Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние

Т. Л. Лабутина

Как Екатерина II пришла к власти? Какую роль в подготовке дворцового переворота 1762 г. сыграли англичане? Была ли российская императрица английской шпионкой? Чьи интересы она отстаивала в переговорах с британской дипломатией по вопросам пролонгации торгового и оборонительного договоров, а также «вооруженного нейтралитета»? Какой стратегии и тактики в переговорном процессе с Екатериной II и ее ближайшими сподвижниками Н. И. Паниным и Г. А. Потемкиным придерживались послы Великобритании? Каким образом дипломаты совмещали свою профессиональную деятельность с разведывательной? Насколько объективными были их характеристики России и ее политической элиты? Ответы на эти и многие другие вопросы читатели найдут в предлагаемой книге, в основу которой положена секретная переписка послов с главой внешнеполитического ведомства Великобритании. Для историков, преподавателей и студентов гуманитарных вузов, а также всех интересующихся историей российско-британских отношений в правление Екатерины II.

Глава вторая

Роберт Кейт и его оценки событий дворцового переворота 1762 года

Великая княгиня Екатерина Алексеевна Романова, как известно, пришла к власти в результате государственного переворота в 1762 году. О том, как происходили эти события, она поделилась в переписке со своим возлюбленным — Станиславом Августом Понятовским. В какой мере изложенные ею факты отличались объективностью и достоверностью можно узнать, сопоставив их со свидетельствами очевидцев указанных событий. Одним из них оказался британский посланник в России Роберт Мюррей Кейт.

Вряд ли Роберт Кейт ( — 1774) являлся выдающимся дипломатом Великобритании, если судить по его довольно скромной биографии. Во всяком случае, его брат генерал Джеймс Кейт был более известен в России: с 1740 г. в качестве гроссмейстера он возглавил масонскую ложу, в которую охотно вступали российские дворяне. Что касается самого Роберта, то до прибытия в Санкт-Петербург в 1758 г., дипломат успел послужить при дворах Дрездена, Копенгагена, Вены. На своем посту в Петербурге Кейт пробыл четыре с половиной года, покинул Россию в октябре 1762 г.

Роберт женился на дочери сэра Уильяма Кэнингхема Маргарет в 1730 г., когда родился их первенец — Роберт Мюррей Кейт-младший. Наследника ждала блестящая карьера. Дослужившись до генеральского чина, он пошел по стопам отца, получив назначение посла при венском дворе. Второй сын Роберта — сэр Базиль Кейт не отставал от старшего брата. Избрав профессию морского офицера, он стал правителем острова Ямайки. Если о сыновьях Кейта сохранилась информация, то о его дочери Анне мало, что известно¹²⁵.

Надо заметить, что имя Роберта Кейта было хорошо знакомо его соотечественникам, особенно литераторам, которые в своем кругу называли его не иначе, как «посланник Кейт». Подобную известность он заслужил благодаря своему перу. Литературный талант посланника в определенной мере проявился и в донесениях, которые он отправлял в Лондон из Петербурга.

Роберт Кейт прибыл в Петербург в марте 1758 г. и в первых своих депешах в Лондон сообщал об аресте и отставке канцлера А.П. Бестужева и других придворных, приближенных к великой княгине. «Отставка канцлера, — писал дипломат, — была инициирована недоброжелателями Двора, а предлогом послужили его контакты с великой княгиней. И, как и предполагалось, все эти события оживили позиции французской партии». Кейт полагал, что арест Бестужева и усиление позиций французов при императорском дворе были связаны с появлением посла Франции в России. «Два посла — граф Эстерхази и маркиз де Лопиталь правили бал, как при дворе, так и в столице, — продолжал посланник. — Они также полностью подчинили своей воле великого князя, чтобы впоследствии оттолкнуть от него великую княгиню, которая оказывала на супруга большое влияние». Своеобразным «инструментом» в осуществлении замыслов французов выступил некто Брокдорф, принимавший вместе с великим князем самое активное участие в дебошах, на которые великая княгиня неоднократно жаловалась императрице. «К сожалению, ее жалобы не были услышаны, а ее недруги позаботились о том, чтобы с помощью фальшивых домыслов скомпрометировать великую княгиню в глазах императрицы, поэтому она чувствует себя очень неуютно при дворе», — отмечал Кейт¹²⁶. Он также предполагал, что великая княгиня к тому же «пребывала в печали» еще и из-за графа Понятовского, которого со дня на день должны были выслать из России. Вдобавок ко всему прочему была взята под арест ее любимая горничная.

Описываемые дипломатом события давали представление о том унизительном положении, в котором Екатерина находилась при дворе Елизаветы Петровны. Каким-то образом Кейт стал свидетелем приватного разговора императрицы с великой княгиней, о чем поведал в своих мемуарах. «Во время разговора, при котором одна сторона обвиняла, а другая предпринимала попытки оправдаться, великая княгиня, пытаясь найти выход из создавшегося положения, заявила, что поскольку она так несчастлива… и ее обвиняют в разжигании семейных скандалов, что осложняет жизнь как императрице, так и ей самой, то Ее Величество может разрешить княгине покинуть Россию и провести оставшуюся жизнь со своей матерью. Что же касается великого князя, то в интересах империи он может жениться на другой женщине, против чего она не будет возражать». Во время этой беседы, свидетельствовал Кейт, императрица выглядела «очень взволнованной» и говорила с великой княгиней «мягче, чем обычно». Когда же княгиня упомянула о жестоком обращении с ней великого князя, который присутствовал при разговоре, то императрица «велела ей придержать язык и, понизив голос, заявила, что поговорит с ней обо всем наедине очень скоро»¹²⁷. После состоявшегося разговора, как полагал посланник, положение великой княгини заметно улучшилось и у нее появилось немало друзей среди придворных. По-видимому, императрица в обращении с великой княгиней решила сменить гнев на милость, перестав упрекать ее в чем-либо.

