Как я был чиновником

Станислав Афонский

Герой ни сном ни духом не помышлял стать когда-либо каким-либо чиновником. Он был абсолютно уверен: все недостатки и нелепости в городе и районе происходят родом только из чиновничьих утроб и, чтобы исправить всё, нужно немедленно всех чиновников изгнать. Но 90-е годы были временем чудесных превращений, и наш герой, что называется «из грязи в князи», не вдруг, но дошёл до должности чиновника. Хотя сам себя таковым не считал и не признавал. Но, тем не менее, был… По должности.

Глава V. История обострения борьбы или «Лучше один раз увидеть, чем сто раз проспать»

Моя первая индивидуальная встреча и личный разговор с первым мэром Клёвского района с Владиславом Ивановичем Воликом состоялись 3 января 1992 года.

«Дневник. 4 января 1992 г. Вчера к Волику вместо назначенных им 14 часов «попал» лишь в пятом часу вечера или уже ночи, по зимнему времени. Впечатление: выдержанный, думающий, способный трезво и здраво разобраться в вопросах человек с самостоятельным умом. Выслушав и ознакомившись с документами, мэр сказал: «Ну вот, теперь будет что сказать депутатам».

И в последующие годы тоже приходилось иногда часами просиживать в приёмной, приёма ожидаючи. Не потому, что мэр закапризничал и пренебрегает драгоценным временем посетителя от высокомерия своего. К нему беспрерывно, один за другим, «оптом и в розницу» шли люди с делами, не менее неотложными, чем мои. Хотя при этом я честно, как и все другие посетители, считал: мои дела всё же самые важные из важных. Стояла и стонала эпоха перелома судьбы страны, области, района, города, его предприятий, людей, судеб. Приватизация, «ваучеризация», спекуляция, модернизация и т. д. Появилось новое племя — предприниматели, свои и зарубежные. Проблем возникало, исчезало и вновь появлялось множество таких, о которых прежние власти и слыхом не слыхали, и видом не видали, и предположить не могли. Строились невиданные доселе взаимоотношения, не имеющие чёткой регламентации. К этому всему присовокупливались конфликты, интриги, дрязги, жалобы… И я в тот день 3 января пришёл к мэру, как депутат, с предложением урегулирования бесконечных скандалов в ПТУ №36. «Инициативная группа» преподавателей требовала немедленной смены директора училища, обвиняя его во множестве смертных и бессмертных грехов, отнюдь не всегда справедливых — та самая причина наших с Полощуком споров.

Настало время, когда конфликты в городе начали вспыхивать один за другим очагами различной степени интенсивности, масштабов и болезненности. Самые крупные, сказывающиеся в той или иной степени на жизни города, принялись греметь и громыхать между депутатами Горзавета и его председателем, между Горзаветом и новоявленным главой администрации — мэром, и, наимасштабнейший, — между Воликом и генеральным директором Завода Юрием Петровичем Егорищевым.

Егорищев слыл среди клёвчан ставленником Москвы. Даже самого Политбюро ЦК Правящей. Имея за спиной такую мощную поддержку, вроде крылышек, и покровительство в виде легендарной «мохнатой лапы», гендиректор чувствовал себя хозяином не только Завода, но и города всего. Соответственно и держал свою драгоценную персону, и всех, до кого мог дотянуться хозяйственной рукой, а она у него была длины необыкновенной. Даже сам горком Правящей не мог им ни править, ни справиться. Норов у Егорищева топорщился барский — самодовольный и деспотичный. Он не стеснялся буквально орать на своих подчинённых, оскорблять и унижать их публично. И вообще напоминал собой нечто, вроде помещика Троекурова из повести Пушкина. Даже внешностью. Будь у него медведь, как у того самодура, он мог бы, пожалуй, и посадить к нему себе на потеху кого-нибудь из подвернувшихся.

