Как тебя зовут? Азбука любви

Стас Колокольников, 2022

Именно такой должна быть повесть о любви. Только правда о ней. Каждое слово, как стук в дверь. Герой открывает её и встречает Любовь.

А

Amantium irae amoris integratio

(Гнев влюбленных — возобновление любви)

Время остановилось. И тайная легкость пронзила сердце смарагдовой стрелой богини Нейт. Любовь, прежде пойманная в сети времени, блуждавшая по его коридорам, вернулась и легла у моего порога. Что же это было? Волшебство? Истина? Или наваждение избалованного сознания, способного на любые фокусы?

Ответ я знал. И то, и другое, и третье.

Она лежала в моей постели, божественная в своей наготе и курила сигарету. Я не любил, когда курят в постели, но ей отказать не смог.

— О чем ты задумался? — спросила она.

— Ни о чем, — ответил я. — Просто лежу и смотрю на тебя.

Она выдохнула дым и усмехнулась. Она поняла, что мои мысли где-то далеко. Хотя на самом деле — нигде. Потому что время остановилось, легло пылью под ноги. И это была долгожданная пауза. Мгновения настоящего блаженства, когда любовь и свобода, помноженные друг на друга, всюду.

— Если ты меня больше не хочешь, то я, пожалуй, пойду домой, — сказала она.

— С чего ты взяла? — спросил я.

— О чем ты все-таки думаешь? — повторила она свой вопрос. — Ты меня с кем-то сравниваешь?

— Не угадала.

— А я не собираюсь угадывать, сейчас оденусь и пойду.

— Куда?

— Куда-нибудь.

— Не уходи, — я привлек её к себе. — Давай еще полежим. Так хорошо просто лежать и не чувствовать времени.

Она тихо утробно засмеялась и прижалась ко мне.

— Только не надо меня ни с кем сравнивать? — прошептала она в самое ухо, от чего по моему телу побежали горячие волны.

Вам не приходилось читать трактат «О любовном бешенстве Андрея Французского»? Нет. Жаль. Да и мне не приходилось, на полке лежала лишь иллюстрация гравюры с обложки первого издания. Но стоило только представить, о чем там речь, как орган любовного бешенства сразу расправлялся поднятым на ветру стягом и крепчал как китовый ус. Задыхаясь от желания, я теребил штаны и не находил себе места.

И вот наступило утро, с которого не надо было ничего представлять, любовь лежала со мной под одним одеялом и крепко прижималась горячими грудками. Нам было хорошо вместе, бесконечные любовные etourderie (шалости) сводили с ума.

Мы не выходили из квартиры уже несколько дней и могли не выходить еще столько же. Я не находил слов и только мычал от удовольствия. А что тут скажешь? Вряд ли существует хоть одно слово, способное вместить в себя все радости любви. Имя Бога? Да, но ведь это имя Бога. И его не зовут, когда любят телами. Он сам постучится, когда будет нужно.

— Ты что-то пишешь? — спросила она вчера, увидев разбросанные по полу страницы рукописи.

— Да, немного.

— И о чем?

— Так, обо всем. Странные истории, больше рассуждения. В литературе это называется «поток сознания».

— Рассуждения о чем?

— Хм, наверное, о растревоженных чувствах и об огромном желании, чтобы жизнь была жизнью.

— Поступай в жизни проще, — проговорила она, развалившись на кровати и сверкая голыми ягодицами, — никогда не старайся кого-то удивить. Пустота лишь раздражается на беспомощные заклинания. Не надо подбирать большую связку ключей к тайнам. Всего лишь настройся на их волну и почувствуй миг соприкосновения их с тобой. Они сами подскажут решение. Вот и всё.

Она умела сказать так, что потом вроде и не нужно было ничего говорить. До неё мой взор блуждал по миру в поисках любви, словно глядя в перископ, поднятый со дна океана. Во всех направлениях, в каждом закоулке я вынюхивал чудо любви. И вот я встретил её. И вот я глотнул любви и понял, что теперь не смогу утолить жажду, пока она сама не сглотнет меня. В чем-то мне повезло, а в чем-то я оказался в очень рискованном положении.

