Сеятель снов

София Юэл, 2018

У маленького Джереми Пэриша есть необычный талант. В свои четыре года он может заглядывать в людские души, видеть чужие сны.Неприветливый городок Карлайл, где Джереми оказался во время выставки тысячелетия, способен дать ответы на вопросы мальчика. Кто он такой? Почему лишен детства? Какая сила наделила его пониманием прошлого и будущего?Темная легенда старого города, немыслимая жестокость, загубленные судьбы, люди, на первый взгляд, совершенно не связанные между собой, но крепко переплетенные в своем горе, приоткроют герою тайну его происхождения и способностей.

Глава 3. Воспоминания о маленьких шалостях

Джейн выросла в бедной семье — каждый пенни на счету. Родителям было не до обучения детей, она так и не смогла получить образование. Однако она прочитала множество книг, выучила два языка, пока работала четыре года в семье французов, и два года в семье испанских эмигрантов. Было время, она едва не породнилась с аристократической семьёй, впрочем, она старалась не вспоминать ту давнюю историю.

В юности ей пришлось работать сиделкой у пожилого парализованного доктора философии, она ловила каждое его слово, прочла все его работы и всё то, что он рекомендовал ей прочесть. Этот больной злобный старик пытался взрастить себе на склоне жизни достойного собеседника, чтобы было не так уныло коротать вечера в своем пустом доме. Он был никому не нужен и всеми покинут. У него была только Джейн, то ли от скуки, то ли от безысходности, он взялся её учить. Джейн оказалась способной ученицей.

Да, у Джейн Фрай никогда не было диплома о высшем образовании, но необразованной её нельзя было назвать. Тем более, нельзя было назвать её глупой. Именно потому она никому не сказала ни слова о случившемся с ней и Джереми.

Прошёл почти год, с началом осени Джейн вновь стала одолевать необъяснимая тревога. С каждым днём эта тревога нарастала и крепла, и, в конце концов, миссис Фрай сделала своё собственное, только ей понятное умозаключение. У неё всегда была хорошая интуиция, то пресловутое шестое чувство, которое вместе с интеллектом и проницательностью не раз выручало Джейн в самые напряжённые моменты жизни.

Приближался день рождения Джереми, Джейн была уверена, что этот день не сулит ничего хорошего. Она хотела бежать подальше от Пэришей, их дома и их единственного ребёнка, чтобы никогда больше не видеть его бледное точёное лицо и не ощущать на себе его тяжёлый, недетский взгляд. Разумеется, она, пытаясь размышлять здраво, приписывала страхи своему воображению. Она наблюдала за ним исподволь, читая книги при мягком свете настольной лампы, — Джереми выглядел, как самый обычный ребёнок.

Он всегда был немного странным, замкнутым и развитым не по возрасту, но после того урагана он стал совсем другим. Раньше она не боялась его. Он был молчаливым, оторванным от мира, не привязанный ни к кому, кроме неё, но всё же это был ребёнок.

Она отлично помнила его прошлый день рождения. Помнила, как ощущение вибрирующей тревоги разбудило её в темноте, когда Джереми вторгся в её комнату и сидел на корточках возле её кровати, не издавая ни звука, смотрел, как она спит, смотрел на её лицо. Джейн знала, как причудливо и страшно порой выглядят лица спящих людей в темноте.

Однажды, когда она была ещё совсем девчонкой лет шести, она заболела гриппом и подолгу лежала ночами без сна. Кожа её болела, лоб горел, а к вечеру добавлялись лихорадка и озноб. Сестра, переболевшая гриппом ранее, спала на соседней кровати в их общей маленькой и скудно обставленной комнатушке. Тогда-то Джейн и увидела, каким жутким казалось в темноте лицо её спящей сестры. Лицо монстра, а не человека. И оно, милостивый боже, менялось. Эта страшная маска на месте красивого личика словно двигалась, изменялась, скалилась и ухмылялась. Кто лежит на кровати вместо её сестры? Кто мы есть, когда мы спим? Что за монстры выходят из наших душ, пока разум занят причудливыми сновидениями? В одну из ночей она, сжигаемая болезнью, покрытая испариной, поднялась с кровати и подошла к постели сестры. Сев на колени рядом с кроватью, она приблизилась вплотную к её лицу и лишь тогда смогла разглядеть знакомые черты её родной сестренки. Ослабленной рукой она легонько дотронулась до лба, носа и щеки сестры — всё было таким же, как всегда. Это всего лишь её сестра Молли, а никакой не монстр. Джейн вернулась к своей измятой постели, легла и, несмотря на сильный жар, пришедший на смену ознобу, накрылась одеялом с головой. Больше она никогда не смотрела на лица спящих людей в темноте. Иногда ей хотелось спросить Джереми, каким он видел её лицо тем ранним утром, пока она спала. Что за демоническую маску увидел тогда Джереми. Прикасался ли он холодными пальцами к её лицу, чтобы удостовериться, что это его няня спит в своей кровати, а не жуткий монстр, злобно ухмыляющийся окружающему мраку. Мысль о том, что Джереми мог прикасаться к её лицу, пока она спала, заставляла Джейн содрогнуться. Не от страха, скорее от отвращения. Думать об этом ей не хотелось и, само собой, она была уверена, что никогда так и не спросит Джереми, каким он видел тогда её лицо. Но она спросит. Перед своей смертью Джейн спросит его об этом. И он ответит ей.