Внешне Юрий Петрович совсем не походил на чудовище в образе человечьем. Наоборот — производил очень даже приятное впечатление. Возможно, и не только производил, а и был таковым на самом деле — мало ли что скажут о своём начальнике подчинённые. Тем более обиженные. Тем более не справедливо. Иногда можно было увидеть идущего пешком по главной улице Клёва человека не слишком высокого роста, начальственно полного, с руководящим животом, благородно серебрящимися висками и добродушным лицом. Это лицо и всё остальное, к нему прилагающееся, и принадлежали Юрию Петровичу Егорищеву.

Подвиги гендиректора Завода ещё куда бы ни шли в его вотчине, если бы не демонстрация своего норова и в кругах наивысших. Компетентные лица шепотком поведали: Егорищев перессорился со множеством влиятельных сиятельств и в министерствах Москвы. Там коса нашла на камень и зазубрилась: сиятельства ощетинились на самого Егорищева — «сила действия равна силе противодействия». Рикошет угодил в Завод: он начал постепенно хиреть. И не только от неблагожелательности «сверху», но и от отношения к делу самого господина Егорищева. Завод давно не модернизировался, технологии устарели, оборудование износилось. Надо было бы вкладывать средства в развитие производства, но им нашли иное применение. Из-под полы понесло спекуляцией и контрабандой. Вдруг начали благоденствовать рабочие и служащие Завода. Некий депутат Горзавета, ничтоже сумняшеся, приносил наборы дорогой и страшно дефицитной косметики в помещение Горзавета — предлагал купить их служащим аппарата. Но Завод как был главным поставщиком пополнений в бюджет города, так таковым и остался, и хозяин его не без оснований считал себя вправе командовать и в городе, тем более, что многие жители Клёва трудились на этом Заводе.

Волик на это положение посмотрел-посмотрел и примириться с ним не смог. И не захотел. Он осознал себя тем, кем и был на самом деле — главой администрации района и по праву — хозяином положения в городе. Лично: Завод — на территории Клёвского района, Волик — района командир, утверждённый народными депутатами, то есть — обличённый доверием народа. Получились классические два медведя в одной берлоге и им было чем померяться. Каждый — уверенный в своих силах и габаритах. Надо отдать должное одному из «медведей» — мэру — не он начал конфликт с Егорищевым. Начинать деятельность главы города с конфликта ему было никак не резон. Амбиции взыграли у Егорищева. Не только амбиции, разумеется, но и их следствия.

В 1992 году в Клёве ещё продолжало действовать, и действовать активно, движение «зелёных». Инициатором его возникновения, вдохновителем и организатором был клёвский литературно-политический клуб «Искра». К активной «зелени» примыкали, на время, некоторые активные клёвчане. Одно время среди них оказался и Алексей Липин — тот самый депутат и, «по совместительству», инженер Завода. Этот Завод и плюс к нему белково-витаминный комбинат, сокращённо БВК, изготовлявший странные добавки к корму для скота, и превращали клёвскую атмосферу в скопище разнообразной пакости над городом и планетой, прилегающей к нему. Таким образом, «зелёные», выступая в роли защитников природы, планеты и здоровья её обитателей, автоматически становились противниками и руководства предприятий, посягающих на них — в том числе и Самого Егорищева…

Учитывая душевные качества генерального, не стоило удивляться тому, что после одного из своих пламенных выступлений А. И. Липин, по натуре своей человек очень импульсивный и азартный, получил от своего непосредственного и грозного генерального весьма серьёзное предупреждение: если и впредь речи против руководства Завода будут им, Липиным, продолжены, то он, Липин, лишится своей любимой работы на своём, любимом же, Заводе. И пламенный Липин выбрал любимую работу, тем более, что очень любил и зарплату, за неё получаемую, в то время как за пламенные речи никакой мзды, кроме популярности, не имел. Возможно, он получил ещё какие-то ценные указания, потому что вдруг сменил направление главного удара, внезапно принявшись не менее темпераментно атаковать не кого-нибудь, а председателя Горзавета Лапкина. Неожиданность была удивительной: до начала агрессии Липин к Лапкину относился вполне лояльно и уважительно. Дело в том, что против Лапкина затеял войну Егорищев.

