Последнее убийство в конце времен

Стюарт Тёртон (2024)

Впервые на русском — новейшая книга автора международных бестселлеров «Семь смертей Эвелины Хардкасл» (перевод на более чем 30 языков, тираж свыше 1 млн только в США и Британии) и «Дьявол и темная вода», «ломающий все жанровые каноны роман-загадка, не похожий ни на что» (А. Дж. Финн, автор «Женщины в окне») . Смертельный туман покрыл Землю, уничтожив на ней всю жизнь. Уцелел лишь крошечный остров на краю света, окруженный защитным барьером. На острове в гармонии обитают трое старейшин-ученых — последняя связь с древним миром до катастрофы — и сто двадцать два жителя деревни. Но однажды происходит немыслимое — случается убийство. И если за сто семь часов убийца не будет найден, защитный барьер падет и гибельный туман поглотит последний остров на краю света… «Удивительная и совершенно органичная смесь постапокалипсиса с классическим детективом» (Good Reading, Australia) .

74 часа до полного уничтожения человечества

7

Как всегда утром, ровно в семь я отменяю комендантский час, и темнота так внезапно сменяется дневным светом, что это всегда немного потрясает.

В спальнях жители деревни зевают и потягиваются на своих ржавых кроватях, а их первые мысли обрушиваются на мое сознание, барабаня по нему, как первые капли дождя по жестяной крыше. Люди спускают ноги с кроватей и обхватывают руками головы, удивляясь тому, какими усталыми они себя чувствуют и как сильно болят у них все мышцы. На руках у многих масляные пятна, которых не было вчера вечером. Костяшки пальцев обожжены. Сандалии стоят не там, где они оставляли их вечером.

Три поколения жителей деревни, которые обитали в бывшей казарме и спали на этих кроватях до них, просыпались с тем же недоумением. Благодаря любознательности Эмори это первое поколение, которое знает, что старейшины поднимают их во время комендантского часа, однако никто не знает зачем и не осмеливается спросить.

Хотя такая секретность кажется им странной. Это они готовы признать, правда в глубине души. В конце концов, нет ничего, чего бы они не сделали добровольно, если бы их попросили. Они хотят быть полезными.

Стряхнув беспокойство, они поспешно одеваются и открывают ставни навстречу яркому утреннему свету, который стирает ночные странности.

Скоро на длинных столах во дворе будет накрыт завтрак из свежих фруктов, сока, хлеба, рикотты и меда. У них будет час на еду, а потом они возьмут инструменты и отправятся на работу. Выживание утром, общественное служение днем, веселье вечером — такова их обыденная жизнь. Их оковы настолько привычны, что никто и не замечает, насколько они крепки и нерасторжимы.

8

Эмори открывает глаза и обнаруживает, что лежит там, где упала прошлой ночью, а ее белое льняное платье испачкано рыжей землей прогулочного двора. Над ней крона яблони, пестрая от солнечных зайчиков, а неподалеку скульптура, которую сделал с нее Матис. На ее каменной голове сидят синие с желтым сизоворонки и громко поют.

Эмори садится, ее плечо пронзает сильная боль. Она вытягивает руку и видит на плече большой фиолетовый синяк от удара о землю.

Она принимается разминать затекшую руку и шею и только тут замечает записку, приколотую к ее платью.

Не смогла сдвинуть тебя с места. Надеюсь, ты не окоченела.

Н.

Лицо Эмори ожесточается, когда она вспоминает подслушанный накануне разговор об эксперименте Ниемы и о смерти, к которой он может привести. Нельзя позволять другу причинять вред кому бы то ни было, даже если друг считает себя правым.

Эмори вскакивает, полная решимости найти Ниему и отговорить ее от этого замысла, но ее останавливает мой голос.

— Хотя бы раз поверь, что Ниема действует в твоих интересах, — твердо говорю я.

— Но кто-то же может умереть.

— Кто-то и так умрет, — поправляю я. — И не один, а много. Произошло то, что неизбежно приведет к смерти. Ниема лишь пытается свести к минимуму жертвы, но, если ты будешь задерживать ее бессмысленными вопросами, ты только повысишь риск неудачи. Ты же знаешь ее. Все, что она делает, делается на благо деревни, даже если ты не понимаешь, в чем оно состоит.

— Умрут люди?! — восклицает Эмори и озирается с таким видом, точно они уже бьются в агонии на клумбах вокруг нее. — Кто? Их надо предупредить.

— В закрытой системе психология — это судьба, — говорю я. — Твои предупреждения не предотвратят надвигающуюся опасность, они только озлобят людей, и те будут страдать. Ниема понимает это лучше, чем ты.

У того, чей голос звучит в головах других с самого рождения, есть огромное преимущество — они начинают принимать его за свой собственный. Много лет подряд я заменяю Эмори совесть и здравый смысл. Она доверяет мне безоговорочно, потому что не понимает, насколько я чужая для нее.

— Ну же, — говорю я более мягко. — Скоро завтрак, а потом тебя ждут в школе.

— Я не пойду, — говорит она.

— Ты же обещала Ниеме.

— До того, как я узнала о ее планах, — отвечает Эмори. — Теперь я не смогу смотреть ей в глаза, зная, что она делает. Сначала мне нужно понять.

— Все объяснится сегодня вечером, — говорю я, уступая. — Я скажу ей, что ты придешь завтра.

По-прежнему встревоженная, Эмори поднимается по шаткой лестнице в свою комнату в общежитии. Там сыро, как в бане. Она не закрыла ставни на ночь, и все обои облеплены мотыльками, слетевшимися на свечу, которую она зажгла и не погасила вчера.

Эмори подходит к столику рядом с кроватью, где лежит детективный роман, который дала ей Ниема. В другое время ей бы уже не терпелось засесть за чтение, но после вчерашней ночи ей не по себе. Вымышленное убийство совсем не занимает, когда твой друг планирует совершить настоящее.

Она выдвигает ящик ночного столика, берет из него блокнот и огрызок карандаша. Перелистав страницы, исписанные вопросами, находит пустое место и пишет: «В чем заключается эксперимент Ниемы?», и ниже: «Что такое „пять, пять“?»

Подчеркнув несколько раз слово «эксперимент», она закрывает блокнот и бросает его вместе с карандашом в ящик.

Под кроватью Эмори хранятся четырнадцать таких блокнотов, от корки до корки заполненных вопросами, на которые она так и не получила ответов. Она записывает их столько, сколько себя помнит. Некоторые вопросы зачеркнуты — на них она нашла ответы сама, но список неотвеченных растет с каждым днем. Это перечень ее невежества.

— Ты знаешь все, что тебе нужно знать для счастья, — повторяю я фразу, которая стала нашей мантрой.

— Но я несчастлива, — возражает она.

— Ты недовольна, — поправляю я. — Ты и понятия не имеешь, что такое несчастье. Я надеюсь, ты никогда этого не узнаешь.

Опустошая карманы своего платья, Эмори достает записку, которую Ниема оставила у нее на животе. Она уже хочет бросить ее в ящик к блокноту, когда замечает слабые оттиски на бумаге. Это слова, отпечатавшиеся с предыдущей страницы. А вдруг они из того письма, которое Ниема вчера поспешно спрятала в свой ящик?

Эмори щурится, поднимая клочок к яркому солнечному свету, который льется в окно, и пытаясь разобрать слова. Нет, ничего не видно.

Она вспоминает прием, о котором читала в одной из книг об убийствах, и осторожно заштриховывает листочек карандашом. Проступает рваная цепочка непонятных слов.

раз я не могу контролировать… лучше… удерживать… Аби хотела… не смогла убить…

Эмори сдувает излишки карандашной пыли, надеясь сделать слова понятнее, но они такие же загадочные, как все на этом острове. Не выудив из записки ничего больше, она сдается и кладет ее в ящик стола.

Достав из шкафа светло-желтое платье и нижнее белье, Эмори бросает взгляд на соломенную шляпу, висящую на гвозде: нет, утро еще ранее, можно пока обойтись без нее. Ей нравится, когда утреннее солнышко пригревает ей шею.

Она оглядывает пустую комнату. Раньше с ней жили здесь Джек и Клара, но Джек погиб, а ее дочь в прошлом году переехала к Хуэй. Ей хотелось готовиться к экзаменам, не отвлекаясь на мать, которая то и дело заглядывает ей через плечо, называя новую причину, по которой ей не стоит становиться ученицей Теи.

Эмори вдруг чувствует себя такой одинокой.

Она кладет руку на нетронутую подушку дочери, вспоминая, какой Клара была в детстве. В те времена, когда любовь была простой, они сочиняли друг другу сказки на ночь, перед комендантским часом. Тогда они еще ладили. Смерть Джека как будто оборвала связь между ними, и с тех пор они медленно дрейфуют в разные стороны.

— Как у нее дела? — спрашивает она.

— Она будет дома сегодня днем.

— Можешь передать ей, что я скучаю по ней?

— Конечно, — отвечаю я.

Эмори относит свою чистую одежду вниз, в старые душевые, самое жуткое помещение в общежитии. Кафель здесь зацементирован плесенью, из стен торчат огрызки водяных труб, душевые головки съела ржавчина.

Куском жасминового мыла, которое варит Келвин, Эмори торопливо смывает вчерашнюю грязь ведром холодной воды.

Моясь, она думает о Матисе, и слезы капают в мыльную пену.

Отжав воду с волос, она одевается и выходит во двор, где на столах уже стоят свежие фрукты, апельсиновый сок и корзины с горячим хлебом, только что вынутым из духовки. Миски с медом, джемом и творогом накрыты марлей от мух.

Рядом с купальней для птиц стоит тележка, на ней лежит мертвый Матис. Эмори так потрясена, увидев его, что у нее перехватывает дыхание, но больше никто не реагирует. Все смеются и болтают, проходя мимо покойника, и, даже не взглянув на него, усаживаются за столы.

