Клинок Смерти. Осколки

Сергий Бриз (2024)

После залпа крейсера Аврора из жерла орудия протестом трудовых масс был разбит символ Самодержавия царской власти чьи Осколки ещё долго ранили своим выбором любить или ненавидеть молодую Советскую страну. Книга имеет право быть как отдельным произведением, так и право на своё продолжение истории.

Глава 5

Эпизод 1

1920год. Осень.

Осень золотая «бабьим летом» тёпло грело лучами солнышка лицо Ульяны. Она с улыбкой счастья прогуливалась за городом в роще среди деревьев, шла по рыжей листве, придерживая руками низ живота, бережно укутавши полами пальто с меховым воротом своё счастье, которое жило в её утробе. Она чувствовала, что под сердцем своим носила сына, продолжением своего рода от знатной крови генерала Шатрова.

Она берегла своё счастье, с генералом не встречалась, потому, что не было больше надобности в этом. Всё что она задумала, свершилось и тяги к мужскому полу, она не испытывала. Ну, кровь такая у неё была Бурятская, миссию свою выполнила для продолжения своего рода и ни что её сердце больше не трогало.

Подаренные украшения от Шатрова берегла и носила с собой всегда в дамской сумочке, только подвеску одевала на грудь. Ульяна присела на поваленное дерево и, жмурясь котиком, ласкала свои мысли будущим ребёнка.

***

Шатров тосковал по Ульяне и даже не знал, что она от него забеременела. Найти её он не мог, да и времени у него мало было, так как в это время Красная армия начала давить всей силой своей на город, но сильная любовь у него к ней была, разыскал он всё-таки Ульяну и приехал на автомобиле к ней со своим шофёром в рощу.

Автомобиль остановился у края рощи. Шатров приказал шофёру: — Жди здесь, — и смешно, для его возраста и звания потрусил к Ульяне. Остановившись перед ней, перевёл дух и, тяжело дыша, произнёс: — Здравствуйте Ульяна.

— Здравствуйте Григорий Петрович. Рада видеть вас в добром здравии, — ответила Ульяна, прикрыв руками свой живот, стараясь скрыть своё счастье от взгляда генерала.

Шатров продолжил разговор с трепетом в голосе, с волнением в сердце, с надеждою на взаимность и продолжения отношений, желанием листа последнего на берёзе жгучей осени остаться на ветвях:

— Извините Ульяна, что нарушаю ваше одиночество, но вы вот уже продолжительное время избегаете меня. Что могло стать причиной вашего недовольства, в чём я провинился?

Как после знойного дня, покойною ночной прохладой лилась её речь, с грустью, но в то, же время лукаво:

— Ни в чём вы не провинились. Я испытываю к вам тёплые чувства, но у вас своя судьба. Нас вместе будет связывать лишь память. Так на роду написано.

Ульяна встала с поваленного дерева наклонилась, как-то неуклюже подняла с земли прутик лозы и начала играться, теребя им на кусте лоскуты остатков лиственного платья прошедшего лета. Шатров заметил в ней какие-то изменения, но не мог понять ясность и добро, но уверенно говорил ей:

— Ульяна, дорогая, верить надо только в свои силы. Я уже не молод и мне дороги каждые минуты нашего совместного пребывания. Не мучьте меня.

Ульяна приложила свою руку к груди Шатрова, посмотрев в его глаза глубоко и, определила его будущее:

— Послушайте меня Григорий, фамилия ваша не прервётся. Через много лет, на чужбине вы пересмотрите свои жизненные принципы, которые будут идти вразрез с вашим дворянским происхождением.

— Ульяна, милая моя, — возразил генерал, — я свою честь не запятнаю и не променяю ни на какие земные блага.

— Ваша честь Григорий Петрович не пострадает, просто у вас изменится мировоззрение, — твердила Ульяна.

— Ульяна, вы ещё так молоды и у вас большое воображение, — возразил генерал.

— Григорий, у меня дар ясновиденья, который перешёл ко мне от моей бабушки, — убеждала его Ульяна.

— Это всё предрассудки, — улыбаясь, говорил Шатров, — я присягал Родине и погоны офицера царской армии, буду носить, пока бьётся моё сердце.

— Вы хороший и порядочный офицер Григорий Петрович, но Родину можно любить с любыми погонами, — уверенно произнесла Ульяна.

— Прошу вас правильно понять меня Ульяна. Я связан обстоятельствами и не могу вам сейчас предложить официальных отношений. Нынешняя обстановка накалена до предела. В рядах солдат происходит смута, — беспокоился генерал.

Ульяна откинула полы своего пальто, приложила свою руку к своему животу и с благодарностью погибающей верной собаки у ног хозяина произнесла:

— Я благодарна вам Григорий Петрович за те мгновения счастья, которые я испытала с вами. Вы останетесь глубокой памятью во мне, как продолжатель моего рода.

Шатров смотрел на её живот, уже приметный подтверждением беременности и с радостью ребёнка от конфеты произнёс с удивлением:

— Это мне!? Вы хотите сказать, что беременны от меня?

— Пусть вас это не тревожит. Я прошу вас сохранить наши отношения в тайне, — гарью сожжённого моста ответила Ульяна.

Шатров загрустил, засунул руки в карманы шинели и нахохлившимся воробьём, с грустью, обидой мальчика, произнёс:

— У меня складывается впечатление, что вы меня использовали.

— Григорий Петрович, вас использует всё движение Белой гвардии, — отвечала, по родному, Ульяна. — Оставьте хотя бы частичку доброй памяти о себе для женщины, которая искренне к вам неравнодушна.

Шатров поцеловал её руку, сделал шаг по направлению к автомобилю, обернулся к Ульяне и всё ещё с надеждой, нежным голосом седого генерала произнёс:

— Ульяна, я всё равно люблю вас.

Эпизод 2

1920 год. Осень.

Бронепоезд Золотых погон стоял под парами на станционном разъезде. Белогвардейцы отступали после полного разгрома их войска отрядами Красной армии. Штабные суетились у генеральского вагона. Военные что-то таскали, перекладывали, занятые были все.

Полковник Сычёв под чьим руководством находился Копылов, суетился во главе состава бронепоезда и отдавал последние распоряжения. Копылова он оставил около пассажирского вагона в конце состава ожидать его жену с маленьким сыном, которых должен был доставить его денщик на повозке с ценным скарбом семьи.

