Юноша с ландышем (сборник)

Стася Холод, 2016

Скромное очарование старинных английских приютов и суровые будни частных школ в пронзительных рассказах от автора повести «Фея незабудок».

© Холод Стася, 2016

© ООО «ИСК», о-макет, 2016

Юноша с ландышем

I

Лето выдалось удивительно теплым и дождливым. Немудрено, что старый запущенный парк разросся, утонув в буйной зелени, и стал похож на джунгли: раздолье обитателям Бентинк-хауза — «Приюта для мальчиков благородного происхождения, лишенных средств и поддержки родных», — как гласила табличка над входом. Однажды, солнечным июльским утром, вышеназванные мальчики с визгом и воплями атаковали увитую диким виноградом беседку-ротонду, оспаривая друг у друга право усесться на кругообразную, в меру облупленную скамью, которая так и просила, чтобы на ней вырезали перочинным ножом «Уилкинс дурак» или что-то в этом роде. Местечко замечательное, но тесноватое для двадцати ребят. Потасовка была в полном разгаре, когда у парадного подъезда остановилась одноколка викария Лейтона, приступившего к выполнению своих обязанностей совсем недавно, но уже успевшего очаровать жителей Эрмингтона неизбывной добротой и душевностью. Мистер Лейтон охотно вникал в нужды прихожан и всегда готов был поддержать ближнего и делом, и разумным советом, причем не навязчиво, без оскорбительной снисходительности, а просто и сердечно. Даже тетушка Хоккинс отзывалась о нем благосклонно, а это дорогого стоит. Новому викарию удалось наладить дружеские отношения с директором приюта Бентинк-хауз мистером Рудфилдом, джентльменом исключительно порядочным, но замкнутым и чрезвычайно взыскательным как к окружающим, так и к самому себе. Отчасти тому способствовала близость по возрасту — им было немного за тридцать — и страстная увлеченность шахматами. Слуга проводил мистера Лейтона в уютную библиотеку. Все здесь: и стены, обшитые мореным дубом, и гравюры к произведениям Шекспира, и тяжелые портьеры, и гобелен, сотканный еще в прошлом столетии, — настраивало на особый, познавательно-философический лад. Стеллажи от пола до потолка были заставлены книгами, представляющими собой неиссякаемый источник живительного нектара для сердца и разума, в чем директор тщетно пытался убедить и многочисленных своих воспитанников, и единственного сына Фрэнсиса. С висящего над лепной каминной полкой портрета на гостя смотрел юноша, почти ребенок. Его нежное лицо, обрамленное пепельно-русыми волосами, таинственно проступало из сумрака, черный бархат одежд оттенял белизну кожи, тронутой едва заметным румянцем, из-под густых, крылообразных ресниц струился теплый, застенчивый взгляд, а на пухлых губах трепетала легкая, как тополиный пух, горьковатая улыбка. Юноша держал хрупкий цветок ландыша, который, казалось, источал изысканно-тонкий, ядовитый аромат.

— Неизвестный художник школы Ван Дейка, середина XVII века, — опережая вопрос, пояснил только что вошедший в библиотеку мистер Рудфилд.

— Это, очевидно, ваш фамильный портрет?

— Нет, согласно преданию, на нем изображен сын сэра Джорджа Бентинка, основавшего в 1654 году наш приют.

— Надо же, а как будто с Фрэнсиса написан, — задумчиво произнес викарий.

Визит мистера Лейтона сегодня носил скорее официальный, нежели дружеский характер, поскольку ему необходимо было обсудить с директором весьма деликатный вопрос, а именно — предложить его заведению поддержку со стороны Эрмингтонского прихода. Будучи наслышан о щепетильности мистера Рудфилда, частенько граничащей с занудливостью, он не вполне верил в успех своей миссии, и предчувствия его не обманули. Директор не то чтобы принял идею в штыки, но явно был уязвлен, хотя и попытался это скрыть. Он заверил викария, что порученные его заботам воспитанники ни в чем не нуждаются, так как попечительский совет исправно снабжает приют всем необходимым. Мистер Рудфилд терпеть не мог просить. Даже в пору студенчества, нередко выбирая между завтраком и вязанкой хвороста, он скрывал от состоятельных родственников свое бедственное положение и никому не позволял себя жалеть. Большого труда стоило викарию доказать, что речь идет о христианской помощи, а не о милостыне или подачке:

— Бентинк-хауз — единственное благотворительное заведение в нашем приходе. Неужели мы не можем сообща поддержать осиротевших детей? В любом случае добровольная лепта никого не введет в расход, ибо, как сказано в Библии, «да не оскудеет рука дающего». Не лишайте же жителей Эрмингтона радости делать добро!

