Первый парень на «горшке»

Тата Кит (2022)

Он относится к тому типу молодежи, которую принято называть «золотой». Цинизм, самоуверенность, нахальство — то, из чего состоит мальчишка, которому всё достаётся по щелчку пальцев. Но однажды волею судьбы (при помощи собственного идиотизма) ему довелось увязнуть в грязи на новой машине посреди пшеничного поля.Она — простая сельская девчонка, которая оказалась единственной, кто пришла ему на помощь, с трудом сдерживая желание переехать этого зас… зазнавшегося сноба трактором.И на этом всё могло бы закончиться. Но обстоятельства вынудили «золотого мальчика» погрузиться в суровые сельскохозяйственные будни на несколько дней.Способен ли труд сделать из мажора человека, или ему не поможет даже «палка»?

Глава 4. Рамиль

Я грязное, вонючее чмо. Об этом можно заявить официально и спорить с этим уже нет смысла.

Футболка давно превратилась в тряпку, которой теперь будет стремно даже подтереться. Ещё вчера белоснежные кроссовки — сегодня превратились в огрызки обуви, цвет которых невозможно определить из-за налипшей пыли и соков травы и цветов.

А эти… ребята.

Серьёзно, они так друг к другу и обращаются — ребята. Я будто в старый Ералаш попал, где все, как один, дружные и работящие. От такой картинки рябило в глазах и уже начинало подташнивать.

Складывалось впечатления, что трактор из лужи выкинул меня в прошлое, где «ребята» дружно колхозяться в поле. Парочка, во главе которой Лёха, смотрятся, вообще, карикатурно. Одна их сельхозромантика чего стоит: она ему сплела венок из цветов (и это тогда, когда на моих руках лопались мозоли от интенсивной работы), а он ей, походу, за неимением навыка плести венки, просто положил на башку три цветочка. Но всем эта тошниловка, почему-то, показалась смешной и забавной.

Ещё эта… как её?… Лена. Назойливее мухи я представить себе не мог. Столько чуши, сколько вываливалось из её рта ежесекундно, я не слышал ещё ни от одной из своих бывших.

Бывших…

Рука с граблями в ней непроизвольно дёрнулась. Перед глазами снова мелькнула картинка из клуба, на которой моя бывшая, отношения с которой зашли настолько далеко, что я познакомил ее с отцом, орудовала языком, как раз, во рту моего отца, сидя на нем сверху с широко разведенными ногами.

Кажется, я не пытался доказать отцу Гусыни, что мне не слабо уехать в какое-то неизвестное поле и покидать сено. Я просто хотел в очередной раз убежать, и, похоже, у меня это получилось даже лучше, чем я планировал.

Телефон сдох ещё утром. Искать меня начнут, разве что, друзья. Но не отец. Есть время остыть и всё взвесить, а ещё пожрать хоть что-нибудь.

После бутеров прошло уже часа четыре. Не знаю, на каком таком волшебном навозе Гусыня и ее батя выращивали огурцы, но хотелось ещё. Телега, которую «ребята» называли возом уже была полная. Сена не осталось нигде, да и сам народ уже лениво бродил по поляне, пока двое парней, один из которых в очках, а второй — водитель, обтягивали стог сена на телеге веревками.

— Всё? Едем? — спросил водила, которого, кажется, звали Витей. — Все всё сделали? Писать, какать никто не хочет? А-то нам еще прилично ехать обратно. И не очень быстро.

— Поехали уже, — дал отмашку Лёха. — Жрать хочу и помыться.

Блин! Как я его понимаю!

— Тогда грузитесь, — кивнул Витя на телегу. — Кто на воз? Гу́ся, ты?

— Естественно, — фыркнула девчонка и первой полезла на крышу шишиги, чтобы затем забраться на самую макушку горы сена и завалиться там.

— Кто ещё? — спросил очкарик.

— Наверное, как обычно, — вклинился Лёха, тоже взбираясь по кабине шишиги. — Остальные девчонки в кабину, а мы все на воз. Да, Рамиль?

— Угу, — выдавил совершенно безрадостно.

Как на этой шаткой конструкцией, которую от ветра не спасут даже веревки, можно куда-то ехать?

— Ну, так залезай, раз «угу», — крикнула мне оттуда Гусыня. — Тебя только ждём.

Твою мать! — ругнулся себе под нос и полез тем же путем, что до этого на сено залезли «ребята».

— И за что здесь держаться? — спросил я нервно у тех, кто просто лежал и пялился в небо, совершенно не заморачиваясь о своей безопасности.