После пассажирского вагона бронепоезда была прицеплена платформа, с установленным на ней орудием и Копылов прохаживался около неё. Напротив последних вагонов бронепоезда на песчаной насыпи стояли под расстрелом трое красноармейцев; Белобородов, мужик в годах, Хабаров, лет тридцати пяти, весь побитый и Антошин, молодой парень. Одежда на них была порвана, сапог на ногах не было. Гимнастёрки Красноармейцев были перепачканы запёкшейся кровью от полученных ран.

Напротив красноармейцев, шеренгой мялись солдаты новобранцы, примкнувшие к белогвардейскому движению по собственной воле; кто Красных не жаловал, кто по глупости убеждения влился в ряды Золотых погон.

Солдаты стояли с винтовками за плечами в шеренгу. Людей они раньше никогда не стреляли, да и воевать, честно говоря, не умели. Командовал ими юнкер по фамилии Бышев. Фуражка на ушах лопоухих, мундир весь в пыли, но рука крепко держала револьвер, скорее от страха, чем от уверенности.

Рядом с юнкером стоял прапорщик Марзанов и по-отечески, в полголоса отчитывал юнца:

— Учиться надобно милейший, быть самостоятельным, выполнять возложенные приказы старших по званию. А, вы голубчик всё мнётесь, в бирюльки играете. Решительности надобно по более вам, — и, отходя в сторону к офицерам, стоявшим у телеги, громко, на обозрение приказал: — Командуйте, приводите приказ в исполнение.

Офицерам цирк нравился. Они курили, лузгали семечки, ждали финала представления кровавого.

Юнкер поднял револьвер над своею головой, замер, потом сорвавшимся голосом пропищал солдатам:

— По врагам Отечества, пли!

Новобранцы, так и не поняв, что от них требовал их лопоухий предводитель, стояли, молча, не шелохнувшись.

Красноармеец Белобородов плюнул сквозь зубы и с усмешкой произнёс:

— Понабрали, сопляков. Молоко на губах ещё не обсохло.

— Ты Марзанов юнкера на потеху поставил командовать что ли? — «ткнул носом» прапорщика Копылов.

Прапорщик, усмехаясь, ответил:

— Алексей Павлович, пусть поучиться голубок. Может статься, другого случая у него не представится.

Офицеры рассмеялись. Красноармеец Хабаров бросил злобно, словом в сторону офицеров:

— Скоро вас всех передавят, как тараканов.

Красноармеец Антошин, с безысходностью в голосе продолжил:

— Жаль не придётся увидеть нам, как кровушка их прольётся голубая.

— Ну, ну, поговорите напоследок, — посмеялся прапорщик.

— Чего изгаляешься над мальчишкой? У него, небось, от страха портки все мокрые, — пожалел лопоухова юнкера Белобородов.

— А, ты откажись от своего Ленина. Встань на коленки, перекрестись, как полагается у православных людей и скажи, что больше не поднимешь свою руку против истинной власти в России, — ёрничал прапорщик.

Белобородов, как-то вдруг ожил, втянул ноздрями шумно воздух и ответил белогвардейскому прапорщику со всей честностью своего сердца перед неизбежностью уготованной участи:

— Ты ваше благородие, наверное, не понял о нашей власти ничего, если предлагаешь мне на коленках елозить перед тобой. Мне Ленин свободу дал от таких вот, как ты, кровососов. Власть наша рабоче-крестьянская и свобода наша, кровью завоёванная и не тебе сволота золото погонная марать её своими гнусными сомнениями. Тебе не понять этого.

Копылов наблюдал спокойно за всей этой горькой сценой и, подустав смотреть на напряжённое лицо юнкера, достал из кобуры револьвер, подошёл к солдатам, усмехнулся:

— Ну, что стоим? Хватит душу мытарить, какие ни есть, а люди они. Давай-ка полководец командуй и делу конец.

Копылов прокрутил барабан револьвера, а юнкер от насмешек вообще растерялся и, тряся губами от волнения, спросил в ответ глупо:

— А, как?

Копылов отошёл на шаг в сторону, взвёл курок револьвера и спокойно, разжёвывая слова, довёл действия до новобранцев:

— По команде «Товсь» винтовочки с плеча снимаем, досылаем патрон в патронник винтовки с помощью затвора и прицеливаемся в троих, лютых врагов нашего Отечества. По команде «пли» производим выстрел путём нажатия спускового механизма с названием курок указательным пальцем. Всё понятно?

Солдаты, молча, кивнули головами. Копылов равнодушно продолжал, обращаясь к юнкеру:

— Теперь, если страшно, глаза закрой полководец и командуй.

У юнкера застрял комок в горле, свело судорогой от нервов руку с револьвером и лицо камнем застывшим кричало «не хочу».

Копылов вместо юнкера произнёс солдатам команду: — Товсь, — продолжил хладнокровно после их выполнения его команды, отмерив, время жизни Красноармейцев: — Пли!

Последним мгновением отведённой черты жизни, наведённые стволы винтовок « детям» на «отцов» треснули залпом.

Алыми пятнами на гимнастёрках красноармейцев положила кровавая печать безысходности свою резолюцию на их жизни, которые уходили из тела душою к небу. Тела их скатились по насыпи, превратившись в бездыханную плоть.

Для верности Копылов израсходовал на каждого красноармейца по патрону, затем, как ни в чём не бывало, вложил револьвер в кобуру и, отходя к вагону, скомандовал юнкеру строго:

— Полководец, теперь дай команду солдатам убрать расстрелянных за насыпь, чтобы не портили обозрение.

Эпизод 3

1920 год. Осень.

Паровоз бронепоезда пыхтел клубами пара. Белогвардейцы заканчивали погрузку. Копылов, увидел подъезжающую повозку, управляемую денщиком, с сидящими в ней женой Сычёва, её сыном Алексом и Ульяной. Он снял фуражку, заправил пятернёй руки волосы на своей голове и, водрузив на место свой головной убор, шагнул к ним навстречу.

Денщик остановил лошадь, спрыгнул с повозки, обращаясь к Копылову:

— Здравия желаю господин поручик.

