Просто люби жизнь

Софи Кинселла, 2020

Ава верит в настоящую любовь. Сайты знакомств, где нужно выбирать мужчину по росту, знаку Зодиака и профессии, кажутся ужасно скучными и неромантичными. После недавнего расставания девушка решает повременить с чувствами и отправляется в Италию, чтобы наконец закончить свой роман. В творческой резиденции, где она поселилась, нельзя пользоваться телефонами, называть подлинное имя и раскрывать какие-либо факты своей биографии. Но в один из дней Ава знакомится с безумно красивым парнем. Между ними сразу вспыхивает искра. Бурному курортному роману – быть! Они ничего не знают друг о друге, но счастливы и влюблены. По возвращении в Лондон пара договаривается раскрыть свои имена и познакомиться по-настоящему. Но, кажется, все было идеально только под палящим итальянским солнцем. Аве и Мэту предстоит узнать, смогут ли они принять друг друга в настоящей жизни. «Софи Кинселла идет в ногу со временем. Когда я читаю ее книги, у меня от смеха кружится голова». – Джоджо Мойес «Завораживает… Уникальный роман Кинселлы о природе компромисса, в котором идеально сочетаются юмор и жизненно важные темы, затрагивающие каждого. Этот ромком – настоящий хит». – Publishers Weekly «Мило, откровенно и честно о том, что же нужно для любви двум людям с абсолютно разными жизнями». – Kirkus Reviews «У Кинселлы уникальный талант к написанию ромкомов». – The Boston Globe

Три

В перерыве мы слоняемся по двору со стаканами домашнего лимонада. Некоторое время я потягиваю свой напиток, а затем случайно ловлю взгляд Голландца.

Суперслучайно.

Типа, совсем не интересуюсь.

— Привет! — говорю я. — Как вам письменное упражнение?

Мы только что написали первые предложения книг и передали написанное Фариде. Мы собираемся обсудить их позже на этой неделе. Мое довольно драматично. Оно звучит так: Эмили смотрела на любовь всей своей жизни, и с ее груди капала кровь.

На самом деле я вполне довольна. Думаю, это довольно захватывающе. Почему с груди Эмили капает кровь? Любой читатель умер бы от желания узнать. (Впрочем, я и сама не уверена, что знаю ответ; надо поразмыслить, прежде чем мы перейдем к обсуждению.)

— Я завяз, — с сожалением говорит Голландец. — Не написал ни слова. Мой мозг… — Он ударяет себя кулаком по лбу. — Просто не в состоянии это сделать. Я никогда не был хорош в таких вещах. Дайте мне практическое задание. Или цифры. Я хорошо разбираюсь в цифрах. Но литература… — На его лице появляется страдальческое выражение.

— Ничего, — ободряюще говорю я. — Это придет.

— Хотя это интересно, — продолжает он, как будто решив быть позитивным. — Мне понравилось слушать, что пишут другие. Интересная публика. — Он разводит руки, словно желая охватить всех, кто бродит по двору. — Понимаете, это что-то другое. Иногда полезно выйти за пределы своей зоны комфорта. Попробовать что-нибудь новое.

— Этот дворик прекрасен, не правда ли? — слышу я за спиной голос Писца.

— О, он потрясающий, — отвечает Метафора так громко и решительно, как будто она — единственный человек, который может сказать, что потрясающе, а что нет, и никому другому лучше даже и не пытаться. — Древние потрескавшиеся камни, истертые тысячами шагов, — продолжает декламировать она. — Гулкий монастырь, полный истории. Вокруг — ароматы трав, смешивающиеся с каскадами цветочных запахов, в то время как ласточки мечутся по кобальтовому небу, кувыркаясь и проносясь, как бесконечные стрелы… — мгновение она колеблется, — ртути.

— Точно, — говорит Писец после вежливой паузы. — Как раз то, что я собиралась сказать.

Я хочу обернуться и поймать взгляд Писца, но тут к нам подходит Черный Пояс.

— Привет, — приветствует он Голландца. — Здесь жарко.

