Рыжая Кошка. Роман

Тамара Злобина

Красавица Наталья Аристова уходит из дома и уезжает из Ферганы в Ташкент, чтобы начать самостоятельную жизнь, которая оказывается для неё очень нелёгким испытанием.Но девушка проходит через все испытания: через предательство любимого человека, потерю родителей во время «Ферганских событий», потерю ребёнка, не сломавшись, став сильнее и ещё прекраснее, обретя настоящих друзей, чтобы начать новую жизнь в России.

Глава 7. «Будущее ждёт!»

(Рассказ Сабира Усманова №2 — продолжение)

Утром проснулся от знакомого позвякивания посуды, от соблазнительных запахов, доносящихся из кухни, от солнечного луча, падающего на мою подушку.

Мама хлопотала у газовой плиты, Отец тоже поднялся, несмотря на болезнь и сидел в саду под виноградником, шатром раскинувшимся с южной стены дома. Я не стал нежится в постели, как в детстве. Быстро соскочил, заправил кровать и направился к водопроводному крану во дворе, на ходу успевая поздороваться с мамой и прокричать свой привет отцу.

Предстояло много дел: подправить и подкрасить крыло машины, съездить с Наташей в Политех, поговорить насчёт аспирантуры, чтобы иметь ещё один повод для оправдания перед Ферганскими родственниками, поговорить с Каримом, кое-что закупить для дома, ведь в воскресение некоторые магазины не работают.

Позавтракав на скорую руку, попросил маму, когда позвонит Рахиля, сказать ей, что уехал в институт, но о помятом крыле не говорить ни слова. Когда выехал из дома, было четверть девятого.

Мой путь лежал до ближайшей станции техобслуживания. Там промариновали почти два часа и обслужили лишь тогда, когда получили кругленькую сумму. Мелочи нашего ненавязчивого сервиса способны испортить настроение любому — это их суть и привилегия. В результате: два часа потерянного времени, а работы на двадцать минут.

Я торопился к Кариму, опасаясь не застать Наташу дома. И чем ближе подъезжал к заветному дому, тем сильнее билось сердце, тем труднее было сдерживать волнение. Не доехав до места метров пятьдесят, остановил машину, стараясь взять себя в руки, чтобы не явится в дом друга в таком «разобранном» состоянии.

Наташа была дома, но уже одета, словно собиралась уходить. Русалочьи глаза сверкнули секундной радостью и тут же потухли. Я рассказал о своём посещении её матери, упустив некоторые подробности. Передал девушке сумку и письмо.

Письмо Наташа прочла быстро, невнимательно и отбросила на постель. Я удивлённо поднял правую бровь, вопросительно глядя девушке в глаза. Зелёный пламень её взгляда, обдал холодком. У меня даже, кажется, ладони вспотели, что бывает только в минуты сильного волнения.

— Одевайся и возьми документы, — попросил Наташу. — Мы едем устраиваться на работу… Я подожду тебя в машине.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять девушка вышла из дома с небольшой сумочкой в руках. На ней было подходящее платье: оно не длинно и не коротко, не легкомысленно, а в самый раз для того, чтобы предстать перед «институтскими сухарями» в лице деканов и замдеканов. И мне её вид понравился..

Видя молчаливое одобрение, Наташа легко повернулась на своих стройных ножках и сказала:

— Я готова.

— Тогда в путь! — предложил я, распахивая перед девушкой дверцу машины.

Только в машине вспомнил, что забыл спросить о Кариме — хозяине дома и моём друге. Наташа ответила односложно, словно не хотела о нём вспоминать. Я отметил это про себя, решив непременно поговорить со старым другом и выяснить, что произошло тут в моё отсутствие.

— Карим прописал тебя?

— Да, вчера вернул мне паспорт с пропиской.

Девушка хотела, видимо, показать его, но я сделал знак рукой, и паспорт остался в сумочке. Наташа не выказывала особого желания общаться, и мне вновь пришлось брать на себя эту миссию: разговорить немногословное создание во что бы то ни стало. И вновь я рассказывал о городе, о тех местах, где мы проезжаем, о институте, в котором, надеюсь, ей предстояло работать и учиться.

