Трефовый интерес

Татьяна Бочарова (2022)

Лиза недавно похоронила мужа, а вскоре ее сократили с работы. Она вынуждена сдать квартиру и переехать в деревенский дом покойной бабушки. Жизнь ее постепенно налаживается, но главный сюрприз, приготовленный судьбой, еще впереди. Вскоре в деревню приезжают беженцы, брат и сестра Тарас и Гелена. Лиза нуждается в помощи по хозяйству, поэтому с радостью пускает их к себе в избу. Лиза сразу замечает, что Тарас проявляет к ней весьма недвусмысленный интерес. Ей кажется это невероятным и несерьезным — между ними огромная разница в возрасте. Но женщина сдается и отвечает взаимностью на ухаживания молодого красавца. Лиза летает от счастья, пока не подозревая, что за этот дар судьбы последует суровая расплата…

8

…Михайловна смотрела на постояльцев с полубрезгливой жалостью: мать честная, ну и доходяги! У бабы не лицо, а сплошные скулы, обтянутые синеватой, бескровной кожей. Только глаза и светятся, горят, точно у голодной, бездомной кошки. И девчонка жмется к мамке, платьишко короткое, срам, такие в деревне не носят. Коленки торчат расцарапанные. Ножки, как прутики. Шейка, точно у цыпленка, коснись — и переломится.

— Ну что зыришь, Антонина? Веди гостей в дом. — Председатель хмуро оглядел пустой двор и взялся за ручку одинокого чемодана, стоящего у крыльца. — Давай, давай. — Видя, что Михайловна колеблется, он слегка подтолкнул ее в бок.

Та ожила и что-то бормоча себе под нос, засеменила в горницу. Позади, стуча по полу костылями, тяжело прыгал на единственной ноге председатель. За ним, почти неслышно, плелись мать и дочь. Михайловна привела их в чистенькую, светлую спаленку.

— Вот, что ли. Располагайтесь. — Она кивнула на кровать.

Женщина тихо проговорила:

— Спасибо. — И осталась стоять у порога.

Девчонка по-прежнему жалась к ее боку и молчала. В глазах у нее стояли слезы.

— Ну, я пошел. — Председатель бухнул чемодан на чисто вымытый дощатый пол. — Смотри, Тонь, жильцов не обижай. Узнаю что, накажу.

Он повернулся и так же грузно запрыгал по скрипучим половицам обратно к дверям.

— Фронтовик? — спросила глазастая, дождавшись, пока затихнут его шаги.

— Фронтовик, — подтвердила Михайловна. — Теперь уж бывший. Отвоевался, сокол. Ну а вы откель будете?

— Из Ленинграда, — едва шевеля губами, ответила женщина.

— Блокадники небось. — Михайловна с гордостью выговорила сложное слово.

— Да, — прошелестела гостья.

— Голодали небось.

— Да.

— Ну, господь с тобой, — смягчилась Михайловна. — Откормим вас. Картохи в подполе осталось немного. Огурчики соленые есть. Мяса-то мало, почитай все отобрали для фронта. Зато гречу не тронули. И пшеницы малек я припрятала. Зорька молока дает, будешь девку свою отпаивать. Глядишь, и тело нагуляет. Как звать-то вас?

— Меня Ольга. Ее Светлана. — Глазастая обняла дочку.

— Имена хорошие. — Михайловна одобрительно покивала. — Ну, вы располагайтесь, мешать не стану. Воды, если нужно, в бочке возьмите. Стряпать сама можешь, продукты я тебе выдам. А так, коли чего — спрашивай, подмогну.

— Спасибо, — тихо сказала Ольга.

Михайловна ушла, с трудом переставляя распухшие ноги в огромных, не по размеру, валенках. Ольга еще немного постояла у порога, затем прошла в комнату и без сил опустилась на кровать. Светка примостилась рядом, нахохлившись, как испуганный воробышек.

— Мам, а мы что, теперь будем тут жить?

— Да, милая.

Света сморщила курносый носик.

— Мам! Я не хочу-у…

Из ее глаз закапали крупные, прозрачные слезинки. Ольга погладила дочь по белокурой головке.

— Ну чего ты, дурочка? Что плачешь? Мы будем кушать досыта, гулять на свежем воздухе. Тут нет бомбежек, а в доме есть печка. Станет холодно, сможем ее топить.

— Н-не хочу здесь. Х-хочу домой. В нашу квартиру. И чтобы папа… был с нами.

При слове «папа» Ольгу как ножом по сердцу резануло.

— Ты же знаешь, Света, папы нет. Он на фронте, бьет фашистов, чтобы они скорее сдохли и мы могли вернуться в свой город.

Света молчала. Глаза ее были красными, но плакать она перестала, лишь тихонько шмыгала носом.

— Мам!

— Что, детка?

— А когда папа побьет фашистов, он сразу приедет и заберет нас отсюда домой?

