Земля святого Николая

Татьяна Алексеевна Коршунова, 2022

В канун 1825 года князь Фёдор Николаевич Превернинский вынужден продать родовое имение: старший сын Владимир проигрался в карты, а земля не даёт дохода из-за неурожаев. Владимир и его сёстры, Евдокия и Ольга, не могут смириться с потерей имения. Ведь это не просто земля – там каждая травинка проникнута памятью о любимом дедушке. Евдокия обещает себе ненавидеть нового владельца, кем бы он ни оказался. Но связь с родной землёй тянет её в имение, и она знакомится с молодым хозяином – графом Будрейским, одержимым идеей просвещения крестьян. Роман-пастораль в традициях классической литературы о памяти рода, семейном долге и проблемах свободы выбора жизненного пути.

Глава IV

18-го мая в голубом платье, с одной косой, уложенной кольцом, Евдокия читала на крыльце «L'abbaye de Northanger»⁷. Солнце пригревало по-весеннему, пели соловьи в саду. С яблонь мотыльками осыпались розовато-белые лепестки, и цветущие вишни словно запорошило снегом. Как ни старалась Евдокия занять ум миром романа, мысли рассеивались. То она следила, как пчела собирает пыльцу на сирени. То воробушек цеплялся по ветке тонкими лапками, то алая божья коровка ползла по парапету. За потерянной французской строчкой навязчиво лезла в голову русская. «Мы ожидаем судный день…» «Как проблеск солнечного света…» Новый прошлогодний переплёт скрипел в руках, нечитанные листы приставали друг к другу. И книге будто не хотелось листаться. И снова: «Мы ожидаем судный день…»

И почему-то Генри Тилни виделся с лицом графа Будрейского! Евдокия захлопнула книгу и отправилась в дом.

Солнце светило с запада в окно Ольгиной спальни на широкую девичью кровать за белыми колоннами, ломалось в складках откинутого полога. Ольга перед трюмо забирала в косу выбившиеся пряди и в зеркале увидела вошедшую сестру.

— Ты собираешься к Матвею? Он разве ждёт тебя?

— Поищу его. Матвей гуляет в лесу, я слышала свирель.

Евдокия села на кровать и вытащила куклу из-за пуховых подушек, сложенных под кружевную накидку.

— Знаешь, Оля. Папенька настроен против графа Будрейского, но я отчего-то не могу держать на него зла. Не знаю, почему.

Сестра расправила розовый пояс под пышной грудью и села рядом.

— Верно, уж пол-уезда прочит за него дочерей, — её вздёрнутый нос сморщился. — Соседи всегда имели виды на наше Первино — папенька недаром ни за что бы им его не продал.

Кукла выпала у Евдокии из рук. И правда: что Первино продали графу Будрейскому — лишь полбеды. А как женится! А как дети родятся! По дедушкиной земле бегать станут — и кто рассудит, кому эта земля роднее? Потомкам графа Будрейского достанется — а они поделят. Или распродадут… Дети — его и какой-нибудь Машки Симаницкой!..

Ольга подняла с пола куклу: «Цела. Нос не откололся». Поцеловала сестру и побежала к Матвею.

«Господи! Не допусти, чтобы он женился!» — Евдокия сползла с кровати на колени.

Гнать, гнать эти мысли в омут! Лучше пойти к Владимиру: он знает, чем развеселить.

Окно в его комнате тоже глядело на закат. Брат сидел за письменным столом-секретером, освещённым мягкими лучами, древесным цветом обоев и его белоснежной рубашкой.

— Что ты делаешь? — спросила Евдокия.

— Хочу написать письмо Натали, — он припомаживал гусарские усики гусиным пером.

— Ты скучаешь по ней.

Владимир усмехнулся. Бросил перо в бронзовую чернильницу с фигуркой обнажённой жрицы.

— Я ведь не рассказывал тебе, как был у них на Пасхальной неделе. Она играла вальс на клавикорде. Я наклонился и шепнул ей на ушко, что хочу сказать нечто важное, но надобно выйти в бальную залу. Само по себе разумеется, прекрасная Натали не догадалась, что это свидание. И спросила: «Отчего нельзя сказать сейчас?»

— И что ты ей ответил?

— Ответил: это тайна. Приходите — узнаете. Барышни тайны любят… Я вышел и стал ждать её в пустой зале. Она пришла. Взглянула на меня наивными глазками. И тут я подхватил её за талию, покуда она не опомнилась, и поцеловал в губки.

— Ах!.. Бедняжка.

— Бедняжка?! Бедняжка — твой братец! Милая Натали одарила меня пощёчиной!

— Прости, Володя, — Евдокия боролась со смехом, давя ладонью на грудь, — но твоя Натали права.

— Пожалуй, я не стану писать ей, — скомканный лист с каракулями откатился на край секретера. — До сих пор ни одна дама не могла устоять перед моими поцелуями. Я сделаю так, что она сама упадёт в мои объятия!

Какое искреннее негодование!

— Не думаешь ли ты жениться на ней?

