и стала обнюхивать. Их запахи ей явно понравились. Но её хозяйка была в ужасе.

«O my God*! — воскликнула англичанка. — Вы это будете есть! Вы же отравитесь! Вы что, не знаете, что в супермаркетах продают беленькие, натуральные шампиньоны?»

«Ага, натуральные, — подумал я с ехидцей. — Такие же натуральные, как и лососи».

«Бросьте их! Бросьте! — завопила англичанка. — Это опасно для жизни!»

— Don't worry! Don't worry*! — завопил я в ответ. — Это для белочек*, которые живут у меня в гардене*.

«My God! My God!» — продолжала стенать англичанка и выхватила из сумочки телефон.

Я быстренько собрал грибы, засунул ведёрко обратно в целлофановый пакет и бросился наутёк. Но пока собирал, успел услышать, как она в страшном волнении за мою жизнь звонит в полицию и просит спасти человека, который непременно отравится грибами.

— Я тоже с подобным сталкивался, — подтвердил украинец. — Для них шампиньоны, выращенные в теплице, единственно съедобные грибы. А огурцы какие они едят?.. Эти огурцы больше похожи на кабачки, а то и вовсе на гарбузы*. Только такая полудеревянная еда, завёрнутая в целлофан, для них fresh food*. А те, что выращиваем мы и солим на зиму или закрываем в банки, они на полном серьёзе считают кормом для домашних птиц и скота и шарахаются от них.

— А вы понаблюдайте, как они водят автомобиль, — спокойно сказал выдержанный рижанин, — и вам сразу станет всё понятно про них. Повороты почти никогда не включают, когда меняют полосу. Габариты своей машины не чувствуют, дистанцию и разметку на дороге тоже. Я ни в одной другой стране не видел столько поцарапанных автомобилей и помятых багажников. Они же ездят по принципу своих бывших стран. У кого дороже и больше машина, тот и прав. Местные, правда, не лучше. Как черепахи медлительные. Займёт крайнюю полосу и пилит, как на ишаке. Ни сам не едет, ни другим не даёт. А паркуются как… Лишь бы его машине места хватило.

— Это точно. Себя родного они любят больше всего. Их дежурная фраза «Хау а ю, май фрэнд?»* и дежурная, слащавая улыбка, принудительно заученные ещё в школьные годы, совершенно ничего не значат. Только для отвода глаз, — заговорил всё время помалкивавший крымчанин из Алушты с обострённым чувством дружбы — дружбы настоящей, в нашем понятии. За друга — в огонь и в воду.

И опять все оживились. А минутой ранее, казалось, запал иссяк.

— Да они в само слово дружба вкладывают совсем другое понятие, чем мы. У них друг не тот, кто за тебя горой встанет, а тот, кто улыбнулся пару раз.

— Любого именуют френдом: сотрудника по работе, с которым перебросился всего-то парой фраз, малознакомого соседа, с которым обменялся улыбками всего-то пару раз, а то и вовсе случайного знакомого, с которым однажды посмотрел футбол в пабе* в одной компании.

— Вот меня, к примеру, нередко спрашивают в России: «А правда, что брат может потребовать с брата деньги, если приедет к нему и привезёт пару бутылок пива?» — «Может, — отвечаю, — и брат с брата, и отец с сына, и сын с отца…» Хоть сто раз расскажи нашим про это самым убедительным образом, всё равно будут таращить на тебя глаза в удивлении и недоверии. Дескать: «Да разве может быть такое?..»

— А я привожу в пример, как один мой товарищ по работе весь день докучал молодому англичанину, у которого был день рождения, одним и тем же вопросом: «Что тебе подарит бабушка?»

«Ничего не подарит, — спокойно ответил паренёк, нисколько не смущаясь. — Она мне никогда ничего не дарит».

«А другая бабушка?»

«И другая ничего».

«Да как же это? Не может быть!» — восклицал каждые полчаса мой товарищ — настолько эта ситуация казалась для него неправдоподобной. Ведь для нас это просто немыслимая ситуация. Кто угодно может оставить тебя в день рождения без подарка, только не бабушка!

— У них во время свидания девушка платит наравне с парнем: и в кино, и в кафе.

— Да что там в кафе! Даже когда ведёт её на ночь в отель!.. Даже за это она платит половину суммы!

— Поэтому они и кормят их жидкими супами из пакетиков, больше похожими на помои, да безвкусными полуфабрикатами!

— Стоп, стоп, — остановил чересчур субъективную критику рассудительный крымчанин. — А сами-то мы какие?

Действительно. Сами-то мы какие?

Мы, вероятно, дикари, с точки зрения местного обывателя. Обжигаем в бане своё тело паром, хлёсткими ударами веника и ледяной водой. Сами ловим рыбу. Сами собираем грибы. Сами ремонтируем свои автомобили и свои жилые помещения. В отношениях с женщинами и вовсе сумасшедшие: платим за них в ресторане, отвозим домой на такси за свой счёт, покупаем им по любому поводу подарки… Наши подруги тоже какие-то ненормальные: в любой клочок свободной земли, пусть и на съёмной квартире, стараются воткнуть лучок и чесночок, укропчик и петрушечку… по собственной инициативе часами стоят на кухне и варят разнообразные супы и борщи, изобретают какие-то хитрые салаты, пекут всевозможные пирожки и тортики и даже самостоятельно перемалывают мясо на фарш. А уже из фарша чего только не придумают!..

Мы и правда разные. Западные и восточные. Без сомнения, разные. У них свои заморочки, у нас — свои. Мы про свои заморочки, разумеется, хорошо знаем, но критиковать себя шибко не станем. Как принято говорить: «Своя рубашка ближе к телу».