Опасность тьмы

Сьюзен Хилл, 2006

Полиция Лаффертона не справляется с делом о похищении детей. Каждый житель чувствует себя по-настоящему разбитым. В особенности старший инспектор Саймон Серрэйлер: он не смог раскрыть преступление. В Йоркшире пропадает ребенок, и старший инспектор чувствует себя обязанным помочь местным в поимке похитителя. Может ли это йоркширское похищение быть связано с делом в Лаффертоне? И не начало ли это новой серии преступлений? Сьюзен Хилл, знакомая любителям мистических триллеров по бестселлеру «Женщина в черном», обратилась к детективному жанру. Серия детективов о Саймоне Серрэйлере погружает читателей в завораживающую атмосферу британского пригорода: затянутое серыми облаками небо и похищение ребенка, задевшее струны в сердцах всех жителей. «Опасность тьмы» – мастерское исследование человеческих характеров в стрессовой ситуации.

Один

Ни одной мухи не было — странно. Должны были быть. Такая уж это была комната. Серый линолеум. Замазанные шпаклевкой стены. Столы и стулья с полыми металлическими ножками. В таких местах всегда бывает еще и муха, которая с жужжанием перемещается вверх и вниз вдоль оконной рамы. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх.

Дальняя стена была завешана досками для записей и заметок. Имена. Даты. Места. Затем следовали:

Свидетели (доска была пуста).

Данные вскрытия (доска была пуста).

В обоих случаях.

В переговорной комнате главного управления полиции Северного Йоркшира сидели пять человек, и все они пялились на эти доски уже час. У старшего инспектора было такое чувство, будто он полжизни смотрит на одну из этих фотографий. Светлое юное лицо. Оттопыренные уши. Школьный галстук. Коротко подстриженные волосы. И это выражение. Заинтересованное. Открытое.

Дэвид Ангус. Прошло восемь месяцев с тех пор, как он исчез, сидя у калитки собственного дома в десять минут девятого утра.

Дэвид Ангус.

Саймон подумал, что лучше бы его гипнотизировало жужжание мухи, а не лицо этого маленького мальчика.

Звонок от суперинтенданта Джима Чапмэна прозвучал пару дней назад, чудесным воскресным полднем.

Саймон сидел на скамейке и готовился отбивать мяч за полицию Лаффертона, играющую против Бевхэмской центральной больницы в чемпионате графств по крикету. По очкам они выигрывали двести двадцать восемь к пяти, подавали медики вяло, и Саймон уже думал, что его команда объявит о завершении игры еще до его выхода на поле. Он не был уверен, что это его сильно расстроит. Ему нравилось участвовать, хотя игроком он был средним. Но в такой прекрасный день в таком чудесном месте он чувствовал себя абсолютно счастливым — вне зависимости от того, возьмется он сегодня за биту или нет.

Стрижи парили и кричали в вышине, а ласточки носились вдоль трибун. Последние несколько месяцев он совсем пал духом и чувствовал какое-то постоянное беспокойство без особой причины, а потом — с появлением этих причин — все стало еще хуже, но теперь его настроение значительно подняла хорошая игра и приятная перспектива провести время с коллегами. А потом он пообедает с сестрой и ее детьми. Он вспомнил, что на днях сказал его племянник Сэм, когда они вместе плавали; он остановился на полпути и, выпрыгнув из воды, крикнул:

— Сегодня ХОРОООШИЙ день!

Саймон улыбнулся про себя. Как мало ему было надо.

— Эттттоещщщекааааак?

Но крик был адресован в никуда. Отбивающему совершенно никто не мешал, и он спокойно побежал за своим мячом.

— Дядя Саймон, эй!

— Привет, Сэм.

Его племянник бежал по направлению к скамейке. В руках у него был мобильный телефон, за которым Саймон попросил его присмотреть, пока он готовится к выходу на поле.

— Тут звонят. Это старший суперинтендант Чапмэн из уголовного розыска Северного Йоркшира. — Лицо Сэма нахмурилось от внезапного смущения. — Просто я решил, что мне надо сначала спросить, кто это…

— Нет, ты все правильно сделал. Хорошая работа, Сэм.

Саймон встал и зашел за угол павильона.

— Серрэйлер.

— Джим Чапмэн. Новый сотрудник, да?

— Мой племянник. Я готовлюсь к выходу на поле, буду отбивать.

— Ничего себе. Прошу прощения, что испортил тебе воскресенье. У тебя есть возможность приехать сюда в ближайшие несколько дней?