Похороны Матиса прошли вчера, и сам он насладился ими так же, как все остальные. То, что лежит теперь на тележке, — это всего лишь плоть, которая создает беспорядок. В подвале старого лазарета есть печь, которую топят дровами. Как только огонь достаточно разгорится, труп Матиса отвезут туда и сожгут.

Рядом с тележкой стоит Сет. Его лицо мрачно, взгляд отсутствующий, как будто он погружен в воспоминания. Однако все эмоции исчезают, когда он видит Эмори.

— Ты был с ним? — тихо спрашивает она отца.

— Мы заснули за разговором, — говорит он, изо всех сил стараясь скрыть горе. — Я только что привез его.

— Ему бы это понравилось. — Эмори морщит лоб. — Ты видел кого-нибудь еще вчера вечером? Мне показалось, я видела кого-то у ворот. Кто-то хотел поговорить с Матисом.

— Я был внизу, у залива, — отвечает Сет. — Я слышал голос, но не видел, кому он принадлежал. Но о чем бы они ни говорили, это расстроило его.

— Деда мало что могло расстроить, — удивленно отвечает Эмори. — Ты не знаешь, о чем у них шла речь?

— Понятия не имею. — Сет теребит ремешок сандалии, вытряхивая застрявший камешек. Он отчаянно хочет, чтобы вопросы закончились.

— Это наверняка есть на его кристалле памяти, — говорит Эмори и подходит к тележке, чтобы взять кристалл с шеи Матиса, и тут обнаруживает, что его нет. — Где он, Аби?

— Шнурок развязался, — говорю я, — и его кристалл памяти упал в океан вчера ночью.

Глаза Эмори расширяются, а Сет отчаянно вскрикивает. Он был готов к смерти отца, но не к тому, что его полностью вычеркнут из мира.

Эмори нежно трогает Сета за плечо, но тот словно каменеет от ее прикосновения, и она отдергивает руку.

Ее лицо становится таким же напряженным, как и мысли.

— Дед что, заходил в воду вчера ночью? — спрашивает она.

— Какое это может иметь значение? — сердито спрашивает Сет.

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы люди теряли свой кристалл? — огрызается Эмори в ответ. — Тебе не кажется странным, что шнурок, который он носил всю жизнь, ни с того ни с сего развязался именно вчера и уплыл в океан, а с ним и единственный способ узнать, с кем он говорил напоследок?

Сет смотрит на дочь злыми, воспаленными глазами.

— Ты никогда не остановишься, да? — недоверчиво говорит он. — Ты просто не умеешь останавливаться. Ты будешь долдонить свои вопросы, не глядя, ранят они кого-нибудь или нет.

— Есть что-то странное…

— Нет, — говорит он, грозя ей пальцем. — Матис просил меня быть терпеливым с тобой, но мой колодец сух. Я не могу больше.

— Папа…

— Нет, — повторяет он, отшатываясь от дочери. — Мой отец умер, а тебе не терпится попинать его тело, чтобы удовлетворить свое жалкое любопытство. С меня хватит, Эмори. Держись от меня подальше.

Взявшись за ручки тележки, он толкает ее к лазарету, оставив Эмори стоять в одиночестве.

9

Наша художница Магдалина собирает своего сына Шерко в школу. Пеплос оказывается ему великоват, и она решает подшить его прямо на мальчике, а тот извивается, стонет и ерзает. Он уже почти четыре минуты стоит неподвижно — целая вечность для мальчишки.

Магдалина сдерживает раздражение, что легко сделать, когда держишь в зубах кусочек ткани. Утро началось неудачно: она обнаружила грязные следы, ведущие к двери, — видимо, Шерко забыл вытереть сандалии, когда вернулся вечером, но не признался.

Не в первый раз Магдалина задается вопросом, правильно ли она сделала, став матерью.

Заявление на родительство может подать любой житель деревни. Для этого им нужно обратиться ко мне, а я оцениваю их темперамент и пригодность и на основании этого принимаю решение. Родительство — слишком серьезное дело, чтобы полагаться на лучшие намерения, поэтому большинство заявок я отклоняю, а удовлетворительные кандидаты проходят затем тщательное обучение. Обычно это вселяет в избранных чувство гордости и уверенность в том, что они справятся со своей задачей. Но сегодня утром Магдалине трудно поддерживать в себе эту уверенность.

— Мама, — спрашивает Шерко голосом, в котором чувствуется готовность выплеснуть новую порцию раздражения.

— Да, — отвечает она, осторожно проталкивая кончик иглы сквозь ткань.

— Почему ты выпрямила картины?

— Я не выпрямляла, — рассеянно отвечает она.

Стены комнаты увешаны ее полотнами. Все они разного размера и тематики, выполнены маслом, акварелью, карандашами или из кусочков ткани. Пожалуй, единственное, что в них есть общего, — это что они всегда висят криво. Магдалина винит в этом сочетание ненадежных стен, гнутых гвоздей и шаткой головки молотка.

— Нет, выпрямила, — утверждает он, взволнованный своей правотой. — Смотри. Все висят прямо.

Ее взгляд скользит по стенам. Гляди-ка, и правда, все висят прямо. Магдалина оглядывается. Все до одной.

Ее сердце останавливается. Это уже не в первый раз. Он повторяет свою проделку уже несколько месяцев.

— Наверное, это Адиль, — рассуждает мальчик.

Магдалина застывает — она отвыкла слышать это имя. Адиль — ее дед, это он раньше выравнивал картины каждый вечер перед сном, говоря, что иначе ему будут сниться кошмары.

— Адилю запрещено возвращаться в деревню, — напряженно говорит она. — Ты это знаешь. Я даже не знаю, жив ли он.

— Почему его прогнали?

— Он… — Она замолкает, не в силах выразить свой стыд.

Адиль был учеником Теи, единственным, кто выжил после крушения лодки, в котором погиб муж Эмори. Его нашли через неделю после несчастного случая: он бродил один и не помнил ничего из происшедшего.

Сразу стало ясно — с ним что-то не так.

На него больше не действовал комендантский час, он не был ограничен в передвижениях, то есть мог в любое время отправиться в любую точку острова по собственному желанию. Его мучили ужасные головные боли, его сознание то прояснялось, то мутнело. То он шутил со своими друзьями, как всегда, а то кричал о гигантских дождевых червях и лицах, прижатых к стеклу. Просыпаясь по утрам, Магдалина обнаруживала, что дед всю ночь выцарапывал на стенах странные карты и имена погибших учеников.

Тея осмотрела его, но не нашла никакого объяснения этим эпизодам. А через месяц после крушения Адиль ворвался в класс Ниемы и напал на нее со скальпелем в руке, требуя, чтобы она откопала то, что похоронила.

Счастье, что рядом оказался Гефест.

Он спас Ниему, но Адиль бежал из деревни и больше не вернулся. Изгнание стало его наказанием.

Это случилось пять лет назад, а Магдалина все еще обижена за то, как с ним обошлись.

До гибели друзей ее дед был ученым, любознательным и вежливым со всеми. Он любил прекрасное и поощрял интерес Магдалины к искусству. Ничто не заставило бы его причинить боль Ниеме или хотя бы подумать об этом. Все изменило то крушение на море. Ее дед нуждался в уходе и заслужил сострадание, а не наказание и презрение. Магдалина искренне верит, что если бы дед напал на простого жителя деревни, а не на старейшину, то с ним обошлись бы по справедливости.

— Адиль скоро вернется? — настаивает Шерко, не обращая внимания на смущение матери.

Магдалина внимательно оглядывает картины и задумчиво качает головой.

— Его давно не было видно. Даже если он жив, я не уверена, что мы узнали бы его, войди он сюда сейчас.

10

К востоку от деревни Клара просыпается в вагоне поезда от звуков скрипки — ее лучшая подруга Хуэй разучивает новый концерт.

Я попросила ее сыграть сегодня перед всеми жителями деревни. Это выступление станет одним из тех решающих событий, которые должны произойти, чтобы мечта Ниемы об утопии воплотилась в реальность. Одна неверная нота, и будущее пойдет совсем иным путем.

— Ху-у, — жалобно стонет Клара, поворачиваясь к подруге спиной и не открывая глаз. — Ну я же только заснула.

Вчера вечером Хуэй уже играла этот концерт, и так прекрасно, что Клара легла спать, уверенная, что в жизни не слышала ничего лучше. Каждая нота словно уносила частичку ее души, рассеивая ее на атомы и даря их ветру, солнцу и океану. Но утром, когда позади долгая ночь, а впереди еще более долгий день, та же музыка вызывает у нее совсем другие ощущения.

— Ху… — снова начинает она, неохотно приоткрывая один глаз.

На время экспедиции ученики всегда освобождаются от комендантского часа, и это особенно радовало Клару, когда она покидала деревню три недели назад. С тех пор они каждый вечер сидят у походного костра, под яркой луной, и Тея говорит с ними как с равными. Однако в последнее время ранние подъемы стали такими мучительными для Клары, что уже не кажутся ей адекватной ценой за радость бодрствовать допоздна.

Она приподнимается на локте и хмуро смотрит на Хуэй, но та, закрыв глаза, самозабвенно водит смычком по струнам, с головой уйдя в музыку. У Хуэй короткие темные волосы, впалые щеки и длинный, как-то по птичьи изогнутый нос. Сейчас она вся покрыта царапинами и толстым слоем грязи. Струйки пота, текущие по ее лицу, оставляют светлые дорожки в грязи.

Уже три дня ни у кого из них не было возможности помыться, но, даже проводи они гигиенические процедуры каждый день, все равно недолго оставались бы чистыми. Тея учит их безопасно исследовать развалины и находить технологии, которые еще можно использовать. Их последний урок состоял в том, чтобы пройти через густой лес вдоль рельсов, тускло серебрящихся в сумеречной чаще. Рельсы привели их к древнему вагону, рассыпавшемуся от старости.

Опасаясь дождя, они развели костер и приготовили рагу из овощей, а Тея, как и каждую ночь, вызвала в их воображении образы прошлого: рассказала им, как поезда носились когда-то по острову, за считаные минуты доставляя ученых и грузы куда надо.