В своих мемуарах Роберт Кейт описал первый прием у императрицы Елизаветы Петровны, состоявшийся 30 мая 1758 г. «С момента приезда в Петербург я впервые увиделся с императрицей. Ее Величество после разговора с великим князем и великой княгиней, обратилась ко мне и в своей любезной манере уделила мне внимание, поговорив около четверти часа». Посланник свидетельствовал: императрица пребывала «в прекрасной форме, и не было видно и следа флюса на лице, из-за которого она не показывалась на публике». Он обратил внимание также на то, что великая княгиня «выглядела очень довольной»¹²⁸.

Трудно сказать, чем объяснялось «молчание» дипломата в отношении происходящих при дворе событиях в 1758–1759 гг., но очередная запись в его мемуарах появилась лишь в мае 1760 г. и касалась личных просьб к государственному секретарю графу Холдернессу. Кейт высказывал пожелание поскорее возвратиться на родину. Он напоминал, что согласился на порученную ему правительством миссию не более, чем на два-три года, этот срок подходил к концу, и пора было подумать о его отзыве. Поскольку ситуация при российском дворе остается «стабильной», и ничто не угрожает интересам Великобритании, то это можно сделать в течение лета. «В моем возрасте естественно просить об отставке и возвращении в семью, с которой я не жил вместе около 20 лет, — продолжал сетовать Кейт. — Мое здоровье также оставляет желать лучшего, хотя я никогда не пытался, находясь на службе, на это ссылаться. Дважды переболев лихорадкой прошлой зимой, я с ужасом ожидаю приближения этого времени года. Все вышесказанное побуждает меня просить о скорейшей отставке»¹²⁹.

Примечательно, что в своем письме к государственному секретарю Кейт упоминал о значительной денежной сумме (100 тыс. фунтов стерл.), которые ему были доверены королем. Не исключено, что эти средства шли на подкуп высокопоставленных чиновников (возможно, что и самой великой княгини), судя по тому, что дипломат отмечал: «Эти суммы выплачивались время от времени различным лицам»¹³⁰.

В этой же депеше Кейт обращался с просьбой, чтобы его сыновьям оказали покровительство в продвижении по службе. «Это первая за всю мою двадцатилетнюю службу просьба, — писал посланник, — которую я прошу для себя лично… Я никогда не просил о почестях, должностях, прибавке жалованья, и никогда не отказывался от поручений, полагая, что могу быть полезен на службе Его Величества»¹³¹. В завершение он почти умолял государственного секретаря похлопотать перед королем о своей отставке.

Однако правительство Великобритании не спешило удовлетворить просьбу дипломата: Кейту пришлось пробыть в России еще два года. В конце декабря 1761 г. в своих мемуарах он оставил запись о кончине императрицы Елизаветы Петровны и о вступлении на российский престол нового государя. «В тот же вечер, когда скончалась императрица, — писал посланник, — барон Лефорт, известный мастер церемониала, прибыл в мой дом (так же, как и в дома других иностранных министров) и сообщил, что на следующее утро император и императрица будут принимать наши соболезнования на галерее двора без особых церемоний. В указанное время я прибыл ко двору. Их Высочества (великий князь Петр III и великая княгиня Екатерина Алексеевна — Т.Л.) появились вместе и принимали нас доброжелательно. Затем мы имели честь отобедать с ними за столом, накрытым на 100 персон, где все… бросали жребий, кому, где сидеть. Но главное, что я хочу сообщить, — продолжал Кейт, — это то, что император (он всегда относился ко мне доброжелательно) приблизился ко мне и шепнул на ухо, что надеется, я останусь с ним, поскольку днем раньше он направлял курьеров в армию с приказом не продвигаться в прусскую территорию, чтобы избежать всеобщего недовольства»¹³². Петр III также добавил, что генерал Чернышев отдал приказ вывести войска из Австрии, которые маршем возвращаются на родину.

Как видно из данного сообщения, симпатии к Пруссии император начал демонстрировать буквально с первых дней своего правления. Подобная политика российского государя отвечала интересам Великобритании, и потому Кейт спешил поздравить короля «со столь счастливым оборотом дел». «Я надеюсь, — писал дипломат, — король Пруссии счастливо выйдет из войны, а Его Величество сможет покончить со ссорой с Францией с почетом для себя и преимуществами для своего народа». Кейт предлагал воспользоваться создавшейся ситуацией и незамедлительно возвратиться к вопросу об обсуждении продления действия торгового договора с Россией. По-видимому, для этой цели предполагалось кого-то подкупить, если Кейт просил о выделении «необходимой денежной суммы» в свое распоряжение «в интересах королевской службы»¹³³.

Первые меры, принятые Петром III, нашли свое отражение в мемуарах Кейта. Он отмечал, что император стремится завершить войну (речь шла о Семилетней войне — Т.Л.) и заключить мир на «справедливых и разумных условиях». Посланник с удовлетворением отмечал, что Его Императорское Высочество «при каждом удобном случае выражает недовольство Францией и всем, что идет от Франции». В подтверждение своих слов он ссылался на выдворение из страны труппы французских комедиантов. В то же время император с большей симпатией стал относиться к британскому посланнику, посещая его дом и за приватной беседой выказывая «дружеское расположение» к королю Георгу III.

Бесспорный интерес в мемуарах Кейта представляют его высказывания о внутренней политике Петра III. Дипломат полагал, что император «ведет себя мудро и с достоинством в каждом деле». Он отправил в отставку своих недоброжелателей «со всей предупредительностью». Старый граф Лесток был освобожден из ссылки в день вступления императора на престол. Граф Хорст по освобождении получил 1 тыс. марок в качестве благодарности от императора, а также саблю из его рук. Но более всего подивили посланника намерения Петра провести реформы в государстве. Так, в январе 1762 года император впервые посетил Сенат, где объявил, что «знать и джентри России должны быть свободными и свободно общаться со знатью других европейских государств, а также поступать на их службу, не испрашивая особого позволения у него самого, а также других престолонаследников». «Милорд, — обращался посланник к госсекретарю графу Буту, — Вы не можете представить то удивление и радость, с которой знать встретила подобное заявление императора, почувствовав себя не рабами, а действительно свободными гражданами». Кейт обратил внимание на то, что император «не забыл и о простолюдинах». Он приказал снизить цену на соль и заявил, что впредь она должна оставаться неизменной. И хотя подобный указ существенно подрывал государственный бюджет, император желал хотя бы таким образом облегчить участь бедняков. «Подобные великодушие и щедрость императора вселили радость в сердца людей, одновременно возвышая авторитет императора в глазах европейских держав», заключал Кейт¹³⁴. Среди «благодеяний» императора дипломат упомянул также его распоряжение об упразднении Тайной канцелярии или «государственной инквизиции», которая, на взгляд Кейта, была еще «отвратительнее и ужаснее», чем испанская инквизиция. Примечательно, что перечисляя указы, изданные Петром III, Кейт отметил: было незаметно, чтобы императрица принимала какое-либо участие в государственных делах. И, как отмечалось в комментариях к мемуарам, это была существенная ремарка, объяснявшая последующие события (переворот 1762 г. — Т.Л.)¹³⁵.