Директор нервно теребил запонку на манжете. С тех пор как почил в Боге один из главных жертвователей, сводить концы с концами действительно стало нелегко. Вещи, приобретенные в лучшие времена, постепенно выходили из строя. Обувь горела на мальчишках огнем, и сколько их ни брани за стоптанные башмаки, по-стариковски чинно прохаживаться по аллеям они все равно не могут. К началу учебного года неплохо было бы обновить и наглядные пособия: до карты Древнего Египта уже дотрагиваться страшно, — того гляди, рассыплется в труху. К тому же с самой зимы на приюте висел долг аптекарю за средства от скарлатины. В конце концов мистер Рудфилд согласился, успокоив себя мыслью, что сделал это только ради детей.

— Ну вот и славно! — обрадовался викарий. — Вечером состоится собрание прихода. Будет неплохо, если вы выступите на нем с небольшой речью, скажете несколько слов о своем заведении и его насущных нуждах.

Фрэнсис Рудфилд

Друзья потолковали еще о прениях в палате общин и новостях спортивной жизни, и викарий вынужден был откланяться: его ожидало много неотложных дел. Директор пошел проводить мистера Лейтона до одноколки. Мальчишки тем временем мастерили из стручков акации свистульки и рьяно дули в них, причем каждый старался перещеголять другого в этом мудреном искусстве. Когда джентльмены появились на крыльце, беседка-ротонда исходила разноголосыми трелями, а юные дарования болтали от избытка чувств ногами и беззлобно пихались.

— Так мы договорились с вами, вы будете сегодня? — спросил напоследок мистер Лейтон.

— Непременно, — тяжело как невольник вздохнул директор.

Они обменивались рукопожатиями, когда озорник Кевин Адамс, задорно подмигнув шкодливым, синим, словно бирюза, глазом, сообщил приятелям с интригой в голосе:

— Господа, у меня есть отменная идея! Я слышал, как сын эсквайра Уильям Джанипер хвастается, будто у них марципан в шоколаде не переводится: уже надоел всем до коликов, а его покупают и покупают. И что бы вы думали, я решил предпринять?

— Надавать ему по шее! — воинственно крикнул Найк Грейп, треснул соседа кулаком промеж лопаток и тут же получил сдачи.

— А вот и нет! Бери выше — посетить ночью их кладовку. Никто не желает составить мне компанию?

Свист разом затих. Предложение Кевина обескуражило ребят. Лакомка Стив Мосс проглотил слюну — марципана ему, чего греха таить, ужасно хотелось, но мысль о возможных последствиях портила весь аппетит, и даже Найк Грейп, гордившийся репутацией «отчаянного», стушевался и стал пристально рассматривать открывающийся из беседки вид.

— Ну же, господа, решайтесь! Кто со мной — тот герой!

Слово «герой» задело Фрэнсиса Рудфилда за живое. Он давно мечтал прославиться, но ребята старались не вовлекать его в рисковые проделки, более того, от внимания Фрэнсиса не ускользало, что стоит ему войти в классную комнату или спальную, и мальчишки переходят на шепот, а порой вовсе умолкают. Да тут еще, как нарочно, мистер Притчетт, желчный, сухонький словно богомол старичок с клокастыми бакенбардами и седыми кисточками бровей, проникся к нему расположением, хотя миндальничать с учениками было отнюдь не в его правилах.

— Не выучил — два-а-а! — смаковал он нараспев ехидным голосом и даже языком от удовольствия прищелкивал, делая злосчастную запись в журнал успеваемости.