— Тебе не казалось, — спросила она, трогая мой пупок, — что любовь по-настоящему волнует нас, пока касается наших обнаженных тел, пока в них царит молодость и свежесть?

— Нет, я так не думаю, — не согласился я. — Конечно, любовь сохнет, как печальный пирог, если её не с кем делить. Но ведь она суть всего живого.

— Любовь, пироги, морковь, — усмехнулась она, уже стараясь укусить за пупок. — И что ты еще можешь сказать о любви?

— Хочу написать историю о любви, — сказал я.

— О любви? — не удивилась она и лизнула пупок.

— Ага, о любви, и чтобы героиня была обязательно шлюхой.

— Почему шлюхой? — она взглянула мне в глаза.

— Просто в моей голове вертится одна мысль.

— Какая мысль?

— О шлюхах.

— Что о шлюхах?

— Что в объятиях героя должна лежать шлюха.

— Какого героя?

— Любого. В данном случае героя моей истории. Шлюха, достойная настоящей любви. Она устала, облазила невероятное количество штанов, она хочет отдохнуть на плече самого близкого человека. Человека, который, как и она, гонялся по миру за призраком свободы. И вдруг увидел эту свободу в её глазах, нащупал в её чреве. Они оба побывали в выгребной яме жизни, наглотались дерьма. Пришла пора обрести чудо друг друга. И они найдут. Другой вопрос — надолго ли? Хочется сказать — навсегда. Может, это и возможно, если шлюха не слишком увлечена выпивкой. Тогда она будет для героя как ангел. Ангельская шлюха, неплохо, а? Пусть шлюха по началу пьет, но не до умопомрачения. Ведь совсем непьющая шлюха — это даже неприлично. Шлюха и герой — идеальная пара. Герой и сам в душе потаскушка, только это скрыто за его голодным волчьим взглядом.

Я перевел дух, отхлебнул вина из бутылки, стоявшей у кровати. И продолжил:

— Представь, что может произойти с таким героем, если он свяжется с невинной девицей, чье знание о жизни заканчивается там, где начинается. Возможно, конечно, герой и сделает из девушки честную шлюху. Но скорее кончится по-другому, она будет близка к тому, чтобы сделать из героя слезливого пастушка. Поживут, намаются, словно накатав хлебных шариков, и разбегутся. Вернее сбежит герой, а девушка останется с разбитым сердцем. Упаси боже, связывать героя с такой пассией. Хотя, конечно, и здесь найдется место для неожиданного финала. Но всё же я предпочитаю видеть рядом с героем шлюху, в этом больше жизни, больше юмора. Ртуть и джаз, никаких наивных гимнов и кружев. Шлюха не даст герою скучать и не засмущается, когда войдут обнаженные полубоги из соседнего двора. Она не даст спать в лихую ночь и сидеть дома, когда в гавань войдут вольные корабли. Кто может быть жизнерадостнее влюбленной по уши блудницы? Только она может перекроить пошлый мир в цветущий сад.

— Ты ненормальный, — сказала она, уже не интересуясь моим пупком.

— Потому что решил написать о шлюхе?

— А зачем ты вообще пишешь? — спросила она, ей явно не понравилась болтовня о шлюхе. — Хочешь признания? Популярности? Денег?

— Нет, вряд ли. Хочу интересней жить? — попытался объяснить я.

— Может получиться наоборот, если это не твое. Да я и не верю, что тебе не нужны слава и деньги.

Деньги нужны, подумал я. С кем в этом мире немощь и нищета? Без хлеба и вина Венера исчезает, а богиня Хатхор из-за отсутствия наличных превращается в старуху-скрягу. Ради любви, лежавшей в моей постели женщины, я был готов подчиниться воле тех, кто купил весь этот мир с потрохами. Монеты и песни с каждым веком дружат крепче и крепче. И пока непонятно что отзвучит раньше. Но я знаю, где-то в таверне сидит трубадур, и как Гильем Маргет с легкостью спускает монеты, полученные за спетые песни.

— Деньги… Что толку о них говорить, когда их нет, — сказал я вслух.

— Да я вообще не хочу с тобой говорить, — отрезала она и стала одеваться.