— Остров тогда целиком принадлежал Блэкхиту, — задумчиво произнесла она. — Лаборатории были под землей, в старом ядерном бункере, но свободное время мы проводили на поверхности, гуляли и плавали. До апокалипсиса тысячи людей работали здесь, с Ниемой, но, когда появился туман, почти все поспешили разъехаться по домам.

— А что стало с Блэкхитом? — спросила Клара.

Она знала, что лаборатории были утрачены, но как и почему, ей не объясняли.

— Он там же, где и был, — ответила Тея и топнула ногой по полу. — Его туннели пронизывают почти все восточное побережье острова, но туман просочился туда сквозь трещины в скальной породе. Однажды, глубокой ночью, нам пришлось бросить Блэкхит и бежать, наглухо закрыв за собой все двери, иначе туман проник бы и на остров. С тех пор под землей никто не был, но наши лаборатории наверняка так же герметично закрыты и сейчас, как в то мгновение, когда прозвучала тревога. Наше оборудование там, внизу, ждет нас. И наши незаконченные эксперименты тоже. Те, которые позволят нам развеять туман и уплыть с острова. Если бы мы только могли до них добраться.

Осознав всю глубину тоски, прозвучавшей в ее голосе, Тея смутилась, поспешно извинилась и пошла спать.

Скрипка в вагоне становится все громче, так что Клара закрывает уши ладонями и кричит:

— Хуэй!

Лопается струна, и музыка обрывается. Сосредоточенность на гладком лице Хуэй сменяется тревогой, и будущее незаметно меняет колею.

— Я разбудила тебя, — говорит она виновато.

— Меня разбудила скрипка, — уточняет Клара. — Хотя и не без твоего участия.

— Мне так жаль, — продолжает Хуэй. — Но у меня выступление сегодня вечером, а времени на подготовку совсем нет.

— Не беспокойся, ты же и так готова, — зевая, возражает Клара.

— Но я беспокоюсь.

— А ты не беспокойся, — говорит Клара, потягиваясь. — Ты же играла для нас по вечерам, ни одной ноты не пропускала.

— Это совсем другое. Вечером я буду играть этот концерт перед всей деревней. — Хуэй понижает голос. — Аби сказала мне, что придут старейшины, все.

— Ну и что? — отвечает Клара. — Тебя же все любят. Всегда. Какая разница, как ты играешь.

В тоне Клары слышна ревность, и она торопливо добавляет, чтобы скрыть смущение:

— У тебя все получится.

Хуэй переваривает услышанное, а Клара ругает себя за то, что выболтала свой секрет, который так давно и старательно скрывала.

В защиту Клары я скажу одно: любить Хуэй сложно. Ее дар сияет так ярко, что перед ним меркнут любые заслуги, и на это трудно не обижаться.

Хуже того, Хуэй научилась извлекать выгоду из своих способностей. Если бы не мое вмешательство, нашлись бы те, кто ухаживал бы за ее овощами, стирал ей одежду и бегал за ней, подбирая каждую оброненную ею мелочь. Я никогда не понимала, отчего люди благоговеют перед талантом, но это случается в каждом поколении.

— Ты права, — с облегчением говорит Хуэй. — Конечно, ты права. Как всегда. Спасибо, Клара. Что бы я без тебя делала?

— То же самое, только не так быстро, — отвечает Клара и, поворачиваясь с боку на бок, чувствует запах, который идет от ее тела. — Хоть бы поскорее помыться, — ворчит она.

— Точно, — соглашается Хуэй и протягивает ей кувшин с пробкой. — На вот пока, попей.

Клара вынимает пробку и подозрительно принюхивается. Три недели подряд они едят только вареные овощи и бульоны, так что ее желудок уже подумывает, не сбежать ли туда, где лучше кормят.

— Апельсиновый сок! — восклицает Клара. — Где ты его взяла?

— Тея нашла несколько деревьев неподалеку отсюда. Она выжала его сегодня утром.

— Тея была здесь?

— Мы мило поболтали.

— А я что, храпела?

— И пускала слюни, — радостно подтверждает Хуэй.

Клара стонет, закрыв руками лицо.

Тея пять лет не брала новых учеников и вдруг объявила, что проведет набор в марте. Заявки подали сорок три человека, и Ниема полгода обучала их математике, физике, биологии и инженерному делу. Больше половины кандидатов отсеялись из-за сложности занятий, и только девятнадцать дошли до октябрьских испытаний.

Два дня они разбирали и ремонтировали механизмы из старого мира, решали задачи и разрабатывали химические соединения.

Учитывая непростые отношения Теи с Эмори, все очень удивились, когда заявку на участие в испытаниях подала и Клара, и были прямо поражены, когда она их прошла. Таких вообще оказалось всего двое — Клара и Хуэй, они и стали новыми кандидатками. Надо отметить, что они были самыми молодыми участницами.

До сих пор Тея не сказала и не сделала ничего такого, чтобы Клара сочла, будто ей могут не доверять из-за матери, и все-таки она старается быть безупречной во всем, даже во сне.

— Я пошутила, — говорит Хуэй и радостно хлопает в ладоши. — Утром я вышла из вагона, чтобы пописать, а на обратном пути встретила Тею, и она дала мне этот кувшин. Но даже если бы она действительно зашла сюда, то тебе не о чем беспокоиться. Ты очень красиво спишь.

Клара краснеет и отпивает глоток сока. Чтобы скрыть смущение, она начинает проявлять живой интерес к окружающему.

— Расскажи ей о своих чувствах, — подсказываю я.

Но Клара игнорирует меня, как обычно. Жаль; если бы она набралась смелости, могла бы быть счастлива с Хуэй. В их случае мне даже не нужно моделировать будущее, чтобы увидеть это. Любовь — это просто: весь вопрос в том, что у человека уже есть и чего ему не хватает. Это как создать одну новую вещь, соединив вместе две сломанные.

Но Клара опять ушла в себя, замкнувшись, как раковина, и, скорее всего, упустила свой шанс, а другого у нее не будет. Наутро Хуэй, скорее всего, будет мертва, а Клара до конца своих дней будет мучиться оттого, что не сказала эти слова, и оттого, что все могло бы пойти иначе, решись она это сделать.

Не заметив этой исторической развилки, Клара вытирает с подбородка апельсиновый сок и оглядывает вагон, в котором они спали. Он большой и просторный, с поломанными поручнями и смятыми металлическими сиденьями. Сквозь пол давным-давно пробилась лиана. Ее стебель толщиной примерно с Клару так сильно давил на окна изнутри, что стекла выпали, а рамы выпучились наружу. Однако лиана какая-то странная: она светится изнутри, причем свет пульсирующий, ни на что не похожий. Стебель покрыт сотнями поперечных надрезов, как будто от топора. Но все надрезы неглубокие — скорее царапины.

Допив сок, Клара бродит по вагону, собирая свои вещи. Вообще-то, ученикам разрешается брать с собой в экспедицию лишь то, что они могут унести в одном заплечном рюкзаке, но у Клары талант — даже из минимума вещей она способна устроить полноценный беспорядок. Вот и теперь ее нож валяется под какими-то сорняками, повсюду разбросана ее запасная одежда, а записные книжки перекочевали в самые дальние уголки вагона.

— Ты видела имена? — спрашивает Хуэй, пока Клара шарит вокруг в поисках маленьких деревянных брусков для поделок.

— Какие имена?

— Они нацарапаны на металле вон там, под сиденьем, — отвечает Хуэй, укладывая свою любимую скрипку в футляр, обшитый шерстяной тканью. — Последняя группа учеников Теи. Там твой папа.

Клара взволнованно смотрит туда, куда показала Хуэй.

— Артур, Эмори, Тасмин, Кико, Рэйко, Джек, — читает она вслух. На имени отца ее голос теплеет.

Она проводит пальцем по неровным буквам имени «Джек», представляя себе отца, который вырезает их сосредоточенно, негромко напевая, как всегда за работой.

— Ему было тогда семнадцать лет, — говорю я. — Столько же, сколько тебе сейчас. Тея всегда приводит сюда новых учеников после испытания. Твой отец тогда впервые покинул деревню. Он так радовался, что Тее пришлось приказать ему успокоиться и не бегать повсюду. Твоя мама очень смутилась.

Мать — больная тема для Клары. В отличие от отца, который наполнял ее детство рассказами о своем ученичестве, Эмори очень редко упоминала об этом периоде своей жизни.

— Эмори продержалась шесть недель, а потом уволилась, — объясняю я. — Она ушла бы и раньше, если бы не твой отец.

«Похоже на правду», — думает Клара. В отличие от вспыльчивой матери, отец никогда не повышал голоса и не рубил сплеча. Он почти всегда улыбался, а когда переставал, то это значило, что кто-то поступил совсем неправильно.

Пять лет назад он и другие ученики погибли во время шторма. Клара до сих пор думает о нем каждый день.

Под именами она замечает еще надпись, скрытую сорняками. Она раздвигает их и читает:

«Если ты читаешь это, беги. Ниема похоронила нас. Она похоронит и тебя».

У Клары учащается пульс.

— Что это значит? — нервно спрашивает она.

— Это старая надпись, — отвечаю я. — Не стоит из-за нее тревожиться.

— Кого похоронила Ниема?

— Я же говорю тебе, не обращай внимания.

Моя уклончивость не помогает Кларе успокоиться, но ее отвлекает голос Теи, которая зовет их снаружи.

— Клара, Хуэй, на выход!

— Ты готова? — спрашивает Хуэй, поправляя рюкзак. — Птичку не забудь.

Клара опускает руку в карман и достает оттуда крошечного деревянного воробушка. Она рассеянно строгает их, когда думает, так что у нее в карманах их всегда не меньше десятка. Этих птичек она оставляет на память везде, где они делают остановки.

Положив воробья на скамейку, Клара выпрыгивает из руин вагона наружу, на яркое солнце. Из-под ее ног прыскает в разные стороны кроличье семейство, скрываясь в высокой траве. Потревоженные кузнечики смолкают, но тут же снова заводят свою песню, стрекозы вспархивают с травинок. Впереди Клара видит потухший вулкан, его вершина закрыта дымкой.