Наташа несколько раз переспрашивала меня, упуская нить рассказа. Отнёс её невнимание к волнению перед предстоящим разговором в институте. Но это вполне оправдано: не каждый день приходится устраиваться на работу.

Наконец, мы выезхали на улицу Алишера Навои, где движение машин наиболее интенсивно. Пришлось удвоить внимание. Снижая скорость, чтобы вписаться в режим движения, я думал, улыбаясь своим мыслям:

— Как знакомы мне здесь каждое дерево, каждое здание. Даже пешеходы, как родные братья и сёстры, хоть и пытаются перебегать дорогу в неположенных местах… Сколько километров здесь пройдено, сколько мыслей передумано, а чувств испытано. И как до сих пор это близко, памятно, остро… Возможно, именно присутствие Наташи делает всё более значительным и значимым, расцвечивая радужными красками и прошлое, и настоящее?

Эта мысль поразила и удивила меня своей актуальной реальностью, заставляя повернуть голову в сторону Наташи. Но реальность была увлечена созерцанием города, и моего присутствия, как видно, не ощущала.

— Сабир, — подумал я, — ты глупец… Размечтался, как мальчишка… Да она тебе почти в дочери годится: ей всего семнадцать. Не забывай, дорогой: у тебя скоро появится четвёртый ребёнок… За плечами у тебя немалое семейство и тридцать два года жизни…

Вполне своевременный и резонный довод, вернул с небес на землю, и я спокойно и уверенно вырулил на небольшую стоянку возле института.

— Ну, что, сударыня, — шутил напропалую, — Вы готовы войти в будущее?

Наташа приняла мою игру, и ответила в тон:

— Да, сударь, несомненно.

— Тогда вперёд! — открыл ей дверку. — Будущее ждёт!

Не стану описывать все волнения, хождения по этажам, все запланированные и неожиданные встречи, но через час заявление Наташи с просьбой принять на кафедру технической механики было подписано и легло на стол ОК.

Открывая дверь в кабинет Отдела кадров и, пропуская девушку вперёд, я столкнулся с очень знакомым взглядом, и сразу узнал свою однокурсницу Алиходжаеву Насибу, которую не видел со дня окончания института.

Насиба поспешно встала со стула и начала говорить со свойственной только ей скороговоркой:

— Сабир Усманов?! Ты ли это?! Какими судьбами? О, Аллах, сколько же лет мы не виделись?! Да проходи же ты, азизим, проходи сюда ко мне поближе. Дай тебя разглядеть. Какой красавец-мужчина! Повзрослел! Возмужал!

Отвечать на все её вопросы невозможно, да и вряд ли нужно, потому что она не станет слушать, пока не выплеснет их все, как поток воды из ведра, что всегда стоит у неё наготове.

— Где же ты пропадал всё это время, Сабирчик? Мы вот только вчера о тебе вспоминали с девчонками… Да проходи, что ты мнёшься, как неродной? Садись вот сюда, ко мне поближе.

И только на этих словах Насиба, наконец, обратила внимание на Наташу.

— Ты не один? — поинтересовалась она, откровенно разглядывая девушку. Взгляд её чёрных глаз был цепок и внимателен. Он словно оценивал, сравнивал — это понял даже я: так он был недвусмыслен. Она явно сравнивала Наташу с Катей. И этот взгляд, переходя на моё лицо, спрашивал:

— Кто это?

И я ответил на него, покривив для пользы дела, душой:

— Насиба-хон, это наша соседка Наталья Аристова. Она решила перед тем, как поступать в институт сначала поработать, чтобы выбор был осознанным. Вот её заявление со всеми благородными подписями: она будет работать у нас на кафедре лаборанткой.

И добавилшутливо:

— Если ты, конечно, не против, королева кадров?

Насиба засмеялась мне в ответ:

— Не против, король шутов! Не против!

И обращтилась к Наташе уже вполне серьёзно:

— Давайте свои документы, Наталья Аристова.