— Уходишь? — удивился я и тут же догадался. — Ты обиделась, ты решила, что я говорил о тебе. Перестань, выбрось из головы. На меня находит, я плету глупости.

Я обнял её покрепче, чтобы она не вырвалась. Она была своевольная, уходила, когда ей вздумается. В этот раз она осталась до утра.

На рассвете, пока она спала, я открыл глаза и увидел беса. Он давно таскался за мной. Со своей тягой к фокусам я был отличной приманкой. Бес сидел на небольшой афишной тумбе, которую приволок с собой, и ухмылялся, помахивая хвостом. В руках он держал банку пива и лениво потягивал. Время от времени взор его становился выразительным, даже красноречивым, словно навязывающим древнее родство. Но он молчал, и я молчал. Наше молчание напоминало музыкальное вступление.

Надо признаться, однажды я пользовался услугами беса. Но не настолько, чтобы оставаться должником. При помощи беса я мерялся силой с пустотой, проверяя её наваждения. И я увидел, как вечность в тяжелых потугах рождает мышь. Как корабли, заправив паруса, прячутся в бутылку. Ощутил, как вместо мечты дают подержаться за упругий член. Почувствовал, как ветер дальних стран приносит зловония, а поцелуи оставляют язвы.

Думаете, это интересно — ухватиться за хвост беса, взлететь на небо и обрушиться обратно. Помахать рукой Богу, и вот уже дьявол наматывает твою душу на свой бесконечный коготь. После общения с бесами начинаешь сомневаться в наличии у жизни здравого смысла. Хорошенькое дело, подумал я тогда, понюхав пахнущие серой руки, сам выдаешь желаемое за действительное и сам стираешь границы между тем и другим.

Теперь я не нуждался в помощниках, я воскрес из мертвых и чувствовал себя очень уютно в своей кровати. Бес посидел, подождал — не потребуется ли чего, и исчез. А она так ничего и не заметила. Наклонившись, я поцеловал её в мочку уха.

— Ты кто? — спросонья спросила она.

— Это я твой тапер.

Почему тапер? Да потому что в тот вечер, когда мы познакомились, я решил стать тапером. Тапер — это тот, кто играет как бы для всех, но на самом деле играет только для кого-то одного, кого ждет и любит.

Так вот она споткнулась о мои раскиданные по миру ноги в тот момент, когда я отыграл первую вещь в своем репертуаре: «Спутники любви», я сидел с бутылкой вермута и пьяно ухмылялся. Она грохнулась на пол, она тоже была пьяна. Пила она так, что у чертей рога заворачивались в штопоры, как у винторогих козлов. Хотя при этом утверждала, что её душа продолжает бежать по небу вслед за ангелом. Умная, сохранившая красоту женщина, напиваясь, она вела себя, как прожженная шлюха. Всем своим обжигающим видом она давала понять, что мужчин у неё было больше, чем окружающие видели снов. Глядя на её серое пьяное лицо, когда она щурила глаза, казалось, она видит огромный фаллос, который ей улыбается и подмигивает. Она сама время от времени развратно расплывалась в улыбке и кому-то подмигивала.

В тот момент, когда она споткнулась и упала передо мной, я пребывал в отчаянии. Накануне несчастная любовь отбила у меня вкус к сладкому.

— Привет, мальчик, — сказала она. — Как поживаешь? Подними меня.

Я поднял. Она встала, сделала шаг и опять упала.

«Ничтожна страсть, к которой есть мерила», — так заявил один поэт.

Страсть вспыхнула между нами, как пламя в газовой горелке, стоило ей лишь споткнуться о мою правую ногу в полосатом носке и черном ботинке. Она еще не успела коснуться пола, а уже сама почувствовала, как безумная страсть зажглась в её сердце. Хоть и пьяная она сразу осознала это и громко закричала или запела:

— А-а! Ты теперь не солнце, а скорей луна. А-а!

Из-за столиков повыскакивали посетители, решив, что кто-то был зарезан. Так оно и было, нас обоих прирезала страсть. Мы остались один на один с этим миром. «Когда стоит член, Бога нет», — говорил хромой герой Кристофера Уокена.

— Где ты живешь? — поднимаясь на колени, спросила она. — У тебя есть хорошая музыка?