Размышляя о приближающемся дне рождения Джереми, Джейн вспоминала, как он рассказал ей, что увидел во сне прошлогодней ураганной ночью. Она думала об этом всякий раз, когда Джереми пристально смотрел на неё или брал за руку на прогулке. Она была почти уверена — Джереми знал, каких неимоверных усилий стоило ей не отворачиваться от него, когда он начинал играть с ней в гляделки. Каких усилий ей стоило не отдергивать руку, когда он осторожно и почти вежливо дотрагивался до неё. Что-то мимолётное проскальзывало в его чертах, изгибе рта, прищуре глаз, и Джейн каким-то образом знала, что Джереми всё понимает. Однако она также знала, чувствовала, что до конца понять её Джереми не может. И то же шестое чувство — это могло быть только оно, подсказывало, что Джереми не может понять и прочитать её до конца только по одной причине. Джейн не видела снов. Уже много лет её ничего не снилось.

В тот день, год назад исчезла кошка Дианы Пэриш. Перевернули весь дом, обошли все ближайшие переулки, даже вывесили объявление о пропаже с просьбой вернуть животное за вознаграждение. Диана не скупилась на истерики. Уолден Пэриш сначала язвительно посмеивался над женой, потом всё чаще начал громко и даже в присутствии посторонних посылать её «к чёрту с её паршивой кошкой». Только Джереми выглядел абсолютно счастливым. Как будто все невзгоды семьи обходили его стороной, и ему не было никакого дела до этой самой семьи.

Она не могла забыть, как однажды во время прогулки Джереми кормил голубей хлебными крошками. Он делал это машинально, мысли его блуждали где-то далеко, и Джейн спросила его, в чём дело. Тогда он окончательно разрушил её хрупкие надежды полюбить его, перестать отталкивать от себя, хотя, вполне возможно, Джереми именно этого и добивался. Безо всяких эмоций он ответил ей, что хочет жить отдельно от родителей, потому что от матери постоянно разит виски, а отец перетрахал стольких женщин, что наверняка подхватил какую-то заразу. «Они оба мне противны. А ещё я удивлен, какую силу имеют деньги и какими доступными могут быть женщины». После чего он улыбнулся и добавил: «Я рад, что вы всегда знали себе цену. Тем более, глядя на моего отца, я думаю, что с некоторых богатеев надо брать втридорога». Эти слова настолько ошарашили Джейн, что она выронила свой чёрный зонт, сумку и остатки сладкой булочки, предназначавшейся птицам, размахнулась и ударила Джереми по щеке своей изящной ладонью. Осознание сделанного пришло не сразу. Негромкий шлепок, казалось, оглушил голубей, они как по команде оставили драгоценные крошки на влажном тротуаре и разлетелись в разные стороны подальше от странной парочки.

Она ударила его не от обиды и злости. То, что прозвучало из уст мальчишки, совершенно не вписывалось в её представления о детях, жизни, рациональном порядке и ходе вещей. Она не хотела его наказать, примитивно и глупо отомстить, поддавшись сиюминутному порыву, или поставить на место. Скорее, она пыталась как-то отогнать, стряхнуть, смахнуть всё странное, ненормальное, пугающее, иррациональное, что было в нём. Если Джейн было холодно, она закрывала окно или укрывалась одеялом, если её мучила жажда, она выпивала стакан воды, если шёл дождь, она открывала зонт. Но она понятия не имела, что делать с Джереми. В тот день он застал её врасплох, атаковал безжалостно и внезапно.

