Гадюшник

Станислав Рожков

Часто женские коллективы похоже на серпентарии, где разные виды «гадов», свернувшись в клубок только и ждут, чтобы ужалить, донести, оговорить и выжить. В коллективе тёткам преимущественно за 40, и это настоящие змеи, умеющие лгать при благочестивом выражении лица. Вечно с претензиями, только и ждут к чему бы придраться. – Или вы думаете, что если улыбаются вам в глаза, то за глаза гадости не говорят? – Ещё как! Чтобы выжить в подобных условиях, необходимо накопить немало опыта и яда, чтобы тебя не сожрали. А, в ответ надо кусаться и жалить всех без разбору. Добро пожаловать в серпентарий.

Понедельник

Опаздывая на службу, врач спешил, ловко минуя ступеньки скользкой лестницы. Несмотря на приличный вес, мощный костяк туловища легко справлялся с подобной задачей, хотя для постороннего взгляда было ясно, что человек растренирован. Увы, но неизбежная цена дежурств в условиях гиподинамии, делала мышцы сотрудников дряблыми, увеличивая вес за счёт отложений жира. А тут ещё тяжесть в затылке. И хотя голова с похмелья уже не болела, лёгкое головокружение всё же нарушало координацию движений, и опоздавший опасался получить травму. — Чёрт меня дёрнул так нализаться! А всё упёртый свояк; — давай, да давай, словно жрёт водку последний раз. Ведь просил, хватит, так нет, прёт ещё бутылку, благо жена уехала на специализацию. Теперь выслушивай нотации шефа; — а здесь его хлебом не корми, дай покуражиться. Определённо вставит фитиль в задницу. Пропал день. — От быстрой ходьбы, парень запыхался и, открывая дверь в ординаторскую, изобразил на лице вину. — На дороге попал в пробку, прошу извинить. — Шеф, бросив взгляд на часы, кивнул, продолжая внимать докладу. — Видно сегодня не моя очередь, — повеселел он. — Три операции за ночь, — подводя итог, устало закончил пожилой врач. Словно чуткий барометр, фиксирующий бурю, медицинские сёстры подозрительно не галдели, преданно заглядывая в глаза начальства. Видно тот пришёл на работу, не в лучшем расположении духа, и эту грозную ауру женщины ощущали кожей. В ординаторской висела настороженная тишина, и только через открытую форточку долетал шум проезжающих машин. Вальяжная фигура в кресле, мастерски выдержав паузу, приступила к экзекуции. — Почему не вывели женщину из седьмой палаты, ведь прошло больше двух суток? — мягкий обволакивающий голос словно приглашал к откровенности. — Так это же наша сестра из детского отделения, и просила оставить, — стал объясняться вновь дежурный врач. — Я Вам докладывал. — Та,… а… к. — молодое лицо заведующего, наливалось «праведным» гневом. — Я очень редко напоминаю, но вы вынуждаете! — откинувшись на спинку кресла, он обвёл присутствующих цепким взглядом. — Что значит просила? Мне наплевать! — в голосе шефа, завибрировали нотки металла. — Если подошла очередь «генералить» палату, то её следует мыть, а женщин переводить. — Но в послеродовом отделении нет мест, — пробовал оправдаться пожилой. Ему, было обидно выслушивать такое от своего бывшего ученика, которого недавно натаскивал к работе. Не прошло и полгода, как молодой шеф всё забыл, демонстрируя иной тип управления. — А мне наплевать. Куда хотите туда и переводите, хоть в девятую, — глаза начальника отливали желтизной, словно у голодного хищника. — Да! Весьма мудрое решение — хмыкнул про себя опоздавший, присаживаясь на свободное место рядом с пожилым. — К лихорадящей бабе подложить оперированную…. Ну и дела, тебе, что жена не дала, ведь это наша сотрудница. Вот уж действительно всё относительно: — давно ли тебя сосунка всем отделением учили! И вот, результат; — сейчас ты начальник, а мы кто? Сезонные рабочие? — Когда по понятным причинам (пристрастие к алкоголю) сняли прежнего, главврач поставил на заведование своего. Отпрыск директора большого завода пришелся весьма кстати, ведь как — то следовало папу отблагодарить за финансовую помощь больнице, у которой в трудные времена не хватало даже мебели. Тогда и у себя дома кое — кто поменял гарнитур. Грех было не воспользоваться. Смена заведующих не была внезапной. Ожидаемая ротация давно витала в воздухе, и сотрудники ждали перемен. Но молодой протеже, недавно закончивший ординатуру, боялся практической медицины, как чёрт ладана. Парнишку начинала бить мелкая дрожь, когда он приступал к наркозу, и вид трясущихся рук с металлическим ларингоскопом,* вызывал у присутствующих законную тревогу, о судьбе зубов пациентки. Хотя если отдать должное, не лишённый ума и хватки, парень довольно быстро адаптировался, входя в русло анестезиологической колеи; — но барские замашки и спесь, у дитя совковой номенклатуры, остались. Новый шеф осуществлял руководство, не утруждая себя повседневной работой отдавая (в том) приоритет подчинённым.

