Лексикон света и тьмы

Симон Странгер (2018)

Норвегия, наши дни. Семья писателя собирается у бронзового «камня преткновения» перед домом их предка — Хирша Комиссара. Он по доносу попал в концентрационный лагерь и там погиб. В этом же городе, недалеко от камня, в тихом престижном районе стоит красивая вилла. В войну здесь была штаб-квартира того самого Хенри Риннана — тайного агента гестапо, повинного во многих злодеяниях. Но и для потомков Комиссара этот дом тоже не чужое место. Неужели такое возможно? «Лексикон света и тьмы» — попытка реконструировать историю семьи в годы войны на основе подлинных свидетельств и архивных документов. Роман переведен более чем на 20 языков и награжден главной национальной премией Норвегии. От автора Дорогой Хирш, эта книга — попытка отсрочить вторую смерть, отодвинуть забвение. Да, я не знаю наверняка, через что тебе пришлось пройти, как в точности всё было, но я собрал твою историю по крупицам и сложил их вместе, чтобы мы живо представили то ушедшее время. Я не еврей, но в моих детях, твоих праправнуках, есть еврейская кровь. Твоя история — она и их история. Как мне, отцу, объяснять им ту ненависть к евреям? После нашего разговора у камня преткновения я залез в архивы, книги и семейные альбомы, я объездил разные городки и деревни, где прежде никогда не бывал, я поговорил со множеством людей. Но самое главное, я раскопал историю одной виллы на окраине Тронхейма. Историю совершенно чудовищную и неправдоподобную, я бы в жизни не поверил, что такое бывает, но эта вилла причудливым образом соединила нашу семью и Хенри Оливера Риннана, молодого человека, ставшего лютейшим из самых лютых нацистов Норвегии. Вилла на букву Б. Бандова обитель. На русском языке публикуется впервые.

Г

Г как Геноцид.

Г как Гранада. Город в горах Испании, до которого в 1066 году от моря было несколько дней пути. Здесь случился один из первых — после преследований евреев в Римской империи — погромов. В тот год маврами были убиты, заколоты и зарезаны четыре тысячи евреев, а оставшиеся подверглись притеснениям, и это стало началом гонений на евреев.

Г как Гестапо.

Г как Герхард Флеш, звучит как английское flesh, означающее «мясо» и «плоть», но является фамилией нового главы Службы безопасности в Центральной Норвегии. Ты несколько раз видел его в Фалстаде и замечал, что в присутствии Герхарда Флеша солдаты всякий раз нервничали и вели себя жестоко. Превращались в беспощадную, дуболомную версию самих себя, опасаясь гнева офицера в случае, если они дадут слабину или проявят сочувствие и человечность.

Выглядит Флеш как обычный функционер: тонкие волосы, ясные, дружелюбные глаза, и это никак не вяжется с тем, что он творит, — с беспричинными избиениями ногами, кулаками или с внезапными казнями. Такой припадок ярости случился с ним рано утром накануне твоей казни.

Г как Гвалт в столовой, когда узники со стуком расхватывают ложки и вилки, чтобы через секунду самозабвенно погрузиться в процесс еды.

Г как Гершон.

Г как Голуби, они летают над Фалстадом, иной раз вытягиваясь в небе над полями в танцующий волнообразный строй.

Г как Гул, Гомон и Голоса, которые доносятся до твоей камеры, когда лагерные охранники, свободные от смены, напиваются и гуляю за полночь. В голосах появляется лёгкость, и звучит смех, заставляя тебя вспоминать детство, когда у родителей бывали гости и ты вот так же, лёжа в кровати, прислушивался к голосам взрослых, а они звучали иначе, чем обычно, веселее и звонче.

Так же и немецкие охранники. Иной раз ты ухватываешь суть анекдота и улыбаешься, почти непроизвольно, а потом отворачиваешься к стене и проваливаешься в сон.

Г как Гавань для подводных лодок, «Дора», которую Гитлер планировал соорудить в Тронхейме. Немцы не успели её достроить, но через несколько лет после войны, по достоинству оценив крепость стен, бетонную громаду переделали в госархив. Я параллельно изучал историю «Доры», детство Риннана и разбирался с загадками семейной истории. Почему забрали именно тебя? Только из-за того, что ты пересказывал новости Би-би-си? Или было что-то ещё? Да и как вообще стало известно о Би-би-си?