Когда же директорский отпрыск нес у доски чепуху, учитель огорчался так, что Фрэнсису становилось жаль беднягу. В результате мелкие проказы, приносившие другим ребятам уж если не почет, то по крайней мере уважение со стороны товарищей, для него заканчивались намозолившим слух «Ему-то все можно!» Фрэнсис сам не заметил как, бесшабашно тряхнув копной густых, мягких волос, подался вперед и решительно заявил:

— Я!

— Ты?

Ребята переглянулись. Найк удивленно приподнял тонкую насмешливую бровь. Кевин недоуменно почесал затылок и испытующе посмотрел Фрэнсису в лицо, заподозрив подвох. На такой поворот событий он совсем не рассчитывал и куда охотней взял бы с собой Найка Грейпа, Джошуа или уж, на худой конец, увальня Стива. Но откажи ему — и, кто знает, еще обидится, расскажет все отцу и загубит чудесную затею. Как ни говори, а он один вызвался — остальные струсили.

— Ну что же, пойдем, — вяло согласился Кевин, — только чур не хныкать!

II

Вечером, во время умывания, Найк Грейп и Фрэнсис Рудфилд не поделили полотенце и с треском рвали его друг у друга. Найк внезапно сильно дернул измятый конец и, притянув к себе Фрэнсиса, шепнул ему на ухо:

— Ты не передумал идти в дом эсквайра?

— Нет.

— Учти: ты не Адамс — тебе спуску не будет.

Фрэнсис натужно рассмеялся и безразлично махнул рукой, — дескать, мне все равно. Под одеяло он, как и Кевин, забрался не раздеваясь. С едва уловимой кроткой улыбкой он следил за мистером Притчеттом, прохаживающимся между рядами кроватей, и, в нужный момент сладко зевнув, опустил ресницы. Когда шаги учителя растворились в бесконечности чернильно-темных коридоров, Фрэнсис и Кевин бесшумно выскользнули из спальной.

— Как вы думаете, они поделятся с товарищами марципаном? — без особой надежды спросил лакомка Стив.

— Держи карман шире, — усмехнулся Джошуа, открыв таким образом заседание диспут-клуба, посвященное отважной вылазке Адамса и Рудфилда в кладовку эсквайра Джанипера.

Кевин и Фрэнсис тем временем брели по вязкой, размолоченной колесами фермерских телег дороге вдоль пшеничного поля. Луна светила, словно гигантский фонарь. Кевин, по своему обыкновению, верхоглядствовал и, наступив-таки в лужу, буркнул с раздражением:

— Черт, у меня ботинок протек!

— У меня вроде нет, — отозвался Фрэнсис, просто так, чтобы поддержать беседу.

— Еще бы, — ухмыльнулся Кевин.

Дорога долго петляла по пролескам, наконец мальчишки увидели впереди очертания заброшенной голубятни, которую с недавних пор облюбовали вороны, что само по себе скверно. За ней зловеще шелестела листвой буковая роща.

— Что-то меня знобит, — поежился Кевин.

Фрэнсиса не знобило, но он промолчал. Оба мальчика думали об одном и том же, вступая непрошеными гостями в безмолвное царство раскидистых вековых деревьев.

— А если явится он? — губы плохо слушались Кевина, но Фрэнсис понимал, что речь идет о Юноше с ландышем, чья легкая будто дуновение весеннего ветра тень порой встречалась припозднившимся жителям Эрмингтона.

Говорят, когда Филиппа убили на дуэли, сэр Джордж Бентинк в одночасье стал седым как лунь. Он жил затворником, почти не покидал дом, ревел по ночам словно раненый зверь, пугая прислугу. Ходили слухи, что несчастный лишился рассудка. Однажды ночью сэр Джордж, в глубоком отчаянии, отправился бродить по буковой роще. Никто не знает, что стало тому причиной, но вернулся он оттуда преображенным, будто очнувшимся от кошмарного сна. Вскоре сэр Джордж Бентинк основал приют для осиротевших мальчиков благородного происхождения, заботам о которых посвятил всю свою дальнейшую жизнь. Сейчас о трагедии, разыгравшейся более двух столетий тому назад, напоминала лишь замшелая могильная плита на приходском кладбище да портрет Филиппа Бентинка, написанный за год до смерти. Он висел в приютской библиотеке и обладал какой-то необъяснимой, притягательной силой. Мучительно вглядываясь в тонкие черты мальчишки, Фрэнсис испытывал странное, щемящее чувство, будто от него ускользает что-то недосказанное. На поляну, где свершилась роковая дуэль, вела заросшая, почти незаметная тропинка. Кевин несвязно бормотал слова молитвы и собирался уже реветь, но Фрэнсис неожиданно спросил:

— Послушай-ка, ведь Филипп Бентинк погиб весной?