Одна из последних записей, касающаяся правления Петра III, датировалась в мемуарах Кейта 23 марта 1762 г. Дипломат рассказывал о том, что был удостоен приглашения на аудиенцию к императору, на которой вручил ему полученное накануне от Георга III послание с поздравлением о вступлении на престол. В нем, в частности, говорилось о пожелании короля, чтобы «первые шаги Его Императорского Величества были направлены на достижение общественного мира, что принесет ему титул европейского миротворца». Поздравления короля были встречены, по словам Кейта, «с благодарностью и теплотой». Император заявил, что признателен королю за его добрые пожелания и что сам он был бы счастлив заслужить подобный титул и приложит все усилия к достижению «этой великой цели». После официальной части начался обед, на котором присутствовало около 40 персон. В середине первой перемены блюд император предложил тост за здоровье короля Пруссии, а к концу обеда «предложил выпить за всеобщий и счастливый мир». Собравшиеся, повествовал посланник, «с удовольствием этот тост поддержали»¹³⁶.

На этой восторженной ноте завершилось повествование Кейта в мемуарах о правлении императора Петра III. Далее он подробно описывал события дворцового переворота 1762 г., которые нашли свое отражение также в его депешах государственному секретарю. «В пятницу на прошлой неделе в девятом часу утра (в то время как я собирался в Петергоф на встречу к императору) ко мне в комнату вбежал один из моих слуг и в сильном испуге рассказал мне, что на другом конце города обнаружилось восстание. Гвардейские полки взбунтовались и замышляли ни более, ни менее, как свержение императора с престола, — сообщал посланник в Лондон. — Я узнал, что императрица находилась в городе… гвардия и остальные полки гарнизона провозгласили ее своей государыней и императрицей,… она в Казанском соборе, где служили молебен по случаю происшедшего события… Члены всех высших коллегий и все знатные сановники присягали в верности новой императрице, что уже прежде того было сделано гвардией и всеми полками»¹³⁷.

Кейт обращал внимание, с одной стороны, на тот факт, что эти события были похожи на «внезапную революцию», которая вспыхнула и совершилась «не более как в два часа времени, причем не было пролито ни капли крови», а с другой, подчеркивал, что все происшедшее «замышлялось давно»¹³⁸. Слышать подобные слова из уст британского посланника неудивительно, поскольку, как мы помним, замысел и конкретный план переворота разрабатывался великой княгиней Екатериной Алексеевной с его предшественником — послом Великобритании Чарльзом Уильямсом еще летом 1756 г.¹³⁹ Между тем, Екатерина в письме от 2 августа 1762 г. сообщала Станиславу Понятовскому о том, что ее «восшествие на престол» замышлялось шесть месяцев, добавляя при этом, будто бы инициатива предприятия исходила не от нее самой, а от ее ближайшего окружения, а она просто «стала вслушиваться в предложения», которые ей делались со времени смерти императрицы Елизаветы Петровны¹⁴⁰.

В письме Понятовскому Екатерина подробно останавливалась не только на событиях, связанных, по ее собственной характеристике, с «переворотом», но и на причинах, которые его вызвали. Петр III «потерял ту незначительную долю рассудка, какую имел, — писала Екатерина. — Он во всем шел напролом,… хотел сломить гвардию, для этого он вел ее в поход; он заменил бы ее своими голштинскими войсками, которые должны были оставаться в городе. Он хотел переменить веру, жениться на Л.В. (Елизавете Воронцовой), а меня заключить в тюрьму»¹⁴¹. Подобное поведение императора, по мнению Екатерины, и спровоцировало действия заговорщиков. Кроме того, указанные события, на ее взгляд, проистекали «из ненависти к иностранцам», а Петр III «сам слывет за такового»¹⁴².

По мнению Роберта Кейта, причин, вызвавших «революцию» (так окрестил произошедшие события посланник), было несколько, главная из которых заключалась «в отнятии церковных земель и в пренебрежении императора к духовенству». Кроме того, большое недовольство вызвали попытки императора ввести строгую дисциплину в армии, особенно в гвардии, «привыкшей до того времени к лени и распущенности». Это недовольство еще более усилилось, когда Петр III вознамерился отправить большую часть гвардии в Германию для войны с Данией с целью защиты герцогства Голштинии. «К этой мере, — подчеркивал посланник, — и весь народ относился весьма враждебно, тяготясь новыми издержками и опасностями». И хотя государь, на взгляд Кейта, обладал «многими прекрасными качествами и в течение своего кратковременного царствования не сделал ничего жестокого; но дурное воспитание развило в нем отвращение от занятий, а неудачно выбранные любимцы еще более усилили в нем этот недостаток, отзывавшийся полным беспорядком во всех делах государственных». К тому же, император был безосновательно убежден в том, что «милости, щедро розданные им при вступлении на престол, навсегда укрепили за ним любовь народную, вследствие чего он предался полной беззаботности и бездействию, столь пагубно отразившимся на его судьбе… Рассеянная жизнь и постоянная лесть низких личностей, окружавших его, вредно подействовали на его рассудок», — заключал посланник¹⁴³.