Депутаты, как-то однажды в один прекрасный денёк, озаботились тем, что мэр явно перегружен свалившимися на него проблемами и посетителями и как бы не надорвался прежде времени. Дабы уберечь его от неприятных неожиданностей со здоровьем и повысить эффективность мэрской деятельности постановили: ввести в штат мэрии должность вице-мэра. Егорищев меру одобрил, но настаивал на кандидатуре в вице-мэры того, кто претендовал на пост самого мэра, но был отвергнут, — Ясных. В знак и по доброй памяти — Ясных долгое время трудился под непосредственным началом Егорищева. Стало быть, в случае прохода этого варианта «вторым человеком» в районной администрации стал бы «человек Егорищева». Липин усердно егорищевского протеже поддержал. Одновременно начался сбор компромата на Лапкина. Однако урожай здесь обильным оказаться не смог: ничего более — менее серьёзного найти никак не удавалось. Лапкин был чист и честен, как непорочный кристалл в надёжной оправе своей должности председателя Горзавета.

Тогда начался «поиск блох» — каких-нибудь неудачных слов и выражений в выступлениях Лапкина, пригодных для толкования в невыгодном для него свете. До успешного конца дело довести не успели. Вскоре поступила другая команда с Заводского верха: фронт атаки переменился — боевые действия начались против Волика.

Пока «битвы» шли и продолжались своим чередом, начались осложнения отношений депутатов с Воликом. Как всегда нашлась масса проблем и решить их мог только мэр, но он, как постепенно выяснилось, всё-таки не Господь Бог и отнюдь не всесилен, особенно тогда, когда его силы не поддержаны финансово. Это раздражало депутатов. Меня, как председателя постоянной комиссии по делам молодёжи, культуры и спорта, тоже. Люди приходили со своими животрепещущими и абсолютно неотложными вопросами. На них нужно было отвечать, непременно решать, и если первое зависело только от меня, то второе — от наличия средств. Выделить их мог только мэр…

Статус народного депутата обязывал руководителей любого ранга принимать депутата без очереди в любое время, рабочее, имеется в виду, а также и вне его.

«Дневник. 21.01.1992 г. К 10 часам, как и было намечено Лапкиным, руководители клёвской культуры и физкультуры подошли к кабинету Лапкина, оказавшегося… запертым. Яковлина объяснила: недавно Лапкин звонил, просил извиниться — ему рвут зуб. (Возможно тот, который он имел и наточил против Волика).

Народ собравшийся тем не менее озлился и, побазаривши, решил в очередной раз попробовать прорваться к Волику. В очередной раз и не получилось. Нам, депутатам, включая и членов Малого Завета, дорога к мэру прочно закрыта…

Если пренебречь статусом депутата, то Волик прав: ему в самом деле некогда — народ течёт к нему, как вода на колесо мельницы, и он вертится, как это колесо. Но это если пренебречь. Член Малого Завета, председатель ПДК, да ещё и с людьми, по пустякам не придёт. Люди же увидели и поняли так, будто мэр не хочет их принять и плевать хотел на их избранника — депутата.

Депутатская комиссия заявила протест. Волик сам действует против своего авторитета. Возможно, и одумается, со временем. Публикация в газете о стиле его работы сработает против него и вряд ли ему это нужно в самом начале мэрского пути».