Земля суха, пыльные сосны дают скудную тень. Из-за обломков древней стены выглядывают оливковые и фиговые деревья — когда-то здесь были целые рощи. Теперь деревья одичали, а их измельчавшие плоды падают на землю, где их съедают животные.

Клара подумывает спросить у меня, в каком месте острова они находятся, но Тея хочет, чтобы география острова отложилась у них в памяти и в будущем они могли ориентироваться здесь без подсказок.

Клара вспоминает урок в школе, когда Ниема приподняла за середину заплесневелую коричневую простыню и объяснила, что это форма и цвет их острова, если смотреть на него сверху. В середине — вулкан, а это значит, что чем дальше от берега, тем круче и каменистее рельеф.

Путь с севера на юг вдоль побережья занимает два дня, и почти столько же нужно, чтобы пересечь остров с востока на запад, потому что идти приходится осторожно, иначе можно сломать ногу. К счастью, в глубине острова много старых козьих троп, которые сильно сокращают время в пути, если только знаешь, где они.

— Солнце слева от вулкана, — бормочет Клара. — Значит, мы на южном склоне.

Сердце подпрыгивает у нее в груди. Деревня лежит на юго-западном берегу, всего в нескольких часах ходьбы отсюда, но местность здесь почти непроходимая. Придется искать обходной путь.

Клара бросает взгляд на Тею, пытаясь угадать ее намерения. Старейшина смотрит на вершину вулкана, прикрыв глаза от солнца. Она чем-то похожа на окружающие их сосны — такая же худая и, кажется, почти такая же высокая. Ее темные волосы коротко обстрижены, голубые глаза смотрят проницательно, а на бледном лице с высокими скулами и острым подбородком нет ни одной заметной морщинки. Ее красота пугает. Она вызывает скорее трепет, чем восхищение.

Тее почти сто десять лет, и это удивляет Клару, ведь на вид она лишь немного старше Эмори.

— Козья тропа приведет нас на вершину вулкана, — говорит Тея, пальцем показывая маршрут. — Мы идем к кальдере. Ночью скончался Матис. — Она бросает на Клару взгляд, в котором нет ни сочувствия, ни жалости. — Тебе хватило времени оплакать его?

— Хватило, — говорит Клара, зная, что другого приемлемого ответа на этот вопрос не существует.

Хуэй сжимает ее руку в знак поддержки, но в этом нет надобности. Когда утонул Джек, Кларе было двенадцать, и она плакала целый год. Те слезы что-то изменили в ней. Она стала более отстраненной, чем раньше, и теперь легко приняла смерть прадеда.

— По нашему обычаю, место умершего займет ребенок, — продолжает Тея. — Наша задача — забрать его в кальдере и доставить его в деревню сегодня днем.

По телам Клары и Хуэй пробегает радостная дрожь. Появление нового ребенка — одно из самых волнующих событий в жизни деревни, но Тея всегда привозит детей одна. Никто в деревне не знает, откуда они берутся, а сами они ничего не помнят.

— На выполнение этого задания уйдет примерно шесть часов, а по дороге я буду проверять вас на предмет химических взаимодействий. — Тея потирает руки в редком для нее порыве энтузиазма. — Кто из вас начнет?

Тея идет вперед, за ней — Хуэй, а Клара едва плетется за ними, глядя в удаляющуюся спину Теи и думая о предупреждении, которое она нашла на стенке вагона.

— Она похоронила нас, она похоронит и тебя, — бормочет Клара, чувствуя, как по спине пробегает холодок страха.

Кто мог написать такие ужасные слова?

11

Сет идет по тенистой аллее между восточным крылом общежития и высокой стеной деревни. Каждая трещина в каменной кладке проросла здесь пучками розовой и белой бугенвиллеи, так что Сету приходится раздвигать перед собой цветочные гроздья, пугая бабочек, сидящих на лепестках.

— Ты нагрубил Эмори, — говорю я.

— Знаю, — признается он, успокоившись. — Но она выводит меня из себя. Так было всегда, еще девочкой она вечно задавала вопросы, на которые никто не мог ответить. Знает ведь, что ни к чему хорошему это не приведет, и все равно продолжает ковырять там, где ее не просят.

— Почему тебя это раздражает?

— Потому… — Он замолкает, впервые глубоко задумавшись об этом. «Потому что… это всегда хорошие вопросы», — мысленно признается себе он. Эмори вкладывает их тебе в голову, точно камешки, и они лишают тебя покоя. Вот почему у его дочери так мало друзей, думает он. Вот почему людям становится не по себе рядом с ней.

Вот почему ему самому становится не по себе. Он многого не хочет замечать.

Сет выходит во двор позади общежития, пустой в это время дня. Там находятся заброшенные склады и офисы, в которых все, кому нужно, устраивают себе мастерские. Здесь жители деревни варят мыло и бумагу, а еще перетирают огромные мешки куркумы и нарциссов, чтобы получить красители. Они ткут, шьют одежду и обувь, делают инструменты из старого железа и дерева, которые находят в лесах вокруг деревни.

Через несколько часов, когда все вернутся, в мастерских станет душно и жарко, а двор наполнится вонью химикатов, запахами травяных отваров, воска и крахмала.

Сет проходит сквозь решетчатую тень ажурной радарной башни и оказывается перед домиком из красного кирпича со сводчатой крышей и механическими часами, которые идут благодаря заботам Гефеста.

Сет заглядывает в открытую дверь, его глаза не сразу привыкают к полумраку. Шестеро ребятишек, сидя за партами, наблюдают за тем, как Ниема тычет пальцем в пластиковую карту мира.

Карта уже висела здесь, как болезненное напоминание об утраченном, когда Ниема открыла свою школу. Она выскребла с карты все, кроме их острова, и обвела его идеальным кругом, обозначив безопасную зону между ним и концом света.

— Мы никогда не узнаем, кто создал такое страшное оружие и почему пустил его в ход, но одно известно наверняка — туман застал человечество врасплох, — слышен ее знакомый хрипловатый голос. — У них не было планов на случай катастрофы такого масштаба. Укрытия, в которых можно было надеяться пережить ее, плюс достаточные запасы провизии были только у невероятно богатых людей, у других ничего такого не было. Детей не учили в школе основам выживания.

Ниема бросает нетерпеливый взгляд на часы, и это удивляет Сета. Она же любит вести уроки. Наверное, действительно случилось что-то важное, раз она так рассеянна.

Она снова обращается к детям, ее взгляд скользит по их восторженным лицам.

— Теперь кажется странным, что мы были настолько не готовы, — продолжает она наконец. — Человечество почти столетие стояло на краю пропасти, прежде чем наступил конец. Мы перерыли всю землю, почти исчерпав ее ресурсы, а изменение климата уничтожило пахотные земли и сузило жизненное пространство, что привело к массовым миграциям населения. В конечном счете мы сами уничтожили свое общество раньше, чем это сделала природа, но все так и так шло к одному.

Сет делает глубокий вдох, охваченный сильнейшей ностальгией. Он помнит этот урок с детства. Помнит горячность Ниемы, ее оскорбленный гнев, как огонь пронизывающий каждое ее слово.

Кто-то из детей поднимает руку.

— Да, Уильям, — говорит Ниема, указывая на него.

— Сколько людей жило на земле до тумана?

— Не счесть, — отвечает она. — Мы поддерживаем численность населения на нашем острове на уровне ста двадцати двух человек, потому что на большее нам не хватит ни земли, ни воды, но ресурсы человечества намного превосходили наши. Миллионы людей рождались каждый день в городах, каждый из которых был больше этого острова.

Дети удивленно воркуют, их воображение разыгралось.

Поднимается еще одна рука. Ниема кивает маленькой девочке.

— А почему они ссорились?

— Причина всегда находилась, — отвечает старейшина. — Разные общества, разные боги или цвет кожи, а иногда борьба шла так долго, что мы забывали, как ее остановить. Кто-то имел то, что было нужно нам, или мы думали, что кто-то хочет причинить нам вред. Были и циничные причины — например, наши лидеры могли думать, что война поможет им продлить свою власть.

— Но разве…

— Мы поднимаем руку, когда хотим что-то сказать, — перебивает Ниема мальчика.

Он поднимает руку, и выговор повисает в воздухе.

— Почему их не остановила Аби?

— Увы, тогда ее у нас просто не было, — говорит Ниема. — Каждый из нас был один на один со своими мыслями, и некому было заботиться о нас, некому было нам помочь. Но ты прав. Если бы с нами была Аби, ничего этого не случилось бы. Она удержала бы нас от худшего.

Ниема настойчиво повторяет эти слова, а дети пытаются представить себе, как выглядел бы сейчас их мир, если бы человечество смогло передать свою совесть кому-то другому. Поднимается еще одна рука.

— Да, Шерко?

— А когда Адиль вернется домой? — неожиданно спрашивает он. — Моя мама очень скучает по нему.

Ученики напрягаются, испуганные гневом, от которого на щеках Ниемы вспыхивают красные пятна.

— Адиль напал на меня, — отвечает она, беря себя в руки.

— Я знаю, но ведь Аби всегда советует нам прощать, — резонно замечает ребенок. — Адиля давно нет дома. Ты еще не простила его?

Мальчик смотрит на нее круглыми невинными глазами, его вопросы просты и бесхитростны. Гнев Ниемы испаряется, как туман под лучами солнца.

— Я стараюсь, — говорит она, проводя рукой по шраму на предплечье. — Твой прадед был агрессивным. Мы в деревне этого не терпим. Понимаешь?

— Нет, — признается Шерко.

— Вот и хорошо, — говорит Ниема с нежностью. — К сожалению, я живу на свете намного дольше тебя и за это время приобрела немало вредных привычек. Например, мне не так просто прощать, как тебе, но я стараюсь стать лучше.

