1993

Сергей Шаргунов, 2013

Сергей Шаргунов (р. 1980) – прозаик, главный редактор журнала “Юность”, ведущий телепрограммы “Открытая книга”. Автор биографии В.П.Катаева в серии ЖЗЛ (премия «Большая книга»), романов “Ура!” и “Книга без фотографии” (шорт-лист премии “Национальный бестселлер”), сборника рассказов “Свои”. Роман “1993” – семейная хроника, переплетенная с историческим расследованием. 1993-й – гражданская война в центре Москвы. Время больших надежд и больших потрясений. Он и она по разные стороны баррикад. История одной семьи вдруг оказывается историей всей страны…

Глава 3

Вышли в вечерний город. Водитель Валерка упился до отключки. Связываться с ним не любили. Не в том дело, что пьяный за рулем — добыча для ментов (кому надо тормозить их машину). Просто идти близко, да и чудил по пьяни Валера. Однажды, вильнув, заехал на тротуар и врезался в подножие памятника Долгорукому. “Чо творишь?” — орал Виктор, выскочив из грузовика. “Хотел познакомиться! — объяснял Белорус счастливо. — С князем!” Такое панибратство возмутило больше всего. А если бы они взорвались? Сколько раз Виктор ловил себя на этой мысли. Взорвешься, и не успеешь заметить. Кузов машины всегда был забит множеством баллонов. Белые баллоны — с ацетиленом. Синие — с кислородом. Частенько баллонов было столько, что вылезать приходилось через боковое окно. А впереди за рулем лихачил Валерка.

…Виктор с Кувалдой затопали вниз по Тверской.

— Руки распускаешь, — сказал Кувалда.

— А? — рассеянно отозвался Виктор.

— Ты меня это… за плечо больше не бери… Если бы не твоя, я б тебя мигом успокоил… Не веришь? Хочешь, успокою?

— Да кончай ты. Извини, Кувалда. Я же не притворялся.

Кувалда был хоть и груб, но добродушен и кличку свою принимал как должное.

В сумраке всё словно разбухло и подернулось нежным жирком. Горели гирлянды, вывески, рекламные щиты, стеклянные витрины зарешеченных киосков. Поблескивал и хрустел мусор под ногами. Возле киосков разливали водку и жевали, о чем-то спорили, хохотали. Некоторые сидели на деревянных ящиках.

Людей на улице было много. В основном молодых. Виктору казалось, что прохожие хрустели мусором со значением. В каждом хрусте, стуке, хлопке слышался восклицательный знак.

Навстречу шатнуло компанию в кожаных пиджаках, человек семь.

— Атас! — закричал один, и в бликах огня вынырнула смуглая мордашка, рот до ушей. — Москва сосет! Казань решает!

Другой засвистел от души.

— Зеленые! — заорал третий. — Зеленые человечки! — Видимо, его впечатлили куртки рабочих.

— Я тебе покажу человечка, — заворчал Кувалда, но компания уже пронеслась — мгновенная и громкая, как будто в мусоропровод высыпали ведро.

У метро “Пушкинская” на ступеньках перехода возле кафельных стен стояли девицы. Две по левой стороне, одна по правой. Курили и ворчливо трепались.

— Наташи! — позвал Кувалда.

Девицы ни на кого не обращали внимания, как будто специально для этого здесь и встали — показать, что им ни до кого нет дела. У девицы с распущенными черными волосами верх прикрывала черная тряпица, но золотилась, как фольга, короткая юбка. Блондинка была целиком в черном, зато с жирными красными губами и нарумяненными щеками. У третьей, тоже в черном, курчавились рыжие волосы и блестела алая кожаная сумочка. Смешанный запах сигаретного дыма и резких духов поднимался вверх и зависал в воздухе.

Кувалда качнулся и едва не полетел вниз по ступеням. Виктор удержал его за локоть.

— Я тебя не агитирую, — заговорил он с досадой. — Но, послушай, разве тебе всё равно, как ты живешь?

— Ты про что?

— Это от власти зависит, как человек живет.

— Опять про свое!