— Конечно, милая. Сразу приедет. — Ольга не смогла подавить тяжелый вздох.

Три месяца, как от Виктора нет ни одного письма. Ольга пишет чуть не каждый день, а в ответ тишина. Она ждет похоронку. Ей даже ночью снится, как почтальон приносит конверт с вестью о том, что мужа больше нет, пал смертью храбрых на полях сражения. Во сне Ольга рыдает, заламывая руки, а в реальной жизни молчит. Внутри все окаменело. Даже мучительный голод терзает не так, как вначале, осенью и зимой. Ольга через силу разговаривает, улыбается дочке, пытается что-то делать по дому. Растопить буржуйку старыми журналами и обломками деревянных стульев. Сварить из пайки хлеба похлебку, добавив в нее щепотку муки. Подмести пол, засыпанный щепками. Заплести Свете косичку. Нехитрые дела, а вот нет на них никаких сил. Кажется, ее саму запечатали в конверт, и летит она по городам и весям, от одного почтового пункта до другого, рот склеен, руки склеены, веки склеены, не расклеишь…

Ольга почувствовала холод и очнулась. Привычно тронула Светку за нос — ледяной. Тотчас из соседней горницы раздался скрипучий голос Михайловны:

— Щас затоплю, станет тепло.

«Будто мысли читает», — с удивлением подумала Ольга.

— Вставай, — сказала она Светке. — Нужно переодеться. Достань из чемодана штаны, фуфайку и теплые носки.

— Не хочу штаны, — заканючила Светка. — Не люблю! Я в них, как мальчишка. Я лучше в платье.

— Свет, тут тебе не Ленинград. Это там девочки ходят в коротких юбочках. А здесь деревня. Над тобой смеяться станут.

— Не станут, — отмахнулась Светка и насупила белесые бровки.

Ольга невольно улыбнулась. Как похожа дочка на Виктора! Такая же светловолосая, курносая, упрямая до жути. Ольга сама с густыми, роскошными каштановыми волосами, каре-зелеными глазами и тонким, породистым носом с едва заметной горбинкой. По бабушкиной линии все у них дворянского происхождения. Прабабка Ольги аж в Смольном училась. Прадед был царским офицером. Отсюда и Ольгина внешность, тонкая кость, изящные холеные руки с длинными, худыми пальцами. Виктор в шутку любил называть ее «моя барыня». Ольга не обижалась. Как-то так получилось, что у нее с простым крестьянским парнем было полное счастье и взаимопонимание. Ольга играла на рояле, Витя на гармошке. Она читала Тютчева и Блока, он — Хлебникова и Маяковского. Она пела романсы, он — «Марсельезу». И каждому было интересно послушать другого. А Светка — та просто обожала отца. Когда шли на демонстрацию — он непременно нес ее на плечах, и она точно парила над улицами, бульварами и площадями — щеки розовые, в косичках алые ленточки, в руках — красный флажок.

— Мам! Смотри! Я выше все-ех!!.

— Ладно. — Ольга поправила выбившуюся из пучка темную прядь. — Как хочешь. Ходи в платье, только хоть кофточку накинь. Пока еще печка растопится.

— Кофточку накину, — милостиво согласилась Светка и открыла чемодан.

Они вместе принялись разбирать вещи, — то немногое, что успела Ольга сложить, когда узнала, что завтра их эвакуируют. Светка достала связку своих учебников, аккуратно расставила их на единственной полке, висевшей у окна. Ольга поискала глазами, обнаружила в самом углу старинный шифоньер и раскрыла его. Он был почти полностью занят вещами хозяйки: длинные цветастые юбки, вышитые рубашки, жилетки. Ольга робко сдвинула пару плечиков и на освободившееся место повесила свой костюм, бархатное платье, несколько юбок и блузок. Затем извлекла из недр чемодана старинную шестиугольную шкатулку из слоновой кости — бабушкино наследство. Там лежали все ее украшения, а также золотой медальон с фотографией родителей. Она подумала и, обернув шкатулку в газовый шарфик цвета бирюзы, засунула ее в глубь самой верхней полки. На этом их обустройство на новом месте закончилось.

Светка посмотрелась в круглое зеркальце, висевшее над комодом, поправила ленточки в косичках и робко произнесла:

— Кушать хочется.

Она знала, что эта фраза под запретом. Но иногда ее все-таки прорывало.

— Да. Сейчас. — Ольга покопалась в стареньком холщовом рюкзаке и вытащила эвакпаек: краюшку ржаного хлеба и банку кильки.

Светка схватила горбушку и жадно впилась в нее зубами. Миг — и от хлеба остались лишь крошки, которые она молниеносно собрала и кинула в рот. Килька осталась сиротливо стоять на столе.

— Мам…

— Что? — Ольга устало ссутулилась.

— А тетя говорила, что у нее картошка есть…

Светка с опаской покосилась на неприкрытую дверь, словно обсуждала план хозяйкиного ограбления.

