Дневник Рыжего

Татьяна Александровна Грачева, 2023

Если жизнь больно щёлкает по носу, а душа обрастает циничной бронёй, нужно срочно что-то менять. Причёска уже новая, любимый мужчина оказался слабаком и сбежал в закат, осталось сменить обстановку. Свежий деревенский воздух и новые впечатления – лучшее лекарство.Но стоило Наташе обрести гармонию с собой и победить соседского индюка, как в ленивые солнечные будни ворвалась… чертовщина. Ожили местные легенды, сны стали вещими, обычный чай оказался приворотным зельем.А все началось со старого дневника загадочного Рыжего.

2 глава. Сюси-пуси, суслик, слабак

Столько всего хотел написать, но не знаю, с чего начать, событий не слишком много, а вот эмоций… Папа бы сказал, соплей с пузырями. Начну с важной мысли, чтобы потом не забыть, когда сам вырасту и обзаведусь потомством. Никогда не говорить своим детям «не знаю». Если что-то спросят, не отмахиваться от них этим дурацким объяснением. Уж лучше промолчать и потом найти ответ, чем вот так расписаться в своём неведении. Мне было лет восемь, когда я понял, что мой папа не всемогущий. Рано, конечно. В этом возрасте ещё положено смотреть на родителя как на всезнающее божество и пытаться ему подражать.

Мы ехали в папину мастерскую по-простому «гаражи». Не его, конечно, он там работает, просто я всегда её так называл. Мамина музыкалка, папины гаражи. За работой я его видел так же часто, как и за бильярдным столом. Не трудоголик он, хотя рукастый. Любит ковыряться во всяком мазутно-радиаторном, что потом, как говорит мама, не отстираешь даже хлоркой с молитвами. Сейчас часть тех гаражей снесли и построили безликую многоэтажную коробку, но в аренду так и не сдали, она до сих пор пустует и постепенно разваливается. Мрачная никому не нужная громадина. Раньше на её месте было офигенное кладбище старых машин. Покореженные ржавые кузова, накренившиеся стопки колес, кучи металлического хлама и, словно лавочки в парке, то тут то там старые автомобильные кресла, живописно прожжённые сигаретами. В детстве я постоянно играл на этой свалке, представляя, что это детали космических шаттлов или недружелюбная планета роботов.

В самом большом гараже, выполняющем роль офиса и заодно комнаты отдыха, расположился бильярдный стол и парочка тренажёров, таких же страшных и древних, как обломки машин на свалке. Да и стол был ненамного лучше. Сетки по углам давно превратились в клочья, если кто-то выполнял удачный удар, то шар просто скатывался в бездонную лузу, падал на пол и пускался в бега. Естественно, никто не хотел прерывать игру и резво скакать за шаром, для этого механики брали своих детей. Поначалу я тоже участвовал в гонках. Мы даже соревнования устраивали, кто первый нагонит шар и вернёт на место, а наши папы делали ставки. Подозреваю, сбежавшие шары потом обнаруживались в самых неподходящих местах, в первую очередь в смотровых ямах, хорошо, если не в отремонтированных машинах.

В общем, папа взял меня с собой, потому что мама ушла в музыкалку, а одного меня тогда не оставляли. Хотя я не хулиганил, вроде не давал поводов мне не доверять, не то что Саня. Тот в каждую отлучку родителей что-то разбивал или поджигал.

В восемь лет я изучал насекомых и выпрашивал на Новый год в качестве подарка домашнюю саранчу, был у меня такой странный период.

Я спросил папу:

— Что едят стрекозы, чем отличается нектар от пыльцы?

Он даже не задумался, сразу отбрил:

— Понятия не имею. Насекомые же, наверное, жрут что-то растительное, вот! Может, как раз пыльцу и едят. Нектар и пыльца почти оно и то же, все в мёд идет. Не знаю. Какая разница?

Позже я сам узнал и о том, что стрекозы хищники, и о том, что нектар и пыльца совсем не одно и то же. Вроде мелочь, папа и не заметил, что его авторитет знатно пошатнулся.

Вообще, он у меня очень простой, и самое удивительное, что его это абсолютно не парит. Счастлив и доволен быть, как говорит мама, пэтэушником. При этом он обладает житейской мудростью кота Матроскина, знает, как правильно есть бутерброд и разговаривать с сантехниками. Я много об этом размышлял. Наверное, потому что мне не хватает этой незамутнённой уверенности в себе, такой железобетонной. Папа всегда говорит, что я слишком много думаю.