Заметив в дверях Сета, Ниема поднимает один палец — значит, через минуту закончит.

Сет отходит в тень и, скрестив на груди руки, ждет, когда дети выбегут поиграть на солнце. Следом за ними выходит Ниема.

— Вернусь через час, — кричит она детям, когда те исчезают в направлении двора для прогулок.

— Как прошел урок? — спрашивает Сет.

— Кто-нибудь из них всегда делает что-то такое, что меня удивляет, — говорит она, собирая свои длинные седые волосы в пучок и закалывая их карандашом.

Сет видит, что Ниема устала. Ее воспаленные глаза обведены темными кругами, в каждом движении чувствуется непривычная тяжесть. Впервые в жизни ему кажется, что на нее давит возраст, вся эта вереница невидимых лет позади. Эмори права. Ниему что-то тревожит.

— А как ты себя чувствуешь? — спрашивает Ниема, которой становится не по себе от его пристального взгляда. — Странно было завтракать без Матиса сегодня утром.

— Мой отец прожил долгую жизнь, служа деревне, — машинально отвечает Сет. — Я горжусь им.

— Это же я, Сет, — говорит она тихо. — Мне-то ты можешь признаться, что тебе грустно.

— Пропал его кристалл памяти, — выпаливает вдруг он, и в каждом слове сквозит боль. — Аби говорит, что он утонул в океане.

— Правда? — напряженно отвечает Ниема. — Мне так жаль, это ужасно. Даже не представляю, каково тебе. — Она кладет руку на сердце. — Мы сами будем рассказывать его истории друг другу. Так мы сохраним его воспоминания живыми.

Он отворачивается, чтобы скрыть чувства, и вытирает слезы. Ниема ждет, не скажет ли он еще что-нибудь. Но Сет, как я уже говорила, лучше сделает вид, что никаких чувств не существует, чем станет говорить о них. Так же было, когда умерла его жена. Он неделями носил с собой ее камень, каждую свободную минуту переживая фрагменты их совместной жизни. В кругу друзей он притворялся, что с ним все в порядке. Он смеялся, шутил и работал, как всегда, как будто ничего не случилось.

Из этой колеи его выбила Эмори.

Однажды он увидел, как дочь бежит по двору, а ее непокорные кудряшки треплет ветер. Только Джудит умела укрощать эту огненную гриву, и напоминание об этом едва не разорвало ему сердце. Сет упал в обморок, а когда пришел в себя, то заплакал и не мог остановиться целый месяц.

— Я хочу, чтобы вечером ты отвез меня на маяк, — говорит Ниема, меняя тему разговора. — Мне нужно провести один эксперимент, очень срочный.

Сет мысленно вздыхает. У Ниемы есть личная лаборатория на маяке, в которой он никогда не был. Каждый раз, когда он привозит ее туда, она работает всю ночь, а он спит в лодке, а утром отвозит ее назад, в деревню. При этом он всегда просыпается с таким ощущением, будто кто-то стиснул его в кулаке и выжал, как лимон. Вчера он провел на пирсе всю ночь и сегодня надеялся выспаться в своей постели.

— Когда ты хочешь ехать?

— Перед комендантским часом. На ночь я тебя освобожу.

— Встретимся на пирсе, — соглашается он.

12

Голый Адиль сидит у ручья и точит камнем свой нож, поглядывая на лошадей, которые играют в грязи на берегу напротив. Бегущая вода холодит ему ноги, а его мысли витают где-то далеко. Он так исхудал, что стал похож на вязанку дров, обернутую простыней.

За пять лет изгнанничества он вдоль и поперек обшарил весь остров, останавливаясь лишь для того, чтобы посмотреть кристаллы с чужими воспоминаниями, которые находил в развалинах; на это у него уходило, как правило, несколько дней, после чего он возвращался из их яркого динамичного мира в свою убогую жизнь.

Он бы давно покончил со всем этим, если бы не его ненависть к старейшинам, особенно к Ниеме. Только надежда освободить когда-нибудь своих друзей от ее издевательств дает ему причину, чтобы жить. Эта надежда и отравляет, и поддерживает его.

Адиль пробует нож на большом пальце и, увидев кровь, довольный, бросает камень в ручей.

— Сегодня вечером Ниема едет на маяк, — звучит в его мыслях мой голос. — Я приготовила тебе лодку. Она в бухте, недалеко отсюда. Я хочу, чтобы ты взял ее и поехал туда и встретился там с Ниемой.

Он удивленно моргает, услышав это от меня.

Ниема хотела, чтобы его изгнание было полным, и запретила мне говорить с ним без крайней необходимости. За последние два дня это уже второе мое известие ему, что вдвое превышает количество наших контактов за предшествующие пять лет.

Адиль хочет ответить, но слова застревают у него в горле, отвыкшем говорить. Тогда он опускается на колени, лакает прямо из прохладного ручья и пробует снова.

— Ты знаешь, что я сделаю, если подойду к ней близко, — говорит он, откашливаясь на каждом слове.

— Я слышу все твои мысли, Адиль, — говорю я. — Я знаю, о чем ты мечтаешь. И еще я знаю, что это не бравада.

— Тогда почему ты хочешь, чтобы я оказался там? — подозрительно спрашивает он.

— Сегодня вечером Ниема планирует провести эксперимент, который, по ее мнению, должен обеспечить лучшее, более спокойное будущее. Шансы на успех невелики, зато неудача вызовет цепочку катастроф, которые уничтожат всех обитателей этого острова в течение шестидесяти одного часа.

Адиль берет нож и смотрит на кривое отражение своего лица в клинке. Его начинает бить сухой кашель, брызги крови падают на металл.

— То есть ты хочешь, чтобы я убил ее до начала эксперимента, да? — понимает он, вытирая большим пальцем кровь.

— Я не способна хотеть, — напоминаю я ему. — Я создана, чтобы выполнять правила Ниемы, а ее правила требуют, чтобы я защищала человечество от любой угрозы.

— Даже если эта угроза исходит от самой Ниемы?

— Даже если эта угроза исходит от самой Ниемы, — подтверждаю я.

13

Клара бросается вперед и ловит Хуэй за руку, когда камни уже катятся у той из-под ног и с грохотом осыпаются с крутого обрыва слева от них. Крепко обнявшись и спрятав лица на плече друг у друга, подруги слушают звуки камнепада, а когда все стихает, обе нервно окидывают взглядом бескрайнюю равнину, которая лежит далеко внизу, словно лоскутное одеяло.

— Нет, — говорит Хуэй, качает головой и снова отводит взгляд от открывшейся им картины.

Хуэй никогда еще не бывала выше третьего этажа общежития и не знала, что она, оказывается, очень не любит высоту.

Кальдера уже рядом, но козья тропа здесь круче, чем в других местах, а почва очень коварна. Тея уже ушла вперед и почти растаяла в мареве, дрожащем над горячими камнями, а Хуэй и Клара все копошатся позади нее. Солнце едва перевалило за полдень, и сейчас самое жаркое время дня. Кажется, что их покрытую волдырями кожу отделяют от раскаленного светила считаные дюймы, а единственная на всю округу тень — лишь та, которая тянется по пятам за ними.

Клара, впрочем, справляется, а вот Хуэй тяжело дышит и едва переставляет ноги. Ей нужен отдых, но она стесняется попросить об этом Тею. Я предлагаю замолвить за нее словечко, но Хуэй отказывается. Обычно я не обращаю внимания на подобные мелочи, но пульс у Хуэй нормальный — с учетом нагрузки, — сердцебиение ровное, дыхание незатрудненное. Мне вменено в обязанность наблюдать за самочувствием жителей деревни, но, пока прямой угрозы здоровью нет, я позволяю им поступать по-своему.

— Ну как, лучше? — спрашивает Клара подругу и, лишь убедившись, что та твердо стоит на ногах, отпускает ее руку.

— Ненавижу высоту, — отвечает Хуэй.

— Понятно, — соглашается Клара и протягивает Хуэй фляжку с водой.

Та отказывается:

— Мы и так отстали.

— Ну и что, мы же знаем, где вулкан, — с готовностью отвечает Клара. — Переведи дух. Когда придем, тогда и придем.

Хуэй с благодарностью принимает фляжку из рук подруги и делает глоток. Тепловатая вода течет у нее по подбородку.

Пока она пьет, Клара оглядывает участок под ними в поисках вагона, в котором они провели ночь, но тот словно растворился в коричневых и зеленых оттенках земли и леса. Между ними и лесом кружит орел, поднимаясь в том же восходящем теплом потоке, который обдувает сейчас лицо Клары.

Она сияет от восторга, у нее кружится голова от всего, что с ней происходит.

Всю свою жизнь она просыпалась в деревне и засыпала в деревне, даже не подозревая, что может быть по-другому. Но за последние дни она увидела темные леса и золотые пляжи, шахты, полные летучих мышей, и песчаные бухты, где резвятся дельфины.

Клара узнала, что в местной флоре есть растения, которые можно применять как лекарства почти от всех болезней, известных жителям деревни, и научилась правильно собирать их, а еще вправлять сломанные кости, переливать кровь и обрабатывать ожоги. Всему этому их учила Тея. Она же показала им, как с помощью портативных генераторов, работающих от солнечных батарей, можно временно привести в действие древние механизмы и как прочесть странные символы, возникающие на их потрескавшихся черных экранах.

Никогда в жизни Клара еще не была так счастлива. Жаль только, что пришлось поссориться с матерью, чтобы попасть сюда. Стоило Эмори узнать, что ее дочь проходит испытания, как она начала делать все возможное, чтобы свести на нет ее шансы, даже публично обвинила Тею в смерти отца Клары. Это было унизительно.

— Она скучает по тебе, — мысленно говорю ей я.

— Я тоже по ней скучаю, — признается она. — Но мне хочется, чтобы она не мешала мне… Вот папа меня понял бы. Он бы знал, почему я хочу быть здесь.

— Он был бы сейчас рядом с тобой, — соглашаюсь я.