Да, это был тот момент, пожалуй, второй или третий момент в жизни Джейн, когда она дала волю чувствам и поддалась сиюминутному порыву. С того дня Джереми раз и навсегда взял верх над ней. Они оба это понимали. Её несдержанность послужила равнодушным рукопожатием двух враждующих империй, заключивших дипломатическое соглашение о ненападении и сотрудничестве, когда того потребует одна из сторон соглашения, конечно же этой стороной всегда будет только Джереми.

Она знала его секрет. Джереми — никакой не ребёнок, ему чужды детские чувства и переживания, чужда детская наивность и хрупкость, чужда привязанность и любовь к родителям. Самое жуткое, что Джейн видела в нём, с каким равнодушием он говорил или совершал по-настоящему злые слова и поступки, не испытывая при этом ни гнева, ни злости, не испытывая вообще ничего, кроме, возможно, любопытства.

Да, Джереми очень любил экспериментировать с людьми. Дети — сверстники не интересовали его, а вот взрослые, безусловно, будоражили его воображение. Джереми нравилось манипулировать людьми, он быстро научился как правильно это делать и делал с удовольствием. Хотя, в общем-то, все дети, так или иначе, манипулируют взрослыми, особенно своими родителями, но Джереми — совсем другой случай. Он никогда не устраивал скандалы в магазинах по поводу игрушечного робота или шоколадной конфеты, не кричал и не плакал, чтобы получить желаемое. Но он делал такие вещи, от которых у многих людей зашевелились бы волосы на голове. К слову, однажды произошел интересный случай в доме Пэришей.

Как-то раз Джереми совсем ненадолго остался наедине с очередным приятелем свой матери, тот был изрядно пьян и попытался начать с ним дружеский разговор. Он полагал, что говорит с наивным пацаном. Будь рядом Джейн, она предотвратила бы неприятный инцидент, но, к несчастью, Джейн рядом не было.

Джереми всегда забавляло, когда взрослые начинали с ним сюсюкаться, как с маленьким ребёнком, и он подыгрывал им весьма правдоподобно, но в тот вечер он был не настроен кому-либо подыгрывать. Изобразив дружелюбную улыбку, он сказал лишь, что, если «сэр» не уберётся из этого дома раз и навсегда, он превратит его жизнь в сущий кошмар. В доказательство своих слов Джереми начал плакать на глазах у опешившего мужчины, и выглядело это настолько искренним и настоящим, что незадачливый любовник Дианы Пэриш поспешил убраться из дома, больно ударившись коленом о журнальный столик. Через несколько недель молодой человек пришёл снова, на этот раз трезвый и уверенный в своём превосходстве. Джереми вопросительно взглянул на него через плечо ‒ он сидел в гостиной и без особого интереса смотрел «Логово Дьявола» 1963 года. Мужчина пригрозил ему пальцем и посоветовал идти в свою комнату играть в игрушки, иначе он всё расскажет матери, и Джереми будет наказан. То, что произошло потом, незадачливый гость не мог объяснить никому, даже самому себе. Он лишь помнил, как мальчишка улыбнулся ему хитрой улыбкой Гринча и подмигнул. «Смотри», − сказал он, а после закрыл свои глаза ладонью.

Назойливый шёпот зазвучал со всех сторон и одновременно в голове гостя. Хвататься за голову и закрывать ладонями уши было совершенно бесполезно, он уже падал куда-то, нёсся с огромной скоростью, вниз, вниз, к ядру Земли, вниз, к самому дьяволу. Когда-то давно лет в тринадцать Майкл Калхоун впервые покурил марихуану, выпив перед этим три пинты крепкого пива и тогда он ощутил нечто похожее. Повалившись на спину, он смотрел в чёрное небо и нёсся куда-то с невероятной скоростью, не в состоянии остановиться. Всё вокруг кружилось, тело вибрировало, а кожа на лице словно обмазана эвкалиптом.

Шёпот прекратился. И падать стало совсем не страшно, даже приятно. Чертовски весело, можно сказать.