Пока наши папы ремонтировали машины, пили пиво, время от времени тягали гантели и много рассуждали «за жисть», мы с пацанами изучали свалку. Сначала играли в прятки, потом они нашли полупустую пачку сигарет и решили приобщиться к взрослой жизни. Я тоже попробовал. От одной неглубокой затяжки едва не скопытился. Почудилось, будто к горлу подкатили кишки. Тошнотворное состояние. Надо мной, естественно, посмеялись, обозвали слюнявой девчонкой. Я решил, что научусь курить позже без свидетелей и буду шмалить по десять пачек в день, они ещё завидовать будут, какие офигительные дымные кольца я носом выдуваю.

Пока они курили и кашляли, словно старые астматики, я мартышкой болтался на скелете ЗИЛа. Раскачивался и спрыгивал, каждый раз стараясь приземлиться дальше. На третьей попытке я напоролся коленом на торчащую железяку и окончательно расстроился. Не смог курить, так ещё и ласту в фарш раскровякал. Пришлось идти к папе сдаваться. Я знал, что он будет меня ругать, поэтому медлил. Когда вошёл в гараж, носок уже пропитался кровью, немного хлюпало и в кроссовке. Я тогда ещё решил, что, видимо, повредил сонную артерию и мне скоро хана, а значит, можно не торопиться. Лучше последние секунды жизни провести, глядя на тёплое солнышко, а не на разъярённого папу.

Папа оценил кровавую ногу протяжным присвистом, вытер грязные руки ещё более грязной тряпкой и поманил пальцем.

— Иди сюда.

Я покачал головой и отступил.

— Уже зажило и не болит.

Он оглядел моё колено и снова присвистнул.

— Ёкарный бабай. Где ты ногу так распанахал?! Люся меня убьёт. Что у тебя там? Показывай.

Как только я приблизился, он схватил меня за руку и выволок на улицу, прямо к колонке. Стянув окровавленную кроссовку вместе с носком, он подставил мою ногу под напор воды. Когда смылась бордовая подсохшая корка, стало видно, что акула не откусила мне голень, рана выглядела на удивление скромной — вспоротая аккуратная розочка прямо под коленкой. Я заволновался, что не видать мне первого места во дворе за самую страшную травму, не переплюнуть Санину историю с переломом руки и рассечённый качелями висок Серёги.

Папа провёл экспресс-лечение бабкиным методом — приложил к ранке промытый водой лист подорожника и дал мне профилактический подзатыльник, чтобы я больше не лез, куда не следует. В тот день я не полез, не до конца поверил, что не помереть мне от страшной болячки типа африканской дизентерии, и пошёл в гараж за папой.

Игра в бильярд была в самом разгаре, догоняльщиками шаров самоназначились братья Тищенко. Оба сидели прямо на полу в напряжённых позах, в любой момент готовые сорваться вслед за шаром. Я же сел поодаль, на один из скрипучих тренажёров. За игрой не наблюдал, прислушивался к своему организму, то и дело отлеплял подорожник и проверял, не видно ли раздробленную кость или кишки. Мне казалось, что я бледен и холоден, умираю прямо на глазах равнодушной толпы, и никто не в силах мне помочь.

От стола то и дело доносился смех, эмоциональные ругательства, поначалу приглушенные, а чуть позже произнесенные в полный голос. Я не вслушивался, пока не уловил знакомое имя «Лиля».

Говорил папа:

–…ой, а что там сложного? Даже мой Рыжик может захомутать Лильку, если сделает всё как нужно. Хотя бы чуть бицухи подкачает, а потом можно и впечатлять чем-нибудь оригинальным.

— Чем же?

— Ну, для начала цветы? Какая баба не любит цветы?

Я тогда едва не провалился под землю вместе с ржавой скамьей. Даже дельный совет про цветы вспомнил спустя несколько лет и только потому, что этот разговор клеймом отпечатался в моей памяти. Папа сдал меня своим друзьям! Так просто разболтал мою великую тайну о любви к Лиле! А его друзья ещё и поржали.

Я вскочил. Ощущая себя пылающим факелом, подбежал к папе и застыл в бессильной ярости. Ругательства, в том числе живописный мат авторства Лопаты столпились за зубами, я был так зол, но ни одно из этих слов не отражало моего кипящего состояния. Я пыхтел, сжимая кулаки, заикался и наконец выдал:

— Папа, папа… ты пенис сатаны!

Он сначала рассмеялся, а потом отвесил мне очередной подзатыльник.

— Поговори мне еще!

Его голос прозвучал пристыженно, он явно пожалел, что сдал меня с потрохами, да ещё так легкомысленно, походя.

Вот так моя тайна перестала быть тайной. Лиле донесли уже на следующий день. Мама тоже узнала, правда, не смеялась, мечтательно вздохнула и потрепала меня по рыжей башке.

