Кто в тереме живёт

Тамара Москалёва (2024)

Дорогие читатели! Перед вами ещё одна книга из серии «Весы жизней наших». В ней коротко и интересно рассказывается о судьбах обитателей терема — старинного купеческого особняка, приспособленного в своё время под жильё семей офицеров-фронтовиков. Показывается их мужество и стойкость в послевоенной борьбе с жизненными невзгодами разных лет. Кто они — персонажи повествования? Это: Буян и герой Великой Отечественной — Аркадий; Алька, мечтавшая стать певицей; тётя Катя, подпавшая под каток «лихих» девяностых, и другие. Здесь истории — щемящие и весёлые. Стоит лишь начать чтение, и оторваться будет невозможно. Попробуйте сами, и вы не разочаруетесь!

Тётя Катя

Надя поднялась по гранитному крыльцу, открыла парадную. Деревянные ступеньки, старчески кряхтя, привели в длинный тёмный коридор. По обе стороны — высокие двери, а за ними — комнаты с высокими потолками. Там когда-то обитали они, коммунальная шантрапа. Много их было. Вот здесь: «шалупонь деревенская» — Сашка с тёткой Хроней. А здесь жил Виталька с инвалидом-отцом и матерью, а тут жила «сопливая» Людка, напротив: дверь в дверь — затейщик-Борька…

Студёными зимними вечерами собирались они, ребятишки, в этом тёмном коридоре, и сосед Борька рассказывал всякие истории, которых знал множество.

— Борис! Марш за уроки! — на самом интересном месте слышался приказ Борькиной мачехи. Мальчик покорно плёлся домой. Ребятня недовольно расходилась по комнатам.

Борька жил с отцом-пожарником, строгой мачехой — Еленой и её начитанной родительницей — Верой Анатольевной, которую соседи окрестили «премудрой кошачницей». Вера Анатольевна была похожа на беленькую мышку-аристократку с прозрачными глазами и с личиком законсервированной театральной актрисы, на которое приклеилась маска вечной брезгливости. «Боже, какой кошмар!» — подняв пальчики к виску по любому поводу раздражённо восклицала Вера Анатольевна. Она носила чистенькие платьица и фартучек с рюшечками, перешитые из выброшенного на свалку барахла. Седую, остриженную скобочкой голову Веры Анатольевны обтягивала бледно-розовая фильдеперсовая шапочка, которая до мусорного ящика верой и правдой служила чулком неизвестной моднице. Никого на свете Вера Анатольевна не любила, кроме кошек. Отовсюду приносила больных, слепых, плешивых. Выхаживала. Наверное, немало благодарных мяуканий принесли ей и спасённые котята — бывшие утопленники дворовой уборной. В поисках еды для них старушка пропадала на местных помойках. Раз в месяц она устраивала своим любимицам пир: всю скудную пенсию расходовала на рыбку, колбаску. В голодные послевоенные годы эти траты казались ненормальными.

— Ну это надо же, а?! Тут людям исть нечего, а ты пенсию кошкам скармливать! Да вона Борьке лучи купи пожрать чего! — не вытерпев, однажды в сердцах высказала Вере Анатольевне дворничиха-Фрося.

Борькина семья обитала в одной комнатухе, перегороженной ширмой. А кошек у Веры Анатольевны было штук семнадцать! Соседи поражались: «И чего только Михаил терпит? Давно бы уж выпер из дому эту приду-рошную со своим зверинцем!»

Михаил — это Борькин отец. Мужик суровый, он, до поры до времени, не возмущался. Но однажды его терпению всё же пришёл конец. Сказал жене: «Или я, или кошки!» Дал срок. «Боже, как можно так издеваться над бедными существами! — хваталась за сердце Вера Анатольевна. — Выгнать на улицу! Это же кошмар какой-то!» Долго бегала пенсионерка с кисками по знакомым и незнакомым. Но беготня увенчалась успехом — пристроила-таки Вера Анатольевна мяукающую ораву. Себе оставила котёнка.