Я наклонился и заглянул ей в глаза, они были безумными, они ничего не видели. Она просто чувствовала меня кожей, мое присутствие было для неё обжигающим.

— Поедем к тебе, — заплетающимся голосом произнесла она. — Все будет хорошо.

Когда я взял её за руку, то понял — мне не отвертеться. Она будет со мной, пока чья-то воля не сотрет этот мир, как надоевшую картинку. Это была страсть. Страсть без любви — неуправляемый половой инстинкт, а страсть, сотканная из сгустков любви — уносящаяся от земли комета, и она, скорее всего, не вернется обратно. Океан страсти накроет с головой и, если повезет, выбросит полуживым на цветущий райский берег. Или утопит. В любом случае не оставит без впечатлений.

— Поедем, — согласился я. — Будет даже лучше, чем ты представляешь.

Вряд ли она что-то представляла, она упилась до чертиков. Я бы никогда в жизни не потащился домой с пьянчужкой. Но мне её выписали на небе, и делать было нечего. Кто-то кричал вслед:

— Осторожно! Uwaga! Вернись! Ты не найдешь обратную дорогу! Опомнись! Имей виду, тебя предупреждали!

А я словно вошел в туннель навстречу скорому поезду. Но это был мой день, и нечего было бояться. Золотые брызги отлетали от меня, как звезды, изо рта выпрыгивали блестящие рыбки, а руки обращались в ветви, на которых распускались сотни тысяч цветов, и я уже начинал переливаться перламутром. Раньше весь этот цирк обрывался с негромким хлопком, оставляя ленточку дыма и запах серы. После чего хотелось сблевнуть свои внутренности и прострелить распухшую голову. Но теперь — нет, теперь я буду жить рядом с ней, жить и знать более, чем отпущено простым смертным. Теперь мы часть друг друга.

— Скажи, — охнув, вымолвила она, когда я первый раз вошел в неё, — что тебе нужно?

Она была еще не в себе, хмель не выветрился из её сознания и, возможно, вопрос адресовался другому. Я не стал отвечать. Азбука страсти проста, она состоит из трех букв, и тут говорить не о чем. На следующее утро после нашего знакомства я открыл глаза до её пробуждения и долго глядел на изможденное лицо цвета обезвоженной земли, мне начало казаться, что я проснулся рядом с трупом. По морщинкам на лице я читал его историю. Существо не из этого мира когда-то владело этим телом. Но покинуло его. А тело продолжало существовать вопреки законам вселенной, благодаря оставшейся в нем неуспокоенной душе, которая не хотела покидать тело, провозгласив свободу любви источником новой жизни. С невиданным упорством эта душа отстаивала своё право на такую свободу. Рядом с этим телом законы природы искривлялись. Лишенное неземного разума, подобно кукле, тело таскалось вслед за свободолюбивой душой. Не заботясь о том, что же с ним произойдет, терпеливо ожидало, когда душе надоест дырявый костюм, и она бросит его в какой-нибудь постели. Это будет конечная станция.

Я смотрел, смотрел и пытался размышлять о чем-нибудь далеком от некрофилии. И вдруг захотелось, чтобы это серое тело ожило и стало розовым и теплым. Я начал согревать её своим дыханием. И она ожила, порозовела, возбудилась и отдалась легко и страстно, словно Изольда родному Тристану. Идеальной близости в этом мире мало. Редкий случай, когда обретаешь подобное чудо. Проникая в неё, я понял, за что полюбил. За то, что искал давно, и не только я — многие.

Несколько дней мы не выходили из моей квартиры, пока я не рассказал, что хочу написать книгу, где героиня будет шлюхой. Это задело её, она решила — это про неё. Но я сказал то, что должен был сказать.

— Ты меня имел в виду? — так прямо она и спросила, когда мы сели завтракать.

— Нет, не знаю, вряд ли… — не желая врать, сказал я.

— Странно, я думала, ты относишься ко мне по-другому.

