И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

Сергей Шестак

Герои новой книги Сергея Шестака – люди труда, рядовые советские граждане, солдаты срочной службы. В повестях «И все дела», «Неновая история» живо и увлекательно, то с юмором, то с нотой грусти, рассказывается о буднях коллектива телевизионного завода в сложный период перестройки. Звучат важные и сегодня мотивы наставничества, профессиональной подготовки молодых рабочих. Солдатская служба в Советской Армии предстает перед читателем в цикле рассказов «По казённой надобности».

НЕСЧАСТЛИВАЯ РАБОТА

Виктор Зуев сообщил мне, что Костерина посадили в тюрьму. Меня ошарашила эта новость. Я недоумённо посмотрел на него.

— Серьёзно тебе говорю. Я в Оренбург летал за его «дипломатом». В магазине он украл десять японских кассет. В субботу на складе никто не работал. Его закрыли на складе одного. Он и спёр. Причём, просили по-хорошему. Отдай. Он начал отпираться. Говорит, не брал. Вызвали милиционера. Поймали с поличным. Статья от двух до пяти лет. Глупый, да? Вернул бы эти кассеты. Просили же. Отдай! Не отдал. И дождался на свою голову. А эта женщина смотрит, в пачке не хватает пяти кассет. Подумала, в магазин забрали. Закрыла Костерина на складе. А когда вернулась, — ещё пяти кассет нет. Кто же взял, если не он?

Иван Костерин мог украсть. Мы как-то были с ним в командировке. Он дал мне понять, что хотел украсть фломастеры. На складе магазина, в котором мы работали, чего только не было. И товар лежал от нас на расстоянии вытянутой руки. Он не украл, постеснявшись меня. «И почему я фломастеры не взял? — сказал он, словно бы проверял меня на совместимость. — И удобно лежали. Зря не взял». Я не сказал своё мнение. Но оно было, разумеется, отрицательным. Обыденное условие нашей работы — заваленные «плохо лежащим» товаром склады магазинов. Но мне даже в голову не приходила мысль что-нибудь украсть!

В автобусе он опустил в кассу одну копейку и открутил два билета на нас двоих. Проезд стоил пять копеек. А потом взял сдачу, объявив, что он опустил двадцать копеек одной монеткой. Пассажиры, оплачивая проезд, давали деньги ему. Я стал его должником: он оплатил мне проезд. В следующий раз он предложил мне оплатить проезд аналогичным образом. Я демонстративно оплатил, как положено. Ему не понравился мой поступок. Он во мне разочаровался.

Больше мы с ним в командировки не ездили. Эта командировка с ним была первая и последняя.

Костерин был человеком неординарным.

Помню, на железнодорожном вокзале я стоял в кассу за билетами. А он решил узнать, где находится камера хранения. Наш поезд был через шесть часов.

— Прикинь, Алексей, мне сейчас уборщиком предложили поработать, — весело сообщил он, когда вернулся. — Смотрю, мужик в форме железнодорожника. Я спросил его про камеру хранения. А он спросил, зачем я приехал? Я ответил, что хотел поступить в институт. Не сдал экзамен. А он мне: «На следующий год. Оставайся! — Костерин вытаращил глаза, изобразив своего собеседника, и продолжил с жарким напором: — Мы тебя уборщиком устроим. Общагу дадим!»

После службы в армии он решил уехать на Север.

— В Тикси строили крупный порт, — рассказывал он. — Ну, я и написал туда. Мне сделали вызов. Знаешь, я совсем тогда не знал, какая разница между пропуском и вызовом. Когда я прилетел в Якутск, на Тикси мне билет не продали. Говорят, давай пропуск. Какой ещё пропуск? Но я всё равно улетел. Мы приземлились. В самолёт зашли погранцы. Меня за хибон. Трое суток держали. А потом я полетел домой. Так окончился мой Север.

Служба в армии у Костерина была ненормальной: он каждый день рисковал своей жизнью, как на войне. Он рассказал о службе в армии после того, как в программе «Время» сообщили об очередной успешной военной операции наших доблестных войск в Афганистане.

— Героика, — уничижительно сказал он. — А прикинь-ка, у нас случай был. Узкий коридор, как эта дверь, заполнен хлором, — он указал на дверь нашего гостиничного номера. — А ты знаешь, что такое хлор? В нём даже муха дохнет! Такое белое облачко. Соединится с водой, — кислота капает. Накроет дерево, — все листья пожелтеют. Короче, надо спуститься в коридор. И закрыть задвижку. Десять человек в моём подчинении. Кого послать? Ведь не прикажешь. Решил пойти сам.