А вот и Надина девятиметровка с зелёными крашеными стенами. Она когда-то служила купцам кабинетом. Мрачная, с огромным окном на террасу. Круглая печь в чёрном кожухе подпирала высоченный потолок. Тут кучей-малой гнездились вшестером: Надя, братишки, отец-инвалид войны, мама да бабушка-Лида — «бабуся», как называли её дети. Те же старинные двери, красивая ручка. Позвонила… В ожидании замерла душа… Молчание. Постучала… Тишина… Постояла… Не открывают, видимо, никого нет. Ну, нет так нет… Жаль, конечно.

Другая дверь. Волнуясь, тронула звонок… За дверью послышались кашель и лёгкое ворчание: «Каво ещё там принесло?..» Открыла толстая женщина преклонных лет с изношенным лицом и бесцветными глазами. На приветствие кивнула, пригласила войти. Надя объяснила, зачем пришла. Спросила про бывших соседей, про тётю Катю, заселявшую когда-то эту комнату.

— A-а… вот оно что… — хозяйка задумалась, через минуту предложила: — Да вы не стойте на пороге, проходите… Проходите, не стесняйтесь. Вас как звать-то?.. Ага… Надеждой, значит? Ну дак вы присаживайтесь… а вон хоть на табуретку!

Надя прошла, села.

— Анна Ивановна, — представилась хозяйка, тут же гостеприимно спросила: — Может, чайку попьём с вареньицем? За чаем-то и поговорим.

— Спасибо, не откажусь… у меня вот печенье, колбаса…

— Тогда обождите, я чайник поставлю… — Анна Ивановна, переваливаясь с ноги на ногу, скрылась за перегородкой, зазвенела посудой, заколдовала…

Гостья осмотрелась: милая сердцу камора^[3], чуть просторнее той, Надиной, за стенкой. Такая же сумрачная, с окном на чужую террасу…

Здесь с двумя большепузыми мальчишками жила-была тётя Катя — нескладная на вид женщина небольшого росточка, плоская и сутулая с кряжистыми руками. Добрые обезьяньи глазки на рябом безбровом лице, покатый лоб и большой рот да бородавка на подбородке красоты ей не прибавляли. Одевалась по-старушечьи: клетчатый платок, фуфайка или жакетка, юбка из мешковины, серый фартук и солдатские ботинки. От тёти Кати всегда шёл тяжёлый запах махорки. Муж её — дядя Сеня, отец мальчишек, видный крепкий, жил праздно, беззаботно. Он, то вдруг надолго исчезал из дома, то, как ясно солнышко, появлялся вновь. Возьмёт бывало сумку: «Я щас… Только за махрой сбегаю…» И… пропадал на три-четыре недели. Расстроенная супружница переживаний не выказывала, но иногда просила Надину бабусю, известную в округе ворожейку:

— Тёть Лид, прикинь-ка на Сёму… уж живой ли?..

— Да чё ему сделатся-то, прости господи! — хмыкнув, ворчала бабуся и, раскинув карты, качала головой: — Ой, девка-а, чё хошь говори, а баба у его! Не сойти мне с энтого места! Посмотри-ка, вот она — дама трефова, вот она — вся тут! — бабуся пальцем выразительно постукивала по «даме-злодейке». — А ты ещё не веришь! Куды он бегат-то каждый раз? — Не услышав ответа, добавляла: — Э… то-то и оно-то… Нет, Катерина, не врут карты.

И, действительно, вездесущие соседи поговаривали, что у дяди Сени есть другая семья на стороне. Тётя Катя никогда не спрашивала мужа, где он был, у кого ночи проводил, не устраивала скандалов. А дядя Семён жил в своё удовольствие и нигде не работал. А зачем? Любящая женщина и так вкусно накормит-напоит и спать уложит. Вот и кочевал от одной — к другой, понимая, что после войны был большой спрос на мужчин. Появлялся он после очередного загула и, как ни в чём не бывало, блаженно падал на кровать. Сутками пролёживал, не расставаясь с книжкой.

— Сём, Сёма, вставай-айда… поешь… — просила мужа тётя Катя. Верзила недовольно откладывал книгу и, сладко позевнув, садился к столу.

