Письма самому себе

Симона Гауб

Эта книга об источниках вдохновения и искусстве дружить с отражениями. Каждый из нас является уникальной призмой, сквозь которую самость общается с миром вокруг, пропуская через себя и преображая его события. Антон – молодой поэт в творческом кризисе, в поисках муз старается взглянуть на мир по-другому и начинает писать книгу о стихийных силах, которые обнаруживает в себе, пытается примириться с агрессивной тёмной стороной, учится верить Солнцу и находить нужные течения в мировом океане эмоций.

Украденный смех

Наверное, настоящее одиночество — это когда у тебя не осталось даже воображаемых врагов, потому что они все подохли.

Письмо Музе

Я пишу тебе, муза, потому что каждый раз, когда слова пропадают, я, как маленький ребенок, боюсь, что они никогда не вернутся. Я плачу под кроватью, и читаю детские молитвы словесному богу, я зажмуриваю глаза, представляя, что когда я открою их, все станет как было — слова окажутся там же, где и были до того, как исчезли.

Душа рвется от любви каждую секунду, когда пальцы касаются букв, когда мягко струятся целительные звуки. Это удовольствие, которое нельзя ничем заменить и никак переделать. Это источник моего вечного блаженства.

***

А смех просто стал странным. Я боюсь что никогда больше не смогу смеяться так, как раньше — без скептичной оглядки на причину и суть смеха.

Письмо Антону

Дорогой Антон! Смех — это всего лишь спазм дифрагмы, вызванный шероховатостью описаний, наложенных на реальность, как детские ползунки на взрослого человека, или одни ползунки на другие. Или как один взрослый человек на другого в неудобной для обоих ситуации. Так что, не беспокойся об этом.

Я передала твою жалобу небожителям. Вот, послушай, что по этому поводу сказал месяц.

Вышел месяц из тумана,

Вынул suffer* из кармана:

«Буду резать, буду бить,

Твоё Эго в фарш крошить!»

Ночь жестока, ночь бесстрашна,

Miсяця в тебе плювати**,

Облака клубятся кашей

В голове твоей. В кровати

Usted se acuesta como una mierda.***

Вспоминая неудачи

Ты дрожишь как лист под пледом,

Жалкий, стрёмный, чуть не плача.

Накрутился до абсурда,

Всё плохое вспоминая,

Половину ты придумал.

Nani mo wakaranai.****

Diese erschreckende Tatsache*****

Но надеяться ты смеешь:

Чем твоёго страха запах,

Утро будет мудренее.

* (Англ.) Страдать

** (Укр.) Месяц в тебя плюёт

*** (Исп.) Ты лежишь как кусок говна

**** (Яп.) Ничего не понимаю

***** (Нем.) Это пугающий факт

Письмо Музе

А месяц большой шутник, как я погляжу. Спасибо.

Когда слова ушли, мне стало настолько страшно, что я побежал писать об этом. Я желаю видеть, как мои мысли обратятся в текст. Мой страх уперся сам в себя и заставляет, помогает избавиться от своего источника. О, это ли не благословение муз, не печать ли это бога на моем челе?

И я знаю, что это так, но не совсем. Потому что это еще и результат работы, упорства и четко поставленной цели.

Страна вечных муз

Антон заснул, хотя кружилась голова. В его голове жило много людей, ровно столько, сколько он хоть немного знал. Но усталое тело никак не помогало заткнуть возбуждённый разум.

Уже идя по фантасмогорическому миру прикосновений множества рук, Антон почувствовал усталость снова. Словно за ним наблюдали и всё время отбирали у него что-то важное.

Ты же не хочешь проснуться, там они есть по-настоящему, но не заинтересованы в том, чтобы тебе мешать, как здесь.

Муза стояла на краю моста и улыбалась.

Ты! Ты так долго не приходила и не давала мне повода стать кем-то! Я ничего не могу без вдохновения. Мне нужен свежий глоток!