Копылов не обратил на его слова внимания и, подойдя к жене Сычёва, помог ей сойти с телеги, доложил по уставному правилу:

— Адъютант полковника Сычёва поручик Копылов.

— Мой супруг прибыл? — нервно пытала Кира Александровна.

— Так точно-с прибыли. Сейчас находятся в головном вагоне состава. Прикажите доложить?

— Не стоит его тревожить, у Леонида Аркадьевича и так забот хватает. Посодействуйте, пожалуйста, господин Копылов денщику погрузить вещи в вагон.

— Слушаюсь, — ответил Копылов и, развернувшись к солдатам новобранцам, окликнул юнкера: — Полководец, пришли ко мне солдата!

Юнкер устало приказал одному из солдат новобранцев:

— Шантырёв, беги к поручику.

Солдат подбежал к Копылову.

— Помоги денщику вещи в вагон загрузить, — приказал Копылов.

Шантырёв и денщик начали сгружать вещи с повозки на землю. Беременная Ульяна уточкой слезла с повозки, оглянулась по сторонам, а Копылов, снимая корзину со скарбом жены Сычёва, язвил бурятке в пол голоса:

— Ай да сюрприз. Вот тебе и тихоня. Что прижало тебя? Бежишь за генералом.

Ульяна тихо спросила:

— Где Григорий?

— Тебя на дух к нему не подпустят. Даже не думай дурёха. Это он для тебя Григорий, а для всех его превосходительство.

— Где генерал Шатров? — настаивала Ульяна.

— Что ты хвостом всё бегаешь за генералом? Не возьмёт он тебя никуда с собой. Глупая ты баба, беги пока не поздно отсюда. Нужна ты ему «как рыбке зонтик».

Ульяна облокотилась о телегу рукой и, просверлив Копылова взглядом, ответила с вопросом:

— Я тебя спросила не о том, нужна я кому-то или нет, а спросила где Григорий?

–Ну, иди тогда в начало бронепоезда.

Ульяна довольно шустро для своего положения посеменила в начало состава вдоль вагонов.

***

Красные отряды заняли посёлок и теперь двигались на станцию. Красноармейцы артиллеристы установили орудие на опушке рощи, нацелили его на бронепоезд Золотых погон. Бойцы приготовились к стрельбе. Красный командир с помидорного цвета щеками скомандовал:

— Заряжай!

Боец дослал в казённую часть орудия снаряд, закрыл замок и ждал.

— По врагам Советской власти, огонь! — приказал командир.

И пошло дугой, рассекая воздух со свистом, смертельное жало к бронепоезду Золотых погон, решением отпустить вражьи души к небесам.

***

Шантырёв, разгружая повозку с вещами Киры Александровны, неудачно поставил корзину на землю. Звякнуло стекло и денщик, нравоучительно наказал новобранцу:

— Что колотишь? Чай не своё? Корзину с посудой аккуратнее неси.

Сынишка Киры Александровны, сидя в повозке на вещах грыз леденец и ныл, а мать его копалась в корзине с вещами, внимательно оглядывая содержимое. Копылов поднял с земли отстрелянную гильзу, обтёр её носовым платком и дунул в неё. Получился свист. Алекс засмеялся и Копылов дал гильзу мальчонке.

***

Из рощи, выпущенный из орудия выстрелом красноармейского артиллерийского расчёта, с нарастающим шелестом приближался снаряд, и разорвался за насыпью недалеко от бронепоезда. Следующий снаряд разорвался рядом с вагонами, прицепленными в конце бронепоезда.

Копылов бросил на землю вещи и крикнул жене Сычёва:

— Оставьте вещи Кира Александровна, бегите с Алексеем в вагон!

Кира Александровна присела на корточки от взрыва, около колеса телеги, обхватив от страха голову одной рукой, а другой прижимала к своей груди ридикюль.

Копылов вынул револьвер из кобуры. Белогвардейские солдаты заметались по станции, полезли в вагоны. Двери в бронепоезде быстро закрывались и оставшихся на стороне, ждала, малоприятная ситуация. Копылов сплюнул с досады. Они находились у гражданского вагона, и прятаться в нём не было смысла, надо только было бежать в лес или к бронированным вагонам, из которых доносился скрежет закрываемых засовов дверей.

Кира Александровна рванулась к плакавшему сыну, но споткнувшись, упала, ударилась головой о заднее колесо телеги, лишилась сознания. Алекс кричал громче разрывов снарядов, с лицом, перекошенным от страха и выпученными глазами.

От рощи, клубя пылью, неслась ураганом Красная сотня. Клинки наголо, на папахах красные звёзды, с алым кумачом знаменосца и бантами цвета крови на груди кавалеристов.

Впереди всех на вороном коне шёл Никифор с поднятым клинком, с сжатыми губами на искалеченном лице от прикладов белогвардейцев.

Копылов выбежал к насыпи с наганом в руке и скомандовал белогвардейским солдатам:

— Занять оборону цепью, примкнуть штыки! Первая цепь, лёжа, вторая на колено, третья стоя! Залп с первой цепи! Выполнять!

Эпизод 4

1920 год. Осень.

Шатров стоял в проёме двери третьего вагона бронепоезда. Рядом с ним, на откидной подножке, держась рукой за поручень, находился его адъютант Сухтинов, когда они услышали первый разрыв снаряда.

Шатров отдал приказ Сухтинову:

— Дайте команду к отходу бронепоезда.

Сухтинов спрыгнул с подожки и крикнув во весь голос: — По вагонам! — побежал к паровозу в начало состава.

Ульяна в этот момент, добежав до двери вагона, в которой стоял Шатров, окликнула генерала:

— Григорий!

— Ульяна! Быстрее в вагон! — не веря, что видит свою любовь, закричал Шатров.

— Нет! Разреши сыну твоему носить фамилию Шатров!

Григорий сделал шаг вниз по ступенькам и протянул Ульяне руку вне себя от ужаса за неё, умолял:

— Давайте руку!

— Нет, я не пойду за тобой!

— Ульяна сейчас не время упрямиться, — молил генерал.

Бронепоезд дёрнулся вагонами, и состав медленно пошёл. Снаряды ложились уже точнее и попадали в бронированные вагоны бронепоезда

Шатров хотел спрыгнуть со ступеньки к Ульяне, но тут подбежал его адъютант, запрыгнул на подножку вагона, уцепился руками за поручни и закрыл собою генералу путь к его любви с криком:

— Ваше превосходительство, пожалуйте незамедлительно в вагон!