Г как Гулянки молодёжи, как Голод плоти и как недоступное самому Хенри умение Глядеть фертом — развязно, с уверенностью в своём праве бестрепетно подойти на танцах к девушкам и начать болтать с ними, нимало не беспокоясь, а не получишь ли ты от ворот поворот. «Как им это удаётся?» — всякий раз думает Хенри, топчась в заднем ряду большой смешанной компании и с завистью наблюдая, как его приятели ловко проделывают этот трюк. Как им удаётся представлять себя этакими тёртыми калачами, бывалыми и ко всему безразличными? У самого Хенри кишка тонка навязываться девушкам. Хотя он тоже общается с ними, он их шофёр; в их компании ни у кого больше нет прав, а уж тем более им негде взять машину, чтобы съездить на танцы или поколесить по улицам в поисках развесёлой гулянки, поэтому Хенри сперва отвозит их на танцы, а потом доставляет домой, вот как в эту субботу.

Время позднее, вечер удался. На заднем сиденье парни наперебой хвастают своими победами, но Хенри не вслушивается в их разговор. Он втапливает педаль и чувствует, что машина прибавила скорости, из-под колёс летит гравий.

Каждую пятницу и субботу они едут в новое место. Мимо проплывают дома и люди, а в машине бурлит полноводной рекой радость, предвкушение и дружество. Хотя сами места меняются, атмосфера везде одинаковая. Свет и музыка, которые льются из дверей клуба или дома культуры им навстречу, везде похожи, а уж тем более витальность, и тяга к женщине, и возбуждение, и влечение, и юность. Даже подвыпившие мужики во всех городках и деревнях одинаково ковыляют нетвёрдой походкой по высокой траве. И одинаково хихикают, сбившись в стайку, девицы с мудрёными причесонами и в летних платьях, так туго подогнанных, что тонкая ткань чуть не лопается на груди и бёдрах. И одинаково возбуждены и ненасытны парни.

Они обнимают этих девушек за талию и уводят с собой, каждый раз.

Он бы всё отдал, чтобы рука, которая беззастенчиво ложится на прикрытую тонкой тканью спину, а потом скользит вниз, ощупывая все части тела, была его рукой. И ничего бы не пожалел, чтобы это к нему, а не к мужчине вон у той стены она обернулась и посмотрела прямо в глаза. И чтобы его губы впились в её, когда она откидывается назад и позволяет себя целовать.

Но это всё мечты из разряда невозможного. Нет смысла даже заходить вовнутрь в танцевальный зал, потому что кто станет танцевать с коротышкой, чьё лицо утыкается тебе в грудь? Кому хочется замирать от неловкости и гореть от смущения из-за партнёра на голову ниже себя? Собственный рост пришибает его. Заставляет парковаться рядом с танцклубом, но не выходить из машины, а когда остальные спрашивают, чего это он, то Хенри закатывает глаза и говорит, что одна дама тут неподалёку уже ждёт его на свидание. И когда все торопливо убегают в зал, Хенри уезжает.

Иногда он останавливается на какой-нибудь обочине и там ждёт. А иногда просто бесцельно катается по окрестностям.

Но в его фантазиях всё выглядит иначе.

В фантазиях гравий хрустит под колёсами, когда Хенри заруливает во двор перед белёным домом, стоящим рядом с красным амбаром, который облеплен с одного боку кустами малины. Лампа на стене опустила голову, и в жёлтом свете мельтешит мошка. Хенри стучит в дверь и, пока идут секунды, привычным движением закусывает перчатку на пальце и стягивает её с руки… потом вторую, а потом отработанным жестом истинного сердцееда суёт их в карман пальто. Дверь открывает женщина, живущая в доме. Она почти всегда похожа на Грету Гарбо, только ростом пониже. Хенри пересматривал фильмы со шведской актрисой столько раз, сколько мог, водил пальцем по её лицу на плакате, а когда никто не видел, то и по груди, по животу и ещё ниже, там, где расщелина, занавешенная облегающим платьем. Грета Гарбо тоже вышла из бедноты, из ничего, а посмотрите, кем стала! Всемирно известная светская дама, изысканно одетая, неизменно элегантная и чувственная, как в фильме «Мата Хари», где она играет шпионку, которая соблазняет мужчин своими танцами и выведывает у них информацию до тех пор, пока её в конце концов не расстреливают. Ужасная сцена, она разрывает сердце, но, к счастью, погибла только героиня фильма, а не сама актриса, поэтому Грете Гарбо ничто не мешает появляться и в других фильмах, и в его фантазиях в роли женщин, к которым он врывается, отвезя ребят на танцы.