Больше всего на свете Джек хотел, чтобы дочь пошла по его стопам и стала ученицей Теи. Он мечтал о таких мгновениях, как это. Он так сильно этого хотел, что даже готов был скандалить с Эмори, лишь бы добиться своего.

— Почему ты так спокойна? — раздается за ее спиной голос Хуэй. — Разве тебе не страшно?

Клара осознает, что стоит на самом краю обрыва: пальцы ее ног висят в воздухе, ветер треплет одежду. Ее сердце бешено колотится, кровь бурлит в жилах.

Она такая всю жизнь: всегда ныряла глубже и плыла дальше, чем все ее друзья. Если рядом оказывалась скала или дерево, Клара успевала подняться до половины, пока остальные думали, лезть им туда или нет. Вот и теперь она так смело шагает по самым темным туннелям, словно различает в них невидимый для других свет.

Даже Тея похвалила Клару за смелость, а она раздает комплименты не чаще, чем луна — апельсины.

— Когда утонул отец, я не хотела даже подходить к морю, так я его боялась, — говорит она, наклоняясь вперед, чтобы вглядеться в далекую землю. — Мама дала мне побояться пару недель, а потом привела меня на пирс, прямо к воде, и сказала, что все, чего мы боимся, рано или поздно находит нас, так что нет смысла пытаться убежать от этого. Мы провели с ней на пирсе целый час, а под конец она заставила меня прыгнуть в воду вместе с ней.

— Наверное, это сработало, — восхищенно говорит Хуэй. — И теперь ты ничего не боишься.

— Конечно боюсь, — отвечает Клара. — Но все равно прыгаю.

Поднявшись по тропе к кратеру, они находят там Тею и озадаченную козу, которые ждут их у стеклянной двери, врезанной прямо в камень. Из-за двери сочатся струйки пара, которые почти скрывают ее из виду. Коза объедает молодое деревце, внимательно наблюдая за ними. Клара дружески похлопывает животное по спине, и с пушистой шерсти слетает пыльца.

Тея нажимает зеленую кнопку, дверь открывается, и в лицо путникам ударяет влажный воздух. Голая скала остается позади, когда они переступают порог и оказываются в густом лесу с яркими цветами и зеленеющими деревьями, под просторным стеклянным куполом, который поддерживает ажурная металлическая решетка. Воздух так насыщен влагой, что проходит время, прежде чем их глаза начинают различать что-либо в потрясающем разнообразии расцветок и форм вокруг.

— Добро пожаловать в сад кальдеры, — говорит Тея, поводя рукой вокруг себя. — Все, что находится под этим куполом, создано учеными Блэкхита, в том числе птицы и насекомые. Именно из этих растений и существ мы извлекаем соединения, необходимые для создания наиболее совершенных лекарств, а также для проведения опытов.

И она вытирает со лба пот. Футболка и шорты на ней промокли насквозь, но она держится с таким достоинством, что ученицы не обращают на это внимания.

— Сейчас я возьму ребенка, — говорит она. — А вы ступайте пока на станцию канатной дороги и ждите меня там. На станцию ведет вот эта тропа вдоль левой стены сада. Пока будете идти, составьте, пожалуйста, каталог из пяти разных растений, отметив по одной уникальной особенности каждого, и обоснуйте свое предположение о том, как эта особенность связана с его адаптацией.

И Тея исчезает в лесу, оставив Клару и Хуэй нюхать цветы и растирать в пальцах лепестки, дивясь былым достижениям человечества.

По дороге они видят птиц, которые опускают хоботки в трубчатые цветы, и странных существ, которые скачут в подлеске, а на спинах у них покачиваются мешки с яйцами. С потолка свисают луковичные растения, выделяющие странную желтую пыльцу, которая густыми каплями оседает на волосах и плечах Клары и Хуэй.

— Что это такое? — спрашивает Клара, протягивая ладонь.

— Питательные вещества для других растений, — объясняю я. — Этот сад — замкнутая экосистема. Все, что здесь живет, питается тем, что производят соседи, и само кормит кого-то.

Клара с удивлением разглядывает цветы, отвлекаясь то на бабочек, то на птиц, то на снующих тут и там насекомых, то на странные деревья необычных расцветок.

— Как ты думаешь, где держат детей? — спрашивает Хуэй подругу, с тоской глядя на деревья.

— Понятия не имею, — пожимает плечами Клара.

— Как ты думаешь, почему нам не разрешают их видеть?

— Если бы Тея считала, что мы должны их увидеть, она бы взяла нас с собой, — коротко отвечает Клара.

Над ними начинают петь птицы, и красота их голосов тут же привлекает внимание Хуэй. Она замирает на месте, подергивая пальцами так, словно хочет воспроизвести их пение на скрипке, но птицы улетают. Потрясенная юная музыкантша смотрит им вслед, и тут песня снова раздается где-то в глубине сада. Хуэй, забыв обо всем, устремляется туда.

— Куда ты? — спрашивает ее Клара.

— Хочу послушать, — отвечает Хуэй, пробираясь сквозь заросли.

— Тея же сказала нам идти к канатной дороге, — возмущается Клара.

— Я недалеко, — говорит Хуэй, едва слыша подругу.

Клара ворчит, но не спорит. Она понимает, что Хуэй больше не с ней. Мир стал для нее плавильным котлом вдохновения, из которого потом выйдет нечто завораживающе-прекрасное. Значит, теперь для Клары главное — не дать подруге прыгнуть с горы, если той захочется послушать, как станет свистеть вокруг нее ветер, пока она будет лететь вниз.

С каждым шагом листва становится все гуще, а движения Хуэй — все непредсказуемее. Из-за резкой смены направления Клара теряет ориентацию.

Ее внимание привлекает крылатая белка с антеннами, которая зависла в воздухе, стараясь притянуть чашечку цветка к своему рту. Ощутив чужой взгляд, белка перестает кормиться и смотрит на Клару стеклянными глазами.

Секунду они смотрят друг на друга.

Антенны белки подрагивают. Она навостряет уши.

Из подлеска выскакивает змея и вонзает клыки в спину белки.

Пораженная, Клара отскакивает, а змея распяливает пасть и заглатывает бьющееся в конвульсиях существо целиком. Несколько минут девушка с ужасом наблюдает, как змея сначала натягивается на добычу, потом укладывает ее внутри себя и, наконец, сытая, скрывается в кустах.

Когда Клара оглядывается, Хуэй нигде не видно.

— Хуэй! — кричит она, но тщетно.

Влага, конденсируясь, выпадает на листву мелким дождем, но сад из чудесного становится чужим и враждебным.

Как и все, кто вырос в деревне, Клара не знает, что такое одиночество. Первое, что она помнит, — это мой голос, который зазвучал в ее голове в самом начале, а потом ее всегда окружали любовь и смех. Теперь Клара понимает, что она впервые в жизни не видит ни одного доброго лица вокруг.

— Все в порядке, — успокаиваю я ее. — Здесь, наверху, тебе ничто не может навредить.

— Даже змея?

— Змея наелась, — говорю я.

— В какую сторону пошла Хуэй? — спрашивает Клара напряженным голосом.

— Прямо, — отвечаю я. — Иди и услышишь, как она поет.

Клара углубляется в сад, с каждым шагом уходя все дальше от подруги, которая на самом деле находится в тридцати шагах слева от нее. Но если мы хотим, чтобы эта неделя не стала последней для острова, Клару надо изолировать от Хуэй не менее чем на пять минут. Таков хрупкий каркас событий, на которых зиждется будущее. Если хотя бы один элемент окажется не на своем месте, каркас рухнет и раздавит всех нас.

Клара раздвигает ветки, двигаясь быстро, чтобы убежать от страха, который, как ей кажется, подкрадывается к ней сзади.

— Ты уверена, что Хуэй здесь? — спрашивает она, переходя ручей вброд.

В густой листве позади нее раздается пронзительный крик, но тут же обрывается.

Клара вертит головой, пытаясь найти источник звука, но он как будто шел отовсюду сразу.

— Ху? — кричит она, бросаясь обратно тем же путем, каким пришла. — Ху!

Корни цепляются ей за ноги, шипы впиваются в лицо, оставляя на нем мелкие капельки крови. Она выбегает на поляну, вытирает мокрый лоб.

— Аби… где…

Тяжелая рука ложится ей на плечо.

Резко обернувшись, она видит Гефеста. Тот, возвышаясь над Кларой, держит в руках странное коническое приспособление, из которого торчат длинные антенны. Клара испуганно отскакивает, спотыкается и падает на мягкое место. Падение причиняет ей острую боль.

— Тебя не должно здесь быть, — заявляет он басом.

Из-за спины Гефеста появляется Тея, к ее ноге жмется маленький мальчик. У него светлые волосы, взъерошенные и мокрые, а карие глаза, хотя и широко раскрытые, смотрят как сквозь туман. На мальчике белоснежное одеяние, местами мокрое. На вид ему лет восемь — это возраст, в котором в деревне появляются дети.

Лицо его странно пустое.

Всего в футе от Клары стоит под деревом Хуэй, держит на вытянутых руках маленькую металлическую коробочку и безудержно дрожит. Голова у нее опущена.

— Что случилось? — спрашивает ее Клара.

— Я не велела вам идти сюда, — перебивает Тея.

— Я слышала крик.

— С нашим юным другом случилась небольшая неприятность, — говорит Тея, указывая на окровавленную повязку на предплечье мальчика. — Я обработала его рану, и мы готовы продолжать наше путешествие.

Клара бросает взгляд на повязку, понимая, что она слышала не мальчика.

— Это кричала Хуэй, я слышала ее голос.

— Ты ошибаешься.

Клара каменеет. Ей не верится, что Тея может говорить неправду, тем более так нагло. Обычно если она не хочет что-то говорить Кларе, то просто игнорирует ее вопрос или переводит разговор на другую тему.

Клара переводит взгляд на Хуэй, надеясь, что та поддержит ее, но она лишь опускает глаза.

— Как ты? — спрашивает она.