После войны многие бедовали — голодали. Чтобы прокормиться, некоторые собирали на помойках объедки. Варили картофельные кожурки, выброшенные каким-то богачом, сдабривали рыбьим жиром. Надя и сейчас помнит вкус той шелухи. Тётя Катя работала уборщицей и посудомойкой в офицерской столовой. Частенько после работы нанималась батрачкой: мыла-скоблила квартиры зажиточных соседей, стирала-гладила чужое бельё. Так, разрываясь между домом и работой, тянула на горбу ребятишек и мужа-сластёну. Мальчишек своих оставляла под присмотр бабусе с её внучатами за компанию. Дети росли одной семьёй. А вечерами у малышей был праздник! Они едва могли дождаться с работы тётю Катю, с её сумками-мисками. Наконец, приходила она, весёлая, бегом-бегом! Торопливо скидывала фуфайку, а детвора уже крутилась у сумок с божественным запахом!..

— Да погодите вы, обождите чуток. Сичас я разденусь тока… — смеясь, просила тётя Катя своим чудным говором. Наскоро сбросив тяжёлые ботинки, размотав платок, она вытаскивала из волшебных котомок чашки, кастрюльки…

Детишки, голодные и нетерпеливые, тянулись к посуде, пытаясь хотя бы посмотреть, а что же им сегодня принесла тётя Катя?..

— Сичас, сичас, мои золотые, обождите маненько… — она быстро расставляла-раскладывала мятые солдатские миски и серые погнутые ложки на широкий дощатый стол, разливала суп, где колом стояло картофельное пюре вперемешку с макаронами, манной кашей, рисом, капустой… Там же плавали кусочки котлетки, облитые сладким киселём. М-м-м… Царская еда!

— Ну вот, теперь айдате, ешьте… Не торопитесь, всем хватит, — приговаривала тётя Катя, подкладывая кушанье. Пока ребята ели, она наполняла чашку, относила бабусе. Бережно вынимала в тарелочку две-три целые котлеты, прикрывала крышечкой, ставила на тёплую плиту: «Это отцу».

— Ну вы давайте ешьте, а я отдохну маненько…

Тётя Катя спешно расчёсывала гребёнкой длинные редкие волосы, собирала их «кукишкой» на затылке. Воткнув гребёнку, заваливалась в горбатую солдатскую койку с тёмно-серым одеялом. Закручивала в кусок газеты махорку. Глубоко затягивалась, кашляла, подскакивая на койке, хрипло смеялась большим ртом с гнилыми, полувыпавшими зубами. Бородавка весело прыгала на подбородке! Покуривая, тётя Катя с удовольствием наблюдала, как голодная команда, стуча ложками, аппетитно расправлялась с едой. Маленькие добрые глазки её светились счастьем.

— Хлебушком ёдево-то с чашек подбирайте да крошечки не роняйте на пол…

Тётя Катя разливала сладкий с ошмётками чай по алюминиевым кружкам, убирала миски со стола. — С хлебцем чай ешьте. Так-то оно сытней будет.

Отдохнув, тётя Катя играла с детьми. Сама превращалась в ребёнка: лошадкой катала всех на загривке. Малыши кувыркались, делали мостики, у кого лучше. Прыгали на койках, стояли на голове, кто кого перестоит. Прятки, жмурки… хохот, визг!

— Тихонько вы, оглашённый!.. Сичас суседи прибегут! — смеясь, предупреждала тётя Катя. — Айдате вот лучи на койку.

Повиснув на тёте Кате красными помидорками, карапузы чмокали её в рябые щёки. Она была всем родной и самой красивой! Наконец, шалуны успокаивались, просили:

— Тёть Кать, расскажите сказку!

— Мам, расскажи…

— Дак… чё же вам сёдня рассказать-то?.. — женщина призадумывалась… — А давайте-ка расскажу я вам про злую Троллиху и маленького Тюлюляюшку.

И вот уже перед малышами качается высокий дуб. Наверху в ветках от злой Троллихи прячется мальчик-Тюлюляюшка. Троллиха железными зубами грызёт дерево: «Скырлы-скырлы… Скырлы-скырлы…» Сыплются опилки… скрипит дуб… вот-вот рухнет… И Троллиха… о-ой!.. схватит бедного Тюлюляюшку!