Он снял курту, и я стараюсь не пялиться. Но эти мышцы… Никогда не видела никого подобного в реальной жизни. Больше всего он похож на не очень зеленого Халка^[15].

— Странно, да? — обращается он к Голландцу. — Все это безымянное дерьмо. Ты что-нибудь написал?

— Нет.

— Я тоже.

— А ты? — Он поворачивается к Лирике, которая подходит к нам со стаканом лимонада.

— Немного. — Она пожимает плечами. — На самом деле это не мое. Я думала, будет интереснее.

Я вдруг замечаю, что она смотрит на Голландца поверх своего бокала. На самом деле она не может отвести от него глаз. О боже. Внезапно до меня доходит ужасная правда: у меня есть соперница. Рыжая соперница с загорелыми руками и ногами постройнее моих.

Я с тревогой смотрю на нее, и Лирика в моих глазах становится еще красивее. Пушистые волосы идеально обрамляют лицо. Она очаровательно прикусывает губу. Она, наверное, выглядит невероятно сексуально, когда занимается кикбоксингом. Конечно, она им занимается.

— Тебе это нравится? — внезапно почти агрессивно спрашивает она Голландца, и он вздрагивает от ее тона.

— Не знаю. Может быть.

— А мне — нет, — категорично заявляет Черный Пояс. — Думаю, мы ошиблись. Может, сорвемся? — обращается он к Голландцу. — Мы еще можем получить компенсацию.

Что?

Паника пронзает меня, но каким-то чудом я выдавливаю расслабленную улыбку. Самую расслабленную.

— Не уходите! — беззаботно говорю я, стараясь, чтобы мои слова были обращены ко всем, а не только к Голландцу. — Дайте себе еще один шанс. Приходите на следующее занятие, посмотрите, что будет дальше.

Фарида бьет в маленький гонг, который призывает нас вернуться в группу, и я вижу, что Голландец колеблется.

— Попробую еще одно занятие, — наконец говорит он остальным. — Пока не буду сваливать. У нас есть время до завтра, чтобы принять решение.

Черный Пояс закатывает глаза, но допивает лимонад и ставит стакан на ближайший столик.

— Как скажешь, — без энтузиазма отвечает Лирика. — Но мне кажется, это довольно дерьмово. Я думаю, нужно потребовать возврата денег. Мы могли бы прямо сейчас пойти в город и выпить. Немного повеселиться. А завтра утром — на самолет.

— Можешь не оставаться, — говорит Голландец, словно оправдываясь. — Но я хочу попробовать. Мне нравится слушать, даже если я не умею писать. Может быть, усвою несколько советов.

Он поворачивается и направляется к двери, ведущей в наш учебный зал. Лирика мгновение наблюдает за ним, щелкает языком как будто в отчаянии и вместе с Черным Поясом идет за ним следом.

Она идет так близко к нему.

Когда мы занимаем свои места, я украдкой бросаю на нее несколько взглядов, а она, совершенно точно, смотрит только на Голландца. Это так глупо. Так очевидно. Я имею в виду, это неуместно, если вам интересно мое мнение. Это литературный ретрит.

— А теперь пришло время для упражнения на импровизацию, о котором я упоминала ранее, — прерывает мои мысли голос Фариды. — Не бойтесь! Я знаю, что некоторые из вас застенчивы… — Она делает паузу, и по комнате разносится нервный смех. — Но сделайте все, что в ваших силах. Я хочу, чтобы вы импровизировали смятенного персонажа, думая о его антагонисте, его враге. Любой персонаж. Любая суматоха. Копайте глубже… Кирк! — Она улыбается, когда он вскакивает на ноги. — Давайте вы.

Кирк выходит на середину комнаты, выглядя в высшей степени уверенным, и переводит дыхание.