— Причем здесь ты, — убеждал я. — Это просто идея. Может, не самая лучшая. Но что здесь такого? Просто история о любви. Герой и шлюха. Почему он выбрал именно её? Может, он нашел идеальный минет? Может быть… Но не это главное. Хотя она это делает так, что тело разрывает на атомы. Просто он влюбляется в её свободу. Её грандиозный цинизм делает мир веселым. Герой, влюбленный в шлюху, а она в него — это идеально. Ставлю пари, каждый не прочь…

— Хватит! — громко сказала она. — Меня бесит твоя болтовня.

— Что сболтнул лишнего? Прости, — оправдывался я. — Но ведь это всего лишь история для книги.

— Пошел ты со своими книгами! — вскочила она, быстро обулась и хлопнула дверью.

Я побежал за ней.

— Эй, подожди! — останавливал я её. — Что случилось?

Она делала вид, что не слышит.

— Подожди. Чего ты, в самом деле? — суетился я вокруг неё. — Побудь со мной еще! А?

Она притормозила машину и, прежде чем закрыть за собой дверцу, сказала, словно обратившись к дереву за моей спиной:

— Можешь мне позвонить в конце недели.

И уехала.

Можешь позвонить в конце недели. А почему не в конце года, не в начале следующего тысячелетия или с того света? А что, и позвоню. С Венеры или с Марса, смотря где буду раньше. Вот так любовь. Встретились — расстались. Предупреждали. Uwaga! И я готов это терпеть, думать только о ней и ждать конца недели? Задаваясь этим вопросом, я столкнулся с приятелем. Он курил возле моего подъезда и с интересом смотрел на меня.

— За кем ты тут гонялся? — не скрывая любопытства, спросил он.

— А ты видел?

— Хм, симпатичная мадам, стройненькая. Шлюшка? Стащила что-то? Что у тебя там можно взять, томик Борхеса?

— Не, я влюбился, — признался я.

— Тю, — присвистнул приятель, — в который раз? Для тебя же это как хлеб маслом намазать.

— В предпоследний, — огрызнулся я.

— Хорошо, значит, я вовремя.

— Почему?

— Пойдем со мной, у тебя есть шанс влюбиться в последний раз.

— Не хочется.

— Собираешься сидеть дома и думать, куда же она от тебя умчала на машине. А может, она поехала в библиотеку, обменять Борхеса на Чехова. Ха-ха! — приятеля веселил мой обалдевший вид.

— Да пошел ты! Ладно, куда идем?

— Соседний дом.

Туда, куда мы заявились, приходили часто. Есть такие квартирки, полные зловещего уюта, где две-три подружки-студентки делят быт, делят одну мечту, таская к себе разных блудливых оболтусов в надежде, что однажды кто-то прибьется к ним навсегда. И будет семья, а там и дети. И все остальное, о чем мечтают молодые женщины, в чьи ближайшие планы входит простое семейное счастье.

Мы пришли вовремя, девушки как раз искали подходящих парней для семейной жизни. Подходящих пока не было, попадались лентяи, подонки и алкоголики, и подружки развлекались, как могли, ни в чем себе не отказывая. Молодость, вообще, редко себя ограничивает.

Нас встретили две милые хохотушки, у обоих в глазах по свадебной машине. Одна посимпатичнее, но без фигурки. Другая с фигуркой, но пострашнее. Состоялась классика парных знакомств. Они нас ждали и не разочаровались. Да и мы явились, как посланцы любви, у каждого по две бутылки полусладкого вина и по упаковке презервативов в кармане.

Подобные встречи проходят по незамысловатому сценарию. Сначала вино и закуски, затем песни и пляска в сторону постели, и снова продолжение банкета. И так по кругу день-два, если никто никуда не спешит. Через пару часов мы дошли до второго пункта. В доме нашлась плохонькая гитара, и приятель запел:

— Мечты сбываются и не сбываются, а всё хорошее и есть мечта!

Потом я сыграл песню собственного сочинения о печальном влюбленном, как он идет под шафе по вечерней улице и грустит о далекой подруге. Девушкам понравилось, и они благосклонно меня приласкали. Потом гитару опять взял приятель, исполнил «Орландину», выпил стакан вина, сделал многозначительную паузу и взялся за «Wild thing» да так громко, что соседи в такт застучали по батарее. Тогда подруги забрали гитару, включили магнитофон и стали подпевать своим слащавым кумирам. Потом пустились в пляс, раззадориваясь, пока снизу не пришел сосед и не сказал, что убьет нас, если не угомонимся. Мы немного покуражились, но вовремя успокоились. Сходили еще за вином.