— Без противогаза? — глупо предположил я, подумав, что в противогазе любой из них смог бы легко закрыть задвижку.

— В противогазе! Но всё равно неприятно. А вдруг что-нибудь? Тут подходит ко мне один парень и говорит: «Давай я. Девчонка всё равно меня не дождалась. Вырос в детдоме. Давай».

— Слушай, где ты работал? — перебил я, решив, что он говорил о какой-то своей прежней работе.

— На химзаводе, — в армии, когда служил в Зиминском исправительном полку.

— А почему в исправительном?

— Хотели сначала в дисбат отправить. На трибунале, когда дали последнее слово, я сказал, что хочу остаться солдатом. Спасибо адвокату. Надоумил. Меня и определили в этот полк.

— Ничего себе, надоумил.

— Ты хочешь сказать, что в дисбате или на зоне лучше?

— А за что в дисбат?

— Молодому голову проломил.

— Ну и как, слазил парень?

— Мы вместе спустились в тот коридор. А прикинь, ещё один случай. Труба дала трещину, — и хлещет азотная кислота. Из коридора не выскочишь. Ждать нельзя. Затопит. А по колено в кислоте не походишь. Ну, вот как бы ты поступил?

— Не знаю.

— Один парень предложил своей спиной щель закрыть. Прикидываешь? Когда он закрыл, мы все проскочили, затем его под руки и бегом в душ.

— И что с ним стало?

— Он только ожоги получил. Главное, сразу под душ. А вот ещё: меняли заглушку с фосгеном. А фосген этот — хуже нет. У нас даже противогазы специальные были, — чёрные. И что ты думаешь, один парень зацепился трубкой, — дыхнул газу. Мы его сразу наверх, вызвали доктора. А доктор — молодая баба лет пятнадцати. Ну, не пятнадцати, — двадцати. А парнишка хрипит. Весь дыхательный путь обожжён. Говорю, сделай ему хоть укол! Она сделала. А у него рука уже холодеет. Я его руку держал. Парень, конечно, сам виноват. Я, кстати, тоже чуть не погиб. Хлора дыхнул. Смотрю, вроде, белое облачко. Ну, не знал сначала-то. А как дыхнул, сразу закашлял. До крови. И не могу остановиться. Хорошо ребята меня вытащили. Сразу спирта стакан. Я его, как воду выпил. Помогает, когда хлора дыхнёшь. Там во всех аптечках стоит чистый медицинский спирт. А умер бы, никого не наказали бы: сказали бы, что был пьяный… Сидишь в комнате и смотришь, какая лампочка загорелась. Если жёлтая, значит, хлор. Если красная. Ну, если красная, значит, ртуть закипела или ещё что-нибудь. Командир полка собрал в моём отделении всё отребье, — и тех, кто спорил с командирами, и тех, кто любил выпить. И все мы перемешались. С кем поведёшься, того и наберёшься. И стали мы все водку пить и спорить с командирами. А ты говоришь, Афганистан, — он вдруг опять сказал уничижительно, упрекнув меня, как будто я был сторонником мнения, что только в Афганистане есть место для подвига.

Кстати сказать, о войне в Афганистане говорили постоянно. По телевизору сообщали только о победах наших войск. Источником информации о локальных боевых неудачах, неустроенности быта были устные рассказы редких очевидцев.

У нас в отделе один регулировщик, служивший в Афганистане, впервые сообщил мне неприятную правду об уязвимости танков. «Танк, танк, — пренебрежительно сказал он. — Выстрелил с гранатомёта, — и нету танка». Мой одноклассник служил в Афганистане в подразделении, которое ремонтировало повреждённую после боёв технику. Я воспринял равнодушно его скупой информативный рассказ о погибшем товарище. А его глаза вдруг увлажнились.