— С чего вообще начать? — настойчиво спрашивает он. — Вот я, изгнанный из Зоргона, хранящий тайну Третьей Скалы Фарры, но несправедливо высланный из Шестнадцати Планетарных Наций. И Эмрил, я ненавижу тебя, мерзкий монстр, ты всегда ненавидела меня, с тех пор как мы были детьми…

Пока Кирк продолжает свою тираду, я ловлю себя на том, что снова смотрю на Лирику. Она до сих пор таращится на Голландца, приоткрыв рот. Ее зациклило. Это вредно для здоровья! Плюс ее пижама-курта сексуально сползла с одного плеча. Только не говорите мне, что это произошло случайно.

–…Так что, Эмрил, императрица Севера, поверь мне. Начинается, — угрожающе заключает Кирк, и мы все аплодируем.

— Очень хорошо! — говорит Фарида. — Я действительно почувствовала ваш гнев, Кирк, вы молодец. Итак, кто следующий?

Ее лицо озаряется удивлением, когда Голландец поднимает руку.

— Голландец! — удивленно и радостно произносит она. — У вас есть персонаж, над которым вы хотите поработать?

— Да, — коротко отвечает Голландец. — Думаю, есть.

Мы все с любопытством наблюдаем, как он выходит в центр помещения и хмурит брови в глубокой задумчивости.

— Расскажите нам о своем вымышленном персонаже, — ободряюще говорит Фарида.

— Он взбешен, — говорит Голландец, и его голос разносится по всему помещению. — Кое-кто никак не оставит его в покое. И это становится… невыносимым.

— Хорошо! — говорит Фарида. — Что ж, Голландец, слово за вами.

Я заинтригована. Голландец переводит дыхание. И могу сказать, все остальные — тоже. Это довольно впечатляет — менее чем за день перейти от нуля к импровизации перед классом.

— С меня хватит, — говорит Голландец, сердито глядя на воображаемого человека на стене. — С тобой покончено.

Наступает затаившая дыхание тишина — затем он моргает.

— Вот и все, — добавляет он Фариде.

Это вся его импровизация?

Я слышу чей-то смешок и прикусываю губу, чтобы сдержать хихиканье, но Фарида даже не моргает.

— Может быть, уточните? — предлагает она. — Превратите это очень мощное и убедительное вступление в нечто большее, чем короткий монолог?

— Попробую, — говорит Голландец. Он смотрит с сомнением, но снова поворачивается к стене. — Просто остановись. Я больше не могу этого выносить. Ты… — Кажется, он бесплодно ищет слова, выражение его лица становится все более и более раздраженным… пока внезапно он не наносит боковой удар. — Ты просто… — Он сердито рубит воздух рукой, тяжело дыша. — Ты знаешь? Ты просто… — Он снова тщетно подыскивает слова, затем в отчаянии подпрыгивает в воздух с яростным криком и с силой наносит удар ногой.

Мы все потрясенно вздыхаем, а Новичок тихо испуганно вскрикивает.

Когда Голландец приземляется, Черный Пояс ободряюще кричит:

— Потрясающе! Отличная техника, чувак.

— Спасибо, — слегка задыхаясь, отвечает Голландец.

— Голландец! — Фарида вскакивает со своего места и кладет руку мужчине на плечо, прежде чем он успевает продемонстрировать новые приемы.

— Голландец, это было очень убедительно. Однако это писательская группа. Не группа боевых искусств.

— Точно. — Голландец, кажется, приходит в себя. — Прошу прощения. Я забылся.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — успокаивает его Фарида. — Вы нашли форму выражения, и это только начало. Очевидно, вы выразили очень сильные эмоции.

— Да, — после паузы признается Голландец. — Это было неприятно. Я это почувствовал. — Он ударяет себя в грудь. — Просто… не мог подобрать слов.

— Действительно. — Фарида кивает. — Это сложно — описать что-то в двух словах. Но, пожалуйста, больше никакого кикбоксинга, хотя я действительно аплодирую вашему яркому изображению антагонизма. Мы здесь для того, чтобы написать романтическое художественное произведение. — Она обращается к группе. — И чувство любви ближе к ненависти, чем любое другое…

— Романтическое произведение? — прерывает ее Черный Пояс, его лицо искажено ужасом. — Романтическое? Нам говорили «писательство». Нам ничего не говорили о романтике.