— Жениться — Боже упаси! — Владимир откинулся на фанерную спинку стула. Зевнул. — Скучно мне что-то. И в столице я давно не бывал…

Евдокия подошла к клавикорду, придвинутому к боку изразцовой печи, и начала играть сонату номер четырнадцать Бетховена⁸.

— Скучно? Ну поди соблазни Палашу. Или Алёнку.

— Не хочу.

Брат с сестрой посмотрели друг на друга — и расхохотались. Владимир никогда не флиртовал с крепостными девками: c'est primitif!⁹

***

Ольга поднимала ветки черёмухи над головой. Дятел барабанил по стволу, заливался соловей. Ветер замер, ни одно деревце не шумело. В воздухе прогудел майский жук и шлёпнулся на лист лещины. Ямочки играли на Ольгиных щеках: не иначе — Матвей затаился где-то здесь. Она раздвинула зелёные ветки рябины — вспугнула с соседнего куста большую птицу. И снова вышла на опушку, где вдалеке желтели крыши крестьянских изб.

Кто-то сзади обнял её за плечи.

— Я знал, что ты придёшь, Ольга, мой прекрасный ландыш! — Матвей протянул букет. Душистый! М-м-м…

Не счастье ли юности — гулять до сумерек, слушать звонкие переливы соловья и не знать, когда вернутся от соседей родители? Счастье дерзкое. Свобода дыхания. Кому ещё отдать это время, как не милому другу?

— Что ваши отношения с графом Будрейским?

— Я не знаю, Матвей, что будет дальше, — Ольга ткнулась ему в плечо. — Мне страшно думать о будущем. Если бы всё оставалось как сейчас, и ничего не менялось бы, и я всегда была бы с тобою!

Да и Матвей о будущем думать не хотел. Все семнадцать нежных лет их дружба жила одним настоящим. Ольга была всегда — как солнце в небе. Думаешь ли о том, каким будет с солнцем грядущий день?

***

Утром 19-го мая Евдокия ещё перед рассветом слышала шаги отца в комнатах. В спальню тихо вошла Палаша в белой косынке, завязанной под русой косой. Принесла чай с печеньем.

— Барышня, вы не спите?

Серебро разгорячилось донышком чашки — коленям под одеялом стало тепло-тепло от подноса.

— Фёдор Николаич просят вас одеться и зайти к ним.

Руки Евдокии дрогнули — чай едва не ошпарил рубашку. Девка подставила блюдце.

— А я давеча Таню видала. Вы представляете, барышня, Танька говорит, что, мол, барин молодой с крепостными так уважительно разговаривает…

— Довольно, Палаша. Ступай и скажи Фёдору Николаевичу, что я сейчас приду.

— Одеваться-причёсываться прикажете?

— Ступай. Сама оденусь.

Серое утреннее платье с белыми воротниками, пояс с пряжкой чуть выше талии, две толстые косы… Почему папенька так рано вызывает? Не иначе как дело серьёзное.

Фёдор Николаевич ждал в своём кабинете за письменным столом.

— Заходи, Дуня. Садись, — ласково сказал он, не поднимая глаз.

Евдокия осталась в дверях.

— Видишь ли, дочь, разговор к тебе есть… Первино спасать надобно. Не в те руки оно попало — пропадут даром все дедовы старания. Божьей милостью я нашёл решение. Надежда лишь на тебя…

— Папенька, ежели вы задумали что-то нечестное, то я не желаю быть причастной к этому.

— Не бойся, дочь, греха совершать я не собираюсь. Дуня, тебе уже девятнадцать. Не стану ходить вокруг да около — я нашёл для тебя жениха.

— Кто это? — она смотрела на отца взглядом соколёнка.

— Князь Сергей Павлович Дрёмин. Он гостит нынче у Добровских, полковой приятель Кости.

Евдокия побледнела.

— Поверь, Дуня, это достойный человек. Ему двадцать пять лет. Он хорош собою, знатен, служит в гвардии и… главное — богат! У него дом в Петербурге — наследство покойной матери, земли в соседних губерниях и два имения в Малороссии…

— Но, папенька… я не хочу жить в Петербурге. Я хочу остаться здесь, с вами…

— Здесь останется Ольга! — Фёдор Николаевич пристукнул по столу указательным пальцем. — Ты выйдешь за князя. Вы поможете нам поправить положение и выкупить Первино у Будрейского в приданое для твоей сестры.

— А ежели он не продаст?

— Ты, кажется, поладила с Будрейским? А Дрёмин, мне показалось, сговорчив: не откажет и двойную цену Будрейскому предложить.

— Папенька, пусть Ольга выходит замуж, отдайте ей дом в Петербурге. Вы же знаете: она мечтает жить там. Позвольте мне остаться с вами здесь, тогда и приданое мне будет не нужно. А Бакшеевы… быть может, они помогут выкупить дедушкино имение?..

— Матвей Бакшеев не поедет в Петербург! Дуня, я прошу тебя: ради дедушки, ради родовой земли — выходи замуж за Дрёмина! Сегодня он будет у нас. Всё уже сговорено, Дуня!

Отец смотрел умоляющим взглядом. За дедушку, за Первино, за любовь к родителю единственному… Как отказать?