— Пропавший ребенок?

— Уже три недели, и никаких вестей.

— Я могу выехать завтра рано вечером и посвятить вам вторник и среду, если нужен вам так надолго — надо только договориться.

— Я уже это сделал. Ваш начальник отлично к вам относится.

Зрители разразились радостными криками и мощными аплодисментами.

— Наша очередь, сэр. Мне пора идти.

Сэм ждал, встав в стойку, словно преданный пес, и сразу вытянул руку, чтобы взять мобильный.

— Что мне делать, если он зазвонит, когда ты будешь отбивать?

— Попроси имя и телефон и скажи, что я перезвоню.

— Хорошо, босс.

Саймон нагнулся и поправил ремешок на своих щитках для ног, чтобы спрятать улыбку.

Но когда он шел за битой, тонкие облачка озабоченности уже нависли у него над головой, закрывая собой яркий дневной свет и отравляя его радость. Дело о похищении детей всегда преследовало его, растекаясь темными пятнами по закоулкам сознания. И беда состояла не только в том, что оно было незавершенным, нераскрытым и незакрытым, а в том, что похититель был волен в любой момент нанести новый удар. Никто не любит нераскрытые дела, тем более такие страшные. Звонок Джима Чапмэна снова вернул Саймона к мыслям о деле Ангусов, о полиции, о его службе… И от них — к тому, что он чувствовал по отношению к своей работе последние несколько месяцев. И почему.

Хитрый удар регистратора из кардиологии позволил ему на мгновение сосредоточиться на чем-то другом. Саймон взял первый мяч и побежал.

Ржание коня в стойле разбудило Кэт Дирбон ото сна, длившегося от силы два часа. Она лежала, скрючившись в неудобной позе, и не сразу поняла, где она находится. Ночью ее вызвали к пожилому пациенту, который упал с лестницы и сломал бедро, а по возвращении домой она так хлопнула дверью, что разбудила своего младшего ребенка. Феликс захотел есть, пить и был крайне раздражен, так что в итоге Кэт заснула прямо рядом с его кроваткой.

Она неуклюже поднялась, но его маленькое теплое тельце не шевельнулось. Солнце пробивалось сквозь щелку между занавесками и освещало его лицо.

Было только десять минут седьмого.

* * *

Серый пони стоял у забора и щипал траву. Он заржал, увидев, как Кэт идет к нему с морковкой в руке.

«Как я могу оставить все это?» — подумала она, ощущая, как он тыкается в ее руку теплыми губами. Как любой из нас смог бы вынести расставание с этим домом, этими полями, этой деревней?

В воздухе пахло сладостью, на лощину опускался туман. Зеленый дятел спикировал на один из дубов у дальнего конца забора.

Крис, ее муж, снова трудился без передышки. Он был недоволен работой в общей практике, его злил груз административных обязанностей, которые отвлекали его от пациентов, раздражали лавины новых заданий, проверок и отчетов. В прошлом месяце он несколько раз заговаривал о том, чтобы переехать в Австралию лет на пять — что с тем же успехом могло означать «навсегда», ведь Кэт знала, что временные рамки он указывает только для того, чтобы ее успокоить. Она летала туда однажды, чтобы повидать своего тройняшку, Иво, и ей там жутко не понравилось — единственному человеку на земле, как сказал Крис.

Она вытерла обслюнявленные лошадью руки о свою ночную рубашку, и удовлетворенное животное тихо затопало в другой конец стойла.

Они жили совсем близко от Лаффертона и от работы, от родителей и от Саймона, и от собора, который так много для нее значил. К тому же они находились в самом сердце страны, через дорогу была действующая ферма, где дети могли посмотреть на ягнят и телят и помочь покормить куриц; они любили свою школу, их друзья жили рядом.

Нет, подумала она, когда солнце начало греть ей спину. Нет.

Со стороны дома донесся вой Феликса. Но к нему пойдет Сэм — именно Сэм, его брат и вассал, а не Ханна, которая предпочитала своих пони и стала ревновать к ребенку в первый же год его жизни.

Кэт медленно прошлась вдоль стойла — она знала, что к концу дня будет без сил, но не жалела, что ее разбудили посреди ночи. Приободрить пациента, когда он чувствует себя предельно уязвимым, особенно если он стар и напуган — это была для нее самая большая награда в работе врача общей практики, и у нее не было ни малейшего желания передавать ночные смены какому-нибудь агентству, если с ними будут продолжать заключать контракты. Крис с ней не соглашался. Они уже сломали слишком много копий по этому поводу, так что теперь предпочитали просто избегать этой темы.