Рассуждения эти справедливы только с позиций депутатских амбиций. Позже одумались оба: и мэр, и депутат, то есть автор строк сих. Волик извинился, а я понял, что амбиции не всегда соответствуют «амуниции»: мы шли со своими эмоциями главным образом требовать и просить к человеку, не проработавшему в должности мэра и месяца, далеко не во все нюансы вникшему и объективно не способного определённо точно найти пути решения всех наших проблем. С нашей стороны должны были быть какие-то конкретные предложения, а их не имелось. Решение практически всегда зависит от финансирования, а наша делегация в его тонкостях сама не очень—то глубоко плавала, наблюдая перед собой только поверхности, барахтаясь в волнах чувств на грани утопления и принимая соломинку за бревно. Сказывалось полное отсутствие опыта в хозяйственных и финансовых вопросах. Мы всё ещё подходили к делу с наивно — идеалистических воззрений. Я, например, абсолютно был уверен: все недостатки в культуре и спорте — только от неумения и нежелания организовать работу их руководителей. Вот ежели взять, да и изменить отношение к делу со стороны этих нерадивых, а если они в силу неодолимого обронзовения своего упрутся, то и снять с должности, как нагар со свечи, «стоит только захотеть, стоит только не робеть — и все мечты сбываются», как пелось в бодренькой советской песенке — и всё наладится. Подобные безапелляционные эйфорические настроения преобладали и у многих других депутатов плюс уверенность: избранник народа всегда прав потому, что не прав быть неможет. Настроения имели результат реальный.

Вплоть до ликвидации всех народных заветов, как очагов власти и чрезмерного свободолюбия, клёвский городской Завет мог реально повлиять на утверждение или не утверждение части руководителей департаментов… Впрочем, в 1990-м году ещё не ввели такого понятия, как департамент. Существовали отделы и, соответственно, начальники отделов.

Многие депутаты были крайне недовольны работой именно тех сфер деятельности администрации, на которые мог повлиять: и образование не образовывало молодое поколение должным образом, и культура хромала на обе ноги, для маскировки и симметрии, и финансы «пели романсы» хрипло, не в тон и слишком тихо, а уж спорт совсем никуда не годился. Недостатки и в самом деле имелись, как во всяком живом организме. Депутаты, демонстрируя свою эрудицию, твердили, что «рыба гниёт с головы» и убеждали всех, и прежде всего себя: все изъяны — только от головы и есть — то есть, от неспособности голов — не так пахнут, а некоторые даже воняют, как и подобает гниющим.

Тут позволю себе вернуться к теме для более детального рассказа. Как и ныне, городской Завет имел постоянные депутатские комиссии. Разные. Одна из них занималась делами культуры и спорта, и возглавлял её автор сих строк. Сам напросился — никто за узду не вёл, хотя бы потому, что не было таковой. Руководство своё начал с изучения тем изнутри. Из отделов культуры и комитета спорта «не вылезал», со всеми, компетентными товарищами перезнакомился, вопросы задал, ответы получил. Ответы однообразные: руководство сменить непременно и срочно — не справляется. Мнение обсудили на комиссиях и судьбы всех четырёх «голов» были решены. Они слетели с плеч отделов на сессии городского Завета. Заметим, на всякий случай: не глава администрации убрал из мэрии тех, кто работал при прежней власти, а депутаты.

Быть «снятым» с руководящей работы для снимаемого и тошно, и больно, и горько. Горше всех досталось, наверное, заведующей городским отделом народного образования, или «гороно», Софье Николаевне Грушковой. Её отдел, по праву именно её отдел, признавался лучшим не только в районе, но и в области. Его руководительница, систематически, по заслугам и традиционно восхваляемая, даже в собственных глазах была сильным и компетентным в своём деле человеком. К трибуне шла женщина с достоинством не меньшим, чем член правительства. Отчитывалась уверенно и гордо. Назывались цифры и факты, говорящие об успехах «гороно» в ремонтах школ, классов, подготовке к учебному году и многих других хозяйственных делах. У наивных же депутатов сложилось впечатление дилетантское: говорит не педагог, не организатор воспитательной и учебной работы, а хозяйственник. Я внутренне усмехался кажущейся мне «некомпетентности» выступающего, но, в то же время, подумывал: может быть, я ещё чего-то не понимаю и чего-то не знаю, во что-то не вник. Ведь выступает человек, не первый год ведущий дело сложное и важное, и хорошо, по отзывам, ведущий… Но чьиотзывы-то были — партийного аппарата — специалиста втирать очки показухой… А работа школьников на уброке урожая вместо учёбы?.. Много чего у нас восхваляли, в том числе и «Славу КПСС», а довели страну до перестройки и до предела… И всё же… Перед выступлением Грушковой я твёрдо решил выступить и разгромить всю, как мне думалось, порочную систему образования. Пламя решения угасало по мере того, как на него «капали» слова заведующей «гороно».