Ульяна поддерживая руками, живот неистово закричала:

— Ты не ответил мне!

Шатров заорал на Сухтинова:

— Дай дорогу шельма!

— Зарубите меня, не пущу! — пытаясь затолкнуть Шатрова в вагон, говорил Сухтинов.

Шатров сопротивляясь, сорвал со своей груди наградной крест и бросил его Ульяне с криком раненой птицы:

— Разрешаю! Назовите Иваном! Я люблю вас Ульяна!

Взрывной волной от снаряда Ульяну сбило с ног, но она доползла до креста Шатрова, подняла с земли «слово офицера» и положила памятью в свою дамскую сумку.

Эпизод 5

1920 год. Осень

В занесённом над головой клинке, сжатым крепкой казацкой рукой, играл отблеск солнца, пробегающий по жалу железа Никифора напоминанием боли смертельной раны раздела дворянской крови и простого народа. Жужжали пули осами из винтовок Белогвардейцев, пулемёты косили Красных всадников Революции, но видно было, что и в этот раз Судьба решила отсрочить Никифору смерть. Петров, его ординарец, с красным бантом на груди, с глазами сверкающими лютой злобой с криком: — Руби их на смерть! — по ходу рубанул клинком денщика промеж глаз.

Денщик упал на землю, а Петров летел дальше соколом, нанося урон противнику.

Копылов закатился под телегу, припал к земле. Патроны у него закончились, стрелять было нечем, и поручик загнанным волчонком таращил глаза из-под телеги на копыта коней.

Шантырёв, солдат новобранец пытался штыком ткнуть коня Никифора. Поднял на дыбы своего друга вороного Никифор в пылу ярости боя и куража от крови отрубил голову Шантырёву. Тело обезглавленное рухнуло на Киру Александровну и она, очнувшись, приподнялась на колено, выхватила из своего ридикюля памятный револьвер своего мужа Сычёва с перламутровой рукоятью и хотела выстрелить в Никифора.

Красный командир Никифор, с криком: — Развалю сучье племя! — клинком разрубил её лицо и поскакал, не оборачиваясь дальше уничтожать белогвардейских солдат. Кира Александровна припала к колесу телеги, лицом к лицу с Копыловым и поручик, читая в её угасающих глазах мольбу матери, услышал из её предсмертных уст имя:

— Алекс.

Копылов на четвереньках быстро вылез из-под телеги, нагнулся к Кире Александровне, схватил с земли револьвер её мужа Сычёва. Маленький Алекс, сидел под телегой забытый взрослыми истерично закричал, да так громко, что Никифор обернулся и повернул коня обратно к повозке. Копылов схватил на руки ребёнка, который от испуга заикался, успокоил малыша:

— Не робей Алёшка!

Никифор замер на мгновение, глядя на Копылова, произнёс вслух:

— Лицо больно знакомое.

Рванулся Никифор на коне своём с места в карьер к Копылову, занёс свой разящий клинок над его головой, но так и легло неизвестностью, что хотел предпринять Никифор, кого хотел лишить жизни, потому, что Копылов выстрелил из револьвера в коня, а затем в голову всадника.

Конь под Никифором завалился на землю, придавив ногу Копылову, скинув раненого Никифора на землю. Нога Копылова хрустнула под крупом животного. Поручик, с трудом оттолкнулся другой ногой о круп и вытащил сломанную ногу, держа на руках заикающегося ребёнка, поднялся через силу, скрипя зубами, и поковылял к последней платформе отъезжающего бронепоезда, ободряя малыша словами:

— Сейчас Алёша, доберёмся до вагона, и всё будет хорошо.

Из-под брезента на платформе показалась голова подпоручика, с испуганным выражением на лице. Он увидел ковыляющего Копылова с ребёнком на руках и, протянув к нему руки, закричал:

— Быстрее, давайте ребёнка!

Цель уходила, набирая ход и Копылов, теряя сознание от боли рванулся к платформе. Из последних сил он швырнул Алекса на платформу в руки подпоручика. Алекс свалился на грудь молодого офицера, вскрикнул. Взрывом снаряда оглушило Копылова. Поручик упал на землю и угасающим взором смотрел на уходящий в неизвестность бронепоезд Золотых погон.

Эпизод 6

1920 год. Осень.

Емеля, двадцатилетний предводитель местной малолетней шпаны в Чите, сидя в кустарнике, на поваленном дереве у края рощи ел яйцо варёное с хлебом. За поясом ремня его штанов был заткнут наган. Емеля наблюдал всю картину боя у бронепоезда на разъезде Даурия от начала, в надежде после схватки разжиться оружием. Веня его дружок сидел на корточках рядом, точил нож о камень и грыз морковь. Емеля доел яйцо, прикурил папиросу и, пыхтя дымом, обратился к Вене:

— Вот скажи Венька, что им неймётся? Теперь власть Красные возьмут, старые деньги без надобности народу, в нужник придётся положить.

Веня, протирая лезвие ножа краем пальто, буркнул:

— Чего класть? И денег-то нет.

За спиной у Вени раздался хруст веток и, обернувшись, пацан увидел своего дружка Сашку Кучерявого. У него фамилия такая была Кучерявый, по ней его и звали дружки. Кучерявый много гонора имел, но трусоват был. Сашка вёл впереди себя Ульяну, держа нож у её спины.

Ульяна шла в забытьи, прижимала к груди дамскую сумку.

— Стой тётка, пришли, — приказал Кучерявый Ульяне.

Она остановилась, присела от усталости на край пустого ящика, на котором стояла бутылка с самогоном, и лежал кусок хлеба.

— Кучерявый, — обратился к нему Емеля, — ты зачем сюда тётку привёл?

— Так сумка у неё в руках, — ответил парень.

— Забрал бы и всё, что бабу сюда тащить, глаза лишние, — возмутился Емеля

— Так она сумку держит и не отпускает, — продолжил Кучерявый, — вырвать не смог, руки у неё скрючило, не разожмёшь.

Емеля встал, подошёл к Ульяне, посмотрел на её сжатые кулаки.