Наташа достала из сумочки паспорт, свидетельство об окончании школы и сказала:

— Больше у меня ничего нет.

ОК просмотрела их и произнесла строго:

— Нет справки с места жительства.

— В чём дело, товарищ начальник? — улыбнулся я, — Добудем, хоть из-под земли.

Вновь знакомое выражение возникло на лице Насибы, щедром на проявление радости.

— Из-под земли не нужно, — приняла она шутку, — нужно из Махаллинского комитета.

И продолжила, переключаясь на меня:

— Сабирчик, дорогой, ты всё такой же весельчак и балагур, как раньше!

Ответил сущую правду:

— Только с тобой, ласточка-щебетунья. Только с тобой.

— Надо же, удивлась Насиба, — ты до сих пор помнишь, как меня называли на курсе?

Многозначительно и почти торжественно произнёс в ответ:

— Я всё помню, Насиба-хон…

Лицо однокурсницы сталося серьёзным, а взгляд словно рентген, который готов заглянуть в самую душу, чтобы рассмотреть, что в ней есть на самом деле.

— Всё ли? — с сомнением поинтересовалась она.

Ответил ей твёрдо, не отводя взгляда:

— Всё.

Мы смолкли на несколько секунд, прикоснувшись душой к своей юности. Наташа с удивлением и непониманием смотрела то на меня, то на Насибу, но молчала, не мешая нам быть наедине со своим прошлым.

Видя, что Насиба хочет о чём-то спросить меня, я догадался, что вопрос будет скорее всего касаться Кати Вороновой, и приложил палец к губам, прося о молчании. Однокурсница поняла моё предупреждение без слов. А я поднялся со стула и сказал:

— Ну что же, Ласточка, пора. У меня ещё много дел: завтра нужно возвращаться домой, в Фергану. Я же проездом — по делам. Заскочил вот к вам узнать насчёт аспирантуры, и соседке помочь в устройстве на работу.

— Не пропадай надолго, Сабир. — попросила Насиба. — У нас есть о чём поговорить.

И добавила многозначительно, подавая карточку с номерами своих телефонов:

— Звони. В любое время… Если не в институт, то домой. Всегда, чем смогу — помогу.

Я поблагодарил Насибу, положил карточку во внутренний карман пиджака и попрощался со своей бывшей однокурсницей, недовольный собой за то, что желая покрасоваться перед Наташей и Насибой, в глазах этих двух женщин выглядел павлином, распустившим хвост.

И главное, как я понял, Насиба хотела рассказать мне что-то о Катюше, возможно, очень важное, а я не захотел выслушать её. Представляю, как она была ошарашена этим: некогда, так любивший Воронову, Сабир даже слышать о ней ничего не захотел.

— Это что-то! — отреагировал любимой присказкой Насибы — естественно, про себя.

Да, сегодня я предстал перед бывшей однокурсницей в весьма невыгодном свете.

— Хочется надеяться, что Наташа не приняла мои действия за «ужимки и прыжки» отпетого ловеласа, — подумал я, спускаясь по лестнице в вестибюль.

Впрочем, ни Насиба, ни Наташа ничем не выдали своего отношения к моим «ужимкам и прыжкам», ведь они девушки тактичные, по крайней мере Наташа — уж точно.

До вечера мы с Наташей успели и в магазинах побывать, закупить всё, что заказала Рахиля, и взяли справку с места жительства, правда без взятки там не обошлось, и поужинать в «Гриль баре» на сквере в центре города.

На Каракамыш вернулись уже когда сумерки опускались на город, зажигая звёзды и рассыпая огни. В этом тихом районе и воздух не такой, как в центре, он наполнен осенними ароматами спелых фруктов, дымком от тандыров, в которых местные жители пекут воздушные лепёшки. Чуткое ухо улавливало то там, то тут весёлые мелодии: осень — время свадеб.

Останавил машину возле дома Карима и, замерев на секунду-другую, вслушиваюсь в вечерний шум города. Наташа тоже сидела молча, словно не хотела выходить из автомобиля, не хотела возвращаться в дом моего старинного друга. Но я открыл дверцу и решительно сделал шаг вперёд. Наташа так же молча последовалат за мной.