Поторопился всё тот же, полулегендарный Алексей Иванович Липин. Он начал греметь громом и метать в адрес Грушковой молнии прежде, чем добрался до микрофона, раскорячившего свои опоры в зале. Сказал почти дословно то, о чём думал и я, только без моих сомнений. Кто-то добавил свой удар дубиной критики, депутаты поддержали нападение, проголосовали. Софья Николаевна вернулась на своё место в зале заседаний уже не первым лицом в образовании. На неё жутковато было смотреть: впервые я видел человека, «потерявшего лицо» — настолько оно изменилось. Она не понимала причин своего поражения. Несправедливого во всех отношениях. Но ничего уже нельзя было сделать: сессия проголосовала против неё.

Примерно так же, состоялись аутодафе и других трёх приговорённых.

Много позже, когда депутаты разобрались в делах администрации, вникли в главные детали её работы и поугасили свой «дерьмократический» пыл, стало понятно: поторопились братцы, не помилосердствовали, запороли «шпицрутенами», как солдата в рассказе Толстого «После бала». Бал продолжили, но танцевали уже другие: на месте Веры Сизовой стал выполнять замысловатые па в роли директора департамента культуры Павел Александрович Рыжин, денежки бюджетные считать и распределять Василий Александрович Солев, а вместо Виктора Степановича Ржанцева усиливать физическую и спортивную мощь клёвчан доверили Валерию Григорьевичу Артёмину, временно — так прозорливо и мудро постановили депутаты.

Как бы то ни было, но существовавшие в те времена взаимоотношения Горзавета с администрацией и его великовластный статус создали обстановку, когда подбор и утверждение части кадрового состава администрации — деловой команды мэра — зависел не от него, а от мнения и настроения депутатов. А мнение сие не всегда способно быть адекватным и подчиняется случайным впечатлениям и политическим позициям… Не только самих депутатов, но и тех, кто стоит за их спинами кто с чем: кто с дудочкой, кто с удочкой, кто и с дубиной, или замаскированной под пальмовую ветвь, или же просто сунутой под полу. К ней и камни за пазухой в ход могли пойти.

Ни одному руководителю, с нормальной, не съехавшей, «крышей», такая экзотическая ситуация не понравится. «Крыша» у Волика прочно лежала на своём месте, не протекала и не кренилась, и он постарался с ней, нелепой и угрожающей ситуацией, покончить. Тем более, что не хилая часть депутатов принялась сознательно пользоваться своими правами во вред, как им казалось, мэру, а на самом деле — городу и району.

Во всей стране в разных вариантах творилось примерно то же самое. Кульминацией противостояния депутатов и административной власти стали трагические события октября 1993 года в Москве. Советы народных депутатов канули в Лету, выражаясь пышно, и никто спасательного круга не бросил; исчезли, изъясняясь попроще, или гигнулись, совсем уж просто говоря. В Клёве, соответственно, тоже. Трагедии не случились, но драмы произошли. И не Волик их разогнал, как предрекала Татьяна Кузнева, но в соответствии с мнением Елизаветы Яковлиной «на х.. они сдались». «Земкские собрания» посягать на власть глав администраций столь же эффективно уже не могли — количество депутатов стало гораздо меньше и статус, с полномочиями, уменьшился до микроскопических масштабов. Мэры получили, наконец, возможность распоряжаться своими кадрами и подбирать их по своему усмотрению…