— Надо было по зубам ей дать, — с философским видом посоветовал Емеля.

— На сносях она, — жалостливо ответил Кучерявый.

Емеля выплюнул окурок и, хитро прищурив глаз, сказал Ульяне:

— Ну, девка от тебя никакой радости. Что в сумке зажала? Покажи.

Ульяна встала с ящика и попятилась назад от Емели, но Кучерявый упёр нож ей в спину и сказал, как лошади:

— Тпру.

Веня подошёл к Ульяне, посмотрел на её руки сжимающие сумку и, состроив грозный вид лица, потрясая ножом, погрозил:

— Ты девка не ерепенься, отдай сумку, чтоб я грех на душу не взял. Сейчас ноги задеру тебе здесь, и будешь белугой выть. Пожалей ребёнка своего.

Ульяна молча, отдала сумку пацану и тот деловито начал перетряхивать содержимое. Он вынул крест Шатрова, повертел в руках и вложил его в руку Ульяны со словами:

— Крест наградной, белогвардейский, носи. Приколи его себе на сиськи и саблю повесь на пузо, будешь генеральшей.

Трое ребят засмеялись, а Ульяна вытерла рукавом пальто набежавшую слезу.

— Не бойся, не тронем тебя, — сопел Веня, вынимая из сумки завёрнутый узелком платок, деньги и фотографию генерала Шатрова. Сумку и фотографию он отдал ей, затем развязал узел платка, увидел серьги и браслет змейкой, подарок Ульяне от Шатрова, присвистнул и с радостью воскликнул: — Спасибо мадам за нечаянную радость!

***

Уже совсем стемнело. Ещё раздавались в дали одиночные выстрелы и завывание бездомных собак, которые ночными пугающими звуками только подгоняли её идти быстрее. Ульяна шла в город, спотыкаясь о коряги на редколесье, остановилась перевести дух, приложила руку к груди, расстегнула ворот пальто, нащупала рукой висевшую подвеску на своей шее и поцеловала её, потом вынула из сумки крест Шатрова и, положив его за пазуху, сама себе вслух проговорила:

— Сама не знаю, что от страха делаю. Хорошо, что деньги отца не взяла с собой.

Ульяна пошла по направлению в город. Дорога жизни её, с нескончаемыми радостями и горестями пролегала в будущее, в котором она ценила прошлое до конца своей долгой жизни.

Эпизод 7

1920 год. Осень.

Копылов оторвался от Красных. В городе суматоха происходила. Красные расстреливали Белых, наводили порядок. Жители попрятались. В этот же вечер Копылов снял одежду с убитого красноармейца, переоделся, одел на голову себе фуражку с красной звездой. В вещевой мешок положил револьвер Сычёва, высыпал из сумки его жены, Киры Александровны покойной драгоценности с деньгами в тухлые портянки, припрятал на дно к оружию и сверху натолкал окровавленную рубашку и кальсоны убитого красноармейца. Копылов успокоился, затем, забросив мешок за плечи, поковылял в город в Красноармейский госпиталь.

В госпитале он сказал доктору, что получил перелом на станции, документы потерял из-за того, что бил нещадно Белых гадюк. Ему наложили на ногу повязку с привязанной палкой и он, ковыляя, пошёл к Бронштейну, в надежде, что тот ещё не удрал из города и поможет ему с документами.

***

Бронштейн знал Копылова ещё по торговым своим махинациям в корпусе генерала Шатрова. Поручик ему золотые коронки продавал, с убитых офицеров. Дружить не дружили и отношения свои не афишировали, но деньги оба жаловали. Бронштейн мастер был документы подделывать. У него на все случаи жизни в запасе все бланки с печатями были наготове. Тогда спрос был немалый на предмет, следы замести.

***

Копылов сидел за столом на стуле в доме Бронштейна, а хитрый умелец Самуил Яковлевич при свете керосиновой лампы раскладывал перед поручиком бумаги его будущей личности. На дворе стояла ночь, окна были зашторены плотно и Бронштейн, погладив рукой документы, заявил с уверенностью Копылову:

— Всё сделал, как вы просили господин Копылов. Не одна комиссия не подкопается. Фамилию вам изменил, имя и отчество оставил вам прежние, как вы изволили пожелать. Теперь, вы Щемилов, бывший боец Красной армии. Можно было бы год рождения изменить, конечно, для верности.

— А, документ о моём ранении? — спросил поручик.

Бронштейн указал пальцем на выписку из госпиталя, с уверенностью в голосе:

— Вы получили ранение от белогвардейской сволочи в бою при станции Даурия. Комиссованы из рядов Красной Армии по состоянию здоровья, отправляетесь на излечение.

Копылов забрал документы, произнося с печалью:

— Фамилию свою до смерти помнить буду. Премного вам благодарен господин ювелир. Документы надеюсь, точно надёжные?

— Можете не сомневаться, — потирая свои ладони, авторитетно заявил Бронштейн, продолжая чваниться, — Мне тридцать лет, из которых я три года посвятил изучению составления подобного рода документам среди авторитетных людей, прежде чем стать честным ювелиром.

— Убедительный довод, — ответил, улыбнувшись Копылов.

— Ну и куда же вы теперь мой дорогой Пролетарий? — пошутил ювелир.

— Подальше отсюда. Батюшку моего расстреляли, генерал укатил, подамся куда-нибудь, — ответил Копылов

— Я, в Смоленск, — протирая руки носовым платком, заявил Самуил Яковлевич.

— Что ж вы там забыли уважаемый коммерсант? — подтрунил поручик.

Бронштейн вздохнул и, глядя в пол, проговорил с нежностью:

— У меня в Смоленске семья, жена и две дочери. Я их отправил туда полгода назад. Здесь я оставался по неотложному делу. Вам повезло, что вы застали меня, порядочного человека, и я счёл своим долгом вам помочь.

Копылов добродушно засмеялся, понял намёк Бронштейна и, достав из кармана узелком завязанный носовой платок, положил его на стол со словами извинения:

— Ну, да, извините, запамятовал. Благодарю вас за помощь.

Бронштейн развязал узелок платка, осмотрел золотые побрякушки и, завернув всё обратно в платок, положил его в карман своего пиджака.