Возле ступеней, ведущих к двери друга, я остановливился и спросил девушку:

— Наташа, тебе не хочется сюда возвращаться?

И она ответила неожиданно жёстко, не щадя себя:

— На что может рассчитывать девушка, однажды шагнувшая за порог родного дома, ставшего чужим?

— На помощь, — ответил ей с улыбкой, надеясь смягчить обиженное сердце девушки, — в крайнем случае — на сочувствие.

— Спасибо, — буркнула Наташа, ничуть не смягчившись. — В наше время никто, никому и ничем не обязан!

— Кто сказал? — попытался удивиться я, догадываясь, кто это мог быть.

— Ваш друг, Карим Атабаевич.

— А-а-а, — звук получился несколько насмешливым. — От Карима можно ожидать и не такого.

Девушка не выдержала и взорвалась:

— Если вы знали об этом, почему не предупредили?

Выразительные глаза её смотрели на меня с непониманием и укором.

— Я предупреждал его! — начал злиться ей в ответ. — Просил оставить свои штучки, а он не послушал.

Моя вспышка насторожила Наташу. Пришлось переходить на более спокойный и миролюбивый тон:

— Побудь тут. Я позову тебя, если будет нужно.

В дом заходил нарочито шумно, громко топая ногами, чтобы моё появление было всеми услышано. Из глубины дома на моё топанье появился Карим. Рубашка у него расстёгнута, обнажая грудь, покрытую чёрными курчавыми волосками. На весёлом лице была широкая, добродушная улыбка.

— Сабир, братишка, здорово! — произнёс он и полез обниматься.

Легко отстранил его и поинтересовался:

— Опять навеселе?

— Ты же знаешь друг: я вообще человек весёлый!

— А где Дильбархон? — спросил строго, не одобряя веселье Карима.

— Она ещё из Янги-Юля не вернулась. Загуляла, видно, сестрёнка! — продолжил Карим не убавляя звука и радости.

— Поэтому и ты в загул ударился. Свободу празднуешь, друг?

— Какая там свобода? — запротестовал Карим и потащил меня за рукав в зал.

Знакомая комната предстала перед моим взором в плачевном состоянии: всюду пустые бутылки, окурки, пепел от сигарет. На столе, сваленные горкой грязные тарелки, огрызки от фруктов. Показывая рукой на стол, Карим сказал:

— Вот, вчера посидели с друзьями немного… Поговорили, молодость вспомнили… Толик был, Азиз… У Тахира сын родился. Обмыли…

И, немного помолчав, добавил, сгоняя улыбку с широкого, слегка опухшего лица:

— А твоя прыцесса даже не вышла… Вот я и сказал ей пару ласковых…

И я, взяв Карима за воротник рубашки, начал трясти, как бутылку с кислым, дешёвым вином.

— Я же предупреждал тебя, Карим-ака, чтобы ты ненароком не обидел девушку.

— Да что ты?! — попытался вырваться Карим. — Её обидишь, как же?! Утром даже разговаривать не стала. Есть отказалась.. А ей-то всего и предложили посидеть несколько минут за столом, составить нам компанию.

— Я же ясно сказал тебе, что эта девочка не про вас! Ты что, друг, не понял?

Карима окончательно развезло, он стал совершенно неприятен и заявил нахально:

— Если так, то забирай свою прынцессу к чертям собачьим!

— Да уж, конечно, не оставлю! — согласился. — Если появился Тахир, то Наташе здесь делать нечего.

Мой пьяный друг пытался что-то сказать, но я уже не стал его больше слушать — развернулся, не слушая его, и ушёл прочь от некогда верного друга. Но возле порога он догнал меня и схватил за рукав.

— Что, из-за какой-то девки отказываешься от старого друга?

— Повтори! — повысил голос я.

— Для себя припасаешь?

–???

— У тебя же потрясающая жена, Сабир!… А я один, как палец.