Вокруг одной из корявых ветвей яблони обвилась белоснежная свадебная роза, и ее аромат донесся до Кэт, когда она проходила мимо.

Нет, подумала она снова.

Слишком много плохих вещей случилось за последние пару лет, слишком силен был страх и невыносимо напряжение; но сейчас, не считая обычного ее беспокойства за брата, все было нормально — все, кроме вечного недовольства и усталости Криса, его желания все поменять, переехать отсюда, испортить… Ее голые ноги стали влажными от росы.

— Ма-а-а-а-ама-а-а. Тилифо-о-о-о-он.

Ханна слишком сильно высунулась из окна на верхнем этаже.

Кэт побежала в дом.

Это утро люди запомнили — из-за серебристо-голубого чистого неба, рано взошедшего солнца и какой-то особой свежести. Все почувствовали себя спокойно и неожиданно умиротворенно — так, что незнакомцы останавливались поболтать друг с другом на улице.

Натали Кумбс тоже его запомнила.

— Я слышу машину Эдди.

— Нет, не слышишь, это машина мистера Хардисти, и спускайся уже, мы опоздаем.

— Я хочу помахать Эдди.

— Ты можешь помахать отсюда.

— Нет, я…

— СПУСКАЙСЯ УЖЕ.

Волосы Киры спутались на лице после сна, и она была босая.

— Черт, Кира, ты что, сама вообще ничего не можешь сделать?… Где твоя расческа, где ботинки?

Но Кира уже ушла в гостиную, чтобы подглядывать в окно и ждать.

Натали насыпала шоколадных хлопьев в миску. У нее было одиннадцать минут — собрать Киру, привести в порядок собственное лицо, собрать вещи, убедиться, что у чертовой морской свинки есть еда и питье, и выйти. О чем она только думала? «Я хочу сохранить этого ребенка»? Серьезно?

— Вот и Эдди, вот и Эдди…

Натали прекрасно знала, что Кире лучше не мешать. Это происходило каждое утро.

— Пока, Эдди… Эдди… — Кира колотила по стеклу.

Кира помахала, когда увидела, что Эдди оборачивается, заперев за собой дверь. Ей помахали в ответ.

— Пока, Кира…

— Могу я сегодня вечером прийти к тебе, Эдди?

Но машина уже завелась, Кира кричала в воздух.

— Не будь такой приставучей.

— Эдди не против.

— Ты меня слышала. Иди ешь свои хлопья.

Но Кира все еще махала, махала и махала, пока машина Эдди не завернула за угол и не исчезла из виду. Но что такого, черт возьми, в Эдди было? Натали часто задавала себе этот вопрос. Но, как бы то ни было, сегодня это может подарить ей полчаса наедине с собой, если Кира все-таки напросится в дом напротив, чтобы помочь полить цветы или съесть батончик «Марс» перед телевизором Эдди.

— Не расплескивай так молоко, Кира, а теперь слушай…

Кира вздохнула.

Для шестилетки у нее был талант к театральным вздохам, как у настоящей дивы, подумала Натали.

Светило солнце. Люди окрикивали друг дружку, усаживаясь в машины.

— Смотри, смотри, — заговорила Кира, дергая Натали за руку. — Посмотри на окно Эдди, там крутится эта радужная штука, смотри, какие красивые цвета!

Натали захлопнула дверь машины, открыла ее, а потом захлопнула еще раз. Ей всегда приходилось это делать, иначе она не запиралась.

— А мы можем купить такую же штуку, которая делает радугу, для нашего окна? Она как из сказки.

— Черт. — Натали с визгом притормозила на перекрестке. — Смотри, куда едешь, тупоголовая идиотка.

Кира вздохнула и подумала о доме Эдди, где никто никогда не кричал и не ругался. Она подумала, что сегодня вечером зайдет и спросит, могут ли они поделать вместе блинчики.

Макса Джеймсона разбудило солнце, ослепительным бриллиантом засверкавшее в оправе из белоснежных стен, и потоки света, льющиеся сквозь стекло. Он купил лофт из-за света — даже в пасмурный день вся комната заполнялась им до краев. Когда он впервые привел сюда Лиззи, она очень долго восторженно расхаживала по ней.

— Старая фабрика лент, — сказала она. — Но почему?

— Потому что они делали ленты. Лаффертонские ленты были известны на всю страну.