Самуил Яковлевич уже хотел проводить Копылова на улицу и стоял с ним, прощаясь в прихожей своей квартиры, как в дверь входную раздался тихий, но продолжительный стук.

Эпизод 8

1920 год. Осень.

Емеля и Кучерявый долго шныряли по городу, занятому Красногвардейцами, узнавали через знакомых барыг к кому выгоднее пойти скинуть украшения Ульяны. В золоте они не разбирались, молодые были, глупые к тому же, неопытные и жадные. Опросив всех своих знакомых, настойчивость молодости привела их поздней ночью к дому Бронштейна.

***

В дверь прихожей квартиры Бронштейна раздался повторно стук. Бронштейн посмотрел на Копылова, приложил указательный палец руки к своим губам, затем пошёл на цыпочках обратно в гостиную, зазывая за собой Копылова. Бронштейн шёпотом сказал поручику:

— В случае чего вы мой постоялец.

— Кто это к вам, на ночь, глядя? — забеспокоился Копылов.

— Ко мне всегда ночью приходят или клиенты или грабители. Спрячьтесь за дверь в спальне, — закончил тихую речь ювелир и, шаркая тапочками, направился в прихожую, к двери, громко и недовольно бурча: — Иду, иду, сейчас открою. И кого только на ночь, глядя, носит по городу?

Копылов юркнул за дверь в соседнюю комнату, лихорадочно достал из вещевого мешка револьвер Сычёва, взвёл курок и, затаившись, подглядывал в гостиную комнату через щель в косяке приоткрытой двери спальни.

***

Бронштейн открыл дверь. На пороге, хмурясь, стоял Емеля с наганом в руках, изображая лицом бывалого парня, как казалось хулигану. За спиной Емели стоял с ножом в руке Кучерявый, поёживаясь от холода, вертя по сторонам головой от страха.

Емеля ткнул стволом нагана в живот Бронштейну со словами:

— Ты, что ли меняла будешь?

***

Бронштейн стоял около стола в своей гостиной, Кучерявый смотрел в окно сквозь портьеру на улицу, а Емеля, развалившись на стуле, положил наган на стол, курил папиросу.

Бронштейн спокойно и деликатно начал беседу с хулиганами:

— Чем вам могу быть обязанным, молодые люди?

— Ты в доме один? — бросил Емеля.

— Кому нужен бедный трудящийся в это суровое время, если он не может помочь Советской власти из-за своего несчастного здоровья? — изгалялся Бронштейн, видя перед собой обыкновенную шпану.

— Ты не мудри тут, поясни, один в доме? — суровым тоном пресёк его Емеля.

— Один, — произнёс спокойно Бронштейн.

— Кучерявый посмотри в соседней комнате, — приказал Емеля.

Кучерявый подошёл к спальной комнате, пнул ногой дверь и, не входя, оглядел помещение.

Копылов улыбнулся стоя за дверью, понимая, что это не противники с Красными бантами, а так шелуха от семечек.

— Голяк, никого нет, — ответил Кучерявый и встал обратно у окна, выглядывая на улицу из-за шторы.

Бронштейн посмотрел на следы от грязных сапог пацана и произнёс с укором:

— Товарищи, в грязной обуви по чистому полу.

— Какие мы тебе товарищи? — передразнил ювелира Емеля, делано картавя слова.

— Не открывайте, пожалуйста, занавески, — сказал ювелир Кучерявому, — и, потише, пожалуйста. В городе Красные, поэтому всех принято называть, товарищи.

— Не дурак, сам видел, — ответил, кривляясь, Емеля.

— Так чем же всё-таки я, скромный архивариус красно пролетарского народа города Читы обязан уделённым мне вниманием от деловых людей? — уже не скрывая насмешки, ёрничал Бронштейн.

— Какой ты архивариус? Нам сказали ты меняла, — вставил слово Кучерявый.

— Сдаётся мне, что люди вам дали не достоверные сведения. У меня большая просьба к вам. Ваш авторитет написан на ваших благородных лицах. Уберите, пожалуйста, оружие. В конце концов, мы же взрослые люди. Мне только тридцать лет, а у меня уже больное сердце от ваших наганов. Я чувствую себя, как старый пень и не смогу вам помочь, если мой дыхательный аппарат прекратит снабжать мотор моего тела кислородом.

— Ну, ты завернул дядя, — восхитился речью ювелира Емеля и, убрав со стола наган, положил его во внутренний карман пальто. Кучерявый ухмыляясь, засунул нож за голенище сапога и продолжал наблюдать за улицей сквозь щель между портьерами.

— Ну и прелестно, теперь я вас готов выслушать молодые люди, — произнёс Бронштейн.

— Нам сказали, ты в золоте разбираешься, — начал Емеля.

— Я хотя и архивариус, но на этот счёт у меня нет возражений. В городе остался только я один, кто действительно разбирается в золоте.

Емеля вынул из кармана пальто свёрток из материи, положил его на стол, развернул и, пытаясь вести, разговор с интонацией бывалого человека, подражая лексикону мира в котором он вертелся, продолжил:

— Позырь меняла, что за цацки?

Бронштейну стало дурно при виде украшений от того, что сделанное им и непревзойдённое ни кем в округе ювелирное изделие, как он считал, предстало перед своим мастером из рук простых хулиганов, под ногтями пальцев которых забилась грязь от их преступной деятельности. Он достал из кармана на груди пиджака лупу, сел за стол и начал рассматривать драгоценности при свете керосиновой лампы с равнодушным видом лица, затем поинтересовался:

— Где вы их приобрели?

— Там их уже нет, — бросил словами Емеля. — Ты не тяни кота за хвост, хорош не по делу базарить. Отвечай за рыжьё

Вся сущность Бронштейна была возмущена, что эти сопливые пацаны пытались присвоить то, во что он вложил душу. Он ответил, продумывая свои слова для того, чтобы не остаться внакладе и вернуть драгоценности в свои цепкие, золотые руки мастера: — К сожалению должен вас разочаровать молодые люди. — Бронштейн положил лупу перед Емелей, подводя итог оценке: — Посмотрите сами. Тут особо не надо быть грамотным. На изделиях нет клейма пробы металла, только штамп, состоящий из буквы Ша. Литера. Ша, означает ширпотреб.