— Причём тут это? — не понял я.

— А при том… — язык Карима заплетался всё больше. — Не суй всю пятерню в рот — подавиться можно.

Лицо Карима исказила неприятная гримаса, он наклонился ко мне, и я с отвращением оттолкнул от себя потерявшего облик человека Карима. Толкнул его так, что он грохнулся со всего размаха на пол и сразу отключился, или просто сделал вид. А я вернулся в комнату, где неделю жила Наташа, собрал её вещи, косметику в ту самую сумку, которую мне вручила в пятницу Элеонора, и выбежал из дома, чтобы больше не видеть бывшего друга.

Моему возмущению и удивлению не было предела.

— Что стало с Каримом? Я не узнаю своего друга, — думал я, шагая к машине с сумкой наперевес. — Он не был таким раньше… Это создание с обрюзглой физиономией — вовсе не Карим. Это какая-то пародия на моего друга!… Как всё изменилось за какие-то шесть-семь лет. Причём не в лучшую сторону…

— Что делает с нами жизнь? — спрашивал я сам себя. — Или это мы сами делаем с нашей жизнью, точнее из нашей жизни, что-то совершенно неприглядное?

Лишь в автомобиле ко мне возвратилась способность мыслить спокойно. Сидел, сложив руки на руль и лихорадочно соображал

— Придётся везти Наташу к нам — ничего иного мне не остаётся… Конечно, отец не одобрит моего поступка, но в гостеприимстве не откажет. Мама всё поймёт и примет девушку, как родную дочь…

— Итак, решено: едем к нам! — это я уже произнёс вслух.

— Куда к вам? — не поняла Наташа, удивлённо глядя на меня во все глаза.

— К нам — домой, — улыбнулся в ответ своим мыслям. — У человека, родившегося и выросшего в Ташкенте, и дом должен быть в этом городе, не правда ли?

— Да, конечно, — поспешно согласилась девушка, потеряв желание спорить.

Я завёл машину и двинулся на противоположенный конец ночного города — в дом моих родителей. Прохладный воздух врывался в открытое окно автомобиля, овевая моё разгорячённое лицо. Молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Молчала и Наташа, не задавая никаких вопросов, но мне было предельно ясно, что она поняла всё, что произошло между мной и Каримом.

Мне вспомнилось, каким преданным другом был Карим Атабаев в нашем далёком детстве и в юношеские годы. Правда он никогда не был пай-мальчиком, но всегда отличался обострённым чувством справедливости и честности… Что произошло с другом? Когда начался процесс падения?… Разве можно ответить на эти вопросы?

Шесть лет тому назад судьба развела нас в разные стороны: меня в Фергану, а друг остался здесь, в Ташкенте. Он был молод, полон сил, влюблён, сиял от счастья. Девушку звали Луизой, и она была из обеспеченной семьи. У меня сложилось впечатление, что чувства были взаимными.

Но Луизу за Карима не отдали: отец невесты потребовал огромный по тем временам калым. А где мог взять такие деньги молодой человек, у которого кроме младшей сестрёнки на руках, не было никого, чтобы помочь ему? И Луизу отдали за другого.

Возможно, надрыв произошёл именно тогда, и Карим начал прикладываться к бутылке? Правда время от времени он спохватывался, и на некоторое время прекращал пьяные похождения, ведь подросла Дильбар, и нужно было думать о ней: устраивать её жизнь.

Диля поступила в институт и Карим с удвоенной энергией начал трудился в милиции, чтобы она могла закончить институт, выйти замуж за достойного человека. Впрочем, Карим и сейчас работает там же, и говорят его считают ценным сотрудником. А то, что творится у него дома — не интересует никого.

Несколько лет я не видел друга, поэтому мало знал о его жизни — лишь со слов родителей, которые потеряли его из вида, потому что Карим очень редко появлялся у нас. Год назад я совсем неожиданно столкнулся с ним на улице. Нашей встрече друг очень обрадовался, как, впрочем, и я. Он всё расспрашивал меня о жизни, о работе, семье. Мы посидели с ним в ресторане, вспомнили детскую дружбу, годы юности.