— Нет! — кричит Витюшка, тётикатин младшенький. В глазах крохи бьётся страх. — Нет! Не хочу, чтобы она его съела!

И в это самое время, к великой радости детей, Тюлюляюшку спасают птицы-лебеди, а дерево падает… ха-ха-ха! — дерево падает на злую Троллиху!

— У-р-ра! — хлопают в ладоши ребята.

•

…Чайник заскулил, отодвинул воспоминания. Хозяйка собрала на стол. Уселась рядом, заговорила:

— Нет, милая, никого уже здесь нету… лет щесть как. Знаю только, что Борис Михайлыч живёт с мамой своею, Еленой Петровной, где-то в Тракторном районе. Он — большой начальник на заводе. А вот Катерина где живёт, даже и не знаю… Она, перьвой-то, заходила два ли три раза. Чаю вот так же, попопьём бывало… Да Вы пейте чаёк-от… простынет совсем, — спохватилась хозяйка, придвигая вазочку с вареньем. — Ну дак вот… А потом Катерина-то и вовси ходить перестала. Сказывала адрес-от… а я и не запомнила. Чего там? Памяти-то уже нету… Записать было надо… Опять же, зачем? Плохой из меня нынче ходок по гостям — обезножила совсем… еле двигаюсь… сами видите. Ревматизьма чёртова… — Анна Ивановна вздохнула. Помешивая чай, продолжала: — Дак она говорила, будто квартиру ей с младшим сыном райисполком дал. Мужика свово похоронила, старший сын-от, вроде как, на севере де-то… Так оно, будто…

Надежда слушала, не перебивая. Анна Ивановна с минуту помолчала.

— А сама-то Катерина… как, чего, не знаю… врать не буду… Да и жива ли уж?.. Трудно сичас, о-ох как трудно… — хозяйка смахнула крошки в блюдце, вздохнула: — Да… жалованья людям годами не дают. Вон у меня сын со снохой на заводе работают, так им часть жалованья-то продуктами отпускают. Остальные деньги — держут. Ну дак хоть так, и то ладно. А каково одиноким-то старикам? Пенсии не плотют — они по помойкам и роются. — Анна Ивановна горестно усмехнулась: — Как в войну, ей богу!.. Что творится?! Не жизь — одно мученье. И куда власти смотрют? Разве же можно так унижать народ? — она покачала головой. Затем деликатно спросила: — А Вы чем занимаетесь?

— Бизнес у меня.

— A-а… Ну и как оно?..

— Да вот приезжала по делам… Очень хотела тётю Катю увидеть…

— Нету её, видишь, как… Может, ещё чайку? — предложила Анна Ивановна.

Надежда поблагодарила и отказалась, время поджимало. «Да… тётя Катя… где Вы? Не суждено было свидеться…»

— А вы бы поискали через справочную. Они-то, поди, точно знают, — подсказала Анна Ивановна.

— Мало времени, — Надя посмотрела на часы, встала, — идти надо. Анна Ивановна, это — вам, — протянула подарок, купленный для тёти Кати.

— Ой… спасибо большое… — хозяйка приятно удивилась. И, провожая гостью, пригласила: — Заходите ещё когда… Завсегда рада буду.

— Спасибо, кто знает, может, и загляну.

Надежда попрощалась, вышла на улицу. Постояла у дома: «Пока, дружище… Береги наше детство… Бог даст — свидимся…»

Было мразко. Белоснежная крупа наскоро застилала грязную землю, скрипела под ногами. Пахло зимой. И хоть оставалось не так много времени, Надежда решила две-три остановки пройтись пешком. Подышать воздухом детства, поуспокоить душу. Женщина брела по городу, всматриваясь в новые очертания, не слушая предупреждающих сигналов машин и трамваев. И было ощущение, что прямо над ней парил дух ушедшего далёка…