— С ней все в порядке, — нетерпеливо перебивает Тея. — Со мной все в порядке. С мальчиком все в порядке. Хватит вопросов. Нашему юному другу пора знакомиться с родителями, а то будет поздно.

14

Гефест убирает с пути Теи низко висящую ветку. Она и мальчик проходят, Гефест отпускает ветку, и та с треском летит прямо в лицо Кларе, которая едва успевает увернуться.

Она бросает сердитый взгляд на Гефеста, но тот ничего не замечает. Он не нарочно. Наверное, он просто забыл, что она идет следом.

— Осторожнее, Гефест! — говорит Тея и через плечо указывает большим пальцем на Клару и Хуэй, которые плетутся за ними.

Он бросает на них равнодушный взгляд, в котором не видно желания извиниться.

Клара испуганно мешкает. Она никогда еще не была рядом с Гефестом и теперь чувствует себя так, словно подошла к самому подножию горы, которую раньше видела только издали. Гефест на целую голову выше Теи, все его тело — одни сплошные мышцы; его огромные плечи облепляет пыльца, которую вырабатывают лианы, свисающие со стоек на потолке.

Но главное, что отличает Гефеста от жителей деревни, — это не телосложение, а глаза. Они совсем чужие — лишенные искры, света. Человечности. Они похожи на глубокие провалы, на дне которых копошится что-то страшное.

— Я не видела тебя несколько недель, чем ты занимался? — нежно спрашивает у него Тея. Так нежно она не говорит ни с Кларой и ни с кем другим.

Старейшины идут рядом, их разделяет всего дюйм. Тея, как всегда, держит спину прямо и голову несет гордо, зато Гефест согнул плечи и склонил голову так, чтобы ей не приходилось вытягивать шею, глядя на него снизу вверх. От их любви друг к другу, кажется, даже воздух вибрирует.

— Мать просила меня проверить купол, нет ли в нем трещин, — говорит он, приподнимая странное приспособление, которое несет в руке. — С помощью вот этой штуки. — И он с детской гордостью добавляет: — Я сам ее сделал.

Из-за их спин Клара видит беспорядочное переплетение проводов и мигающих лампочек. Тея как-то сказала ей, что до тумана Гефест был биологом, а после конца света освоил инженерное дело. Если бы не его мастерство, у них вообще не было бы технологий. Большая часть оборудования осталась в запертом наглухо Блэкхите, но Гефест сумел склепать кое-какие приборы из деталей, которые насобирал по всему острову.

— Почему ее беспокоит купол? — спрашивает Тея, бросая тревожный взгляд на купол над ними. — С ним что-то не так?

Купол должен стать последним убежищем для островитян в том случае, если туман прорвет защитный барьер, но сооружению уже больше ста лет, а чинить его нечем — материалов нет.

— Да нет, я ничего такого не заметил, — говорит Гефест. — Наверное, мать просто хочет занять меня чем-нибудь. Она считает, что моим мозгам полезно иметь цель.

Тея понимающе кивает.

Туман обессмыслил почти все научные исследования на острове. Одни ученые опустили руки сразу, другие продержались еще немного, но все равно сдались. Остались только Гефест и Тея — они терпят, потому что верят: у них есть будущее. Тея каждый день корпит в своей лаборатории, шаг за шагом продвигаясь к восстановлению Блэкхита, а Гефест, как всегда, служит матери.

Пока он нужен Ниеме, ему и в голову не придет бросить науку.

Видя, что старейшины заняты друг другом, Клара подходит к Хуэй, которая держит металлическую коробку. Коробка размером с дыню, сильно помятая, с небольшой крышкой. Клара не знает ни что в ней, ни откуда она у Хуэй.

— Я знаю, это ты кричала, — вполголоса говорит Клара подруге. — С тобой все в порядке? Что случилось?

Хуэй бросает на нее быстрый взгляд, но тут же снова опускает глаза. Она молчит с тех пор, как все вышли на просеку.

— Почему ты не хочешь поговорить со мной? — настаивает Клара. — Я что-то не так сделала?

Хуэй наконец смотрит прямо на Клару. Вид у нее потрясенный и какой-то пристыженный, как будто она очень хочет оказаться где-нибудь подальше от этого места. Помотав головой, она ускоряет шаг, оставляя подругу удивленно стоять на месте.

— Что с ней не так? — мысленно спрашивает у меня Клара. — Почему она такая?

— Ты же знаешь, я не могу делиться с тобой ее мыслями, — отвечаю я. — Завтра с ней все будет в порядке. Это просто шок, и ничего больше. От того, что ты будешь приставать к ней с вопросами, ничего не изменится.

Стеклянная дверь распахивается перед ними, и вся компания оказывается на станции канатной дороги, расположенной на вершине вулкана. Поскрипывает, покачиваясь на кабеле, кабинка, шестеренки, приводящие ее в движение, блестят от свежей смазки.

Тея окидывает конструкцию придирчивым взглядом, и не зря. Эту дорогу более двухсот лет назад построило давно забытое правительство, которое планировало превратить остров и бывшую военно-морскую базу на нем в аттракцион для туристов. Но дорога больше ста лет стояла заброшенной, о чем свидетельствуют облупившаяся краска и ржавчина на кабине и металлических опорах.

Мы отремонтировали ее, как могли, но она все равно то и дело ломается, и каждую вторую-третью поездку кто-нибудь повисает на половине пути в ожидании помощи.

— Надо осмотреть каждую деталь этого механизма, — говорит Тея, и ветер треплет ее грязную футболку.

— Что искать? — спрашивает Клара, опускаясь на четвереньки и заглядывая под дно кабины.

— Любое указание на то, что мы можем разбиться насмерть сразу после начала движения, — коротко отвечает Тея.

— Как оно выглядит?

— Надеюсь, что мы поймем, если увидим.

— Все не так плохо, — заявляет Гефест уверенно и первым ступает на борт. — А если какой-то непорядок и есть, мы все равно ничего не можем с ним сделать. Так что давайте заходите.

Но Тее от этого не легче. Она терпеть не может канатную дорогу и обычно выбирает другой путь, какой угодно. Но прямого пути из кальдеры в деревню нет, а козья тропа, по которой они добрались сюда, слишком трудна для маленького мальчика.

Тяжело вздохнув, Тея жестом приглашает своих учениц садиться.

Оставив на платформе деревянную птичку, Клара заскакивает внутрь и сразу видит Гефеста, который развалился на заднем сиденье, скрестив толстые руки на огромной груди. Хуэй сидит на полу, спиной к стенке кабинки, обхватив колени руками, рядом с ней стоит металлическая коробка.

Малыш стоит у окна и заглядывает за край. Чем дальше остается сад, тем активнее делается ребенок, как будто пробуждается.

Тея закрывает за ними дверцу кабинки, высовывает руку в окно и дергает за рычаг пуска. Кабинка вздрагивает, с визгом срывается с места и отъезжает от станции.

Клара и мальчик смеются от восторга, глядя вниз, на далекую деревню. Отсюда она похожа на игрушечный форт у подножия вулкана, сложенный из покосившихся кубиков и опоясанный крошечной стеной. В бухте блестит океан, серый бетонный пирс едва различим на фоне ярко-голубой воды.

Блуждающий взгляд мальчика упирается в стену из черного тумана, которая окружает остров. Поняв, куда он смотрит, Клара вздрагивает и отворачивается. Жители деревни не глядят на край света. Они приучили себя не замечать его, как раньше люди могли не замечать собаку, рычащую за забором.

Сзади жалобно стонет Хуэй. Она зажмурилась и свесила голову между колен. Ее тошнит.

Спуск идет четыре минуты, земля с каждой секундой приближается, и вот кабинка уже проскальзывает через пролом в стене деревни и замирает у платформы нижней станции.

Собрав вещи, путешественники выходят наружу. У станции уже собрались жители деревни, они встречают ребенка.

Впереди всех стоят те двое, кого я выбрала на роль родителей мальчика. Они нервничают. Толпа притихает, когда мальчик отходит от Теи и делает шаг к тем двоим.

— Я Бен, — говорит он и протягивает им руку.

Его мать разражается слезами и тут же подхватывает его на руки, разбрасывая пыльцу. Его отец заключает в объятия их обоих, чем вызывает бурные аплодисменты толпы. Жители деревни забрасывают счастливых родителей цветными порошками, отчего все вокруг становится фиолетовым, желтым, синим и красным. Увлекая за собой семью, жители деревни гурьбой возвращаются во двор для прогулок, где уже готов праздничный стол с пирожками, панакотой и другими лакомствами. Теперь они будут танцевать, петь, есть и купаться до позднего вечера.

Дождавшись, когда скроется толпа, Гефест спускается на землю.

— Не возражаешь, если я оставлю это в твоей лаборатории? — спрашивает он Тею, постукивая по приспособлению, которое привез из кальдеры.

— Нет, конечно, — отвечает она. — Что ты делаешь сегодня днем? Надо же наверстывать упущенное. У меня есть немного пойла, которое почти как водка. Его можно разбавить.

— Мать просила меня забежать на маяк, — говорит он. — Вернусь, и сразу к тебе.

— Отлично, — отвечает она.

Тея смотрит ему вслед и озабоченно вздыхает.

— На сегодня все, — говорит она ученицам, а сама все еще думает о Гефесте. — Коробку отдай мне.

Хуэй с явным облегчением протягивает старейшине свою ношу и идет к общежитию.

Клара тоже хочет пойти за ней, но тут замечает Эмори, которая ждет ее во дворе, в полном одиночестве. Мать стоит неподвижно, сцепив перед собой руки, на ее лице написана надежда.

Сердце Клары подпрыгивает и падает. Несмотря на все их разногласия, эти три недели она скучала по матери.

— Аби? — мысленно спрашивает она, глядя поверх голов уходящих на веснушчатое лицо и копну непокорных каштановых локонов матери.

— Да, Клара.

— Как по-твоему, она передумала? Если я пойду к ней сейчас, примет она мой выбор?

— Нет, — допускаю я.

— Мы опять будем ругаться?