С тех пор папа только и делает, что дает мне «мужицкие советы» насчет Лили. То советует пересидеть во френдзоне и подкрасться с тыла под видом понимающего безобидного друга, то уверяет, что самый действенный способ — заставить ревновать. Я уже устал отбиваться от его замечательных идей. Папа бесится, будто это его личная боль и безответная любовь. А может, вину до сих пор заглаживает за то, что когда-то разболтал тайну моего сердца? Об этом нужно подумать.

Чувство вины может принимать причудливые формы. Я знаю яркий пример виноватой любви и виноватой дружбы. Костя, мой одноклассник, уже четыре года встречается с Полей, а когда-то он её унизил. Я и сам одно время чуть не переключился с Лили на Полю, потому что слишком много проводил с ней времени, заботился и оберегал. Читал как-то в одной умной книжке, что это тоже путь любви.

Это было в пятом классе. Полю перевели с наш класс в начале года. Она тогда была невыразительная такая, как коричневый лист в наборе цветного картона. Класс принял её холодно, точнее, девчонки, они тогда как раз отрастили зубы и воевали за право экзотично выпендриваться. Начали повально стричься, даже краситься, носили украшения, а вместо формы — джинсы. Лиля верховодила всей этой пестрой компанией. Не до новенькой им было. Поля подружилась с такой же блеклой одноклассницей и не отсвечивала.

Произошло это в конце осени на уроке математики. Поля сидела за последней партой, никто не видел, как это случилось, но услышали все. В общем, она описалась. Учительница не сразу заметила, что та подняла руку и просит к ней подойти. Когда Вероника Евгеньевна обратила внимание на Полю, весь класс уже шушукался. Она подошла к ней, выслушала сбивчивый шепот и заставила встать. Наверное, хотела как лучше, когда решила вывести её в коридор, но теперь все увидели пятно. Когда они шли между партами, в классе то тут то там раздавались сдавленные смешки. Они становились всё громче, сплетались с оскорбительными фразами. Поля плакала, а Вероника Евгеньевна несла её портфель и что-то успокаивающе шептала. Стоило двери за ними закрыться, как по классу прокатился уже ничем не сдерживаемый хохот. Костя смеялся громче всех и, если вдруг кто-то не заметил, громко орал, что Поля описалась.

Тогда меня впервые прорвало. Теперь-то я знаю, что иногда у меня слетает крыша, и я веду себя как самый настоящий холерик. Ладно, буду честным, как псих. Я разозлился на одноклассников, кричал, что они свирепые собаки и тупорылые уроды, грозился убить любого, кто завтра напомнит о том, что произошло. И подействовало! Правда, сомневаюсь, что дело в моих угрозах. Со стороны я смотрелся смешно и на голос совести тянул слабо. Большинство самостоятельно додумались до понимания, что они повели себя по-свински, всё же по-настоящему жестоких и равнодушных в классе не было. Тот же Костя стушевался и присмирел.

После уроков остальным не осознавшим своей вины, мозги промыла Малика Андреевна. А позже я слышал, как она разговаривала с Вероникой Евгеньевной. Отругала она и её. Голос не повысила, но даже мне стало жутко. Умеет же классуха забраться под кожу и достучаться до совести, при том что сама-то едва со школьной скамьи и мелковата ростом. С ней даже директор считается и на всякий случай держит ухо востро. А ведь она права, в тот момент мне и в голову не пришло, но подумать головой полагалось учительнице, а тащить Полю через весь класс было не лучшей идеей.

На следующий день в школе я приятно удивился и даже испытал чувство гордости за одноклассников. Они вели себя как обычно, будто ничего не случилось. Не обзывались и не намекали. Поля заметно трусила и по цвету сравнялась со стеной. Почти на всех уроках она сидела одна, поэтому я, не раздумывая, перебрался к ней за парту. Решил, что буду её охранять, а если вдруг казус повторится, выручу.

На самом деле мне было совестно за свое бездействие, стыдно за учительницу, которая не додумалась проявить деликатность, жутко неудобно за смех одноклассников. Малика Андреевна права: о нас говорят наши поступки по отношению к слабым, в том числе к животным. Заступиться бывает не столько страшно, сколько стыдно. Почему? Ещё один вопрос, который не даёт мне покоя.

В общем, после того случая я подружился с Полей и даже едва не влюбился, но тут вмешался Костя. Он, в отличие от меня, не пытался отсидеться во френдзоне, а сразу пошёл в нападение. Они до сих пор вместе, и Полька давно уже не коричневый лист картона. Как говорит мама, она «расцвела». Как говорит папа «созрела».

А Лиля всё равно красивее.