Вон старый цирк — мир огней и волшебства! Надя до сих пор помнит, как хохотала над проделками клоунов, которые падали в корыто с водой! Но старый цирк сейчас угрюм и невесел. Он закрыт. Там склад. А его заменил новый цирк — у речки. А это — военный госпиталь с проходной… Совсем не изменился… Здесь Надина мама в войну работала санитаркой, здесь познакомилась с отцом. А после войны бабуся в госпитале дежурила на проходной. Сколько судеб соединил этот госпиталь — не счесть! А это…Картинная галерея, где уже после войны работала мама. Многих художников тогда Надя знала в лицо. С восхищением рассматривала их картины. Здесь же был Дом пионеров, куда Надя ходила в балетный кружок. А здесь — Филармония. Напротив — Оперный театр, мир музыки и балета! Навсегда запомнился Наде первый в её жизни балет-сказка «Аленький цветочек». А до пожара на месте оперного был военный завод, а ещё раньше — кладбище. В газонах оперного ребята находили черепа…

Но вот Надя свернула за поворот. И снова — родные знакомые места! «ДыКа» (Дом Красной Армии). Тут малышня пропадала с утра до ночи во время выборов, потому что бесплатно крутили кино и показывали концерты. Здесь проходили детские утренники, ёлки с подарками. И здесь Надя ходила в драмкружок. (Как же давно это было, а, вроде вчера!) Здание то же, покрашено свежей краской. В окне — картонка-объявление: «Требуется кассир-красивая девушка до 30 лет». Странно, а какая девушка скажет о себе, что она — некрасивая?! Мда… Около объявления женщина, лет сорока пяти, громко возмущалась:

— Нет, ты посмотри чё делается-то?! И здесь — та же песня! Всем молоденьких подавай. А нам — что? С голоду подыхать, что ли? Как жить? Чем семью кормить? Выходит, только молодые девчата жрать хотят? Так, что ли получается?

Прохожие, бросив взгляд на окно с картонкой, согласно кивали и спешили мимо. Надежда перешла дорогу, свернула за угол. — Ещё знакомый дом: офицерская столовая. Та самая, где работала тётя Катя. «Ноги сами привели… — удивилась Надя. — Интересно, а что сейчас в столовой?» Она подошла к знакомому особняку. На больших чистых окнах белеют занавески. Подоконники — в цветах. Вывеска «Кафе молодёжное». Надя посмотрела на часы. «Зайду-ка! Времени чуток есть. Кто знает, как оно там сложится, а поужинать не помешает. Может, чего про тётю Катю узнаю…»

Уютный зал, круглые столики на два-три места, крахмальные скатерти. На столах цветы. Приятная музыка. Народу немного. У окна в углу — молодая парочка воркует, никого не замечая. Надя взяла ужин, села за свободный столик. Она мыслями уже была дома. Что там, как? От раздумий отвлёк разговор:

— Уходи… Не дам ничего, и не проси даже. Сколько можно-то вобще?..

Надя прислушалась…

— Ты что думаешь, у меня здесь хлебозавод что ли? Я — одна, а вас тут полным-полно шляется… на всех не напасёшься. Всем тяжело. Сейчас жизнь такая.

Надежда оглянулась. Пышногрудая дама, с ярко накрашенными губами, кого-то отчитывала:

— Не для того я эту столовку покупала, чтобы всех задарма кормить, ясно?

— Да мне бы только хлебца булочку… — униженно просил кто-то.

Из-за угла стойки не было видно просящего.

— Давай, тёть Кать, иди отсюда по-хорошему. Хватит. Сегодня — булочку, завтра — булочку… Всё! Всё, я сказала! Я же тебе ещё на прошлой неделе не велела приходить сюда. А вы, девчата, зачем её пустили-то?

— Ну, прошу тебя, Клавдя, сама знашь, пензию дёржут сколь время уже… Как получу, ей-богу, всё отдам… рассчитаюсь… Крошки во рту сёдня не было, веришь? Пожалей, а?.. — хриплым шёпотом упрашивал голос.

— Всё! Не рассказывай мне, слышать ничего не хочу! Надоело… Всё!! Всё, сказала! Пошла вон отсюда!! — отрезала хозяйка.

«Господи, да что же это такое? — не выдержала Надежда. — Пойду, хоть накормлю человека да денег немного дам…» И вдруг… до неё дошло!.. Что такое?.. Где?.. Она сказала: «тётя Катя»… Кто «тётя Катя»?.. Неужели?..