Емеля с интересом осмотрел украшения через лупу. Бронштейн убедительным тоном продолжил:

— Такие вещи называются бутафория. Используется в театре артистами для игры на сцене. Изготавливаются камни из подкрашенного жидкого стекла, вставляются в оправу из сусального позолоченного напыления.

— Я так и подумал, что эта беременная девка, артистка. Кто ж в сумке золото носит? — с разочарованием произнёс Емеля, сворачивая украшения в платок.

— Я могу вам за них заплатить, только из-за любви к искусству, — запылил ювелир, понимая, что его шедевр уходит.

— А сколько денег дашь? — жадно вставил Кучерявый.

Бронштейн вынул из кармана пухлый портмоне, достал из него одну купюру и положил на стол перед Емелей.

— Кошелёк положи на стол дядя, — неожиданно резким тоном, повернул оборот дела Емеля.

— Как вам не стыдно молодые люди? Вы такие культурные на вид, — стелил ювелир хулиганам, изображая на лице возмущение.

Это совсем не помогло, а только разгорячило наглость Кучерявого. Он, вынимая из-за голенища сапога нож, злобно произнёс:

— Тебе чего дядя, язык отрезать?

Копылов решил, что пора вмешаться и вышел из спальни, с револьвером в руке, нахлобучивая свою фуражку с красной звездой себе на глаза со словами:

— Всем не двигаться, ЧКа. Оружие и документы на стол. Дёрнитесь, пристрелю.

Емеля сразу понял, что дядя перед ним стоит суровый и красная звезда на фуражке возымела своё действие на хулигана. Емеля смиренно вынул наган из кармана пальто, положил его на стол, из другого кармана выложил бумагу своей личности.

Кучерявый деликатно положил свой нож рядом с наганом Емели и, трясясь телом от страха, пролепетал:

— У меня документов нет, честное благородное слово, я малолетка, ну, ребёнок ещё.

— Гражданин Терентьев Емельян Андреевич, — читая документ Емели, произнёс Копылов, — и ты как тебя там зовут? — обратился он к Кучерявому, нагнетая разговор.

— Кучерявый Саша. Простите Александр Дормидонтович, — продолжал вертеться шпанёнок.

— Кучерявый это кличка? — спросил Копылов.

— Н-нет т-товарищ комиссар, это моя фамилия, — ответил парень заикаясь.

— Ваше социальное происхождение? — продолжал терзать пацанов, непонятными для них словами Копылов.

— Простите, не понял, — переспросил Кучерявый.

— Рабочие, крестьяне, контра? — вскипел Копылов.

— Рабочие мы. Целый день работаем, сейчас вот обеденный перерыв, к вам заскочили. На улице побрякушки нашли, тётка обронила, — нёс околесицу Кучерявый, а Емеля просто молчал от страха. Он взрослее был Кучерявого и понимал, что комиссары ежели заподозрят контру, шлёпнут сразу и разбираться не станут.

Копылов положил к себе в карман шинели документ Емели и грозным тоном подвёл итог разговора:

— Документы оставляю у себя. Завтра в одиннадцать часов утра явитесь в штаб Чка. Понятно?

— Понятно товарищ комиссар, — отчеканил Кучерявый. Копылов посмотрел на потерявшего дар речи Емелю, закричал на него:

— Ты чего молчишь говорливый?

Емеля съёжился, закивал головой, так ничего не ответив от страха.

— Теперь ноги в руки и бегом от сюда, быстро, — приказал Копылов хулиганам.

Емеля с Кучерявым «пулей» выскочили из дома, а Бронштейн прошёл в прихожую, запёр дверь и, возвратившись в гостиную, достал из кармана узелок Копылова, положил его на стол со словами:

— Спасибо вам товарищ Щемилов. Возьмите обратно свою оплату за документы. Бог велел делиться.

Эпизод 8

1920 год. Осень.

Никифора поместили после ранения в госпиталь. Там его осмотрел Красный доктор и провёл операцию по извлечению пули из головы. Пролежав две недели после операции, Никифор сидел перед доктором на стуле в осмотровом кабинете, а медицинская сестра перевязывала ему голову бинтом. На дворе ещё стояла осень, но за окном уже выпал первый снег, белый, как бинты на лице Никифора.

Красный командир не мог видеть белый снег, на котором лежали ягоды рябины каплями крови поклёванные воробьями, так, как он потерял из-за ранения зрение.

Доктор сидел за столом на стуле и выписывал сопровождающие документы для Никифора с выпиской из госпиталя. Медсестра Клава закончив перевязку, помогла Никифору одеть и подпоясать шинель ремнём. Доктор посмотрел на Никифора и сказал Клаве:

— Клава, вы положите Никифорову с собой бинты в дорогу, для перевязки.

— Положила, — ответила Клава.

Доктор произнёс Никифору с сожалением в голосе:

— Путь-то не близкий Никифор до Смоленска. Тут и зрячий с трудом доберётся, а у тебя со зрение совсем плохо. Повреждён глазной нерв. Отчаянный ты. Может, лучше дождёшься, пока жена за тобой приедет?

Никифор криво улыбнулся, но ответил бодро:

— Не волнуйтесь доктор. Меня Петров до станции проводит и на поезд посадит, а там я сам доберусь. Жена пока приедет, весна начнётся.

Эпизод 9

1920 год. Осень.

Все вагоны поезда были забиты битком. Народ в нём ехал разномастный. Петров усадил своего командира Никифора на нижнем месте у окна. Добра у Никифора только и было, что вещевой мешок. Петров сидел рядом с ним на скамье и молчал.

На верхней полке, напротив, лежал к стене носом Копылов. Он, увидев Никифора с Петровым, отвернулся, хотя понимал, что глаза у Никифора забинтованы, но боялся, что вдруг Петров его признает, когда они с Сотником разбирались у штаба в здании гимназии. Копылов за месяц оброс бородой и сам себя не узнавал, да ещё щёку себе перевязал для верности, будто зуб у него болит, загримировался, значит.

Патрульные Красноармейцы проверяли документы, шерстили хулиганов и подозрительных на вид людей и протискивались между пассажирами, как раз около Никифора и Петрова. Старший патруля в кожанке, похожий на Комиссара попросил всех предъявить документы. Копылов достал свои документы и подал их старшему патруля. Комиссар прочитал содержимое документов и отдал их обратно Копылову без вопросов.