И мне кажется, папа неправ, с френдзоной плохая идея. Оттуда живьём не выбираются. Между прочим, папа сам никогда не отсиживался. Он маму даже похищал один раз, а сколько «широких жестов» на ней опробовал! Начиная с их знакомства — сплошной аттракцион. Мама, судя по рассказам папы, мастерски портила ему кровь, раз в месяц кто-то из них пускался в бега и ставил точку в их качельных отношениях.

Познакомились они в студенческие годы. Мама пела в женском трио под названием «Радуга», кроме моей огненно-рыжей родительницы, там ещё была природная блондинка и принудительная брюнетка. Её уговорили перекраситься, чтобы соответствовать духу группы. По отдельности девушки обладали приятными, но не очень сильными голосами, а вместе звучали громко и красиво. Достаточно слаженно, чтобы регулярно украшать мероприятия местного уровня.

Папа увидел маму на сцене, влюбился, пока звучала песня, раздобыл букет и полез прямо под софиты. Мама не могла не оценить такую смелость. Папа пёр тараном и не давал времени на обдумывание. А потом, собственно, качели и начались.

Мама больше замалчивает, от неё я знаю только то, что они постоянно ссорились и разбегались. Папа рассказывает больше, но подозреваю, местами привирает. Любит он живописать, как похитил маму из семейного санатория (уверен, будущие теща и тесть не оценили), как на экзамене уговорил препода поставить ей пятерку, а потом сделал предложение, пролетая на тарзанке.

Уверен, что я знаю не всё. Некоторое, как они говорят, не для моих ушей. Папа и по части пикантного большой мастак. Когда он завуалировано намекает на какое-то событие, мама, густо краснея, сверкает глазами в мою сторону и по-особенному произносит имя папы.

— А-а-ндр-р-рей.

«Ан» вытягивается, а «Р» больно царапается и вибрирует.

Я и сам не горю желанием выслушивать подобные истории. Алё, родители! Вы должны думать, что я ничего не знаю о сексе, а я не должен знать, что вы меня создали кустарным методом. Лучше уж представлять версию бабушки: якобы детей выдает Дед Мороз. Детям он дарит игрушки — а взрослым вот «такое». За хорошее поведение, конечно же.

Подозреваю, мои родичи вели себя не очень хорошо. Раз я до сих пор единственный ребенок в семье. Мама очень хотела ещё детей. Несколько раз они заводили со мной беседы на тему, хочу ли я братика или сестрёнку, я всегда соглашался, но мама попадала в больницу раньше, чем я замечал у неё круглый живот. Возвращалась она печальная… и без братика. Не получилось у них пополнить рыжее племя.

Перечитал свои записи. Да уж. У меня биполярное расстройство как минимум. Начал об одном, перескочил с темы, а потом вообще ушёл в другую сторону. Ладно, типа подытожу планами на будущее. Лилю я добьюсь, с «мужицкими» советами или без, она обратит на меня внимание. Может, и правда придумаю «широкий жест». Папа до сих пор, как накосячит, так творит что-нибудь масштабное. Мама каждый раз восхищается и, естественно, прощает. Всё-таки любят они друг друга. Аж тошно иногда смотреть на их сюси-пуси. Тошно и завидно.

Опустив дневник на колени, Наташа вытянула босые ноги и пошевелила пальцами. Ходить без обуви было непривычно и почему-то неловко, будто её могли отругать за эту вольность или сделать замечание. Какими же беззащитно-белыми выглядели её ноги, будто она ими и не пользовалась раньше, только достала из упаковки. Чёрный педикюр только усиливал ощущение кукольности стоп.

Прикрыв глаза, Наташа подставила лицо ласковому вечернему солнцу и слабо улыбнулась. В голове всё ещё перекатывались чужие мысли — мысли Рыжика. Она обдумывала прочитанные откровения. Жаль, что он не ставил даты, да и сами записи вел хаотично, сумбурно выплескивал эмоции и действительно перескакивал с одного события на другое. Удивительно, но исправлений практически не было, словно он писал потоком и не перечитывал. Если он так хотел впечатлить потомков, стоило позаботиться хоть о какой-то хронологии. А так, вообще непонятно, где происходят события. Да она даже имени его не знает. Просто Рыжий. Интересно, добился ли он в итоге любви Лили и появился ли у него братик? Наташа разрывалась между двух желаний: прочитать все залпом и, возможно, найти ответы и растянуть процесс чтения как можно дольше. Ей нравилось нырять в его жизнь и читать наивные, но порой довольно взрослые размышления.