Сухонькая старушка в ветхом пальтишке в крапинку появилась из-за стойки и, сутулясь, зашаркала к выходу… Надя бросила ложку на стол и в два прыжка догнала старушку, ещё не веря в чудо…

— Тётя Катя!.. Тётя Ка-а-тя!.. Подождите!

Старая женщина остановилась… Подняла голову. У Нади перехватило дыхание: на неё смотрело рябое лицо, опутанное морщинами. Из маленьких обезьяньих глаз по дряблым щекам текли слёзы… На подбородке висела знакомая бородавка.

— Тётя Катя-я, дорога-ая моя… — Надя всхлипнула, обняла женщину, прижала к себе, — тётя Катя…

За стойкой с удивлением наблюдали.

— Тётя Катя, вы узнали меня?

— Нет… не знаю…

Понятно, столько лет прошло. Нелегко узнать.

— Надя, Надя я! Бабусю мою помните: тётю Лиду, внучат её? Мы с вами через стенку жили. Вспомнили? Вы нам ещё сказки рассказывали… про Троллиху…

— А-а-а… ну как же?.. Их помню, а вот Вас… Надя, говорите? — старушка потёрла лоб, напрягая память, — Надю… Надюшку… помню, как же… всех троих помню… а вот Вас… Так Вы — Надя, значит… — она медленно произносила слова, всматриваясь в Надино лицо.

— Тёть Кать, пойдёмте за столик, покушаем вместе, поговорим. — Надя взяла старушку под руку и усадила за стол. — Что вам заказать? Чего хотите?

За едой разговорились.

— Схоронила… Сёму. Хворал долго. Последне-то время ён со мной жил.

Тётя Катя рассказала, что до пенсии и долго ещё после, «до самого прошлого году», работала в этой столовой. А потом столовую купила буфетчица Клава… Держать тётю Катю не стала. Дескать, молодых наберёт. Кафе-то молодёжное. Рассказала, что райисполком дал им с младшим сыном квартиру, старший давно живёт где-то на Севере. И Витюшка с женой тоже на заработки куда-то подались. Её вот, старую, домовничать оставили… Уж скоро год, как уехали… Нет, и не вспоминает никто, как, вроде, и нет у них матери…

— Оно-то бы всё — ничё, да вот пензию власти дёржут. Уж сколь время не отдают. Вот и приходится ходить унижаться. Ити́ть куды — ро́бить, уже силы не те… Да и куды пойти́ть? Молодым кончи работы нету… Обидно… Всю жизь манту́лила, а вот на старости лет побираться приходится… — тяжко вздохнула.

— Ну а Вы как? — тётя Катя вежливо обращалась на «Вы»

Надя вкратце рассказала о своей жизни. Они отужинали.

— Спасибо тебе, Надюшка. Так хорошо наелась… — Лицо у тёти Кати посветлело, морщинки разгладились. — В гости не зайдёшь ли? А то, пойдём-айда, здесь недалёко!..

— Не могу, тёть Кать, извините… Бежать надо! Скажите быстренько свой адрес!

Надя записала. В этом же кафе купила две буханки хлеба. Отдала старушке. Вытряхнула из сумочки всю наличность, оставила себе на такси.

— Тётя Катя, возьмите… от чистого сердца… Думаю, на месяц-два этих денег хватит на питание. Вы же одна пока. А там, бог даст, и пенсия подоспеет. Положите в укромное место.

— Надюшка, родная… спасибо… — старушка прослезилась, покачала головой, тихо причитая: — Вот ведь какой подарочек-от мне Господь послал… Надёжа ты моя… — она перекрестила Надю на прощание: — Да храни тя Бог, — обняла, поцеловала и, бормоча и удивляясь, тихонько пошла, бережно прижимая сумку с хлебом…

P.S.: Памятная встреча произошла в 90-е годы. И после заезжала Надежда к тёте Кате и не раз. Забегала она и в заветный терем — дом-своего далёкого детства. Но это, как говорят, уже другая история.

•

Память, память… Вспоминается и Сашка — шалупонь деревенская, позже ставшая Александрой Ниловной…

Примечания

3

Камо́ра (ка́мора, камо́рка) — здесь небольшая комнатка.