— Ну, если хочешь держи в зубах соломинку, как все, — хохотнул Лёха, между зубами которого как раз торчала соломинка.

— Прости, — поддержала его Гусыня. — Забыли для тебя прихватить детское автокресло. Можешь сесть в кабину к девчонкам и Витьку.

Стерва.

— Едем? — крикнул водила откуда-то снизу.

Все молча уставились на меня.

— Ну? — подтолкнула меня Гусыня. — Еще поноешь или с нами поедешь?

— Едем, — крикнул я в ответ, не сводя взгляда с этой бесячей девчонки.

Она лишь усмехнулась и лениво подцепила пальцами веревку, которой было обтянуто сено. Повторил за ней, но за веревку ухватился двумя руками. От чувства того, что я еду на куске холодца, когда тронулась машина, перехватило дух.

Девчонка внимательно за мной наблюдала и, я уверен на двести процентов, ржала. Потом еще и бате своему расскажет.

Только проехав реку, я смог успокоиться и даже расслабиться рядом Гусыней, которая, грызя соломинку, мечтательно смотрела на плывущие над нами облака.

— Ну, и как тебе? — спросила она.

— Что? — чуть повернул к ней голову.

— Сенокос, езда на сене, природа… выбирай сам.

— Нормально, — буркнул я, поняв, что ей от скуки захотелось до меня доколупаться.

— Нам сейчас ещё разгружать всё это, — словно между делом, ненавязчиво, добавила она.

— Твою мать! — почти взвыл я, спрятав лицо в ладонях.

Девчонка лишь тихо хохотнула.

Походу, издевательство над людьми, которые, вообще, не в теме, — это любимая развлекуха её и её бати.

— Приехали! — крикнул водила, когда машина остановилась, а двигатель затих.

Практически не чувствуя спину, сполз вслед за всеми с воза и увидел перед собой деревяные ворота, покрашенные зеленой краской, которая уже выцвела и потрескалась.

Очкарик суетил в стороне от ворот, зачем-то разбирая забор.

— Ребята! — распахнулась калитка и из нее вылетела какая-то тетка в желтой панамке. — Ребята, да вы что?! Вы с ума сошли что-ли?!

— Мам, вынеси, пожалуйста, нам всем попить, — сказал очкарик и отдал ей свою рубаху.

— Конечно, ребята. Я вам сейчас стол накрою!…

— Не надо! — оживился вокруг меня хор голосов. Все как один были против пожрать, хотя, пока ехали, только и говорили о том, как бы пожрать.

— Мы не голодные, Анна Васильевна, — произнесла спокойно Гусыня.

— Ну, вы даёте! — покачала женщина в панамке головой. — Спасибо вам, ребята! Мы уж с отцом думали, что всё — сгниёт наше сено, и коров надо будет продавать. Спасибо! Я сейчас отцу скажу. Он хоть из окна на вас посмотрит.

— Мам, перестань! — очкарик явно смущался своей мамки. — Мы сейчас разгрузимся, и баню растоплю.

— Хорошо, Стёпа, как скажешь, — улыбка не покидала ее глаз и золотого зуба.

Шишига въехала на территорию их огорода и остановилась под высоким навесом, под который все начали скидывать сено.

— А почему его отец на нас только из окна может посмотреть? — всё-таки, не выдержал я, решив спросить у Гусыни.

— А тебе нужно, чтобы тебя лично все похвалили и руки твои поцеловали? — ерничала она.

— Ясно, — быстро потерял к ней интерес, снова напав на сено.

— Родители Стёпы полтора месяца назад попали в аварию, — произнесла Гусыня тихо. — У Анны Васильевны только ушибы и вывих плеча, а у его папы сломаны обе ноги — зажало его сильно тогда. Так что мы с ребятами в тихую, чтобы им помочь, сначала скосили траву, а сегодня собрали сено. Иначе их ждала бы не самая приятная и сытная зима. Ну? — спросила она, когда я ничего не ответил, погруженный в свои мысли.

— Что? — спросил я, не понимая.

— Как тебе теперь ощущения после сделанного? Тоже «нормально»? — в ее темных глазах искрило любопытство и смешинка.

Она явно пыталась поймать какую-то особую мою реакцию.

— Нормально, — ответил я, нарочито хмурясь.

Грудину приятно обожгло странное чувство. Что-то схожее с гордостью и облегчением. Но признаться в нём мне показалось лишним.