В этот раз от чтения отвлёк не индюк, хотя он снова бродил вдоль забора со стороны соседа и не давал расслабиться. Голуби приглушенно ворковали, где-то в глубине дома глухо тикали единственные часы, которые Наташа заводила, но они упорно отставали. Привычные звуки и обволакивающая безлюдная реальность. И тут со стороны кухни послышался голос. Кто-то недовольно бурчал и ругался. Наташа тряхнула головой, взлохматила волосы. Голос стих, но почему-то казалось, что это только начало. Она не могла понять, почему вернулись галлюцинации, вроде всё прошло ещё месяц назад. Она-то понадеялась, что нервная система пошла на поправку и залатала дыры в памяти. Или это у новых таблеток такие побочные эффекты? Как бы то ни было, галлюцинации не просто вернулись, а усилились и разнообразились.

Накануне ночью она долго не могла уснуть, ворочалась в скрипучей постели. Наматывая на ноги влажную простыню. Даже распахнутые настежь окна не спасали от духоты. Кондиционера, естественно, не было, прогретый солнцем дом щедро отдавал тепло. Наташа таращилась в окно, прислушиваясь к незнакомым шорохам. Ни одного городского или привычного, даже холодильник рычал не как техника, а как живое существо, хотя уже не пугал до сердечного приступа. Она перевела взгляд на ковёр над кроватью и ухмыльнулась. Ковры на стенах — дикость какая-то. Пылесборник и вообще безвкусица.

Суслик на ковре зашевелился и обрёл объём, его вышитые бездонные глаза смотрели вполне осознанно и даже немного с неодобрением. Наташа ошарашенно глядела на стену, отмечая малейшие движения животного, и удивлялась собственному хладнокровию. Может, нужно закричать, отпрыгнуть, хотя бы встать? Вставать не хотелось. Тело наконец-то потяжелело, сознание тоже начало расплываться, подкралась долгожданная дрёма. Наташа нехотя приподняла руку и прижала ладонью вздыбившуюся поверхность ковра. Попыталась затолкать обратно в стену объёмного суслика, но подняла только облако пыли. Расчихавшись, Наташа отодвинулась к краю постели, но не встала и не убежала. Лежа на боку, вглядывалась в узоры по краю ковра, на суслика больше не смотрела, хотя он всё ещё шевелился и даже сопел. Так она и уснула.

Утром ночное происшествие показалось дремотной фантазией. Живой ковёрный суслик — это даже звучит как самая бредовая галлюцинация. Таких оригинальных у неё раньше не случалось. После душной ночи Наташа решила обустроить себе спальное место на продуваемой веранде и утро начала с уборки. Вымела полы, вынесла на улицу столик и кресло, а вместо них притащила из спальни кровать. Без матраса та оказалась довольно лёгкой, и Наташа справилась без посторонней помощи, правда, металлические ножки оставили царапины на крашеном полу. Мира, скорее всего, будет недовольна и потребует купить домик, прежде чем его крушить.

Поставив кровать прямо у окна, Наташа закинула шторы в стирку и в раздумье замерла перед окном. Мутные стёкла напоминали фасеточные глаза стрекозы, затянутые паутиной. Тут точно не обойтись без генеральной уборки. В отличие от остальных комнат, веранда не отапливалась и явно использовалась как проходное помещение. Из-за больших окон и двери, выходящей на крыльцо, здесь даже днем бродил сквозняк. А значит, и ночью будет не так душно, как в доме.

Наташа подвернула края джинсов, переоделась в самую простенькую футболку и принялась драить окна. Пока мыла, несколько раз едва не свалила с крыльца горшки с геранью. Алые шары от её бесцеремонности чуть осыпались, но устояли. Каждый раз, задевая листья, она морщилась: очень уж специфический запах у этого цветка. Только смотреть и можно, лучше не трогать.

Когда осталось домыть всего одно окошко, ведро с грязной водой упало на бок, окатив при этом мутной жижей белые кроссовки Наташи. Она пригляделась к ведру. Странно, почему оно вообще завалилось? Стояло ровно, ветром его не сдвинуть. Будто кто-то нарочно толкнул именно в её сторону. До джинсов грязная вода не достала, а вот белые кроссовки пострадали уже второй раз. Все же неподходящая обувь для деревни. Бросив тряпку в пустое ведро, Наташа сняла обувь, немного помедлив, стянула и носки. С опаской ступила на влажную траву и прислушалась к ощущениям. Первой мыслью было, что где-то тут периодически бродит индюк, а значит, по причине скверного характера оставляет после себя гадости с отсроченным эффектом, как раз для босых незащищенных пяток.

Оглядев травяной пятачок под окнами веранды, Наташа прошлась вперед-назад и снова замерла, на этот раз в странном блаженном оцепенении. Она не ожидала, что ходить босиком настолько приятно. Пожалуй, легкое покалывание и щекотливая нежность травы будут покруче массажа.