— А политика — это что? Это жизнь! Твоя и моя! Это их, если хочешь, жизни! — он кивком головы показал на проституток.

— Ау, родная! А я Дед Мороз! — вдруг крикнул Кувалда и в легком плясе прошел между девицами. Те, на секунду замолчав, продолжали свой треп.

Виктор шел за Кувалдой следом, жмурясь, как пленный. Он брел сквозь бряцание гитары, крики зазывалы-лотерейщика, гомон идущих с работы. Зеленая великолепная спина Кувалды плыла впереди, и ничто не могло ее заслонить. Миновав переход, вышли на бульвар и возле метро “Чеховская” свернули в арку. Кувалда остановился — в стене серебрилась дверь — дернул ручку, вошли. Спустились по каменным ступеням на бетонный пол, мокрый.

Виктор зажег фонарь. Так положено: освещает путь тот, кто сзади. Он старался попасть лучом через плечо Кувалды, хотя сомневался, что сильно этим помогает.

Тесный коридор постепенно ширился.

Обычно идущий впереди держал горизонтально лом. Успеет его подставить, если полетит в колодец. Но Кувалда знал дорогу наизусть и просто предупреждал зычно:

— Колодец!

Открытые колодцы — кабельно-вентиляционные шахты — были глубоки. Наверняка в них падали и бросались. Иногда Виктор думал о том, что они хранят на дне черепа и кости. По бокам из железных сеток светили крупные тускло-белые лампы, но ламп попадалось мало, большая часть была разбита или перегорела, в осколках плафонов зеленела застоявшаяся вода. Несколько раз встретились обычные лампочки, голые, на проводах. По стенам извивались толстые и тонкие трубы и тянулись провода, толстые и тонкие. Некоторые провода торчали опасно, голые и острые.

Пошли рядом.

— Не пойму, — сказал Кувалда, — как здесь живут?

— Куда денешься.

— Уж лучше не жить, чем так париться.

— Человеку жить охота.

— Здесь раньше армяне жили, — сказал Кувалда. — Знаешь, нет?

— Ну, — согласился Виктор. — Слышал.

— С детьми, с чемоданами! Я вот думаю: чего их свои не забрали? Армяне ж сильный народ! Наверно, забрали потом. Забрали, а? Они мало здесь жили. Полгода.

Виктор глянул налево.

Он любил эту таинственную дверь.

Большущая, черная, намертво заваренная и никому не доступная, она, видимо, по причине своей недоступности была исписана матом и лозунгами. “Боря, мы не рабы!” — тянулась свежая, красными буквами надпись; под ней розовой тенью корчилась другая, засохшая и устаревшая, двухгодичной давности, которая уже не читалась, но он ее помнил: “Пусть живет КПСС на Чернобыльской АЭС!” Он полагал, что это дверь в особый, ведущий к Кремлю тоннель, проложенный в былое время.

Они вошли в зал, где за пеленой табачного дыма мелькали силуэты, кто-то чавкал, говорили несколько голосов. Кисло и пряно смердело, и рвался лающий кашель такой гулкой силы, что перекрывал другие звуки.

— Кто идет? — вырос наперерез подросток, но, увидев зеленые куртки, исчез в дыму.

Кашель оборвался.

— Не бойтесь, не съедим! — прозвучал скрипучий сказочный голос, раздался общий смех, и Кувалда ускорил шаг.

Виктор нервничал. Пытаясь разминуться с каким-то бородачом, чей костыль торчал, как штык, он взял левее, и тогда по щеке его погладила мокрая простыня.

Он рванул бельевую веревку, кинулся вперед и налетел на крепкую спину Кувалды. Тот свернул в коридор, не сбавляя хода, и Виктор подумал, что сам искал бы трубу гораздо дольше.

Кувалда замер, точно бы принюхиваясь:

— Близко…

Под сапогами захлюпало. Клубился, редея, пар, мутно горела, треща, запотевшая лампа, воды было по щиколотку, но оба шагнули в нее спокойно, понимая, что это уже не кипяток.

Кувалда громко выругался и быстро подошел к трубе, покрытой слоем лоснящейся ржавчины.