Кто входил в число заговорщиков? По свидетельствам Екатерины, наибольшую активность проявили братья Орловы, «люди необычайно решительные» и очень любимые большинством солдат гвардии; шеф лейб-гвардии Измайловского полка, президент Академии наук граф К.Г. Разумовский (брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны генерала-фельдмаршала А.Г. Разумовского — Т.Л.), князь Волконский, а также наставник цесаревича Павла Петровича Н.И. Панин. К указанному списку Кейт добавил имя главного начальника артиллерии Вильбуа. Он также указал на неблаговидную роль фельдмаршала К.Г. Разумовского, который пользовался наибольшим расположением императора. За два дня до своего свержения Петр III обедал у него на даче, но стоило императору покинуть дом, отправившись в Ораниенбаум, как Разумовский помчался в Петергоф для переговоров с императрицей. На взгляд посланника, неизвестной в данных событиях оставалась роль камергера И.И. Шувалова¹⁴⁴.

По-разному Екатерина и Кейт осветили участие в заговоре известной княгини Е.Р. Дашковой, с которой посланник был лично знаком. Как писала в своих мемуарах княгиня, она и ее супруг находились в прекрасных отношениях с «уважаемым пожилым джентльменом», который относился к ней как к дочери и даже нередко так ее и называл. Дашкова подчеркивала, что Кейт был «в фаворе» у императора, наряду с прусским посланником. Ей запомнилась фраза, произнесенная британским дипломатом на вечернем приеме у него в доме. Обращаясь к императору, тот заявил: «Вы начали свое правление с решения добиться народной любви, но можете таким же образом ее потерять, не достигнув ничего, кроме презрения»¹⁴⁵.

Обращаясь к событиям переворота, или, по словам посланника, «революции», Кейт утверждал, что Дашкова принимала «самое ревностное участие в заговоре и от начала до конца много содействовала его успеху». Однако Екатерина была более скромного мнения о действиях своей приятельницы. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова, младшая сестра любовницы Петра III Елизаветы Воронцовой, «хоть и желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести вследствие своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, — писала Екатерина Понятовскому. — Однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием… соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями; только ветреные люди сообщали ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности». Императрица напоминала, что ей приходилось скрывать от княгини «пути, которыми другие сносились» с ней еще за пять месяцев до того, как она что-либо узнала, а за четыре последних недели ей сообщали так мало, как только могли». В этой связи Екатерина не скрывала своего возмущения поведением И.И. Шувалова, которого характеризовала как «самого низкого и самого подлого из людей» за то, что тот осмелился написать Вольтеру, что «девятнадцатилетняя женщина (Е.Р. Дашкова — Т.Л.) переменила правительство этой империи», и настоятельно просила Понятовского «вывести из заблуждения… великого писателя»¹⁴⁶.

Если обратиться к «Запискам» самой Е.Р. Дашковой, то окажется, что она «начала агитацию» в пользу Екатерины Алексеевны в кругу офицеров — друзей своего супруга еще в апреле 1762 года. «… Я, не теряя времени, старалась утвердить в надлежащих принципах друзей моего мужа, капитанов Преображенского полка Пассека и Бредихина, — писала Дашкова, — братьев Рославлевых, майора и капитана Измайловского полка, и других. Я виделась с ними довольно редко, и то случайно, до апреля месяца, когда я нашла нужным узнать настроение войск и петербургского общества»¹⁴⁷. Судя по всему, юная приятельница императрицы действительно что-то знала о готовящемся заговоре, но вряд ли она могла открыто агитировать офицеров, призывая их к решительным действиям, направленных против императора, не опасаясь преследований с его стороны.

Заметим, что современники и историки неоднозначно оценивали роль Дашковой в подготовке дворцового переворота, но большинство склонялось к выводу о чрезмерно преувеличенной, или даже вымышленной ее роли в указанных событиях¹⁴⁸. М.М. Сафонов, признавая, что роль княгини в перевороте до сегодняшнего дня так и не определена, обращался к первым описаниям событий в письме Дашковой к русскому послу в Варшаве — Герману Карлу Кейзерлингу, что называется, «по горячим следам». Из анализа указанного документа становилось очевидным, что княгиня лишь подала мысль о необходимости спасения Екатерины Алексеевны в Измайловском полку после ареста одного из заговорщиков — капитана Преображенского полка П.Б. Пассека. «Все, что произошло после, явилось лишь следствием ее инициативы», — подчеркивал историк. Братья Орловы отнюдь не исполняли приказания Е.Р. Дашковой провозгласить императрицу самодержицей, потому что «такого распоряжения из уст княгини и не исходило вовсе. Это была их личная инициатива… Орловы действовали на свой страх и риск и добились всего, чего хотели»¹⁴⁹.

Между тем, реальные заговорщики проделали, как полагала Екатерина Алексеевна, большую работу: «умы гвардейцев были подготовлены»; в тайну было посвящено от 30 до 40 офицеров и около 10 тыс. солдат. При этом, с гордостью констатировала будущая императрица, «не нашлось ни одного предателя в течение трех недель». План заговорщиков предусматривал арест императора «в его комнате», заключение под стражу, последующее его отречение от престола и провозглашение Екатерины российской императрицей. Примечательно, что лишь один из заговорщиков — Никита Панин высказал пожелание, чтобы отречение императора состоялось в пользу сына Петра III — цесаревича Павла, однако на это будто бы «ни за что не хотели согласиться» братья Орловы. Нам представляется, что вряд ли братья высказали по этому поводу собственные пожелания, не принимая во внимание мнения самой Екатерины.

Поначалу предполагалось произвести дворцовый переворот во время отъезда Петра III в Померанию, где русские войска собирались для военных действий против Дании. Однако план пришлось срочно менять из-за того, что император отменил поездку. Он неожиданно покинул Петербург и отправился в свою летнюю резиденцию Ораниенбаум. В результате, как полагал современный исследователь А.В. Шишов, «выступление против императора перемещалось из стен его дворца в гвардейские казармы и на улицы Санкт-Петербурга. То есть, «келейно» осуществить заговор было в те дни невозможно», констатировал историк ¹⁵⁰.