Ну, те и пахали, как безмолвные рабы. Вот и сейчас коллектив сидел, молча думая каждый о своём. Одни преданно взирая на заведующего, а другие, испытывая чувство стыда за него, но ещё больше за себя. За своё рабское покорство, и молчаливое непротивление, за тот внутренний дискомфорт, изначально присущий русской интеллигенции. Давно известно, что проклятие России это «дураки» и дороги! Но в период перестройки первая часть заметно поумнела, превратившись для остальных в иную напасть; — новых управленцев. Эта прослойка, превосходно владея мимикрией, хорошо приспособилась к окружающей среде. Исповедуя на публике либерально — демократические взгляды, придерживалась старой авторитарной методы, глядя на подчинённых, как на орудие своих целей. А ведь ничто так не обижает людей, как осознание того, что их вчерашний коллега, получив привилегию, пусть даже совсем незначительную, начинает подчёркивать всем своим поведением, что он уже не с ними, а над ними. И подобно небожителю может избирательно наказывать и миловать, извращая само понятие коллективной работы. — Вот уж действительно: кому корешки, а кому вершки. — Со временем тотальная коррумпированность затягивает, словно в трясину, превращая доходную должность в синекуру, и начинается стрижка купонов. Владея информацией о платных услугах, тот, не желая делиться ни с кем, снимает весомые пенки. Появляются «свои» палаты, куда помещают нужных людей. Доход как в звёздном отеле. Палаты повышенной комфортности на 1-ого, 2-х человек, упакованы бытовой техникой и индивидуальным санузлом. Сложные наркозы хитрец доверяет другим, хотя присутствует, при этом — словно руководя. — Мне надоело! — чеканил начальник, — делать замечания опоздавшим, и я впредь буду требовать письменных объяснений, прежде чем допускать к работе. — Вот гадёныш! — бросил недовольный взгляд «виноватый», ему показалось, что в этот момент лицо шефа, даже хищно оскалилось. — Далеко пойдёшь, если не остановят. Явно нахватался от кобры — «начмеда». — Расходимся на работу, — выдержав очерёдную паузу, милостиво разрешил тот. Большинство врачей поднялось на этаж выше, пройдя в родильный зал. — Срочно на операцию, — голос дежурного акушер гинеколога срываясь на фальцет, отражался от стен длинного коридора. — Отслойка плаценты! — Лежащую на «каталке» женщину, тащили в операционную, и бедняжка расширенными зрачками испуганно глядела по сторонам. Скрипучую тележку иногда заносило, и тогда восковые руки, лежащие поверх одеяла, слегка дрожали. Тонкие пальцы с нараставшей синевой, пытались расправить несуществующие складки. — Собирается! — неприятно кольнуло опоздавшего врача, придерживая ручку тележки. Курчавые пряди тёмных волос беременной женщины, прилипнув к вискам, обрамляли бледное как мел лицо. Кончик носа уже заострился, и на верхней детской губе покрытой пушком, проступали капельки пота. — Господи помоги, ведь только хочу ребёночка и больше ничего. — Если бы даже она хотела, то не могла ничего сказать. Лёжа на мокром белье, женщина понимала, что кровотечение продолжается, и внезапно нахлынувший страх неотвратимой трагедии сковал мышцы лица так, что вызвал спазм жевательной мускулатуры, не позволяя открыть рот. — Застывшая маска смерти напугала сестер, и те стали тормошить её, с тревогой заглядывая в лицо. По щеке женщины покатилась слеза и, открыв глубоко запавшие глаза, она с надеждой посмотрела на них. Шедший рядом врач, поглаживая руку, профессионально фиксировал характеристики пульса. Спокойствие мужчины вселяло уверенность, и страдальческая маска постепенно разгладилась, позволив бедняжке глубоко вздохнуть, хотя яркий свет операционной лампы заставил вновь зажмуриться, и тогда она стала прислушиваться к голосам, стараясь определить степень опасности. Обострённый слух ловил эти внешние звуки, произнесённые кем — то вполголоса непонятные слова, концентрируя внимание на возникшем вдруг мягком шуме рядом стоящего дыхательного аппарата. Словно кто — то невидимый и большой дышал рядом. А в операционной занимались привычным делом; сестра, разложив инструмент, ловко надевала перчатки на оператора, пока анестезиолог, фиксируя необходимые параметры на дисплее аппарата, задавал тому определённый алгоритм.

Он уже забыл про своё опоздание, сосредоточив внимание на пациентке, сознавая какой грозной опасности, подвергается та и не родившийся ещё плод. В результате седации (вводного наркоза) женщина стала на глазах успокаиваться, гоня прочь тревожные мысли и, засыпая, вновь «прокручивать» день, события которого менялись с калейдоскопической быстротой. Ещё накануне было всё спокойно, а рожать предстояло недели через две, но после ухода супруга на работу, вдруг появились боли и кровянистые выделения. Вызвав скорую, она самостоятельно спустилась по лестнице, оставив соседке ключи, вот — вот должна была подъехать вызванная мужем свекровь. Работники скорой шли позади, не изъявляя желания помочь, и соседка, охая, потащила баулы вниз. Временами до женщин долетали слова неторопливой беседы, «обсуждающих» ночной вызов. — Представляешь, эта дамочка вызывает бригаду вновь и начинает ломать комедию. На кардиограмме норма, нет даже намёка на ишемию, но та, закатывая глаза, утверждает, что умирает. А стоящий у окна мужик улыбается, изредка поглядывая на свою пассию — видимо голубки перед этим повздорили. — Позади негромко смеялись. — Ей было неловко за них: — как мало в людях сострадания, разве не видно, что ей плохо.

Конец ознакомительного фрагмента.