— Конечно, вам не обязательно писать романтическое произведение… — начинает Фарида, но Черный Пояс не обращает на нее никакого внимания.

— Я ухожу. Прошу прощения. — Он встает. — Это не мое. Блин.

— И не мое, — говорит Лирика, вставая и оглядываясь вокруг, как будто это все наша вина. — Это все очень странно, и я хочу вернуть деньги.

Она уходит? Да!!!

Ангелы в моей голове поют «Аллилуйя». Она уходит!

— Жаль, — говорю я самым сожалеющим тоном, на какой только способна.

— Ты идешь? — спрашивает Черный Пояс Голландца, и Лирика тоже выжидающе поворачивается к нему. Поющие ангелы в моей голове смолкают, горло сжимается от страха. Он не может уйти. Он не должен.

Не уходи, молча умоляю я его. Пожалуйста, не уходи.

Я чувствую, что весь ретрит будет разрушен, если он уйдет. Или даже вся моя жизнь. Что самое нелепое — я ведь едва успела с ним познакомиться. Но именно так я себя и чувствую.

— А я, пожалуй, останусь, — наконец говорит Голландец, и я выдыхаю, стараясь не выдать, какое облегчение испытываю.

Ужинаем мы за длинным деревянным столом в вымощенном плиткой садике. Здесь полно массивных керамических горшков с агапантусами^[16], травами и колючими кактусами. На столе стоят огромные свечи и расписные глиняные тарелки, официанты наливают вино в невысокие приземистые бокалы. Очевидно, группа медитации ужинает в другом дворике. Наверное, чтобы мы не осквернили их медитацию.

Я сижу в самом конце стола, рядом с Метафорой и Писцом. Я попыталась сесть рядом с Голландцем, но его каким-то образом унесло на другой конец, что было ужасно досадно.

— Это место так вдохновляет, правда? — говорит Писец, чокаясь со мной бокалами. К вечеру мы все переоделись в льняные курты цвета индиго, и, должна сказать, она мне очень к лицу. — У меня мозг буквально гудит от идей для моей книги. А у вас как дела?

— Э-э… — Я делаю глоток вина, пытаясь выиграть время. По правде говоря, я даже не думала о своей книге. Я одержима Голландцем.

Он такой красивый. Самокритичный, но в то же время уверенный в себе. И руки у него откуда надо. Несколько минут назад выяснилось, что массивная деревянная перечница не работает. Книголюб хотел сообщить об этом официанту, но Голландец сказал: «Позвольте, я попробую». Теперь он разобрал всю конструкцию на части и пристально изучает механизм, игнорируя разговоры вокруг.

— За время перерыва я полностью переписала свою историю, — говорит Писец. — И это только первый день!

— Отлично! — Я аплодирую ей, внезапно чувствуя себя виноватой. Я совсем забросила Честера и Клару (я ее снова переименовала). Мне нужно сосредоточиться на своей задаче. Я здесь для того, чтобы написать книгу или найти мужчину?

Мужчину! — кричит мой мозг, прежде чем я успеваю его остановить, и я расплескиваю вино.

— Я во всем нахожу вдохновение, — величественно объявляет Метафора. — Посмотрите на эти тарелки. Посмотрите на небо. Взгляните на тени в саду.

Официант ставит перед каждым из нас по миске с фасолевой похлебкой, посыпанной зелеными травами, и Писец радостно произносит:

— Мм, вкуснятина.

— Мне нравится, как фасоль отдыхает в бульоне, — говорит Метафора, — Фасолинки выглядят такими довольными. Как будто они наконец нашли свой дом. La casa^[17]. Духовный покой.

Что? Фасоль обрела духовный покой? Я ловлю взгляд Писца и подавляю смешок.

— Я должна это записать, — добавляет Метафора. — Я могу это использовать. — Она бросает на нас подозрительный взгляд, как будто мы собираемся перехватить ее идею.

— Хорошая идея, — вежливо говорит Писец.

На другом конце стола идет разговор о любви и отношениях, в котором я предпочла бы участвовать, но сейчас я могу только слушать.