События переворота, которые подробно описала великая княгиня, не обошел своим вниманием и британский посланник. Екатерина находилась в Петергофе, тогда как Петр III, по ее словам, «жил и пьянствовал в Ораниенбауме». 28 июня в 6 часов утра (Кейт утверждал, что в четвертом часу — Т.Л.) в спальню Екатерины вбежал Алексей Орлов со словами: «Пора вам вставать; все готово для того, чтобы вас провозгласить»¹⁵¹. Как писал Кейт, императрица поспешила одеться, вышла из дворца через черный ход и в сопровождении Орлова «без всякой прислуги», пустилась в путь. Спустя два часа они въехали в Петербург и отправились в казармы Измайловского полка, который был уже под ружьем под командованием гетмана Разумовского. Оттуда Ее Величество проехала к Семеновскому и Преображенскому полкам и в их сопровождении направилась к дворцу¹⁵².

Как утверждала сама Екатерина, когда она прибыла в Измайловский полк, там находилось всего 12 человек и один барабанщик, который забил тревогу. Тут же, продолжала Екатерина, «сбегаются солдаты, обнимают меня, целуют мне ноги, руки, платье, называют меня своей спасительницей». Затем привели священника с крестом, и все начали приносить присягу (Кейт подтверждал, что все полки присягнули «без малейшей нерешительности», исключая некоторых офицеров собственного полка императора — кирасиров)¹⁵³. После присяги все отправились в Семеновский полк, который приветствовал Екатерину криками «Виват!». Вместе с полками она направилась в Казанский собор, где ее встречал Преображенский полк с извинениями за то, что «явились последними», поскольку часть офицеров задержала солдат, требуя оставаться верными императору Петру Федоровичу. К преображенцам вскоре присоединилась конная гвардия, пребывавшая, по словам императрицы, «в диком восторге». «Я никогда не видела ничего подобного, — признавалась Екатерина, — плакала, кричала об освобождении Отечества». Затем она отправляется в Зимний дворец, где Синод и Сенат уже были в сборе. «Наскоро» составили манифест и присягу. Екатерина спускается к войскам, которых, по ее оценкам, было более 14 тыс. человек гвардии и полевых полков. «Едва увидали меня, — не могла сдержать восторга Екатерина, — как поднялись радостные крики, которые повторялись бесчисленной толпой»¹⁵⁴.

Народ принял известие о перемене монарха с ликованием. «День (28 июня) был самый красный, жаркий, — вспоминал один из очевидцев событий. — Кабаки, погреба и трактиры для солдат растворены: пошел пир на весь мир; солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки, что у кого случилось..»¹⁵⁵. Позднее купец Дьяконов подаст челобитную в Сенат о компенсации разграбленных у него винных погребов на сумму 24 тыс. 331 рублей¹⁵⁶. Иск будет удовлетворен.

Пока народ веселился, император, как сообщал Р. Кейт, ничего не подозревая о происходящем, направляясь из Ораниенбаума в Петергоф, повстречал слугу, посланного шталмейстером Нарышкиным. Тот и поведал Петру III о случившемся в столице. В Петергофе император узнал об отъезде императрицы — обстоятельстве, которое от него до тех пор скрывали, утверждая, что Екатерина нездорова и не встает с постели. «С этой минуты, — писал Кейт в донесении в Лондон, — несчастный император совершенно растерялся, а немногочисленные его приверженцы предались отчаянию и смущению; долго они не знали, на что решиться и лишь поздно вечером император со своей свитой… сел на галеру, проезжавшую мимо Петергофа и направился к Кронштадту, в надежде быть там принятым, но чиновники Адмиралтейства, присланные из Петербурга, узнали его, и когда император подошел к гавани, его не только не впустили, несмотря на то, что он назвал себя по имени, но даже угрожали, что откроют по нему огонь. Отчаянье императора и свиты еще усилилось и судно его вместе с остальными лодками, сопровождавшими его, направилось обратно к берегу, но разными дорогами — один к Петергофу, а другие к Ораниенбауму, между последними находился император с несколькими приближенными. В субботу утром он послал для переговоров с императрицей вице-канцлера Голицына и генерал-майора Измайлова. По прошествии некоторого времени Измайлов принес ему акт отречения от престола. Император немедленно подписал его и вместе с Измайловым сел в карету и поехал к Петергофу, после чего его никто не видел, и мне не удалось разузнать, куда его отвезли. Говорят, что в акте отречения от престола была статья, обещавшая императору свободу удалиться в Гольштейн»¹⁵⁷. Примечательно, что британский посланник, симпатизировавший императору, незадолго до указанных событий «всячески старался отговорить» его от намерения покинуть свои владения, и то лично намекал ему об этом, «то представлял всю опасность задуманного дела»¹⁵⁸. Однако, как показали дальнейшие события, советы дипломата Петру III не пригодились.

Процедуру отречения от престола императора Петра III Екатерина описывала несколько иначе. Она хорошо понимала, что одного принесения присяги войска и ближайших сановников недостаточно. Следовало, по ее словам, «принять необходимые меры и закончить дело». Посовещавшись со своими единомышленниками, Екатерина решает отправиться в Петергоф. (Заметим, что идею отправиться в Петергоф, чтобы предупредить возвращение свергнутого императора в Петербург, Е.Р. Дашкова приписывала себе)¹⁵⁹. Надев гвардейский мундир и приказав объявить себя полковником, что вызвало «неописуемые крики радости», императрица верхом выступила во главе войска. Одним из первых этот поход описал известный историк А.Г. Брикнер: «Была ясная летняя ночь. Екатерина, верхом, в мужском платье, в мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, из-под которой распущены были длинные красивые волосы, выступила с войском из Петербурга; подле императрицы ехала княгиня Дашкова, также верхом и в мундире: зрелище странное, привлекательное, пленительное. Эта сцена напоминала забавы Екатерины во время юношества, ее страсть к верховой езде, и в то же время здесь происходило чрезвычайно важное политическое действие: появление Екатерины в мужском костюме, среди такой обстановки, было решающим судьбу России торжеством над жалким противником, личность которого не имела значения, сан которого, однако, оставался опасным до совершенного устранения его»¹⁶⁰.