«Поднажми, Майки! Выдави из этой крошки все 170, давай Майки! Яхууууу!» — Слова его старого друга, почти уже позабытые слова. Они любили машины, быстрые и мощные. И на этих машинах они силились когда-то обогнать время, обхитрить его и навсегда остаться молодыми. Давным-давно они думали, что никогда не умрут и можно мчаться на машине по ровной трассе с огромной скоростью, потому что они молоды и неуязвимы для всех столкновений и крушений. Как же давно это было. «Давай, поднажми, Майки! Давай, давай, давай!»

Падение прекратилось, но выброс адреналина и эйфория были настолько сильны, что Майкл Калхоун всё ещё чувствовал, как громко и часто колотится его сердце, как и в тот раз, когда он впервые обкурился травой. Следующее, что он помнил — как оказался не в доме Пэришей, а в просторной светлой комнате с белоснежными гардинами на окнах. В глаза бросилась огромных размеров кровать, на ней могли бы с удобством расположиться человек пять. Полупрозрачная вуаль на окнах плавно отступала в сторону, освобождая путь ласковому бризу и запаху моря, который распространялся по комнате невидимым облаком и приятно щекотал ноздри. Майклу нравилось находиться в этой светлой комнате и вдыхать ароматы своего детства. Он вырос на побережье, и всё его отрочество прошло рядом с бурным солёным морем. Но здесь пахло не только морем, комната была переполнена самыми разнообразными запахами его детства и юности. Это были полузабытые, даже полумифические ароматы, они будоражили, вызывали восторг, опьяняли. Здесь пахло всеми утраченными и позабытыми детскими артефактами. Пахло его пыльным чемоданом с комиксами. Под увесистой стопкой древних помятых комиксов когда-то лежали журналы интересного содержания, надёжно спрятанные от родительских глаз. Эти журналы тоже пахли, не так как комиксы, по-особенному. Это был терпкий запах тайны, сладковатый мускусный запах незрелой прыщавой похоти с лёгкой примесью кисловатого запаха стыда. Он жадно вдыхал ароматы лимонада и миндального печенья, гренок с клубничным джемом, древних толстых энциклопедий его деда, дряхлого размалёванного шариковой ручкой письменного стола, за которым он делал уроки, жёлтых и красных листьев, налипших на подошву его любимых кроссовок.

Когда-то давно вблизи моря он играл с друзьями, расставлял сети для медуз, ловил крабов. Рядом с морем он бродил в одиночестве, радовался или грустил, рядом с морем он первый раз занимался сексом с рыжей девчонкой по имени Флоренс. Флоренс разрешала ему всё, ведь для неё это был не первый, не второй и не третий опыт. Она была открыта и дружелюбна со всеми мальчиками, которые покупали ей милые безделушки или могли раздобыть её любимый сливочный ликер. Угловатая пятнадцатилетняя шлюшка Флоренс с озорной улыбкой и неизменными синяками на веснушчатом лице. Говорили, что она жила в бедном квартале в обшарпанной квартире с отцом, который беспробудно пил, и каждый день отвешивал ей оплеухи. Ничего серьёзного, но иногда она пропадала на несколько недель, и все понимали, что Флоренс на этот раз сильно досталось. Майклу было всё равно, он забросал её самыми разнообразными безделушками и напоил самым вкусным сливочным ликёром, достать который оказалось очень непросто, но он достал. С одержимостью исследователя он вдыхал запах её рыжих волос, наслаждался видом её стройного ещё не до конца оформившегося тела, целовал её маленькие груди, нетерпеливо раздвигал её длинные ноги. В четырнадцать лет Майкл Калхоун познал крайнюю степень открытости и дружелюбия Флоренс. И по прошествии стольких лет, прямо сейчас в этой светлой комнате он снова чувствовал её запах. Запах Флоренс был везде: в воздухе, в его одежде, на его коже, повсюду. Воспоминания о Флоренс накрыли его мощной волной. Он хотел её, возможно, он даже любил её, в четырнадцать лет сложно прочувствовать разницу между любовью и похотью. И сейчас ноздри, казалось, полностью заполнились запахом её тела, волос, её дешёвых духов и даже запахом её трусиков, которые он сдёргивал с неё когда-то нетерпеливыми непослушными пальцами, на заднем сидении отцовского форда. Вожделение нарастало с каждым вдохом и выдохом. Её гибкое тело, её нежная кожа, веснушки на щеках, синяки и ссадины, её огромные зелёные глаза и её стоны… Сильное возбуждение, жар и томление стали почти осязаемы. Он закрыл глаза и почувствовал на себе две пары тоненьких женских ручек. Он знал, что это не руки Флоренс, потому что Флоренс уже нет в живых, её отец позаботился об этом, а вскоре и сам сгнил в тюрьме. Но это и к лучшему. Флоренс — это прошлое. А эти нежные ручки на его теле явились из мира его желаний и грёз, и ласкали его так, как не ласкала ни одна женщина. Почти одуревший от похоти, он открыл глаза и увидел их. Дыхание сделалось тяжелым и неровным, потому что он смотрел на самых прекрасных женщин на свете. Это были не дешёвые крашеные блондинки с перекаченными сиськами из его подростковых туалетных грёз. Это были падшие ангелы и, глядя в их сияющие порочные глаза, ему была ясна причина их грехопадения. Их было две, одна прелестнее другой. Та, что ласкала его слева, обладала нежной кожей, похожей на домашние сливки, волосами цвета горчицы и телом, от которого невозможно отвести взгляд, настолько идеальны были его линии и изгибы. Её лицо свелось юностью, а зелёные глаза были так похожи на глаза Флоренс, может, это и были глаза Флоренс. Та, что ласкала его справа, была смуглой, ласки её были жестче и настойчивее, так ласкала его когда-то Флоренс — грубовато, дерзко и по-детски настойчиво. Майкл Калхоун расстегнул рубашку, снял джинсы. Женщины стояли перед ним, обнажённые и прекрасные. Они ласкали его и друг друга, их совершенные тела соприкасались и создавали затейливые геометрические фигуры, их кожа — светлая и смуглая словно светилась в лучах заходящего солнца. Где-то вдалеке он слышал шум волн и крик чаек.