Однажды я познакомился с прапорщиком, находившимся в отпуске после ранения в Афганистане. Он ходил с тростью. Мы летели с ним из Горького в Саратов. Их разведроту отправили на поиски неразорвавшейся вакуумной бомбы, в то время нового секретного оружия. Один самолёт кидал бомбы, другой — фиксировал взрывы. Душманы опередили их. Привезли бомбу в аул. А она вдруг взорвалась. Наши солдаты пришли в аул, собрали оружие. Их чуть не погубил свой самолёт, когда они остались без рации. Радист повесил тяжёлую рацию на осла. А сам шёл рядом. Вдруг началось большая стрельба. Испуганный осёл убежал вместе с рацией. Они не смогли догнать его. А потом вдруг прилетел штурмовик. Связаться с командованием и лётчиком они не могли. Самолёт зашёл на боевой курс. Они удачно выбежали из сектора обстрела. Лётчик опять атаковал. Они опять уклонились. Лётчик больше не стрелял по ним, догадавшись, что атаковал своих: они не стреляли по нему и подозрительно грамотно выбегали из сектора обстрела. Прапорщик потерял кроссовку, увязшую в грязи сельскохозяйственного поля, по которому они бегали. Ему не дал забрать её командир роты, ударив его прикладом автомата по спине. Если он замешкается, — погибнет. Они воевали в кроссовках. В неудобной армейской обуви воевать было невозможно. Кроссовки покупали в Ташкенте. Однажды в Ташкенте они познакомились с женщинами. Он сказал женщине, указав на своего товарища, который шёл впереди с её подругой: «Спорим, он сейчас упадёт?» Он выстрелил вверх из пистолета. И военнослужащий рефлекторно упал, как подкошенный! Война приучила их сначала упасть, а потом выяснять причину выстрела. Следующий выстрел мог быть по нему.

Костерина не посадили в тюрьму. Нам сообщил об этом Михаил Добрый, вернувшийся из командировки в Оренбург. Они случайно встретились на аэровокзале. Настоящая фамилия Михаила — Старцев. Однажды разговор почему-то зашёл о рае и аде. Михаил уверенно сказал, что он в ад не попадёт. «А почему ты в ад не попадёшь?» — насмешливо спросил кто-то. Тот ответил с мягкой обезоруживающей улыбкой: «Я — добрый». С тех пор его стали называть Добрым.

Костерин появился в отделе дня через три после сообщения Михаила. Регулировщики с радостным любопытством здоровались с ним. В общей сложности его не было в отделе четыре месяца.

— Мне эти кассеты грузчик продал, — объяснял он. — А потом ещё пять штук дал. А тут эта баба пришла с милиционером. Говорит, кассеты пропали. У них, кстати, там много чего не хватает. Решили найти крайнего. Я сначала не понял. А потом говорю, в моей сумке лежат. Три месяца отсидел — ни за что. А на суде всё-таки пришлось сказать, что это я украл. А так бы ещё затянулось.

— И суд был?

— Был. Два года условно и двадцать процентов выплаты из зарплаты. Милиционер говорит, подпишись ещё на один магазин. Тебе всё равно сидеть. Подпишись, чего тебе стоит. Точно сел бы годика на три. А тут этот Добрый увидел меня в аэропорту и как заорёт на весь зал: «Здорово, Иван, а мы уже думали, что тебя посадили!» Я в буфете в очереди стоял. Народ кругом — посмотрели на меня. Даже продавщица высунулась: кого это там чуть не посадили? А я в лёгкой курточке. На улице — мороз. Зима. Четыре месяца, как из дома уехал.

Костерин стал не выездным. Руководитель нашего подразделения Захаров опасался отправить его в командировку: вдруг он опять обворует магазин? Он ремонтировал гарантийные телевизоры на дому у заказчиков, развозил телевизоры заказчикам, которые отремонтировали в мастерской отдела. Кроме предторгового ремонта, наш отдел занимался ещё и гарантийным обслуживанием.

— На этой работе мне точно не везёт, — однажды он сказал мне. — Вчера с Зуевым развозили телевизоры. Одной бабе затащили в квартиру на пятый этаж. Говорим, включать не будем: с мороза, надо выждать часа два. Распишитесь за доставку. Расписаться она, конечно, отказалась. Говорит, вы все новы детали из телевизора вытащили, поэтому и не хотите включать. А как она нас материла в подъезде! Приезжаем в отдел. Нас встречает Захаров: «Ребята, как на духу, пили сегодня?» — «Нет, конечно». — «А вчера?» — «Не пили». Оказывается, эта дура позвонила в отдел и сказала, что мы были пьяные. Захаров говорит нам: «Как хотите, ребята, а представьте мне справку, что вы оба трезвые. Езжайте в поликлинику на экспертизу». Эта дура пообещала весь отдел оставить без премии.