— Эта история, с которой мы познакомились сегодня, — говорит Книголюб, макая хлеб в соус из артишоков. — Если она не о том, чтобы попробовать снова…

— Но они не пытаются пробовать снова, — перебивает Будущий Автор. — Вот и всё. Finito^[18].

— Я думаю, надо верить, что они помирятся, — застенчиво вмешивается Остин. — Разве любовь — это не прощение?

— Но всему есть предел. — Будущий Автор обращается к Голландцу. — А как насчет вас, Голландец? Вы умеете прощать? Верите во второй шанс?

Мое сердце подпрыгивает при звуке его имени, и я изо всех сил стараюсь расслышать его ответ сквозь бубнеж Метафоры, которая разглагольствует об итальянском пейзаже.

Голландец поднимает голову от перечницы и слегка пожимает плечами.

— Не знаю, как насчет прощения, но я стараюсь быть рациональным, — говорит он. — Я смотрю на доказательства. Вот слова, которые мне нравятся: «Когда факты меняются, я меняю свое мнение».

— Смотрите на доказательства! — Будущий Автор издает короткий смешок. — Как романтично!

— Таков уж я… — Голландец замолкает, и его лицо внезапно озаряется, как будто он заметил кого-то знакомого. — Привет, красавица.

У меня перехватывает горло. Красавица? Кто красавица? Кто приехал? Его жена? Подружка-итальянка? Официантка, с которой он каким-то образом уже завязал отношения сегодня днем, без моего ведома?

Затем я вижу огромную белую собаку, которая пробирается по саду между здоровенными керамическими горшками. Голландец приглашающе протягивает руку, и собака направляется прямо к нему, как будто знает, что из всех нас Голландец — именно тот парень, которого нужно выбрать.

Писец что-то говорит мне, но я не слышу. Меня захватывает вид Голландца. Он разговаривает с собакой, уговаривает ее, гладит, улыбается ей, не обращая внимания на остальных. Когда я это вижу, я понимаю: ему не просто нравятся собаки, он любит собак. Когда собака игриво протягивает к нему лапу, Голландец запрокидывает голову и смеется так естественно и заразительно, что я чувствую, как сердце начинает биться чаще.

Теперь Метафора пытается привлечь мое внимание, но я глуха ко всем, кроме Голландца. И когда я смотрю на него… его сильные мускулистые руки… мерцающие отблески свечей на лице… легкую улыбку… Я как будто плыву. Сердце разрывается от надежды и восторга.

Как будто читая мои мысли, Голландец поднимает голову и несколько секунд смотрит на меня. Он улыбается, как будто пытается что-то сказать, и я ловлю себя на том, что киваю и улыбаюсь в ответ, как будто понимаю, а сердце в груди бешено колотится.

Сейчас я чувствую себя лет на шестнадцать.

Нет. Моложе. Когда я впервые в жизни сокрушительно влюбилась? На тот самый возраст.

Тут подходит официант, чтобы забрать тарелку Голландца, мужчина отводит взгляд, и момент упущен. Я неохотно обращаю внимание на соседей и заставляю себя прислушаться к тому, что Метафора рассказывает о каком-то лауреате Букеровской премии^[19]. Все это время меня одолевают мысли.

Что, если…? Я имею в виду, что, если…? Он привлекательный. Положительный. Чуткий. Мастер на все руки. И, боже мой, он любит собак.

Примечания

15

Халк (настоящее имя — доктор Роберт Брюс Беннер) — супергерой комиксов издательства Marvel Comics.

16

Агапа́нтус — род многолетних трав семейства Агапантовые. Название происходит от древнегреч. ἀγάπη — «любовь» и ἄνθος — «цветок».

17

La casa — дом (исп.).

18

Finito — «Все сделано» (итал.).

19

Букеровская премия — одна из самых престижных наград в мире английской литературы. До 2013 года присуждалась автору, проживающему в одной из стран Содружества наций, Ирландии или Зимбабве, за роман, написанный на английском языке.