Петров залез за лацкан шинели Никифора и, извлекая его документы и справки, сказал ему:

— Проверка документов товарищ командир.

Копылов осмелел, видя, что Петров его не узнал и лёжа на полке уже спокойно, смотрел на ситуацию. Комиссар посмотрел на Никифора и спросил:

— А, что с лицом у тебя, почему замотано?

Петров вскипел, вскочил, ткнул пальцем в документы Никифора и заорал:

— Ты почитай, что там написано, али не грамотный.

Комиссар вынул из кобуры наган и проговорил жёстко:

— Ты рот свой закрой. Таких, как ты, со звездой на фуражке, половина состава набилось. Вон, в окно посмотри, треть из них, бандиты переодетые уже под штыками стоят.

— Ты меня не пугай, я страх свой давно потерял, как у моего командира ординарцем стал, — показывая на Никифора пальцем ерепенился Петров.

Комиссар зачитал вслух документ Никифора:

— Никифоров Никифор Петрович, командир Красного кавалерийского отряда. Получил ранение, от вражеской пули защищая Власть трудового народа в сражении при взятии села у разъезда Даурия. Направляется в Смоленскую область, село Студёное, на постоянное проживание, к своей законной жене. Подписано Красным Комиссаром товарищем Серебряковым.

Комиссар вернул документы Петрову, козырнул Никифору с тоном уважения в словах:

— Документы у вас товарищ командир исправные. В общем, всё в порядке.

Никифор Петрович. Приносим вам извинения и выражаем красно пролетарское сочувствие.

Комиссар, с патрульными солдатами, проследовали дальше, по вагону, а Петров заботливо сложил документы и положил их в карман гимнастёрки Никифору.

По щеке слепого Никифора текла слеза, он скупо сказал Петрову:

— Давай прощаться Петров, хватит душу рвать.

Петров пожал руку своему командиру, обнял его со словами:

— Ну, бывай командир. Не забывай нас. Может жена твоя от тебя нам черканёт пару слов.

— Не мытарь душу Петров, — бросил строго Никифор.

Петров оглядел по сторонам вагон и строго произнес, обращаясь к пассажирам:

Товарищи, вы уж, подсобите моему командиру, если, какая надобность у него случиться в дороге.

Копылов слез со своей полки и встав рядом в тесном проходе с Петровым, предчувствуя, что сама Судьба помогает ему в его положении, заверил кавалериста:

— Один не останется, подсобим.

— Ну, спасибо товарищ, — с благодарностью произнёс Петров и пожал руку Копылову.

***

Бронштейн протискивался по проходу вагона. На лацкане его кашемирового пальто был прикреплён красного цвета бант из ленты. Он прижимал к своей груди саквояж и пробираясь между пропахшими потом людьми, упёрся в Петрова и Копылова, услышал последние слова их разговора. Подняв глаза к потолку вагона, ювелир со вздохом произнёс:

— Как тесен мир.

Копылов посмотрел на Бронштейна и усмехнулся, а Бронштейн сделал вид, что они не знакомы и, обратившись к Петрову, неоспоримым тоном в голосе заявил:

— Безусловно, товарищ. Я лично окажу содействие вашему красному командиру.

Петров с подозрением оглядел Бронштейна и строгим голосом спросил:

— Ты, чьих будешь, интеллигент?

Бронштейн, без тени сомнения, с полной уверенностью в голосе, с серьёзной миной на лице ответил:

— Ваших, то есть, простите, наших. Я, красный доктор, Бронштейн, Самуил Яковлевич. Не волнуйтесь за товарища, окажем полное содействие в дороге.

Эпизод 10

1920 год. Зима.

Была тёмная ночь. Снег валил пушистыми хлопьями, накрыв окрестность села Студёное своим сказочным, белым покрывалом. Село дремало, только изредка слышался лай сторожевых псов, привязанных цепями к собачьим будкам во дворах. В некоторых домах светились огоньки керосиновых ламп.

Копылов, придерживая под локоть Никифора, шёл с ним рядом. Прошёл месяц с небольшим временем, как они добрались до Смоленска и теперь входили в село, в котором жила жена Никифора. Они подошли к покосившемуся дому Красного боевого командира и, остановившись перед дверью, Никифор перекрестился, вздохнул и, сказав Копылову: — Иди за мной, — открыл дверь в сени.

***

В небольшой зале дома, за столом, при свете керосиновой лампы сидела дородная Авдотья, жена Никифора. Одной рукой гладя кота, сидевшего на табурете рядом со столом, а другой рукой держав ломоть хлеба с положенным сверху куском сала, она разговаривала с домашним питомцем и, услышав топот ног в сенях, повернула голову, застыв от неизвестности.

Дверь отворилась, и в залу дома вошёл Никифор с перевязанными бинтами на глазах и с ним, ютясь за его спиной, теснился Копылов, прикрывая за собою дверь.

Авдотья выронила из рук хлеб с салом на стол, чему был рад кот и без промедления воспользовался счастливым случаем отведать свинины.

— Господи, Боже ты мой. Никифор! — ошалев от неожиданного появления мужа, произнесла Авдотья и, встав с табурета, бросилась к нему на грудь.

Никифор гладил свою жену рукой по её голове, молча. Она обнимала его усталое тело, целовала в холодные худые щёки и голосила без умолка:

— Наконец-то родимый вернулся. Я ж все глаза проплакала днём и ночью. Ох, что ж голова то у тебя забинтованная. Поди, ранили тебя родимого? Что ж это такое? Все мужики у баб по дома сидят при деле, один ты у меня, как странник бродишь. Всё тебе неймётся.

Дал себе слабину Никифор от слов жены своей любимой, и впервые у него дрогнуло сердце, и он сквозь слёзы горя своего, стесняясь своих чувств, скупо произнёс:

— Да буде, буде тебе причитать. Жив я, вернулся.

Затем Никифор показал рукой в сторону Копылова и, взяв себя в руки, произнёс уже таким же, как всегда, голосом железа своей жене:

— Это Алексей, мой боевой товарищ. Меня сопровождал от самой Читы. Тоже ранение получил, от сволочи белогвардейской.

Копылов протянул руку из-за спины Никифора Авдотье и представился:

— Щемилов, Алексей.

***