Карим был весел, щедр, открыт. Пил мало. И я уверился в том, что с ним всё в порядке. Поэтому и привёз Наташу не к родителям, а к нему, ведь дом Атабаевых достаточно большой, и девушка не стеснила бы их. Да и любопытствующих глаз меньше, меньше болтливых языков: друг с сестрёнкой живут полу-затворнической жизнью — напоказ её не выставляют. Но теперь я вижу, что обманулся в своей надежде, и мне придётся исправлять содеянное.

* * *

Подъезжая к дому родителей, старался настроиться на серьёзный разговор с отцом. Что разговор предстоит нелёгкий — в этом я не сомневался. Затихшая Наташа не мешала мне, думая о чём-то своём, лишь иногда бросая на меня обеспокоенный взгляд.

На этом раз я более, чем аккуратно, загнал машину во двор, мастерски минуя узкие места. Пока закрывал ворота Наташа стояла у крыльца, переминаясь с ноги на ногу. Подхватив её дорожную сумку, я жестом пригласил девушку в дом.

— Прошу вас, сударыня, переступить порог нашего скромного жилища, — предложил ей, протягивая руку вперёд, чтобы распахнуть перед девушкой двери. Но не успел сделать это: на пороге появилась мама.

— Это ты, углим? — спросила она, обеспокоенно всматриваясь в темноту.

— Это мы, мама, — ответил я поспешно.

— Ты не один, азизим? — догадалась она.

— Да, ана, я с Наташей.

Немой вопрос застыл на худеньком лице мамы, но она ничего не спрспросила, лишь произнесла:

— Милости просим в дом, дорогая гостья.

Я пропустил Наташу вперёд, а сам направился за ней следом.

— Мама, — попросил тихо, — давай сначала устроим девушку в боковой комнате? Думаю, что там ей будет удобно…

— Хорошо, сынок, — ответила та. — там всегда убрано и всё готово к приёму гостей.

Боковая комната — комната наших девчонок, как говорит обычно мама. Подрастая, они одна за другой переселялись туда. Сестры выросли, разлетелись кто куда, и комната теперь пустует, сиротливо взирая своими окнами в сад. Лишь мама заходит сюда и подолгу, пригорюнившись стоит на пороге, украдкой смахивая непрошеную слезу платочком.

Комната осиротела без своих обитательниц, стала тихой, неживой. А когда-то звонкий девичий смех наполнял её, радуя душу родителей. Казалось, что так будет всегда, но время сделало своё дело, и теперь здесь тишина и покой.

Пока мама устраивала Наташу, я прошёл в кабинет к отцу, чтобы не откладывать разговор на потом. Дада отложил газету, снял очки и сказал:

— Добрый вечер, сын… Что-то ты загулял совсем. Рахиля уже два раза звонила: волнуется дорогая сношенька… А сынок — совсем не волнуется. Болтается где-то целыми днями…

Не успеваю ответить, а отец уже задал очередной вопрос:

— Я слышал у нас гость?

— Да, — ответил я. — Гостья. Наташей зовут.

— Кто такая? Откуда?

Лишь на пару секунд я задумался над вопросом отца, а затем рассказал всё, ничего не скрывая, за исключением своего отношения к девушке. Рассказал о встрече на дороге, о родителях Наташи, о Кариме, об институте. Отец внимательно выслуша моё не короткий рассказ меня, а когда я, наконец, умолк, произнёс:

— Помочь, конечно, девушке нужно, но что-то мне здесь всё-таки не нравиться.

— Что именно?! — вспыхнул я.

— Как это такая молоденькая девушка не побоялась уйти от родителей неизвестно куда?… Ты не имеешь к этому отношения, углим?

Я открыто посмотрел во внимательные глаза отца и ответил без запинки:

— Никакого отношения, дада.

Мой честный, прямой ответ несколько успокоил его, и но произнёс враздумье:

— И всё-таки я не могу одобрить твой поступок, сын, ведь у тебя есть жена, дети… Наверняка твой поступок не понравится Рахиле.