— В мае, — с дрожью в голосе проговорил Кевин, — когда зацветали ландыши.

— Вот видишь, а сейчас — начало июля. Ландышей нет, а он приходит только за ними.

Фрэнсис взял Кевина за руку, и тот, ощутив тепло его ладони, немного успокоился. Вскоре роща закончилась. Оказавшись на широкой, освещенной лунным светом дороге, он совсем расхрабрился, стал хорохориться и петушиться, тем более что дом эсквайра был уже близко. Через низенькую оградку, предназначенную скорее для красоты, мальчишки перемахнули без труда, но потом замешкались. Выяснилось, что у Джаниперов команда «отбой» еще не вступила в силу: на втором этаже горел свет, а из открытого окна доносился смех и звуки клавесина. Охотники до марципана вынуждены были довольно долго сидеть в зарослях шиповника.

— Угомона на них нет, — сердито ворчал Кевин. — Ишь, распелись! Лучше бы спали!

Наконец дом затих — пришла пора действовать. Праздные рассуждения, кто выше ростом и крепче сложен, обычно приводят к ссоре, сейчас же это был вопрос тактический. Кевин оценивающе осмотрел форточку, потом — самого себя сверху вниз и сделал неутешительный вывод, что непременно в ней застрянет. Значит, лезть придется дробному Фрэнсису.

— Забирайся ко мне на плечи и постарайся уцепиться за раму, — сказал Кевин деловито. — Проникнешь внутрь и откроешь мне окно, сам не вздумай там хозяйничать, а то все испортишь.

Фрэнсис, гибкий и пластичный, легко справился с задачей. Он неслышно соскочил на дощатый пол и даже осторожно переставил с подоконника на тумбочку цветочные горшки, чего сам Адамс наверняка бы сделать не догадался.

— Пошарь здесь, — распорядился Кевин, — а я пойду искать кладовку.

Фрэнсис отворил резную створку буфета: на полке стояли расписные фарфоровые баночки. Он засунул палец в одну из них, попробовал на вкус содержимое, поморщился и чихнул — это был красный перец, в другой хранилась тминная приправа, узнать же, что — в третьей, ему помешал пронзительный вопль Адамса, которого дюжий лакей Тоби застал с поличным и принялся драть за уши. Фрэнсис бросился на выручку. Он звонко брякнул половником о дно жестяной кастрюли. Тоби от неожиданности выпустил мальчишку из рук. Кевин растерялся, не зная как быть, но Фрэнсис скомандовал:

— Беги! Я их задержу! Бегом беги!

Адамс повиновался, отреагировав на знакомый тембр и интонацию, не допускающую возражений. Он пулей пронесся по коридору, выпрыгнул в окно и скрылся в колючих кустах, между тем как Фрэнсис яростно отбивался от Тоби, размахивая половником, словно рапирой, — не подходи! Лакей изловчился-таки, заломил ему руки за спину. На шум сбежались чада и домочадцы эсквайра. Миссис Джанипер, в которой, по наблюдениям супруга, погибла великая драматическая актриса, колотилась головой о спинку старого кресла, выбивая пыль из зеленого плюша и нет-нет стреляя глазами на слуг: все ли видят, какая эффектная истерика с ней приключилась?

Краснощекий, курносый сын Уильям громко ревел, младшая сестра, ничего не понимая, вторила ему, Тоби звал на подмогу. Хотя жуликом оказался щуплый мальчишка, он выкручивался вьюном и лягался так, что здоровенный двадцатилетний детина едва справлялся с ним. «Ой-ой-ой! Этот гаденыш еще и кусается!» — блажил лакей на весь дом. Подоспевший эсквайр поднес к его лицу огарочек свечи и обомлел, признав в ожесточенно рычащем создании, плюющемся непристойными ругательствами, Фрэнсиса Рудфилда.