— Света, что говорила тетя, тебя не касается, — строго сказала Ольга. — Мы только приехали. Неприлично сразу же требовать еду.

— Но ведь она сама предлагала, — не унималась дочка, снедаемая изнутри лютым голодом, который разгорелся очень давно, но так и не нашел удовлетворения. — Давай, я сама у нее спрошу? А? — Голубые глаза взглянули на Ольгу с мольбой.

— Сиди, горе ты мое. Я сама. — Ольга закрыла шкаф и быстро вышла из комнаты.

Михайловна, согнувшись, кидала в печку поленья. Трескучий огонек весело отплясывал причудливый танец на деревяшках. На большом деревянном столе, захлебываясь от гнева, булькал самовар.

— Простите, пожалуйста, — начала Ольга и запнулась.

Она не знала, как обращаться к старухе. Вроде председатель звал ее Тоней, но ведь неприлично как-то по имени в таком почтенном возрасте. Хозяйка сама пришла ей на помощь.

— Михайловна я. Так и зови, ежели что. Хотела что-то?

— Хотела. Вы простите, Антонина Михайловна, но не могли бы вы дать нам немножко картошки? Две или три? Я бы дочке сварила.

— Отчего ж не могу? — Старуха кряхтя разогнулась. — Ты, девка, вот что — спустись в подпол. Тазик вон возьми. Набери картошки из мешка. Я всем сварю: и вам, и мне. Давай. — Она взяла с приступки большую алюминиевую миску и протянула ее Ольге.

Та кивнула и, обрадованная, полезла в погреб. Там было холодно и сыро, вдоль стен стояли деревянные бочки с соленьями, по углам — мешки с крупами и овощами. При виде всего этого добра Ольга почувствовала, что ее мутит. Она не ела картошку с октября, а сейчас конец марта. Ни огурцов, ни капусты, ни гречки, ни пшеничного хлеба. Ничего, кроме черной горбушки и нескольких ложек пустой похлебки, заваренной горсткой серой муки. Неужели можно будет сварить настоящий суп, сделать Светке кашу с молоком, пожарить картошку с луком на постном масле? Ольга точно завороженная, не в силах оторвать взгляда от мешков с продуктами набрала в тазик картошки. Она поколебалась немного и, воровато оглядываясь, приподняла крышку одной из бочек. Схватив двумя пальцами огромный склизкий огурец, она спрятала его в карман юбки. Затем быстро захлопнула крышку и стала подниматься.

Самовар уже не булькал, а стоял высокомерный и пылающий. Михайловна шуровала в печи закопченной кочергой. Лицо ее было красным от жара.

— Достала? — спросила она Ольгу. — Давай сюда. А сама возьми на столе молочка в крынке. Девке дашь попить, а то она у тебя, как кикимора болотная, зеленая вся.

Михайловна сполоснула картофелины из ковша и, погрузив в чугунок, сунула в печь. Ольга налила из крынки молока в стакан и отнесла Светке.

— На, пей.

— Что это? Молоко? Настоящее?? — Света запрыгала вокруг Ольги. — Господи, молочко! Коровкино молочко!! — Она отпила глоток. — Вкусное какое! — И выдула все залпом. Потом посмотрела на мать и смутилась: — Ой. Я тебе не оставила. Прости, мам. Я нечаянно. Так вкусно!

— Оставь, — отмахнулась Ольга. — Это тебе. Антонина Михайловна угостила. И еще там картошка варится.

— Ура! Ура! — Светка принялась тормошить мать, обнимать и целовать. — Какая она добрая, эта тетя… Антонина Михайловна. А я сначала подумала, что злая.

— Отчего же ты так подумала? — удивилась Ольга.

— Не знаю. — Света пожала плечами. — Она так смотрела на нас, когда мы приехали… Как будто не рада была.

— А чему радоваться? У нее и так почти все забрали для нашей армии. А тут еще нас кормить. И дом у нее тесноват для гостей. Так что никакой от нас пользы, только ущерб.

— Но ведь она не выгонит нас? — забеспокоилась Света. — Мы же не виноваты, что в Ленинграде блокада! Кушать нечего, и холод, света нет и воды.

— Конечно, не виноваты. — Ольга заставила себя выдавить улыбку.

Ей было тягостно и тревожно. Что, если Виктор и правда погиб? Как они будут жить без него? Когда же кончится эта проклятая война?

— Девоньки, за стол. Ужин готов, — донеслось из соседней комнаты.

— Идем. — Ольга обняла дочь за плечи. — Ты только смотри, сразу не наедайся. Тебе нельзя. Желудок не справится.

— Знаю, знаю. Нам в школе говорили, когда еще уроки были. Анна Николаевна рассказывала про голодный понос.

— Вот-вот. — Ольга распахнула дверь и шагнула в гостиную…