Дырка в трубе, вывороченная наружу, была как кричащий прожорливый роток с острыми клычками. Кувалда сунул палец и принялся внимательно — удрученно, но и словно насмешливо — ощупывать острые края.

Наверное, он так бы и водил пальцем, если бы Виктор не окликнул:

— Ну, ты долго там?

Кувалда пошарил в кармане. Извлек чоп. Чопом называлась щепка.

— Сосна? — спросил Виктор.

Кувалда, не отвечая, мягко и уверенно вкручивал. Из другого кармана достал молоток.

— Посвети.

Виктор поднес фонарь ближе. Несколько ударов, и щепка скрылась в дыре.

Это была простейшая операция. Если разрыв трубы больше, приходилось туго. Спускались в подземелье по пять человек. Тащили сварочный аппарат. Весом — двести сорок кило. Его нужно подключить к электричеству — тянули сварочный кабель. Находили в подземных закоулках электрощит. Или же катили два баллона на тележке. Белый баллон — сто двадцать кило, синий баллон — восемьдесят. Подключали горелку — и либо режь резаком, либо сваркой сваривай.

— А это мы под банком? — задумчиво спросил Виктор.

— Ну.

— Банк… — Виктор хрустнул словом, как леденцом.

— Грабануть надо, — полувопросительно сказал Кувалда.

— Да ты наш человек!

— Ваш, ваш…

— Сидят там, наши денежки мусолят. А мы им под землей трубы чиним. Каждый день на подвиги идем. В говне по горло. Помнишь, Хромов как отличился. Вот кто герой Советского Союза!

— Нет уже того Союза…

— Еще вернем!

— Опять ты за старое.

— Старое — вот… Вот — старое! — Виктор показал на трубу. Она тянулась вдоль стены, ржавая, толстая и умиротворенная, с первого взгляда и не поймешь, что заделана щепкой. — Знаешь, Ленин говорил: всё сгнило, толкни и развалится. Не веришь? Дай молоток! Дай!

— Не дам!

— Я разок вдарю, и труба упадет… Не веришь?

— Верю.

— Дай!

— Дурак, что ли? На хрена мы сюда ходили? Твоей же Лене вызов снова принимать.

— А мы больше не примем. Дай!

— Слушай, кто из нас бухал? Оставайся здесь тогда. Кулаками ломай. Геро-ой… — Кувалда решительно пошел в коридор. — Лучше с Хромова пример бери.

Со слесарем Игорем Хромовым на прошлой неделе была особенная история. Затопило ЦТП — центральный тепловой пункт, для него родной, как пять своих пальцев. Вода хлещет — горячая и холодная, жесткая, для промывки бойлерных труб. Откачали перегретый пар — не дай бог вдохнуть: и ноздри, и легкие склеятся. Потом дождались, когда горячая разбавится холодной, горячую смогли перекрыть, а холодную нет. Хромов разделся до трусов. Вошел с улицы по ступенькам. Поплыл. В темноте. Сто метров плыл. Нырнул. Знал, где нырять. Два метра в глубину. Под водой повернул задвижку, остановил воду. Вынырнул, поплыл обратно. Всё в темноте. Потом уж подключили насос — стали воду откачивать. А Хромов обтерся курткой, оделся. И сиял, как именинник. Над ним шутили, он еще больше сиял. Валерка нос двумя пальцами зажал: “Ой, мышами воняет!”, а Хромов — сияет, как будто оглох.

Шли обратно. Впереди опять послышался кашель. Виктор говорил громко, так, чтобы вместе со светом фонаря слова перелетали через плечо Кувалды, вставали на пути, заставляли задуматься:

— Сейчас другие времена. Я бы не поплыл! Не! Я тебе больше скажу: раньше я не мусорил. Если кто бумажку кидал, мог ему замечание сделать. Теперь мусорю! Бумаги кидаю, бутылки. Пускай. И хоть бы все трубы погибли. У меня мысль такая бывает: взять лом или молоток и по подземелью ходить. И трубы курочить. Зимой желательно. А? Вот когда без воды и тепла народ окажется — может, призадумается о жизни. Опомнятся, но поздно будет. Их будить нужно. Как в колокол — бам, бам, бабах. Одну трубу, другую… Все эти старые трубы наши разбить к чертям. Демократы-то новых не поставят. Я бы так и делал, но сам знаешь: прорвет трубу, и сварюсь заживо. Игра, как говорится, не стоит свеч. Да и жалко людей. Жалко людей, — повторил Виктор. — Ничего с собой не поделаю. Сегодня люди в троллейбусах сгорели. Жалко. Как родственники прямо. А нас-то не жалеют. Кто в Кремле засел, ты знаешь, я уже говорил…

Кувалда шел по коридору, не оборачиваясь.

Под ногой что-то упруго подпрыгнуло и отскочило мячиком.

— Крыса! — крикнул Виктор хрипло.

Кувалда притормозил и бросил через плечо:

— Не митингуй.

Вышли в зал. Толстяк непонятного возраста сидел на корточках у стены. Круглое лицо, длинные черные волосы, слежавшиеся.

— Работали? — спросил подозрительно, с очевидным усилием сдержал кашель и наморщил лоб, образовав глубокую борозду.

— Ты чего кашляешь? — спросил Виктор.

— Идем, — сказал Кувалда.

— Эмфизема, — сообщил толстяк название диковинного цветка, живущего в легких.

— А остальные где? Вас же вроде больше было.

— Ночью жизнь только начинается! — сказал толстяк наставительно. — Ночью — все дела…

Он кашлял с наслаждением, увлеченно, как будто расчесывал какие-то внутренние коросты. Поднялся было, но новый виток кашля искривил его лицо, поехавшее вбок, он сгорбился, обвис, протянул ладонь и выдавил:

— Помоги!

— У меня с собой денег нет, — сказал Виктор неуклюжую фразу и бросился догонять товарища.

— Хорошо сходили, — заметил Кувалда, когда они по ступенькам поднялись в город.

— Хорошо? — спросил Виктор, выходя следом.

— Без висяков.

— А… Правда.

Бывало, рабочие натыкались на висяков. Почему-то под землей люди вешались. Бродяги или забулдыги, а может, и порядочные граждане. Зайдет такой в тепло, спасаясь от доконавшей жизни, разопьет бутылку, потом и петлю смастерит: из брюк или лучше из ремня. Удобно — всюду трубы. Зацепился, и труба.

Наверное, подполье давило на психику. Видно, выпив и разомлев, человек уже смирялся с судьбой и думал: когда еще я буду так готов, чтобы оказаться под землей? Лучше, чем на проклятой поверхности. Помру, перенесут в могилу, считай, вернут под землю. Так Виктор расшифровывал мысли решивших себя повесить. Рабочие не сообщали о них в милицию: всё равно менты раз в сутки шныряют здесь и собирают урожай.

Некоторые вешались очень неудобно — в середине прохода. Движется ремонтный отряд — несет тяжесть, задыхается, а этот, словно в издевку, висит себе, отмучился, и ведь нагло так висит, не разминуться. Приходится гуськом, ближе к стене, чтоб только труп обогнуть. Однажды баллоны на тележке катили, Мальцев задел мертвую ногу — Зякину ботинком врезало по кумполу. Ботинок от удара соскочил. Шваркнулся на пол гулко. Прошли, встали — и обернулись все вместе: раскачивалось тело с одним ботинком…

Виктор и Кувалда вышли из арки, спустились в подземный переход. Людей стало меньше. Лотерейщик исчез. Только гитара всё бренчала, и паренек в косухе и с белой челкой затянул какую-то песню, которую они не знали.

На улице у фонаря стояла одна из трех проституток. Курчаво-рыжая, она курила, подогнув ножку и упершись каблуком в фонарный столб. Кувалда окинул ее жадным взглядом.

— Может, в “Макдоналдс”? — показал на темневшую толпу.

— Ага, час стоять… — Виктор хмыкнул. — Смотри, смотри! — Он махнул рукой в небо, как будто увидел чудо, которое вот-вот пройдет.

— Где? Чего?

В небе низко висела белая луна.