«Ну и как это усмотрение срабатывало? — подумал и поинтересовался Любопытный, — Теперь, небось, все директора департаментов соответствуют своим местам, как патроны в — пистолете». «Увы, друг мой, увы, — как-то по-лошадиному змотал головой Знающий, — если бы. А то поглядишь на некоторых — блестят, как настоящие патроны, и гильза есть, и пуля на месте, а сунешь его в ствол — то патрон слишком толст, то калибр пистолета мал — не вставишь. То всё, вроде, всунулось и вставилось — так выстрел холостой или пуля мимо цели…» «Так это и от стрелка зависит — целиться нужно лучше и вообще стрелять уметь», — мудро — изрёк Любопытный. «А откуда ты это знаешь?» — полюбопытствовал Знающий. «А от верблюда, — со знанием дела ответил Любопытный, — тот как-то сквозь игольное ушко в рай пролезть надумал и, знаешь, ли — пролез, подлец!» «Как же ему это удалось?» «А вот этого я не знаю — это, брат, твоя работа: на то ты и Знающий у нас», — и Любопытный захромал своей дорогой. «Да — любопытные всегда хромают», — посмотрел ему вслед Знающий. И побрёл пешком в другую сторону, отмахиваясь от автоматных очередей, как от назойливых ос. «Да, у тех, кто слишком много знает, не бывает машин и чересчур долгой жизни», — сочувственно вздохнул Любопытный, оглянувшись на пальбу.

Конфликт гендиректора Завода с мэром продолжался, обрастая деталями, бронёй с обеих сторон, бронебойными снарядами, синяками, ссадинами и шишками. Одной из «деталей» стал проект строительства в Клёве клёвого фармацевтического завода по производству ценных и чудодейственных лекарств, способных избавить человечество в общем, и клёвчан в частности, от…

«От чего же?» — материализовался из ничего Любопытный. «От любопытства», — показал ему кукиш Знающий, не успевший далеко уйти и удивительным образом уцелевший после обстрела.

Подобием и образцом волшебного завода должен был стать такой же точно завод, исправно работающий в американском городе Каламазу. Волик был за строительство. Егорищев против. Говорят — из соображений конкуренции.

«Дневник. 14.08.1992 г. «Вчера в редакции «Маячка» засели «зелёные». И я с ними. Повод: речь «легендарного» Липина. О строительстве фармзавода. Эдакое сумбурно-политико-истерическое нечто. Кроме выступления он ещё и статью в «Маячок» написал против Волика. Впечатление: Егорищев против фармзавода, Липин — под пятой Егорищева — отрабатывает спецзаказ выступить против нового завода и против мэра, поскольку мэр — за».

При выборах депутатов Земкского собрания управляемые Егорищевым заводчане сделали всё, возможное и не возможное, дозволенное и не дозволенное, чтобы составить большинство в Земкском собрании и таким образом противостоять мэру во всём, что неугодно своему шефу.

«Дневник. 27.11.1992 г. 26-го впервые после избирательной кампании депутат Верховного Совета РСФСР, он же одновременно и генеральный директор Завода товарищ Егорищев Ю. «вышел к людям» — явил себя депутатам и руководству города. Сорок пять минут длилась тёплая встреча. Особенно «тёплой» она стала для мэра. Егорищев лягал его трижды. В присутствии городской «элиты». «Лягания» — не по делу. «По вине мэра», оказывается, «город имеет лишь один процент от миллиардных доходов Завода». Егорищев же, член Законодательного органа страны и директор этого завода, тут ну совершенно ни при чём.

На какую-то злую реплику Егорищева Волик иронически ответил: «Давайте поменяемся должностями». Егорищев взорвался: «Я на вашем месте справлюсь, а вы на моём — нет!» (Как у Гитлера: «Каждый фельдфебель может стать учителем, но не каждый учитель — фельдфебелем»).