Несостоявшийся любовник Дианы Пэриш так и не смог объяснить почему, когда Диана и Джейн вошли в гостиную, он стоял посреди неё с расстёгнутой рубашкой и спущенными штанами. Джейн уронила поднос с чаем, Диана в свойственной ей манере закатила скандал. Джейн быстро увела Джереми в его комнату, а Майкл Калхоун больше никогда не появлялся в доме Пэришей. Вряд ли он вообще появлялся где-либо в Лондоне после этого. Диана тот случай замяла.

О дальнейшей судьбе незадачливого гостя ничего не известно. Пройдёт немало времени, прежде чем Джереми расскажет о том, что же на самом деле случилось с Майклом Калхоуном.

Джейн догадывалась, что Джереми каким-то образом причастен к этому случаю, и не так уж всё ясно и очевидно в этом происшествии. Она слышала крики Дианы в гостиной, слышала, как оправдывался Майкл Калхоун, кричал, что всё дело в мальчишке, но как-то путанно и неуверенно, и Джейн понимала, что именно он пытался объяснить Диане. «Я не понимал, что делаю. Я словно провалился куда-то. Всё это произошло не по моей воле. Я вообще был не здесь!». Джейн почему-то поверила Калхоуну. Ей было немного знакомо это ощущение. Но лишь немного. Потому что Джейн не видела снов.

После инцидента со спущенными штанами Диана пригласила дорогого и модного детского психолога. Уолден ничего об этом не знал. Его практически не бывало дома, зато в доме бывали его деньги, которыми Диана распоряжалась, как считала нужным. Уолден успешно откупался от обязанностей мужа и отца, и Диану это вполне устраивало. Джереми же был в полнейшем восторге, когда ему сообщили, что он будет беседовать с детским психологом. Джейн знала, что это плохая идея. Она намекнула об этом Диане, но та не сочла нужным прислушиваться к какой-то няньке. Все попытки Джейн обратить внимание Дианы на поведение Джереми оставались неуслышанными или отвергнутыми. С посторонними Джереми вёл себя как обычный ребёнок. И только с Джейн он позволял себе быть настоящим. Ей это совершенно не льстило, иной раз она думала, что повредилась рассудком или заработала себе пресловутый старческий маразм. Рассудок слабее сердца, поэтому сердцем она всё же понимала, что дело не в ней, а в нём. Попытки Джейн отговорить Диану от идиотской затеи с психологом не увенчались успехом. Иногда Джейн думала, что понимает, для чего и зачем Диана делает то, что делает. Порой ей казалось, что Диана прекрасно знает, что представляет из себя её сын. Ей казалось, что Диана отвлекала Джереми, находила ему человеческие игрушки, уводила его внимание от себя и своих любовников, а временами Джейн думала, что она тоже всего лишь одна из таких игрушек для мальчика, которого просто нужно отвлечь.