Пока приятель кому-то звонил, подружки присели ко мне на колени, чтобы я мог рассмотреть их прелести и кого-то выбрать. Выпито было столько, что понравились обе — добрые простые, без амбиций, девчонки. Но все равно я чувствовал себя, как опьяненный Лот, соблазняемый дочками.

Телефонный разговор чем-то расстроил приятеля, включив в его голове режим самоуничтожения, он выпил еще — лишнего, порвал на мне рубашку и убежал. А я лег между подружек, похватал их за груди и уснул. А утром, пока девчата дрыхли, улизнул домой.

Несколько дней я откровенно скучал и думал о ней, вспоминая её руки, губы и глаза. Я думал о ней, когда погружался в ванную. Думал, сидя на толчке. Думал, помешивая похлебку. Думал, листая книгу. Думал, выглядывая в темное окно на улицу. Думал, снимая одежду и засыпая. Моё frame of mind* (настроение) все это время было печальнее самой печальной песни Брайана Ферри.

Когда я позвонил в конце недели, она сразу спросила:

— Ты почему так долго не звонил?

— Ты же сама сказала, звони в конце недели.

— Глупый, а ты не мог позвонить раньше?

— Мог.

— А почему не звонил?

— Не знаю, думал, ты все еще обижаешься.

— Я никогда не обижаюсь, это удел слабых.

— А какой удел у сильных?

— Быть вместе со мной, — сказала она и засмеялась. — Давай встретимся.

Вечером мы встретились. Город сверкал огнями и потрескивал, как испорченная проводка. Увидев меня, она бросилась на шею и заговорила:

— Я вижу, ты скучал без меня, вот морщина, что легла от переносицы до лба, раньше её не было. Скажи, ты ведь часто думал обо мне?

— Каждый день, исключая праздники.

— И я думала о тебе. Хотя и не хотела этого.

— Почему?

— Я сразу чувствую людей, к которым могу сильно привязаться. И к тебе я сразу привязалась. Не переношу привязанности.

Она так и сказала, не переношу, как про непосильную ношу.

— Что плохого быть привязанным ко мне? — спросил я.

— Ничего, просто не переношу привязанности физически, — серьезно произнесла она и опять засмеялась. — Но с тобой, по-моему, придется смириться.

— Спасибо.

— Не за что.

— Хочешь куда-нибудь пойти?

— Если пригласишь.

— Ты знаешь, — засмущался я, — последнее время мало работаю, сижу дома и пишу, денег хватает, чтобы развлекаться в пределах квартиры. Я могу пригласить тебя к себе и накормить отличным ужином.

— А потом на несколько дней поселимся в твоей постели, пока ты не заведешь разговор о шлюхах.

— Ни слова об этом, — я приложил палец к губам. — Да, я кретин, но я понял, что с того момента, как мы встретились, началась другая жизнь. И я ей рад, даже если это…

Я замолчал, вдруг осознав, что слово, которое хочу сказать — правда.

— Если это что? — она внимательно выслушала моё признание.

— Даже если это наваждение.

— Почти всё в этом мире наваждение.

— Ну да, — согласился я, — и мы всего лишь часть общего наваждения, и встречаемся с друг другом, как призраки.

— Ты и правда кретин, — засмеялась она. — Поехали к тебе.

Оказавшись дома, мы толком не поели, а сразу забрались в постель. И накувыркавшись, уснули как убитые. Наша близость больше напоминала congressus subtilis (тонкое соитие), чем обычный половой акт физических лиц. Своими нежными касаниями мы вместе пытались смыть узоры, которыми она была покрыта от пряди у лба до кончиков разрисованных ногтей. Это были узоры лжи, и они проступали вновь и вновь.