— Вот так встреча! — потрясенно вымолвил мистер Джанипер.

— Прикажете позвать инспектора? — усердствовал лакей.

Дело в том, что жизнь провинциального Эрмингтона, по словам тетушки Хоккинс, текла неторопливо, как застарелый мед. Тоби называл это стоячим болтом, в котором недолго протухнуть, и был убежден, что поимка вооруженного преступника невероятно возвысит его в глазах всех окрестных горничных и судомоек. Уильям разом осушил слезы и просиял. Он предложил даже сбегать за мистером Рудфилдом, забыв о страхе темноты. Эсквайр же, не обратив на добровольцев никакого внимания, приказал седлать свою гнедую Молли и стал собираться в дорогу. Он подхватил Фрэнсиса и легко, как перышко, оторвав от земли, посадил верхом на лошадь, сам ловко запрыгнул в седло — эсквайр слыл блестящим наездником, — и они поскакали в сторону Бентинк-хауза. Фрэнсису сделалось тошно и одиноко. Расцарапанная до крови щека горела огнем, волосы взмокли от пота и спутались, то же самое произошло с мыслями: они переплелись клубком, как змеи, и больно жалили.

Учитель уже задремывал, когда раздался стук дверного молотка.

— Обойдутся, — подумал мистер Притчетт, — мы никого не ждем, — и он перевернулся на другой бок.

Но стук повторился, настойчивый и тревожный. Старик, ворча и покряхтывая, засунул ноги в матерчатые туфли, надел стеганый поношенный халат и пошел открывать. К изумлению учителя, на крыльце стоял расстроенный сосед и крепко держал за руку его любимца.

— Здравствуйте, мистер Притчетт. Мне надо видеть директора, — сухо сказал эсквайр.

— Он уже спит, — солгал учитель.

— Неправда, я видел свет в его окне, — и мистер Джанипер, не дожидаясь ответа, решительно шагнул за порог и направился к лестнице.

Учитель потрусил следом, и облезлая кисточка на его выцветшем ночном колпаке горестно вздрагивала. Мальчишки вывалили из дортуара заспанной, взлохмаченной толпой. Босые и растрепанные, в измятых холщовых рубахах чуть ниже колен, они напоминали помпеянцев, разбуженных грохотом Везувия.

— А ну, марш по койкам, — учитель погрозил им тощим пальцем, — Ужо я до вас доберусь! — и тут же, с мольбой в голосе, обратился к соседу. — Мистер Джанипер, уверяю вас, произошло какое-то недоразумение! Пусть оно останется между нами.

Хотя эсквайр и не намеревался посвящать мистера Притчетта в злодейство Фрэнсиса, тот неожиданно проявил удивительную сообразительность и догадливость. Взывая к его совести, учитель воскликнул:

— Не могу поверить, мистер Джанипер, что вам настолько жалко горсти марципана!

— Мне его жалко, — эсквайр с сердцем показал ладонью на Фрэнсиса, — неужели вы этого не понимаете?

Мистер Рудфилд между тем пребывал в блаженном неведении. Он вернулся с собрания, сделал запись в расходную книгу, просмотрел корреспонденцию, попил чаю, а сон все не шел. Директор вспоминал свой утренний разговор с викарием и размышлял, чего купить перво-наперво: учебники, новые клюшки для гольфа или глобус звездного неба, как вдруг в коридоре послышались шаги и пререкания. Дверь распахнулась, и мистер Рудфилд увидел своего доброго соседа-эсквайра, из-за спины которого выглядывала гномастая физиономия учителя.

— Мистер Джанипер — в такой поздний час! Что случилось? — испугался директор.

Тут взгляд его упал на Фрэнсиса, и он спросил удивленно:

— А ты здесь откуда?

— Из моей кладовки, сэр, — невозмутимо сообщил эсквайр. — Примите к сведению — второму мальчишке удалось улизнуть.

Будучи отцом многочисленного семейства, мистер Джанипер воздержался от более резких высказываний и поспешил удалиться. У директора же был такой вид, будто ему в спину вонзили нож. Он растерянно смотрел на сына, пытаясь осознать смысл услышанного.