Уборку она заканчивала босиком. Вымыв полы на веранде, постелила у входа влажную тряпку. Обуваться пока не хотелось. Повесив высохшие шторы, Наташа с удовлетворением оглядела свое новое спальное место: прохладно, красиво и без суслика.

Осталось придумать, куда деть мебель с веранды. Комнаты в доме были слишком маленькими, а время нещадно потрепало столик и кресло, белая краска на них облупилась и висела лохмотьями. В принципе, сойдёт за винтаж, в конце концов, пока нет дождя, можно оставить их на улице. Пить чай под яблоней и собирать браслеты на свежем воздухе.

Наташа бросила взгляд на связку ключей, оставленную хозяйкой на подоконнике. Ещё в первый день она обнаружила за домом сарай, но пока в него не заглядывала. Если найдется свободное место, можно временно сослать туда мебель. Правда, открыв двери сарая, Наташа передумала. Под потолком висели самые настоящие летучие мыши. На вторжение постороннего они не отреагировали, продолжили темнеть спящими комочками. Наташа тоже не знала, как на них реагировать. Если бы они пробудились и ринулись к выходу — однозначно бы завизжала, а так постаралась не шуметь. Будить спящих, даже если это мыши, — худшее из преступлений. Да и места в сарае не нашлось. Захламленное помещение ощетинилось ржавым велосипедным рулем и вёслами. А все остальное терялось в тени и паутине.

Наташа заинтригованно присмотрелась к велосипеду. Он выглядел старым, но вполне целым, правда, камеры на колесах повисли печальными тряпочками. Для деревни, наверное, самое подходящее транспортное средство, найти бы того, кто его починит, но при этом не напросится в гости и не нарушит её праздное уединение. Дружить с местными она всё ещё не планировала. А вот что делать с вёслами? К ним же должна прилагаться лодка, иначе какой в них смысл? Хотя… Можно ими индюка гонять. Наверное, лодка должна быть у реки, туда Наташа так и не ходила, хотя собиралась уже дважды. Каждый раз что-то её останавливало или наступал вечер, а блуждать в потёмках в незнакомом месте было слишком рискованно.

Побродив босиком по дорожкам из жёлтого песчаника, Наташа оценила высоко висящее в небе солнце, обулась и рискнула углубиться в лес. В тени деревьев воздух казался зелёным и пах чуть подгнившей сырой листвой. Ветви ясеней и каштанов переплелись над головой, образуя причудливую крышу, сквозь которую пробивались прозрачные солнечные лучи. Тишина здесь дышала жизнью, звенела, щебетала, шуршала и все же притворялась тишиной. Звуки звучали, словно издалека, приглушенно. Не было в них городской суматошности и резкости.

Протоптанная тропинка убегала вперёд, но не терялась, а многочисленные ответвления от неё исчезали, стоило отвести взгляд немного в сторону. Есть тропинка — нет тропинки. Такой же фокус случился с поворотом на Старолисовскую. Его словно не было, пока она не посмотрела на него в упор. Мерцающая зачарованная дорога.

Тропинка вывела Наташу к реке, чьё название упоминалось в интернете и, естественно, маячило на указателе перед мостом, но память снова решила, что эта информация в многострадальной голове лишняя, и просто стерла его. Хватит и того, что сегодня Наташа не потеряла ни одной вещи и не забыла на плите включенный чайник.

Небольшая и на вид спокойная река изгибалась, образуя заводь практически со стоячей водой. Берег обильно зарос рогозом, кое-где на поверхности плавали зелёные бляшки листьев лотоса. Вглубь водоёма уходили старые потемневшие мостки. Выглядели они крайне ненадежно и скрипели даже от ветра. Ближе к берегу, замаскировавшись в зелени, плавала лодка без весел. Качаясь на мелких волнах, она стукалась носом о деревянную сваю, размеренно и тихо, словно уставший дятел.

За рекой берег выглядел не так дико. Да и река не напоминала стоячее болото и рябила мелкими барашками волн. Большая поляна, окруженная ухоженным лесом, наверняка использовалась местными, а может, и приезжими для пикников. Если верить интернету, где-то там, за деревьями, скрывались развалины поместья Старолисовых. Неужели кто-то до сих пор ищет сокровища? И какой другой лагерь имела в виду Мира?

В голове тут же зажглась идея покататься на лодке. В следующий раз она возьмёт с собой вёсла и попробует переправиться на другой берег. Может, найдёт развалины поместья и погоняет там местных призраков. Оригинальный способ отвлечься от собственных проблем, не хуже дневника.