— Сейчас, может быть, нет, но потом будете.

— Я так и думала, — бормочет девушка устало.

Тея наблюдает за ней, ее голубые глаза сияют на солнце. Что бы о ней ни думали другие, глаза Теи обладают удивительной способностью становиться то ледяными, то теплыми в зависимости от ситуации. Прямо сейчас они выражают заботу о юной ученице.

— Я чувствую, ты не готова к счастливому воссоединению с родительницей, — понимающе говорит она.

— Может быть, у тебя есть для меня какая-нибудь срочная работа?

— Работа всегда есть, Клара. — Из складок одежды она вынимает пузырек с красной жидкостью и протягивает его Кларе. — Это кровь мальчика. Нужно сделать анализ.

Клара берет пузырек, глядя, как он сверкает на свету.

— С ним что-то не так?

— Все так, просто немного странно, — отвечает она. — Прими ванну и сразу приходи ко мне в лабораторию. А я пока скажу твоей маме, что ты еще не закончила.

— Спасибо.

— Не за что, малышка.

Клара виновато опускает голову и идет со станции прямиком в лабораторию, а ее мать остается стоять во дворе.

15

— Это неразумно, — предупреждаю я Ниему, когда та выходит из тенистой школы и через прожаренный солнцем задний двор идет к лаборатории Теи. — Не важно, что ты собираешься ей сказать, она все равно тебя не простит.

— Чем бы ни завершился мой сегодняшний эксперимент, потом Тея все равно откажется со мной разговаривать, — отвечает она, опуская глаза от свирепого солнца. — Так что надо снять с себя эту ношу, пока у меня еще есть шанс.

В воздухе еще стоит пыль, поднятая жителями деревни, которые только что прошли здесь с ребенком. Ниема прикрывает рукавом рот, чувствуя, как пыль уже покрывает ей кожу.

Это единственная проблема жизни в деревне. Здесь она никогда не чувствует себя чистой. В Блэкхите все было стерильно и аккуратно. Душ принимали дважды в день: утром и вечером. Каждый день — чистая одежда, выглаженная, без складок. Ощущение чистоты — единственное, чего ей по-настоящему не хватает из прошлой жизни.

С прогулочного двора несутся радостные крики, а затем и первые звуки песни. Значит, там скоро подадут еду, думает Ниема. Ей жаль, что приходится пропускать торжественный момент, но она слишком нервничает, чтобы идти к людям.

Она получила от Гефеста сообщение, что кандидат для эксперимента готов, а значит, она сможет привести свой план в действие уже сегодня. К завтрашнему утру у нее будет то, о чем раньше никто и мечтать не смел: средство, которое позволит избавить человечество от его несовершенств, коренным образом изменив его природу. Она заложит основы идеального человечества. Утопия станет реальностью, и все благодаря ее настойчивости и уму.

— Или, наоборот, исчезнет навсегда, — говорю я.

— Я и не подозревала, что создала такую пессимистку, — раздраженно отвечает Ниема на мой отказ аплодировать ее грезам наяву.

Ниема — великий ученый, но она самонадеянна, как все гении. Ей никогда не приходилось отступать перед неразрешимыми задачами, и потому она не представляет, что в науке что-то может пойти не так, как ей нужно. Ее жизнь всегда была полна света, и она считает, что так будет всегда.

Четыре ступеньки ведут в лабораторию Теи, которую Ниема всегда считала одним из самых красивых помещений в деревне. Когда-то здесь была столовая: зеленый кафель до сих пор покрывает стены, а колонны из кованого железа поддерживают мезонин — эта роскошь особенно удивительна в таком месте, которое строилось, чтобы наводить страх, а отнюдь не восхищать.

По старым столам и каталкам расставлено тринадцать научных приборов, толстые черные провода от них тянутся по полу.

Эту лабораторию построил для Теи Гефест, когда они потеряли Блэкхит. Он боялся, что она сойдет с ума, если останется без своей работы. Большую часть ее нынешнего оборудования он собрал из того, что нашел в заброшенном госпитале на северном берегу острова.

Устройство этой лаборатории стало настоящим подвигом Гефеста, одним из немногих его поступков, которыми гордится мать.

Тея сидит, склонившись над микроскопом, но, услышав шаги Ниемы, поднимает голову.

Ниема, увидев Тею, морщит нос. Футболка и шорты молодой женщины в грязи, лицо перепачкано, темные волосы взъерошены. Пыльца из сада кальдеры покрывает ее с головы до ног, а она, похоже, даже не замечает.

Она всегда была такой. Насколько Ниема может судить, для Теи важна только работа; все остальное, даже аморальные поступки, не имеет для нее ровно никакого значения. Конечно, будь Тея иной, она бы не получила докторскую степень в четырнадцать, а Ниема не взяла бы подростка на работу в самую престижную научную лабораторию мира. Только Тея способна провести три недели в лесу и, вернувшись, тут же взяться за работу, даже не приняв душ.

Какое-то время две женщины смотрят друг на друга молча, причем Тея молчит от удивления. Ни та ни другая уже не помнят, когда Ниема в последний раз переступала порог этой лаборатории. Они почти не разговаривают, только передают друг другу сообщения через меня.

— Твой образец там, — говорит Тея, показывая на металлическую коробку, которую привезла Хуэй.

Ниема стоит на пороге, неловко ломая руки.

Она столько раз продумывала про себя этот разговор и все равно не знает, с чего начать. Издержка постоянной правоты: тем, кто всегда прав, незачем просить прощения, и они просто не знают, как это делается.

— Я пришла… Я хотела… — Она запинается и краснеет. — Я знаю, ты думаешь, что я предала тебя и что…

— Не надо, — бормочет Тея, понимая, к чему все идет.

Ниема не слышит. Она так решительно настроена пройти через это, что открывает рот чисто механически.

–…я не сделала все, что могла, чтобы вытащить Элли из Блэкхита, когда мы уходили, — продолжает она, переступая с ноги на ногу и глядя куда угодно, только не на Тею. — Я знаю, ты думаешь, что я бросила ее там и что я должна была…

— Прекрати, — в ужасе перебивает ее Тея.

— Я просто хотела сказать…

— Хватит! — кричит Тея и смахивает со стола ряд пробирок, так что они разбиваются о стену.

Пожилая женщина открывает рот, чтобы подбросить в костер негодования Теи еще парочку извинений, но ее останавливаю я.

— Не надо, — говорю я с нажимом. — Ты делаешь только хуже.

— Ты знаешь, как мне трудно не думать о ней? — говорит Тея срывающимся голосом. — Недели проходят, я живу, как все, и вдруг опять вспоминаю, что сестра… — Она сглатывает, пряча душевную боль, и продолжает: — Сестра там, внизу, в тумане, а я…

И она так сильно сжимает кулаки, что ее ногти впиваются в плоть.

— Зачем ты пришла сюда? — спрашивает она, изо всех сил стараясь держать себя в руках. — Зачем ты опять мне об этом напомнила?

— Я хотела прояснить ситуацию, — говорит Ниема, разводя руками. — Было время, когда ты и я были подругами. Я думала о тебе как о дочери. Я ненавижу то, что творится между нами сейчас.

Тея оборачивается, багровая от гнева.

— И что же между нами творится? — спрашивает она с угрозой. — Как ты думаешь, почему мы больше почти не разговариваем?

Ниема смотрит на Тею, подозревая в ее словах ловушку, но не зная, в чем ее суть.

— Ты обвиняешь меня в том, что я бросила там Элли, — медленно начинает она.

— Я обвиняю тебя не в том, что ты бросила Элли, — недоверчиво усмехается Тея. — Я обвиняю тебя в том, что ты бросила меня.

Тея подходит к Ниеме, ее глаза сверкают.

— Когда пришлось опечатать Блэкхит, ты обещала, что мы вернемся туда, как только сможем. Это было сорок лет назад! Да у тебя ушло меньше времени на то, чтобы получить две нобелевки и создать самую дорогую компанию в мире!

— В подземных лабораториях туман, — отвечает Ниема, тоже распаляясь. — Аварийные двери задраены. Что я, по-твоему, могу сделать?

— Стараться, — выплевывает Тея. — Я хочу, чтобы ты день и ночь сидела в лаборатории и работала изо всех сил, как я. А ты вместо этого каждый день торчишь в этой дурацкой школе. Зачем? Нам нужно, чтобы жители деревни выращивали еду и обслуживали наше оборудование. Им незачем знать историю или разбираться в искусстве.

— Ты же сама берешь у меня учеников, — замечает Ниема, едва сдерживая гнев.

— Они для меня — средство достижения цели, замена отсутствующего оборудования. Я не пою и не пляшу с ними по ночам. — Тея насмешливо фыркает. — У нас под ногами самая передовая лаборатория, которую когда-либо знал мир. Десять лет работы там, и мы бы рассеяли туман и убрались с этого острова, но ты здесь играешь в учительницу. Я знаю тебя, Ниема. И знаю, что сейчас ты просто тянешь время.

— Ничего я не тяну, — кричит Ниема, наконец-то поддавшись гневу. — Ну, допустим, разгоним мы этот туман, но ведь вне этого острова все равно нет ничего, кроме развалин и смерти. Туман убил все. Почему ты так стремишься туда, в эту пустыню? Если бы ты только отбросила свою спесь, у тебя были бы здесь друзья. Жизнь.

— Жизнь! — фыркает Тея. — До апокалипсиса меня окружали величайшие умы. Мы умели строить города из кораллов, причем в считаные месяцы. Мы сделали солнце и море источниками неисчерпаемой энергии, получили пищу из синтезированных белков. Мы выходили в стратосферу и всего за несколько часов перелетали с континента на континент. А теперь я торчу в лаборатории, где нет ничего, кроме оборудования столетней давности, да и оно собрано из кусков и скреплено скотчем, чтобы не разваливалось. Меня окружают улыбчивые идиоты, которые хлопают глазами, когда я объясняю им, что такое атом. Почему я должна довольствоваться этим?

Конец ознакомительного фрагмента.