Я умоляюще посмотрел на отца:

— Дада, можно я попрошу вас не говорить ей пока ничего?

Отец предостерегающе поднял руку, как бы говоря: — «Не бери меня в сообщники», но тут же опустил её и произнёс решительно:

— Если она не спросит — не скажу ничего, а если спросит — обманывать не стану.. Ты меня знаешь, углим.

— Хорошо, отец, — согласился я. — Большего мне не нужно.

Весь следующий день я провёл в кругу родителей и Наташи. Я шутил, смеялся, вовлекая в разговор и отца с мамой и Наташу, надеясь наладить между ними взаимопонимание и доброе отношение.

Временами ловил на себе обеспокоенные взгляды мамы: видимо, моё поведение показалось ей подозрительным. Она искала ответа на вопрос, почему я не похож сам на себя? И не находила.

Наедине с девушкой старался не оставаться, чтобы не вызвать недовольство отца и не осложнить положение девушки. Нужно было до конца доводить версию о том, что я просто хочу помочь ей устроится в Ташкенте, чтобы начать здесь новую жизнь — и не более того.

Звонила Рахиля. Её голос звенел от раздражения и недовольства. Сказал, что задерживаюсь в Ташкенте из-за болезни отца, и буду в Фергане только ночью. Не знаю успокоило ли её моё объяснение, но уже более миролюбивым тоном она сказала:

— Приезжай. Ждём.

И повесила трубку.

Улучшив момент, я решился поговорить с мамой, чтобы развеять её подозрения. Разговор был долгим, и для меня не совсем лёгким. Я обстоятельно рассказал маме о родителях Наташи, не охаивая, но и не приукрашивая (этого мама не любит). Немного рассказал о Наташе — самую малость: о её страстном желании учиться, о талантливости девушки, о своём бескорыстном желании помочь ей. Попросил маму взять над девушкой шефство, то есть позаботиться, ведь она совсем ещё девчонка.

— О чём разговор, углим? — успокоила меня мама. — Я буду рада о ком-то заботиться. Нам с отцом так сейчас не хватает этого… Может быть, отец и болеет так част только потому, что привык быть нужным, о ком-то заботится, кого-то опекать… Вы все выросли, разъехались. А мы остались одни.. Одиночество угнетает, делает жизнь однообразной, никому не нужной. А это не каждому дано вынести… Отцу труднее, чем мне, углим. Он никак не может привыкнуть к тому, что наша семья настолько уменьшилась, сократилась до двух человек, что в нашем доме не слышны детские голоса, смех.

— Сынок, ты бы переехал к нам со своей семьёй! — с надеждой в глазах обратилась ко мне мама. — Попроси Рахилю от моего имени… Мы будем с отцом смотреть за детишками, а Рахиля сможет пойти работать.

Мне не хотелось огорчать её, поэтому я согласился:

— Хорошо, мама, я попрошу.

Мне, кажется, она догадывается, что Рахиля никогда не поедет в Ташкент, никогда не оставит своего отца, но, как говорится: надежда умирает последней, поэтому мама и надеется.

Перед отъездом в Фергану я попросил Наташу, чтобы она чувствовала у нас, как дома, была естественной и чуть снисходительной к стариковским слабостям. И ещё попросил, чтобы она не боялась отца: он строг, но справедлив.

Услышав в ответ: — «Я постараюсь, Сабир Усманович», — решил, что этого вполне достаточно, теша себя надеждой, что Наташа поняла меня, ведь девушка она неглупая.

В Фергану уезжал с чувством выполненного долга, пообещав на прощание маме, что непременно буду звонить. С отцом распрощались по-мужски, крепко пожав друг-другу руки. Мама и Наташа стояли на крыльце и махали мне вослед.

Дорога ровным полотном стелилась под колёса машины, но уезжать совсем не хотелось, не хотелось покидать дорогих моему сердцу людей. Обстоятельства вынуждали делать это: увы, я не свободен. Слишком много у меня было обязанностей в этой жизни, как, впрочем, и у каждого из нас…