Одинокая женщина в уединённом доме улыбается дразняще и протягивает Хенри руку. Тёплую, мягкую, хотящую. Иногда они делают это в прихожей, прямо у дверей, она задирает платье на живот, раскачивается на каблуках. А в другие разы она тащит его в спальню и расстёгивает пуговки на своей блузке. Он гладит её грудь через бюстгальтер. Смотрит, как она обнажается, снимает с себя вещь за вещью, у него на глазах, пока не остаётся голой.

Эти видения настолько реальны, что, случается, он запускает руку в штаны и трогает себя, сидя в машине, притулившейся на опушке леса, сначала гладит, ощупывает, но потом убыстряет темп, сжимает всё сильнее, всё резче и ритмичнее, пока очередная похожая на Грету Гарбо женщина раздвигает перед ним ноги в кровати, разметав по подушке копну белых волос, и там, в кустах рядом с машиной, он входит в неё, в её мокрое, влажное нутро, наяву он так ни разу не пробовал, однако жар сладострастных импульсов всё усиливается, и семя наконец выстреливает в темноту, на ветки и листья, и выдёргивает Хенри из грёз. Внезапно он снова оказывается на обочине, в кустах, со спущенными до колен штанами. Трёт руки о траву и листья. Ищет ручей или лужу, чтобы смыть с ладоней липкую слизь, подносит руку к носу, обнюхивает со всех сторон, чтобы убедиться, что запаха не осталось, проверяет, как там под ногтями, смотрит, который час, и садится ждать дальше.

Другие парни только диву даются, у них челюсть отваливается от удивления и зависти, когда Хенри рассказывает о своих свиданиях со взрослыми опытными женщинами. Пока они едут в темноте домой, Хенри живописует постельные подробности так реалистично, что усомниться в его правдивости попросту невозможно. Вот и в эту пятницу он тоже в ударе. Они едут из Намсоса, Хенри только что в красках доложил о своей последней победе и видит, как ребята взбудоражены его рассказом, как завидуют ему, им-то самим удалось лишь пообжиматься, ну максимум поцеловаться с кем-то.

Высокая трава на обочине мерцает в золотистом свете фар. Парни на заднем сиденье гомонят и ржут, перебирают подробности вечера, делятся мелкими деталями, c торжеством произносят имя девушки, а потом, при всеобщем внимании, дают ей короткую оценку, скажем, прикидывают размер груди, и снова хохот и болтовня.

Им хорошо и весело, отлично просто, но ему, тому, кто за рулём, от их разглагольствований никакого удовольствия. Наоборот! Они хвастаются только что пережитым, а до Хенри им дела нет, он опять вне их круга, хотя не видать им Намсоса как своих ушей, если б он их не повёз, он один с машиной, а вот поди ж ты, кричат, как стая попугаев, и даже не думают о Хенри, не включают его в разговор, как будто он у них шофёром работает!

Ну погодите, решает Хенри, сейчас я вам покажу. Если моё дело только машину водить, тогда я развлекусь чуток. Он крепче сжимает руль, отчего сильнее натягиваются шофёрские перчатки, купленные им за свои деньги. Кожаные перчатки с прорезями на костяшках, как у гонщиков. Они сидят на руках точно влитые, когда Хенри в них, он даже чувствует себя иначе. Сейчас он пригибается к рулю и жмёт на газ. Слышит, с каким трудом справляются цилиндры с нарастающими оборотами, дёргает ручку и переключает передачу. В свете фар мимо пролетают кусты, колотясь время от времени о бок автомобиля. Смех за спиной смолкает. Он видит, как улыбки исчезают с лиц парней. Грунтовая дорога жёсткая и ухабистая, колёса попадают в рытвины, выбитые дождём, машина дёргается от каждого такого удара.

— Хенри, потише давай! — говорит один из приятелей, обычно он у них командует, этот любитель побалагурить, но сейчас он сжался и схватился обеими руками за подголовник. — Мы разве опаздываем?

Хенри улыбается ему в зеркале и видит страх в его глазах.

— А что такое? Ты боишься? — спрашивает Хенри и сильнее давит педаль газа, отчего машину заносит на поворотах и пассажиры валятся друг на дружку.

Он едет быстрее, ещё быстрее.

Приятель не отвечает. И никто больше ничего не говорит. Парни просто откидываются назад и цепляются за что могут. Стрелка спидометра ползёт вправо, впереди долгий ровный участок, отличная возможность проверить, как быстро умеет ездить эта машина, думает Хенри, добавляя газ. И видит что-то в свете фар. Два горящих глаза, вроде бы кот, нет, заяц, он сидит прямо посреди дороги. Пушистая цель, внезапный приз, как плюшевый мишка в тире.