На пути к дому Наташа едва не заблудилась, свернула на одну из чёртовых тропок и бродила почти полчаса, пытаясь выбраться на главную дорожку. Тропинка петляла, как трусливый заяц, и убегала из-под ног. На обратную дорогу в итоге ушло в три раза больше времени. Наташа удивилась собственному спокойствию, перспектива заблудиться её не испугала, скорее раздражила потерей времени. Единственная эмоция, которая до сих пор проявлялась в ней ярко, — раздражение. Пожалуй, ещё злость. А вот всё, что когда-то доставляло радость или хотя бы вызывало улыбку, просто превратилось в обыденность. «Притупилась чувствительность» — самое точное объяснение.

Вернувшись домой, Наташа перекусила тем, что нашла в холодильнике. Готовить не хотелось. Она и так никогда не была полной, а за последний год, пожалуй, исхудала. В первую очередь, потому что перестала получать удовольствие от еды. Вкус вроде восстановился, а нежелание есть осталось. Многие блюда, ранее обожаемые, она теперь на дух не переносила, от одного упоминания о них подкатывала тошнота. Обиднее всего было вычеркнуть из меню красную икру и маринованные грибы.

Перебрав баночки и, ориентируясь по запахам, Наташа заварила себе чай. По кухне поплыл аромат малины и чабреца, терпкий и слегка кисловатый. Она снова разулась и, расположившись на крыльце, достала дневник.

Солнце коснулось края забора и заалело, воздух помутнел и насытился запахами, чай давно остыл, а Наташа всё сидела, обдумывая записи Рыжика. Невольно бросила взгляд на участок за сеткой — сосед так и не объявился, а значит, об интернете пока можно забыть. В качестве развлечения остаются книги и дневник.

А если бы она вела подобные записи, какая бы получилась история, и была бы она интересна постороннему человеку? Вряд ли, получилось бы что-то циничное, пропитанное разочарованием и злостью. Кому нужна такая горькая пилюля?

Обычно такое стараются обойти в разговорах и в жизни, если встречается в ленте социальных сетей — пролистнуть. Своих проблем хватает. Вот и Никита не смог принять новость о её болезни. Ушел даже раньше, чем начались, собственно, испытания. Когда ей только поставили диагноз «онкология», он вроде как поддержал, говорил, что вместе они со всем справятся. Но его глаза потухли. Он испугался, причем больше, чем сама Наташа. Этот страх пропитал воздух в квартире и висел невысказанными словами, стоило им заговорить о планах на будущее. А планы были большие. Видимо, поэтому они рушились с таким грохотом.

Они жили вместе уже два года, в Наташиной квартире. Оба крепко стоящие на ногах, оба в возрасте за тридцать — по мнению родителей Никиты, самое время завести детей, ну а по мнению Наташи — сначала надо узаконить отношения. К этому все шло. На Новый год Никита сделал предложение, подарил кольцо. Он и раньше дарил украшения, прижимистым никогда не был. А тут расстарался. Нашёл действительно красивое кольцо с настоящим рубином. А сразу после длинных праздничных каникул пришли результаты биопсии.

Он старался. Правда старался. Улыбался и произносил ободряющие слова, но страх и неуверенность читались в каждом его взгляде, в каждой фразе. Он не верил в счастливый финал, ни для их отношений, ни для Наташи.

Сломался он за несколько дней до операции. Наташа видела, что с ним что-то происходит. Но в тот период ей точно было не до чужих переживаний. Со своими бы справиться. Никита молчал, о планах они больше не заговаривали, кольцо на пальце Наташи сигналило алым светом, напоминая, что совсем недавно их самой большой проблемой был выбор меню для будущей свадьбы.

Он помогал собирать вещи для госпитализации, на вопросы не реагировал. По пути в больницу сосредоточенно смотрел на дорогу. Последней каплей послужила небольшая забегаловка на повороте с названием «Раковая». Увидев вывеску, Наташа неожиданно расхохоталась, но смех почти сразу утонул в слезах и перерос в истерику. Никита тоже засмеялся. Ломаный, лающий смех, слишком наигранный, чтобы быть настоящим.

Он съехал на обочину и остановил машину. Перестал смеяться так же резко, как и начал. Не глядя на Наташу, обреченно признался:

— Я не могу. Прости. Не могу. Это слишком.

Наташа молча ждала продолжения. Удивилась, но не сильно, подсознательно ждала этого разговора уже больше недели. Никита сдался раньше неё, и почему-то именно это послужило самой болезненной новостью: он не верил, что у неё есть будущее.

— Ты хочешь расстаться?

Никита повернулся. Нарочно избегая взгляда, стыдливо и пробормотал:

— Не могу. У тебя грудь отрежут. И волос не будет, совсем. Не могу тебя представить такой. Это ужасно.