Утром, глядя на её лицо, открытое сном для испытывающего взора, нельзя было не увидеть этих следов лжи, их не сотрешь, они как клеймо лилльского палача. Чем больше я всматривался, тем больше находил признаков смерти и лжи, тем более страшную картину видел. Она говорила «люблю», а слышался тоскливый предсмертный хрип, она шептала «хочу тебя», а чудилось последнее издыхание. Неужели, спросив у мира светлой любви, я получил изъеденное мухами порока полумертвое тело с петлей на шее и биркой на ноге. Нежность моя превращалась в коросту, и остроклювые птицы земной любви садились на голову и метили прямо в темя, нанося мучительные и в то же время сладкие удары. Я понимал, что если горячее слово слетит с её влажных губ и вползет в мою ушную раковину, то я услышу жужжание мух, но все равно нежно улыбнусь и прильну к ней, чтоб вкусить яда.

— Что с тобой?! — воскликнула она.

Она не спала, а с испугом смотрела, как я гляжу сквозь неё. Её крик вернул меня, зрачки сузились, и я увидел, что она мила, на её щеках играл румянец, и соски грудей игриво смотрели мне в нос. Отогнав страшное наваждение, я обхватил её и принялся любовно иметь, что есть мочи. День так и прошел — на кровати, в ванной и на кухне.

Вечером она неожиданно вспомнила, что у неё в сумочке пригласительный билет для двоих на выставку миниатюр.

Мы успели за полчаса до закрытия.

В пустой на первый взгляд комнате была спрятана удивительная коллекция: караван верблюдов, бредущий в игольном ушке; муравей в десятки раз меньше спичечной головки и держащий в лапках серебряный ключик и замочек; такая же невидимая невооруженным взором блоха, скачущая в золотых подковках. В стеклянных саркофагах лежали и рисовое зернышко, исписанное словами из Евангелие, и томик «Евгения Онегина величиной с это рисовое зернышки.

Среди еле заметных чудес я вдруг почувствовал себя таким же маленьким чудом, сотворенным на маисовом зернышке, и судьбу мою не разглядеть даже через микроскоп. Жизнь на Земле предстала предо мной таинственным сгустком хитросплетенных судеб, и тот, в чьих руках находятся концы этих нитей, с поразительным хладнокровием пускает нас в ход, словно овощи на салат.

— Скажи, тебя не охватывает страх и безумие, когда стоишь одна перед холодной бездной жизни? — спросил я. — Когда она, не красуясь, встает в самом мрачном наряде?

— Нет, — сказала она. — Я на редкость здравомыслящий человек. Для меня все эти холодные бездны и мрачные наряды — игры разума.

Я принял это как насмешку. Кто же устоит перед холодной бездной?

Возвращаясь, мы купили вина и стали пить его прямо в дороге, хихикая и щиплясь. Дома мы разгоряченные набросились друг на друга прямо в прихожей. Нами овладела страсть, мы воплощались друг в друге, словно безумные божества, нашедшие своё отражение и пытающиеся слиться с ним. Если бы в этот момент мы слились в одно существо, то все многоэтажное здание под нами рухнуло бы в тартарары от вопля нашего торжества. А родившийся двуглавый монстр стартовал бы прямиком в другую галактику к созвездию Жирафа.

До утра мы искали лазейки в наших телах. Можно сказать, это была незабываемая ночь. Но это была всего лишь мокрая воспаленная вечность, искромсанная бритвами горячих тел.

Утром, поссорившись из-за пустяка, мы расстались.

Проходили дни, мы то теряли друг друга, то находили — и это опустошало нас. Однажды она так и сказала, что в нашей любви нет обмена энергиями, каждый старается прихватить побольше. Мы встречались от случая к случаю. Иногда не виделись неделями. Она ездила в гости к своим прежним любовникам, а я гулял с хулдрами, не веря, что в моей жизни есть что-то, чего не коснулось семя лжи.

В следующий раз она пришла сама. Обрадовавшись её приходу, я сбегал за вином. Пока я готовил ужин, она спокойно сидела в кресле и со смехом рассказывала о своей новой работе. Она торговала надгробиями и памятниками.

— В нашей конторе живет привидение, это так ужасно. Я не могу долго оставаться там одна. Говорю об этом хозяину, а он думает, я на что-то намекаю, и пристает ко мне. А он, фу, жирный и противный.

Конец ознакомительного фрагмента.