Всю ночь процессия двигалась к Петергофу. По дороге ей встретился вице-канцлер А.М. Голицын «с очень льстивым письмом» от Петра III. (Как утверждал А.А. Шишов, в письме не было ни слова об отречении, а содержалась лишь просьба императора отпустить его за границу вместе с графиней Елизаветой Воронцовой и генерал-адъютантом Гудовичем, либо «разделить с ним власть»)¹⁶¹. Екатерина, однако, оставила данное послание без ответа. Вскоре принесли второе письмо императора, которое доставил генерал-майор Михаил Измайлов. Он поведал Екатерине: «Император предлагает отречься. Я вам доставлю его после его совершенно добровольного отречения. Я без труда избавлю мое отечество от гражданской войны»¹⁶².

В этом пересказе разговора Екатерины с генералом обращают на себя внимание две детали. Во-первых, то, что инициатива отречения от престола будто бы исходила от самого императора, и, во-вторых, что предполагалось «совершенно добровольное» его отречение. В сравнении с повествованием британского посланника версия Екатерины по поводу данного инцидента, как мы видим, заметно разнилась. Как бы то ни было, но император поставил свою подпись под следующим документом: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством… узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство владеть Российским государством… того ради, помыслив, я сам… непринужденно… объявляю… торжественно, что я от правительства Российском государством на весь век мой отрицаюся…»¹⁶³.

Последующие события Екатерина описывала следующим образом: «Петр III отрекся в Ораниенбауме безо всякого принуждения, окруженный 1590 голштинцами, и прибыл с Елизаветой Воронцовой, Гудовичем и Измайловым в Петергоф, где для охраны его особы я дала ему шесть офицеров и несколько солдат». Затем императора перевезли в местечко Ропша, «очень уединенное и очень приятное», находившееся в 25 верстах от Петергофа. Казалось, что Екатерина проявила должную заботу о своем супруге, а потому в случившемся позднее нет никакой ее вины, просто «господь Бог расположил иначе».

Что же произошло далее со свергнутым императором, согласно версии Екатерины? Она извещала Понятовского, что страх вызвал у Петра III диарею, продолжавшуюся три дня. На четвертый день он «чрезмерно напился», так как имел все, что хотел, кроме свободы. Впрочем, продолжала Екатерина, он попросил у нее «свою любовницу, собаку, негра и скрипку; но боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили», она ему послала «только три последние вещи». Между тем, состояние здоровья бывшего императора резко ухудшилось: «его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав перед тем лютеранского священника»¹⁶⁴.

По-видимому, подобная версия не выглядела убедительной даже для самой Екатерины, если она высказала опасения, не отравили ли императора офицеры, и велела произвести его вскрытие. Результаты вскрытия она сочла «вполне достоверными»: следов отравы не нашли, император имел совершенно здоровый желудок и умер от воспаления в кишках и апоплексического удара¹⁶⁵. Однако известно, что данный диагноз не соответствовал действительности: Петр III умер не от болезни, а был убит заговорщиками, среди которых особую активность проявили граф Алексей Орлов, капитан Петр Пассек и князь Федор Барятинский. Один из современников происшедших событий подчеркивал, что, несмотря на лавры победителя в битве при Чесме, Алексей Орлов снискал за свое «злодейство» славу человека «ненавистного и гнусного». Император Павел не простил убийцу своего отца и выслал его в Германию, где «от него бегут, от него отвертываются, как от одного из тех чудовищ, которое внушает ужас»¹⁶⁶.

Почему же Екатерина скрыла от своего недавнего фаворита истинную причину смерти свергнутого императора? Быть может, она опасалась, что ее переписка с Понятовским получит огласку, а значит, обществу станут известны обстоятельства кончины ее супруга? Конечно, этого нельзя исключать. Ведь с самого первого письма к Понятовскому от 2 июля 1762 г. Екатерина настоятельно просила его не спешить с приездом в Россию, поскольку это было бы опасно и «очень вредно» для нее. Она «до смерти» боялась за письма, которые присылал ей Понятовский, и неоднократно просила его прибегать к шифрованию своей корреспонденции¹⁶⁷. Однако более существенным в стремлении Екатерины сохранить в тайне убийство императора нам представляется ее опасение выглядеть не должным образом в глазах общественного мнения европейских государств. Не случайно, новоиспеченная императрица просила у Понятовского узнать о том, что «дурного» говорят о ней в чужих краях после происшедших событий¹⁶⁸.

Как бы то ни было, но западными дипломатами была озвучена официальная версия. Роберт Кейт в донесении от 9 июля 1762 г. сообщал государственному секретарю Г. Гренвилю: «… бывший император… скончался от сильного припадка коли-ков следствия геморроя, которому он бывал часто подвержен. Император умер на маленькой казенной даче, в 18 верстах расстояния от Царского Села, где и находится в настоящую минуту, и куда народ стекается толпами, чтобы взглянуть на него. Похороны, как слышно, будут завтра или послезавтра». Спустя три дня посланник в своей депеше добавил: «Покойного императора похоронили в среду утром в Невском монастыре без всякой церемонии в присутствии чинов первых пяти классов»¹⁶⁹.

Однако в официальную версию кончины Петра III поверили отнюдь не все дипломаты. К примеру, секретарь французского посольства К.К. Рюльер не сомневался в насильственной смерти императора. Трудно сказать, какими источниками он располагал, описывая страшные события, но его повествование выглядело достаточно убедительным. Так Рюльер сообщал, что Алексей Орлов и статский советник Г.Н. Теплов «сначала попытались отравить императора, а потом удушили его». Они заявились к императору и объявили, что намерены с ним обедать. «По обыкновению, русскому перед обедом подали рюмку с водкою, и подставленная императору была с ядом… Через минуту они налили ему другую. Уже пламя распространилось по его жилам, и злодейство, изображенное на их лицах, возбудило в нем подозрение — он отказался от другой; они употребили насилие, а он против них оборону. В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его крики, которые начинали раздаваться далеко, они бросились на него, схватили его за горло и повергли на землю. Но он защищался всеми силами… и они… призвали к себе на помощь двух офицеров, которым поручено было его караулить… Это был младший князь Барятинский и некто Потемкин, 17‐ти лет от роду… Они прибежали, и трое из сих убийц, обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора (между тем как Орлов обеими коленями давил ему на грудь и запер дыхание) таким образом его душили, и он испустил дух в руках их»¹⁷⁰.