После первого сеанса нарочито дружелюбный психоаналитик заявил, что у ребёнка есть проблемы с общением и социализацией. Джейн было смешно. Мысленно она уже жалела этого розовощекого пухляка с благодушной улыбкой баптистского священника. Но этот пухляк был весьма востребован у респектабельных мамаш с толстыми кошельками, а Диана была как раз одной из таких мамаш.

После второго сеанса он выглядел смущённым и слегка взъерошенным. Щёки его, и без того розовевшие сытостью и благополучием, приобрели пунцовый оттенок. Несмотря на настойчивые приглашения Дианы, на обед он не остался и поспешил покинуть дом, ссылаясь на чрезмерную занятость. На этот раз психолог не проронил ни слова об эмоциональном состоянии Джереми.

Третий сеанс психоанализа стал последним. Джейн знала, захоти, он мог бы ещё долго вытряхивать деньги из Дианы, но он не захотел.

Спустя некоторое время Джейн узнала, что лондонский гуру детского психоанализа — мистер Джейкоб Эйбрамсон ‒ внезапно прекратил свою практику. Он также сорвал все возможные сроки издания своей очередной книги с претенциозным названием: «Дети — будущее наших надежд, или отражение наших разочарований?», после чего известное издательство расторгло с ним контракт. Эйбрамсон больше не принимал пациентов и не выезжал к ним на дом. Ещё через некоторое время Джейн узнала, что Эйбрамсон уже пару недель находится в платной психиатрической лечебнице имени Карла Теодора Ясперса. Врачи клиники не имели права разглашать журналистам причину болезненного состояния мистера Эйбрамсона, но, разумеется, информация чудесным образом просочилась в местные СМИ. Несколько раз Эйбрамсон пытался наложить на себя руки, вел себя буйно и постоянно твердил, будто ему нельзя засыпать. Помимо симптомов шизофрении и острой паранойи врачи обнаружили у мистера Эйбрамсона нарколепсию³. О больном психоаналитике вышла небольшая статья в «The Independent» с короткой заметкой о его супруге. Миссис Эйбрамсон утверждала, что у её мужа никогда не было никакой нарколепсии. Позже в «The Sunday Times» вышла довольно большая статья, затрагивающая имя Джейкоба Эйбрамсона под названием: «Зачем нашим детям мозгоправы?»

Был ещё один случай.

Питер Олдридж — долговязый худощавый очкарик всего на пару месяцев старше Джереми. Мать Питера иногда приводила его в дом Пэришей, и дети играли, пока их матери увлечённо о чём-то беседовали за стаканчиком виски. Джереми никогда не проявлял агрессии к своим сверстникам, если мамаши притаскивали своих детей, он терпел их присутствие, играл с ними, дурачился, вёл себя как обычный ребёнок. Обычный ребёнок, которому немного скучно, но не более того. Поэтому случай с Питером Олдриджем удивил и не на шутку обеспокоил Джейн.

Это произошло незадолго до Рождества.

Уолден, как обычно был в отъезде, намереваясь, приехать только к празднику. Джейн вернулась в свою маленькую квартирку в Камдене, чтобы подписать и отправить почтой праздничные открытки немногочисленным родственникам, оплатить накопившиеся счета за квартиру и справить Рождество в благословенном одиночестве вдали от Пэришей. Муж Джейн — мистер Бенджамин Фрай ‒ уже восемь лет покоился на Кенсал Грин, что можно считать одним из немногочисленных достижений мистера Фрая. Он всегда хотел упокоиться на одном из лондонских кладбищ магической семёрки⁴, где некогда был похоронен его дед — не очень известный, если не сказать совсем неизвестный английский поэт патриотической направленности, и Джейн всё устроила, хоть это было и недёшево. Мистер Фрай оставил Джейн вдовой, не дожив до пятидесяти двух, и больше он не оставил ничего. Джейн была рада провести Рождество в одиночестве, провести его без Джереми и без пьяных истерик его матери. Конечно, в её крошечной квартирке не было брендовых рождественских украшений, высоченной ели у камина и шведского стола для гостей с малюсенькими бутербродами на огромных тарелках от Тиффани. Тем не менее, здесь было всё её, было тихо и спокойно, и главное — здесь не было Джереми. Таким образом, в доме Пэришей остались только Диана, Джереми, да одна приходящая домработница.