Но ты это и есть я. Мы две стороны одной медали, но ты отворачиваешься от меня и смотришь на них. И тебе всё время кажется, что они тоже постоянно смотрят на тебя. Ты прячешься, во всём твоём облике попытка их запутать.

В какой-то момент Антон забыл, какие именно слова сказал он, а какие — она.

Моя прекрасная женщина наделила меня способностью переносить всё, что бы ни произошло так, как будто это компьютерная игра, и в ней невозможно погибнуть. Ты просто делаешь что-то и ждёшь, что из этого получиться.

Мой терпеливый мужчина научил меня переводить. Самое простое творчество — это взять большой лист, вскрыть себе вены и полностью облить лист кровью. И это чистое творчество. Потеря крови полезна. А так как мы не умираем — от потери крови мы не умрём.

Я шолор. Как хочешь, так и понимай это.

Я октангенс.

Я превальер морской звезды.

Ты всё ещё считаешь, что заслуживаешь облегчения? А как же глубина? Смотри — как можно считать себя ложкой, застрявшей в замёрзшем супе, когда ты теплишься, иногда даже горишь!? Тебя же для этого придумали.

Ты же придумываешь себя.

Дальше были комнаты. Это было ограниченное пространство. С одной стороны — безсвойственной землёй, с другой — низким небом. По краям кирпичные стены.

Смотри — в этом пространстве всё происходит так прекрасно, как ты и помыслить не можешь. Здесь тебя могут любить те, кого любишь ты. Просто встань на моё место. Просто позволь себе двигаться не по кругу.

Я позволяю себе двигаться не по кругу, теперь мне кажется, что я движусь по спирали и расширяю радиус. И я всё время прохожу одни и те же места. Трудно извлечь урок, мы же не можем делать причинно-следственных выводов.

Просто пиши. Видишь — куда ни ткнись — а объяснения вернулись. Расширение — ограничение и есть.

Надо стать ничем. Или быть бесконечно малым, с которым и столкнуться-то невозможно. Хватит и понимания того, что ты существуешь.

Антон шёл по комнатам, там стены были облеплены людьми. Нет способа спрятаться от них. А без них уже и жизни не представляешь.

Молодцом будь, дари им радость. Они восхищаются твоими страданиями, а не воем по поводу того, что тебе это не нравится. Тем более, что тебе это нравится. Разъясни. Разденься. Надо бегать голышом, посмотрим, шокирует их это, или они даже не заметят. Ты же ставишь над ними эксперименты — они нуждаются в тебе не больше, чем ты в них. Тебе нужна информация, им — развлечения.

Просто надо смириться, что цели изначально разные.

Это ты, но ты ищешь себя совсем не там, где, как тебе кажется, находят себя другие. Там всё проще. Они не задаются этим вопросом. А ты маленький фонарик, который освещает всё, куда движется. Да, в общем, это всё и не важно. Ты себя не найдёшь. Потому что ограничиваешь, когда думаешь о связях с ними.

А я дам тебе тепло.

Ты дашь тепло мне.

Потому что мы одно и то же, а то, что мы разговариваем — следствие переменчивости и свойство материи. Она не позволяет одному сознанию существовать в нескольких телах, ведь тогда бы всё было проще, но и скучнее. Согласись — для тебя слишком просто и неинтересно. В процессе познания ты не ищешь лёгких путей.

Это сегодня говорит уже другой человек. Потому что все имеют право заходить сюда и распоряжаться порядками в доме моей головы. Эта книга будет написана на нашем языке, и пусть видят люди, как ходит мысль. Какие пути выбирает. Ведь знаешь как это — когда середина слова просится в начало, слово спешит, не успевая за мыслью. И уж точно пальцы сейчас используются не совсем по назначению. Они могли бы делать музыку.

Это же та самая музыка, которая звучит в голове. Несуразно — что и зачем. Ты всё равно пишешь книгу, чтобы выстроить свой мир и коснуться в нём всего, чего только можешь. Поэтому она такая аляповатая.