Весьма любопытно описание Рюльера реакции императрицы на случившееся. «В сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью, — сообщал француз. — Вдруг является… Орлов — растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости, его сверкающие и быстрые глаза искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом объявить о его смерти народу. Панин советовал… на другое утро объявить… новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью. Наутро, когда узнали, что Петр умер от геморроидальной колики, она показалась, орошенная слезами, и возвестила печаль своим указом»¹⁷¹.

Следует отметить, что тайна смерти Петра III продолжает интересовать современных историков, которые, к слову сказать, не высказывают никаких сомнений в насильственной кончине императора. Концепции ученых различаются лишь в вопросе способа умерщвления Петра III и имен непосредственных его исполнителей. К примеру, А.С. Мыльников полагает, что императора душил ружейным ремнем некий швед из бывших лейб-компанцев — Шванович¹⁷².

В письмах к Понятовскому Екатерина сообщала о наиболее активных участниках дворцового переворота. Она особо выделила братьев Орловых, подчеркнув, что они «блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью,… присутствием духа и авторитетом, который это поведение им доставило». Екатерина восхищалась братьями, полагая, что у них «много здравого смысла, благородного мужества. Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди», страстно к ней привязанные. Императрица упомянула также капитана Пассека, который «отличался стойкостью», брата адъютанта императора князя Барятинского, офицера конной гвардии 22-летнего Хитрова и 17-летнего унтер-офицера Потемкина (будущего фаворита императрицы Григория Потемкина — Т.Л.). На взгляд Екатерины, последние руководили «со сметливостью, мужеством и расторопностью». Не забыла императрица упомянуть и о собственной роли в событиях. «Все делалось, — признавалась она Понятовскому, — под моим ближайшим руководством»¹⁷³. При этом Екатерина утверждала, что на ее стороне была божья помощь. «Господь Бог привел все к концу, предопределенному им, и все это (участие в государственном перевороте и убийстве супруга — Т.Л.) представляется скорее чудом, чем делом, предусмотренным и заранее подготовленным, ибо совпадение стольких счастливых случайностей не может произойти без воли Божией», с долей цинизма заключала новоиспеченная императрица¹⁷⁴.

Интересна оценка переворота прусского короля Фридриха II, приведенная С.М. Соловьевым. «По справедливости, — заявлял король, — императрице Екатерине нельзя приписать ни чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня Дашкова была только хвастливою мухою в повозке. Екатерина не могла еще ничем управлять; она бросилась в объятия тех, которые хотели ее спасти. Их заговор был безрассуден и плохо составлен, — продолжал Фридрих II, — отсутствие мужества в Петре, несмотря на советы храброго Миниха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать»¹⁷⁵.

Обратимся еще раз к письмам Екатерины к Понятовскому. В одном из них она делилась своими планами на будущее. «Мое существование состоит и будет состоять в том, — писала она, — чтобы не быть под игом никакого двора… заключить мир, привести мое обремененное долгами государство в наилучшее состояние, какое только могу, и это все». Столь благородные цели императрица предполагала осуществить с помощью доверенных лиц. В их число входили: сенатор из Коллегии иностранных дел Бестужев, с которым императрица, тем не менее, советовалась «лишь для виду»; преданный гетман К.Г. Разумовский; «самый искусный, самый смышленый и самый ревностный человек при дворе» Панин, а также президент мануфактур-коллегии Ададуров. По мнению Екатерины, все они «герои, готовые положить свою жизнь за Отечество и столь же уважаемые, сколь достойные уважения». Однако самым главным для императрицы была их лояльность: они должны были делать только то, что она им «диктовала». «Я их всех выслушиваю, и сама вывожу свои заключения», — утверждала императрица¹⁷⁶. В то же время Екатерина уже начинала тяготиться опекой и чрезмерной вниманием со стороны приближенных. «Могу вам сказать, — сообщала она Понятовскому в письме от 9 августа 1762 г., — что все это лишь чрезмерная ко мне любовь их, которая начинает быть мне в тягость. Они смертельно боятся, чтобы со мною не случилось малейшего пустяка. Я не могу выйти из моей комнаты без радостных восклицаний. Одним словом, — заключала Екатерина, — это энтузиазм, напоминающий собою энтузиазм времен Кромвеля»¹⁷⁷.

Теперь обратимся к рассмотрению реакции на свершившийся переворот со стороны официального Лондона. В своем письме к государственному секретарю Г. Гренвилю от 13 июля 1762 г. Р. Кейт отмечал, что «был поражен этим внезапным переворотом». «Не говоря о личной моей признательности императору за все доказательства его милости и внимания ко мне, — продолжал посланник, — я опасаюсь, что перемена правительства отразится на общем ходе дел в Европе, в особенности же на сношениях с королем прусским». Кейт обещал сообщать в Лондон сведения, какие ему только удастся получить при дворе. В то же время он беспокоился за свое положение, поскольку «не имел счастья пользоваться расположением императрицы», а потому опасался, что от этого пострадают государственные дела и просил, «как можно скорее» о своем отзыве ¹⁷⁸. На этот раз просьба посланника была удовлетворена. 4 августа 1762 г. Гренвиль известил Кейта, что ему на смену в скором времени прибудет граф Бэкингэмшир, а пока поручал посланнику скорее отправиться к петербургскому двору и, испросив аудиенцию у императрицы, вручить верительную грамоту от короля «любезнейшей сестре нашей императрице русской». В дополнение к «уверениям в ней заключенным» посланнику предлагалось высказать императрице «высокое уважение» и «преданность» короля Великобритании, а также его искреннее желание «продолжать тесную дружбу и согласие между правительствами».