— Смотрите, парни, рагу из зайчатины! — кричит Хенри и втапливает педаль в пол.

— Хенри!!! — вскрикивает парень на переднем пассажирском месте, который обычно молчит как убитый, но Хенри не отвечает, он навис над рулём и гонит авто вперёд — две секунды восторга, скорости и напряжения, пока рычащая машина мчится на пушистого зверька, в изумлении застывшего на дороге.

А затем…

Заяц отпрыгивает в сторону, прямо в растущие вдоль дороги кусты, ну нет, думает Хенри, этого я ему не позволю, он от меня не уйдёт, ещё не хватало, хрен он меня обдурит, думает он и выворачивает руль, метит в нужное место и надеется, что справится.

Всё происходит очень быстро.

Заяц исчезает из света фар.

Парень сзади вопит:

— Хенри!

Машина скатывается в кювет и переворачивается.

Грохот, хлопок сбоку, и вот он уже прижат лицом к двери. Колени засыпаны осколками, на лобовом стекле огромная трещина.

Кто-то стонет. Матерится.

Хенри моргает несколько раз. Грудь болит от удара о руль. Болит рука, на которой он лежит, притиснутый к двери, но он жив и может шевелить и руками, и ногами, значит, никакой катастрофы не произошло и теперь важно только сохранять спокойствие. И не думать, как он будет объясняться с дядей и показывать ему повреждения, об этом сейчас думать не надо, иначе всё рухнет, он должен просто вести себя как ни в чём не бывало. Хенри поворачивает голову, смотрит на парня на соседнем сиденье, у того тоже осколки на коленях и в складках рукавов, и он закрыл лицо руками.

В машине кровь.

— Эй, живые сзади есть? — спрашивает Хенри делано бесстрастным тоном, немного залихватски даже, но в ответ слышит только бормотание и стоны.

— Вот чёрт, никакой нам зайчатины, — бормочет Хенри, опуская окно.

Дверь, к счастью, не перекосило и не заклинило, ему удаётся полностью опустить чудом уцелевшее стекло и выползти наружу. Следом вылезает сидевший рядом парень, кровь из его носа капает на дверцу.

Хенри встаёт и смахивает со штанов стёклышки.

Из машины с трудом выбираются двое остальных.

Один стиснул зубы и баюкает руку, будто она сломана.

— Вот гад этот заяц! — ругается Хенри. — Какого чёрта он спрыгнул с дороги, когда я почти его нагнал?

Парни пялятся на него, не веря своим глазам.

— Чего стоим таращимся? — кричит Хенри. — А кто будет мне помогать? Давайте поднимем её на дорогу!

Он подходит к водительской дверце и берётся за неё. Его спутники растерянно тащатся к багажнику и там выстраиваются. Что-то рабское появилось у них в глазах, они словно бы не решаются ничего делать, пока Хенри их не попросит. Они тянут, когда он командует «Взяли!», и отдыхают, когда он говорит «Вольно!», и толкают с удвоенной силой, когда он кричит на них; машина поднимается по насыпи, остаются последние сантиметры… наконец она встаёт на дорогу.

Все садятся в неё. Молча. Мотор заводится. Хенри оборачивается и просит внимательно его выслушать. Ему важно, чтобы никто из них не доложил Сверре Ведингу, из-за чего произошла авария, потому что тогда прощай и работа, и катания на машине, он снова окажется за бортом компанейской жизни.

— А теперь я вам объясню, что произошло, — говорит Хенри тихо и обводит их взглядом: все слушают внимательно. — Не было никакого зайца. НЕ БЫЛО, И ВСЁ. Так?

— Ты имеешь в виду… — начинает один, но Хенри строго смотрит на него, буквально испепеляет взглядом, как делают герои всех виденных им фильмов, когда им надо взять ситуацию в свои руки.

— Слушайте внимательно. Нам навстречу нёсся другой автомобиль. На огромной скорости. Так что мы ничего не увидели, кроме слепящих огней. Придурок, который вытеснил нас с дороги, даже не остановился, хотя наверняка видел, что мы съехали в кювет. Вот что произошло на самом деле. Вы поняли?

Они смотрят на него, как бараны, словно понять сказанное им невероятно сложно.

— Я спрашиваю: вы меня поняли? — повторяет он вопрос, на этот раз громче, и все трое кивают и блеют:

— Да, Хенри Оливер.

Никто не решается ему возразить. Невероятно, думает он. С лиц сорваны бравада, мужественность и взрослость, и внезапно насмерть перепуганные детишки что-то лопочут, стоя перед отцом.