Миссис Олдридж наведалась в дом Пэришей с бутылкой ирландского виски, свежими сплетнями и близоруким сыном Питером. Женщины уединились в гостиной и оставили Питера и Джереми в малой гостиной на попечение домработницы. Невзрачная женщина по имени Кэрол (Диана никогда не нанимала молодых и красивых служанок), видя, что мальчики играют в Скрэббл, удалилась по своим делам и оставила их без присмотра. Вели они себя тихо, и, в конце концов, нянькой к ним она не нанималась.

Когда миссис Олдридж, изрядно накачавшаяся ирландским напитком, собиралась домой и вызвала такси, в надежде, что по пути до дома в машине её не укачает, и виски не выплеснется наружу, оказалось, что Питер куда-то запропастился. Джереми нашли быстро, он мирно спал в своей постели, а вот Питера и след простыл. Когда Джереми разбудили и спросили, куда же делся Питер, тот ответил, что понятия не имеет.

Питера нашли спящим под лестницей. Все волосы на его голове поседели. Когда его разбудили, он не мог вымолвить ни слова. Миссис Олдридж, быстро протрезвев, долго тормошила сына, но тот был где-то далеко, на вопросы не отвечал и на все раздражители реагировал вяло и неохотно. Питера увезли в больницу. С тех пор мальчик так и не заговорил, не произнёс ни единого слова. Врачи очень долго и усердно его обследовали. Они обследуют его и по сей день. У матери Питера отпало желание посещать дом Пэришей.

Питер Олдридж не говорит до сих пор, хотя с того вечера прошло много лет. Ему не смог помочь ни один врач. Кэрол после этого случая уволили без жалованья и рекомендаций. Она не стала оспаривать увольнение в суде. Через некоторое время женщина покинула Лондон, и перебралась в Ливерпуль к сестре, по крайней мере, так говорила Диана.

Джейн видела связь во всех этих происшествиях, но хранила молчание. Собственно говоря, сказать-то было и нечего. Её могли обвинить в сумасшествии, с позором уволить с хорошей работы, самому Джереми могло бы сильно не понравиться то, что Джейн распустила язык. В действительности же, ей было стыдно, что однажды, обычным дождливым днём, она размахнулась и ударила Джереми по лицу. С того дня она потеряла право голоса, так она полагала. Каким бы он ни был, она его ударила, а ему всего-то четыре года. Джереми знал, как именно после той пощечины чувствовала себя Джейн. Он ничего не требовал от неё, всё, что ему было нужно, это её молчание. И, конечно же, Джейн не могла уйти от Пэришей. Это было абсолютно исключено. Он никогда не высказывал ничего подобного вслух, но и он и она просто знали это. Для них обоих это было столь же очевидно, как дважды два − четыре.

Джейн Кэтлин Фрай вела дневник. Из этого дневника и стало известно, что она восхищалась, как Джереми красиво рисовал. Она писала, что никогда бы не поверила, если бы сама не знала это наверняка, что мальчик четырёх с половиной лет рисует такие прекрасные картины. Она писала, что все его работы поразительны, но содержание некоторых из них заставляет её задуматься, какие странные мысли роятся в его голове, да и вообще, как ребёнок способен нарисовать такое? «О том, что он умеет рисовать, как взрослый одарённый художник знаю только я. Я никогда никому не расскажу об этом, потому что он этого не хочет».

Из дневника Джейн Кэтлин Фрай, 16 сентября 2001 год: «Приближается его пятый день рождения. Мне страшно».

К окончательному выводу Джейн придёт уже совсем скоро. Её шестое чувство вновь подсказывало ей, что надвигается беда.

Примечания

3

Нарколепсия — редкое заболевание, основным признаком которого являются приступы неудержимой сонливости.

4

Магическая семёрка — это семь кладбищ, используемых жителями Лондона в XIX веке. В 1832 году Парламент принял законопроект, поощряющий создание частных кладбищ за пределами Лондона, а позже принял законопроект об окончательном закрытии для захоронений всех внутренних церковных дворов Лондона. В течение следующего десятилетия было создано семь кладбищ: Кенсал Грин, Кладбище Западного Норвуда, Хайгейтское кладбище, Кладбище парка Эбни, Нанхэдское кладбище, Бромптонское кладбище, Кладбище Тауэр Хэмлетс.