Государственный секретарь Гренвиль переслал Кейту копию ответа короля на сообщение императрицы о вступлении на престол. Монарх извещал, что в письме императрицы заключались «сильнейшие уверения» в ее расположении поддерживать с Великобританией мир и согласие, и потому требовал от посланника «постоянно доказывать словом и делом», что чувства Георга III по этому предмету «совершенно сходны с чувствами императрицы», и что он желает и всегда готов вступить с ней в переговоры и испрашивать ее совета, «касательно всех мер, действительно клонящихся к взаимным интересам» владений обеих империй.

Как видно, короля Великобритании мало взволновала смена престолонаследника в России. Подобно своим предшественникам, он продолжал интересоваться исключительно привилегиями и выгодами от торговли с Россией, а также получением преференций от проводимого Великобританией курса внешней политики. Неудивительно, что и методы достижения поставленных целей Георгом III практически не отличались от тех, которыми пользовались его предшественники (монархи Елизавета Тюдор, Яков I и Карл II Стюарты), взаимодействуя вначале с Московским, а затем и Российским государством¹⁷⁹.

Впрочем, все задуманное британским монархом предстояло осуществить новому послу, сменившему на этой должности Роберта Кейта. 12 августа 1762 г. он получил депешу из Лондона, в которой сообщалось, что посланник может покинуть Россию¹⁸⁰. В октябре Кейт отплыл в Англию. По возвращении на родину он вместе с семьей поселился в поместье неподалеку от Эдинбурга. Нельзя сказать, чтобы дипломат совсем отошел от дел. Правительство не раз доверяло ему важные поручения. Так, в 1772 г. Георг III направил Кейта для участия в переговорах об освобождения из тюремного заключения своей сестры Каролины Матильды, королевы Дании. Миссия Кейта оказалась успешной, королева была спасена и на британском судне переправлена во владения Ганноверов¹⁸¹. Блестящая операция, осуществленная при содействии Роберта Кейта, оказалась последней в его служебной карьере. Спустя два года, в 1774 г. Роберт Кейт ушел из жизни.

Что касается российской императрицы, то она очень быстро забыла о перипетиях дворцового переворота, к планированию которого был непосредственно причастен дипломат Чарльз Уильямс, и начала свою реформаторскую деятельность на благо России. Вспоминала ли она при этом данное английскому «покровителю» обещание поддерживать интересы Великобритании? Об этом мы узнаем из следующих глав.

Примечания

125

Memoires and Correspondence (Official and Familiar) of Sir Robert Murray Keith (далее — Memoires…). Lnd., 2011. Vol. I. P. 1–2.

126

Ibid. P. 30.

127

Ibid. P. 31.

128

Ibid. P. 32.

129

Ibid. P. 33–34.

130

Ibid. P. 34.

131

Ibid. P. 35.

132

Ibid. P. 41.

133

Ibid. P. 42.

134

Ibid. P. 45.

135

Ibid. P. 46.

136

Ibid. P. 47–48.

137

Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе (далее — «Дипломатическая переписка…») // Сборник императорского российского исторического общества. Т.XII. СПб., 1873. С. 2.

138

Memoires… P. 53.

139

См.: Глава I.

140

Письма Екатерины к Понятовскому // Тайны и истории Екатерины II в воспоминаниях современников, оценках историков. М., 1998. С. 129–130.

141

Там же. С. 129.

142

Там же. С. 134.

143

Дипломатическая переписка. Указ. соч. С. 8–9.

144

Там же. С. 8.

145

Memoires… P. 60.

146

Письма Екатерины к Понятовскому. Указ. соч. С. 133–134.

147

Дашкова Е.Р. Записки. 1743–1810. Л., 1985. С. 30.

148

См.: Суворов А.А. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. СПб., 1888. С. 34,42–48; Лозинская Л.Я. Во главе двух академий. М., 1983. С. 18–22; Тычинина Л.В., Бессарабова Н.В. «… Она была рождена для больших дел». Летопись жизни княгини Е.Р. Дашковой. М., 2009. С.29.

149

Сафонов М.М. Письмо Е.Р. Дашковой Г.К. Кейзерлингу о дворцовом перевороте 28 июня 1762 года // Е.Р. Дашкова и русская культура. От эпохи Просвещения к современности. М., 2014. С. 29–37.

150

Шишов А.В. Тайны эпохи Екатерины II. М., 2007. С. 46.

151

Письма Екатерины к Понятовскому. Указ. соч. С. 130.

152

Дипломатическая переписка. С. 4.

153

Там же. С. 4–5.

154

Письма Екатерины к Понятовскому. С. 130–131.

155

Цит. по: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XIII. История России с древнейших времен. М., 1994. С. 96.

156

Там же. С. 97.

157

Дипломатическая переписка. С. 5–6.

158

Там же. С. 10.

159

Дашкова Е.Р. Записки… Указ. соч. С. 43–45.

160

Цит. по: Шишов А.В. Указ. соч. С. 58–59.

161

Там же. С. 59.

162

Письма Екатерины к Понятовскому. С. 131.

163

Цит. по: Соловьев С.М. Сочинения. Книга XIII. История России с древнейших времен. М., 1994. С. 95.

164

Письма Екатерины к Понятовскому. С. 132.

165

Там же.

166

Тайны и истории Екатерины II в воспоминаниях современников, оценках историков. Указ. соч. С. 231.

167

Письма Екатерины к Понятовскому. С. 129, 135, 137, 138.

168

Там же. С. 137.

169

Дипломатическая переписка. С. 25,28.

170

Цит. по: Екатерина II и ее окружение. М., 1996. С. 100.

171

Там же.

172

Подробнее см.: Мыльников А.С. Петр III. М., 2002; Елисеева О.И. Тайна смерти Петра III. М., 2013.

173

Письма Екатерины Понятовскому. С. 133–134.

174

Там же. С. 134.

175

Цит. по: Соловьев С.М. Указ. соч. С. 95–96.

176

Письма Екатерины Понятовскому. С. 136, 137.

177

Там же. С. 135.

178

Дипломатическая переписка. С. 13.

179

Подробнее о торговых отношениях Англии и России в Средние века и Раннее новое время см: Лабутина Т.Л. Англичане в допетровской России. СПб., 2011.

180

Memoires… P. 60–61.

181

Подробнее см.: Memoires of Carolina Matilda, Queen of Denmark // Memoires… Op. cit. P. 154–345.