— Кто подбил тебя на?.. — слово «воровство» застряло в горле шершавой абрикосовой косточкой.

Фрэнсис вздрогнул — коленки подкосились, будто под них впились булавки. С трудом преодолевая страх, он тихо промолвил:

— Никто, сэр. Я сам…

Казалось, с его губ вот-вот сорвется что-то еще, но этого не случилось. Мистер Рудфилд молчал. Молоточки невидимой музыкальной шкатулки по-инквизиторски беспощадно выстукивали слова, произнесенные им сегодня перед жителями всего Эрмингтона: «…юноши набожные, порядочные, честные, они воспитаны в духе послушания и почтения к старшим, а хорошее воспитание всегда приносит добрые плоды». Найк Грейп оказался прав, и даже едкая слеза раскаяния, проложившая путь по расцарапанной щеке Фрэнсиса, не повлияла на исход событий.

III

— Вот вам и тихоня! Вот вам и размазня!

— Кто бы мог подумать, что Фрэнсис способен на такое!

Закрыть собой товарища считалось в Бентинк-хаузе высшей доблестью. Кевин Адамс, смертельно уставший и насквозь промокший, прибежал в приют только под утро. Он всю ночь слонялся вокруг дома эсквайра, кляня свое малодушие, но идти в одиночку через буковую рощу не осмелился. Он видел, как мистер Джанипер, понуро опустив голову, отвел на конюшню лошадь, а потом несколько раз принимался курить — его рубашка с высоким накрахмаленным воротничком долго белела в узком окне. От потусторонних криков козодоя у Кевина замирало сердце, — казалось, что рассвет вообще не наступит и всегда теперь будет темно и жутко. Он честно поведал друзьям, как достойно вел себя Рудфилд, не утаив и своего трусливого бегства, ребята же сообщили ему, что Фрэнсис взял всю вину на себя.

— А попало ему здорово, — вздохнул Стив, с уважением оглядываясь на героя, который после трудной ночи спал мертвым сном, широко раскинувшись поверх одеяла.

Про таких, как Фрэнсис, говорят: «Проснулся знаменитым», но восхищение одноклассников почему-то не принесло ему ожидаемой радости. Из уст в уста передавался захватывающий рассказ о том, как Фрэнсис дважды спас Кевина Адамса: сначала — от эсквайра, потом — от директорского гнева. На деле же мистер Рудфилд не нуждался в откровениях сына и легко мог бы сам вычислить его сообщника, поскольку вся одежда Кевина была забрызгана грязью, а к ботинкам прилипли комья глины, и их не вдруг удалось отчистить, но директор вопиющих улик не заметил или не пожелал замечать. Кто их только поймет, этих взрослых? Фрэнсиса же на две недели лишили прогулок, и никакие ходатайства мистера Притчетта не помогли. Кевин Адамс теперь заискивал перед ним, был благодарен и тронут его великодушием, но не настолько, чтобы добровольно разделить с ним суровое заточение, сносить которое было бы еще тяжелее, если бы не библиотека. Фрэнсис доставал с верхней полки толстую книгу в сафьяновом переплете, и под завораживающий шелест ее пожелтевших, переложенных пергаментом страниц ему удавалось порой забыть хотя бы на полчаса, что другие мальчишки сейчас строят из веток шалаш или плещутся в пруду, заросшем кувшинками. Филипп Бентинк пристально смотрел на него с портрета и, посвящая в свою тайну, показывал ему беззащитно-хрупкий цветок ландыша. А когда истек срок наказания, и Фрэнсис, как из пращи вылетев в сад, принялся с азартом наверстывать упущенное, мистер Рудфилд по-прежнему старался не покидать без особой надобности приют и даже от церковных служб уклонялся, ссылаясь на непонятную болезнь. Наконец викарий решил сам его навестить. Они долго беседовали о чем-то, и, прощаясь, мистер Лейтон взял с директора обещание приехать к нему на чашечку кофе.

— Заодно разыграем шахматную партию, — сказал он дружелюбно.

Директор принял приглашение, но от какой-либо благотворительной помощи со стороны прихода наотрез отказался. Тетушка Хоккинс утверждает, что попечительский совет стал выделять Бентинк-хаузу гораздо больше денежных средств.