Наташа хмыкнула.

— Может, и не только грудь. А волосы не самая большая плата за жизнь.

Он шумно выдохнул.

— Прости. Я буду помогать деньгами, если нужно, заберу из больницы, договорюсь с врачами. Но не могу. Вместе. Как раньше не могу.

Наташа опустила взгляд на кольцо, коснулась гладкого ободка.

— Вернуть?

Никита неожиданно разозлился.

— Ну что за глупости! Это подарок. Не нужно ничего возвращать. Ни кольцо, ни другие подарки.

— Хорошо. Когда меня выпишут после операции, тебя, наверное, уже не будет в квартире?

— Наверное.

— Поехали, — Наташа кивнула на дорогу в каком-то заторможенном отупении.

Но Никита не сдвинулся. Помолчал и снова попытался оправдаться:

— Не хочу тебя обманывать. Я не смогу делать вид, что ничего не произошло. Не смогу смотреть на этот шрам, а уж касаться тем более. И волосы… — он с болезненной нежностью провёл по длинным прядям Наташи и тут же отдёрнул руку. — Прости.

Наташа кивнула. Не заплакала, не попросила подумать и не начала умолять. Просто промолчала, даже истеричные слёзы после «Раковой» высохли. Тогда она просто не до конца поняла, что произошло, а может, верила, что Никита передумает и вернётся. Ну не может же человек на полном серьёзе вот так бросить в такой сложный момент? Тем более она не просто коллега или соседка, а любимая женщина. Любимая же? Собирался жениться и детей завести. Да и вообще, жестоко это и малодушно.

Это позже она узнала, что может, и не только Никита. Мужчины бросали своих жен, уходили из семей, заводили любовниц, уезжали в длительные командировки. Потому что не справлялись с этой ношей. Проще было отойти в сторону. Лысая женщина без груди, химически или хирургически кастрированная, разве женщина?

А ведь Наташа его долго оправдывала, а стоило просто сразу признать, что он слабак. Жестокий, эгоистичный слабак. Бросить в такой ситуации всё равно что добить утопающего веслом. Он её и добил. Его неверие в будущее пробралось в неё как радиация, незаметно, но убийственно. Она радостно улыбалась и убеждала всех, что это просто жизненный этап, она всё преодолеет, но не верила в это. Ночами её накрывало душной паникой, она ревела, глядя в потолок и отгоняя страшные мысли. Наташа сама не заметила, как начала жить так, будто завтрашний день не наступит. Стала транжирой. Начала покупать дорогие платья, питаться в кафе, позволять себе траты, на которые обычно откладывала не один месяц и ждала повода. Как бы ни старалась выглядеть стойким оловянным солдатиком и улыбаться в лицо невзгодам, она не верила и жутко боялась.

Ей нужна была поддержка, а не пинок в пропасть. Она похоронила себя раньше времени, а сверху придавила трехтонной виной. Психолог удивился, что она пытается оправдать Никиту и винит себя в разрушенных отношениях. Будто этот диагноз — её собственный выбор. Она прошла через это одна, без его помощи, хоть он и обещал отвозить, когда нужно, в больницу или помогать деньгами. Кольцо она продала, не потому что нуждалась, «виртуальные деньги» ещё не закончились. Просто, видя это украшение, вспоминала не то, как он сделал предложение, а как бросил её напротив забегаловки с дурацким названием «Раковая». Она до сих пор злилась и не могла его простить. Психолог много раз ей говорил, что это непрощение убивает именно её, Никите, в принципе, всё равно, он давно самоустранился. Она кивала, соглашалась, но продолжала злиться. Только психологу об этом не говорила.

Его она вообще часто обманывала, не слишком прислушивалась к советам, порой откровенно лгала. Почему же продолжала ходить и отдавать за консультации немалые деньги? Это был единственный человек, с которым она обсуждала свою болезнь. Для остальных она осталась сильной несгибаемой Наташей, даже немного циничной, но уж точно не раздавленной предательством и виной.

Ирония в том, что грудь ей всё-таки не отрезали. Шрам, конечно, остался, но посветлел и не выглядел уродливым. Новая стрижка ей шла даже больше, чем шевелюра до пояса, брови и ресницы отросли. Кто не знал, через что ей пришлось пройти, никогда бы не догадался, что больше года она ходила в онкоцентр как к себе домой. Все позади, но почему же воспоминания до сих пор горчат и колются? От них, как оказалось, не так-то просто убежать. Даже здесь, на краю света, среди молчаливых подсолнухов и тикающих часов, боль страх и злость не отпустили её.

Кажется, ей тоже нужен подорожник, только не для коленки, а для души.