Лиззи сделал несколько шагов, прежде чем исполнить небольшой танец посреди комнаты.

Это был настоящий лофт — одна комната и открытая лестница, ведущая в спальню и ванную. По большому счету, одно большое помещение.

— Тут как на корабле, — сказал она.

Макс закрыл глаза и увидел ее — как она стоит здесь, запрокинув голову, и ее темные волосы ниспадают вниз.

Здесь была целая стена из стекла. Ни штор, ни занавесок. По вечерам на узкой улочке снаружи загорались желтые фонари. За старой фабрикой лент ничего не было, только набережная и потом канал. Второй раз он привел сюда Лиззи ночью. Она сразу пошла к окну.

— Викторианская Англия.

— Глупости какие.

— Нет. Нет, правда так. Здесь есть что-то настоящее.

На стене в дальнем конце комнаты висела ее фотография. Он сам сделал этот снимок Лиззи, когда она стояла одна у озера в свадебном платье. Она так же запрокинула голову — и ее волосы так же ниспадали, только в тот раз в них были вплетены белые цветы. Она смотрела вверх и смеялась. Фотография была увеличена до размеров двенадцати футов в высоту и десяти в ширину. Когда Лиззи впервые увидела ее на белой стене, она не удивилась и не смутилась, а только задумалась.

— Это самое счастливое мое воспоминание, — сказала она в конце концов.

Макс снова открыл глаза, и их ослепил солнечный свет. Он услышал ее.

— Лиззи? — Увидев, что ее нет в постели, он в панике начал скидывать на пол одежду. — Лиззи?…

Она спускалась вниз по лестнице, ее тошнило.

Он попытался помочь ей, довести ее до безопасного места, но ее так шатало, что это давалось ему с трудом, и он боялся, как бы они оба не упали. А потом она уставилась на него расширившимися от ужаса глазами и закричала прямо ему в лицо.

— Лиззи, все хорошо, я здесь, это же я. Я не сделаю тебе больно, я не сделаю тебе больно. Лиззи…

Наконец ему удалось дотащить ее до постели и уложить. Она отвернулась от него и прижала ноги к животу, издавая агрессивные горловые звуки, словно злая кошка. Макс побежал в ванную, обдал холодной водой лицо и шею и быстро почистил зубы, не закрывая дверь. Он видел кровать в зеркале шкафчика на стене. Она больше не шевелилась. Он натянул джинсы и футболку, бегом спустился в сияющую солнцем комнату и включил чайник. Он тяжело дышал и весь трясся от паники, у него потели ладони. В последнее время его преследовало ощущение страха, словно постоянный прогорклый привкус во рту.

Раздался грохот. Он резко развернулся и успел увидеть, как Лиззи, будто в жуткой замедленной съемке, летит с верхней ступеньки лестницы вниз, потом падает, подогнув под себя ногу и вытянув вперед руки, и издает жуткий крик разъяренного ребенка, полный боли и страха.

Из чайника начал валить пар, а стеклянная дверь кухонного шкафа поймала луч солнца, загоревшийся пылающим огнем.

Макс почувствовал, как по его лицу бегут слезы. В чайнике было слишком много воды, и он расплескал ее, пока наливал, и ошпарил себе руки.

У подножья лестницы неподвижно лежала Лиззи, и звуки, которые она издавала, больше походили на вой какого-то животного, чем на ее голос — только не ее, не Лиззи, не его жены.

Кэт Дирбон услышала их, когда подняла телефонную трубку.

— Макс, давайте вы будете говорить немного помедленнее… Что случилось?

Но все, что она смогла разобрать, помимо шума на заднем плане — это несколько бессвязных, утонувших во всхлипываниях слов.

— Макс, ждите… Я сейчас приеду. Держитесь…

Феликс полз по полу в направлении лестницы, и от него пахло грязными пеленками. Она подхватила его и быстро отнесла наверх, в ванную, где в этот момент как раз брился Крис.

— Это был Макс Джеймсон, — сказала она. — Лиззи… Мне нужно ехать. Попроси Ханну тебе помочь.

Застегивая на ходу юбку, она убежала, стараясь не встречаться с ним взглядом.

На улице пахло сеном, и кони галопом носились по загону, размахивая хвостами от удовольствия. Кэт свернула на подъездную дорожку, а потом помчалась вниз по улице, обдумывая, что ей сейчас надо сделать, как ей, наконец, убедить Макса Джеймсона, что он не может и дальше удерживать Лиззи дома, пока она умирает.