— Что ж, папенька… Ежели вы решили… Так и быть, я выйду замуж. Только, прошу вас, дайте мне время привыкнуть к жениху.

— Сколь тебе будет угодно!

У двери она остановилась.

— Папенька, обещайте мне, что не сделаете зла графу Будрейскому.

— Бог с тобою — не сделаю… Дуня, я не узнаю тебя. Не ты ли более всех негодовала, что наше Первино продано Будрейскому? Почему тебя так заботит его судьба?

— Вовсе не заботит, — Евдокия подёрнула плечом. — Не может заботить!

Дверь захлопнулась — и плоские подмётки девичьих туфель быстро-быстро зашлёпали по паркету в спальную половину.

***

Сёстры надели похожие муслиновые платья цвета слоновой кости с рукавами-фонариками. Обеим завернули косы в «узел Аполлона» и к вискам прикололи кудри. Декольте до плеча Евдокия прикрыла льняной косынкой.

В гостиной ей стало так душно, что хотелось убежать. Как институтке перед экзаменом. Запереться бы в комнате, пересидеть… Но это не спасёт. Не явишься к экзамену сегодня — заставят завтра. Не выдержишь экзамен — не получишь шифр. А шифр нужен. Во благо семьи. Владимир, Ольга — какие они были счастливые! Перешёптывались, перешучивались. Свободные.

Двери из залы открылись — и вошёл, позванивая шпорами, высокий стройный кавалергард в тёмно-зелёном мундире с серебряными эполетами, в блестящих тупоносых ботфортах с отворотами. Смуглый, с гладкими чёрными волосами. Ряд серебряных пуговиц так ровно шёл по его груди до талии, словно под мундиром был корсет. Чёрный бархатный воротник — по шее: ни широк, ни узок. Ни на одном из друзей Владимира одежда не сидела так ровно. Ни на одном офицере, кого Евдокии доводилось знать.

Он поклонился, шаркнул каблуком:

— Князь Сергей Павлович Дрёмин.

— Моя дочь — княжна Евдокия Фёдоровна, — отец отогнул её пальцы от своего рукава и подтолкнул вперёд.

Она взглянула на жениха дикими глазами. Что-то напугало в его скулах: широких по-азиатски, обрамлённых подстриженными бакенбардами. Всё остальное ей показалось «слишком comme il faut». Только губы изогнуты как-то странно. Уголками вниз. Как будто улыбающийся рот перевернули вверх тормашками. Единственный изъян. Но неприятно думать, что его придётся целовать. В церкви. И всякий раз, когда он захочет!

Маменька не дала запрятаться на диване между собою и Ольгой, и Евдокия сидела скраю. Справа от её локотника — незнакомый жених. Рассказывал об отъезде Государя в Варшаву, о каком-то венецианском господине Росси, который сделал уменьшенную копию Адмиралтейской части Петербурга с чьими-то домами, каналами, дворцом. А Евдокия не могла дождаться, когда он уедет. Как говорить с ним? Что отвечать? Слишком comme il faut! И поэтому так трудно. Будто и лицо её стало чужим, оттого что эти тёмные глаза его касались. И самой себя хотелось бояться… Не себя — невесты этого человека.

— Евдокия, Ольга, ступайте, — наконец, сказал папенька. Наконец!

Жених остался в гостиной с родителями и братом невесты.

— Моя дочь покамест дичится, — извинился Фёдор Николаевич. — Евдокия излишне чувствительна. Как мы деда похоронили, она будто окаменела. Но это пройдёт, забудется, когда вы привезёте её в Петербург.

— Евдокия Фёдоровна видит меня первый раз, — улыбнулся Дрёмин. — Как не понять её чувств?

— Вам следует видеться чаще…

— Мне жаль, но я должен завтра ехать. Отпуск мой и без того затянулся.

— Вы едете в Петербург, князь! — ожил Владимир. — Я готов составить вам компанию, если вы не против.

— Буду рад.

Евдокия вошла в свою спальню и остановилась перед большим зеркалом трюмо. Посмотрела на свои сжатые плечи под косынкой и напуганные глаза. Такой-то представить себя Петербургу?

«Нет, столичная дама не должна ходить с опущенной головой, — она выпрямилась и подняла подбородок. — Но лицо! У меня не такое выражение лица. Быть может, дело не в этом? Ежели меня одеть по-другому? Нет, не то… Движения… Они слишком свободны, а на людях — скованны. Как же я смогу выезжать в свет, ежели общества смущаюсь? Я могу спотыкнуться во время танца».

Увы, за зеркалом не пропадёт сказать правду… Ей никогда не измениться. Как ни бейся — Дрёминского аристократизма в ней не прибудет.

Что ж теперь? Ведь не то страшно. Потерять дедушку, Первино — а теперь ещё и родные места оставить! Заменить их чужим городом. Чужим князем Сергеем Павловичем. Евдокия села на кушетку и закрыла лицо руками.

Примечания

7

«Нортенгерское аббатство» — французский перевод романа Джейн Остин.

8

В 1830-е годы названа «Лунной»

9

Это же примитив! (фр.)