Наверное, это что-то из будущего.

Мы же не можем писать оттуда себе письма, если конечно эта книга не является как раз-таки письмом самому себе из будущего, которое неминуемо надвигается.

Страна-зеркало

Внутри меня постоянно живёт некая раздвоенность.

Первая моя половина презирает всё показное, лоск, имидж и его поддержание, посты и лайканья, жалкие попытки выделиться или соответствовать — они суть одно и то же — ты кружишь где-то рядом, но никак не можешь поймать себя окончательно, принять, взглянуть в собственное лицо со всей честностью и принятием.

Эта моя часть говорит: «делай что хочешь, только не заходи в интернет, не разменивай себя на мелочи. Ты можешь выйти на улицу и жевать полынь возле забора, но не заходи в интернет, тебя от него тошнит. Беги, убегай в леса, подальше от людей, укройся где-нибудь, одичай, сойди с ума и воскресни новым разумом. Забудь язык, на котором говоришь и сожги свою одежду. Оставь всё и только тогда ты найдёшь себя, найдёшь меня, станешь чем-то необъяснимым. Ты прорвёшься сквозь пелену мелких наваждений. Ты видел, что есть бог, ты знаешь, как работают эти шестерёнки. Брось их, оставь всё. убегай. Тебя тошнит от общества, тебя тошнит от интернета и показухи, ты уже весь в них, и поэтому тебя тошнит от себя самого.»

И, должен признаться, меня действительно тошнит. Моя кожа покрылась странными знаками из крови и гноя, мои глаза устали от слёз, мои уши заплывают серой, чтобы не слышать этого дикого грохота и криков умирающего духа.

Вторая моя половина хочет, чтобы её заметили и признали, и ради этого готова играть по абсолютно любым правилам. Она будет ждать ваших сердечек под постом, а если их не будет, она начнёт пожирать сама себя, под покровом ночи, клевать саму себя в печень, отравлять ядами и запускать иголки под ногти. Как никто другой она понимает, что умрёт, если я выберу уединение. Она есть суть — глядящая на людей. Но любовь к людям её извращена, она может наслаждаться, но не подойдёт близко, она знает, что когда ты выставляешь напоказ что-то личное — это неприятное чувство, но также она знает, что иначе нельзя.

Ей нужно разрывать себя и давать потрогать свои внутренности людям вокруг. Но она прекрасно отдаёт себе отчёт в том, что они могут пнуть её, они могут её ударить, а она упадёт и будет наслаждаться этим.

При этом она хочет, чтобы её укрыли от бурь, сказали ей, что она прекрасна, что она победила и с завтрашнего дня мир поменяется и в нём больше никто никогда не будет несчастен. Люди станут мудры и справедливы, не будет предела шорохам листвы — можно будет просто заснуть под деревом и с чувством выполненного долга смотреть сны о ещё более прекрасных мирах… А пока всего этого нет, сгодятся и пинки.

У неё тысячи щёк, которые можно подставлять под битьё снова и снова, не задавая себе вопроса о том, напрасно ли это. Она не видит разницы между внутренним и внешним.

И, должен признаться, в чём-то она права, шрамы украшают душу. А если ты хочешь, чтобы костёр горел, то не забывай подкладывать в него дров. Неприятие лучше безразличия. Ведь безразличие нас хоронит.

Если никто не смотрит на пламя, то для кого ты горишь?

Зачем пахнуть розе, если никто не вдыхает её аромат.

Зачем рождаться, если тебя забудут?

Зачем мы здесь и для чего?

Может, стоит просто взорваться, разлететься на такие маленькие кусочки, чтобы ни в одном из них не могло поместиться сознание, и исчезнуть?

Но это страшно, и есть чувство, что ты здесь не для того, чтобы сдаваться.

Но нужно либо решить, куда бежать — в себя или вовне, либо научиться бежать в две стороны сразу.