25.01.1993 г. Главным событием в январе стала сессия горсовета. Главной же темой сессии стала попытка сместить с поста мэра Волика. Инициаторы потуг — Завод в лицах «заводских» депутатов и примкнувшие к ним клёвские «демократы».

Волику откликается его нескрываемое отрицательное отношение к приватизации и акционированию Завода. Он считает, что Завод должен оставаться в государственной собственности. Завод откровенно и примитивно мстил. Мщение возглавлял депутат Веховного Совета — генеральный директор Завода.

Одна из бомб для мэра — жалоба на него на пяти страницах одного из «демократов. Досталось в ней и О. Полощуку. О причинах, подвигнувших «демократа» на «разоблачительную тропу», Олег только руками разводит и предполагает. Подозревает даже некую нижегородскую… еврейскую общину, у которой с Воликом какие-то разногласия.

Легендарный Липин, который А.И., превзошёл себя и надоел всем в который уж раз ретивым исполнением «социального заказа» своего шефа. Даже депутат Заваликин, обычно благополучно молчащий на всех сессиях, о чём бы ни шла речь, вышел на трибуну «разоблачать» Волика. И «разоблачил»: это мэр, и никто иной, лично повинен в… спекуляции, преступности и пьянстве в славном городе Клёве…

При голосовании за предложение признать работу Волика неудовлетворительной это предложение поддержали из 96-ти депутатов только двадцать: все — заводчане».

«А при чём тут евреи? — округлил глаза Любопытный. — Евреи, евреи, кругом одни евреи. Они-таки и здесь виноватые. И они что-то там против Волика». «Да дело не в виноватости вообще, и не в том, что они против мэра, а в том, что дальше будет с мэрскими делами и то, что ни при чём станет при чём, но не с той стороны, как можно подумать, а с другой и тот, кто будто бы против Волика, станет за него, а сам Волик будет сам против себя, об этом не зная», — и Знающий глубокомысленно умолк. «Ну, ты даёшь! — засмеялся Любопытный, — всё перепутал и запутал и сам запутался в путанице. И каким же таким образом мэр персонально повинен в спекуляциях, преступности и пьянстве?» «А таким. При Николае втором, последнем императоре, какой-то пьяный офицер расстрелял рабочих на Ленском прииске. Кто виноват? Царь Николай. „Кровавое воскресенье“ гапоновское 9 января учинили в то время, когда того же императора в Петербурге не было — кто виноват? Царь „Николашка — кровавый“. А уж мэр и подавно во всём, что в его мэрстве творится, повинен… Точно так же, как с любого начальника спрашивают за безобразия в его хозяйстве… Впрочем… Работал я когда-то при комумистической власти на заводе „Хитромаш“. И парторг комумистический в нашем цехе был — как же без него, любимого. Так вот, когда цех доблестно план выполнял, то первым нахваливали того парторга и премию повышенную ему в карман. А когда менее доблестно не выполнял, а такое тот и дело происходило, — кто угодно виновен был — только не парторг. Так что, виноватых тоже надо умеючи подбирать и знать, кого хвалить». «Послушай, что это за комумистический парторг?» — наморщил лоб Любопытный, изогнувшись знаком вопроса. «Стыдно не знать бывших героев! — выпрямился восклицательным знаком Знающий, — парторги в то время были только члены партии, тащившей народ к светлому будущему коммунизма. А что такое коммунизм, строго говоря, в будущем? Это подобие рая небесного на земле, но поинтереснее. В раю души праведные только в духовности и пребывают, насколько мне известно, — скучно, понимаешь. На земле совсем другое дело… Но есть и у рая, и у его подобия одно общее: и то, и другое — мистика. Синоним: коммунизм — мистика и рай — мистика. Назвать партию райской для истых коммунистов — кощунство. Назвали коммунистической, но это то же самое, что назвать комумистической: кому мистика — пожалуйте за нами!» И Знающий превратился в нечто потустороннее.