Не ходите, девки, замуж!

Татьяна Веденская, 2010

На многие семьи посмотришь и диву даешься: зачем супруги живут вместе – только крики, обиды, недоверие. В жизни Дианы и Владимира все было мирно, почти идеально: в ребенке души не чаяли, друг к другу относились с уважением, признавали за каждым право на личное пространство. Мечта, а не семейная пара – да? Только вот жене почему-то так не казалось. Чего Диане не хватало? Может быть, истерик, что так часто случались в семье ее родителей? Или страсти с битьем посуды и проверкой содержимого карманов, которая сопровождала быт ее подруг? Никто не мог понять, что происходит с женщиной, когда та пустилась во все тяжкие. Даже она сама…

Глава четвертая,

в которой мне можно пожелать счастливого пути

Бытие определяет сознание.

Что ж я такая несознательная-то?

— С тобой все в порядке, дорогая? — заботливо спросил меня муж, когда я на нетвердых ногах зашла в квартиру.

— Да, все отлично, — заставила себя произнести я, максимально удерживая речевой ритм. Язык слушался плохо.

— Да? — иронично переспросил он, демонстративно помахав рукой перед носом. Значит, амбре не пропало после половины пачки мятной жвачки. Плохо, плохо.

— Вы уже ужинали?

— Определенно, да, — хмыкнул он, помогая мне повесить плащ на вешалку. Я и сама понимала, что вопрос этот был глупым до невозможности в десять с лишним часов вечера. Конечно, они ужинали, они чистили зубы (Владимир всегда следил, чтобы Мусякин занимался этой процедурой не меньше трех минут), и, как я выяснила, заглянув в комнату сына, они уже легли спать, так и не дождавшись меня.

— А-а, — неопределенно протянула я, не зная, что еще сказать. Да, так себя вести я не должна была. Я определенно заслуживала кары, недовольства и порицания. Я была готова даже к скандалу, хотя, конечно, предпочла бы отделаться просто извинениями.

— Ты бы поаккуратнее, — вежливо пожал плечами Владимир и пошел по направлению к своему кабинету.

Я нахмурилась:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, при твоей наследственности… — сделав рукой круг по воздуху, пояснил он. От этих слов меня бросило в жар. При чем тут наследственность? Ну, выпила с подружкой, которую не видела с полгода, наверное, что тут такого? Ну, задержалась, да, не позвонила, потому что телефон разрядился, а я об этом узнала, только когда уже собралась домой. Однако ведь ничего страшного не произошло, я знала, что Мусяку заберет из садика он, что мы так договорились. А он знает, как болезненно я отношусь ко всякого рода намекам на мои гены.

— Знаешь, от твоих слов мне еще больше хочется выпить, — воскликнула я. — Сударь, вы меня покидаете?

— Поговорим завтра, — сухо бросил он и ушел.

Я осталась стоять в прихожей в одном сапоге, я была в растерянности. Все чудесное настроение дня куда-то улетучилось, оставив после себя только навязчивое желание закурить, что я и сделала, натянув второй сапожок. Стоя перед большим окном на лестничной клетке, я вспомнила, как Танечка, с которой мы, собственно, и встречались, смотрела на меня сияющими глазами и искрилась от счастья.

— Я влюбилась, Динка! Влюбилась!

— Влюбилась? Ты серьезно? Ты же… но ты ненавидишь мужиков, — удивилась я. Танечку, как я уже говорила, тоже в свое время бросил муж. Ушел к любовнице, а потом отсудил у Танечки половину ее честно заработанной квартиры. И вот на тебе — влюбилась.

— Он… мы с ним… Понимаешь, он не такой.

— Что, у него четыре глаза и восемь сосков?

— Фу! — вытаращилась на меня Танечка, а некоторые особенно ушастые посетители кафе, где мы сидели, обернулись и присмотрелись к нам с интересом.

— Так что, снова принц на белом коне? Конь-то есть?

— Не-а, — еще шире улыбалась Татьяна.

Выяснилось, что большая, светлая и чистая любовь пришла к ней со стороны соседнего дачного садового товарищества в лице худого и длинного садовода по имени Даниил.

— Он разводит пчел! — гордилась она. — У него даже кролики есть. Он все сам.

— Вау! — только и оставалось сказать мне. И продолжать хлопать глазами и чокаться рюмками, выслушивая ее подробный рассказ о том, как они с Даниилом (совершенно случайно) оказались и в Москве практически соседями. Она — на Беговой, он — на Шмитовском проезде. По мне, такое соседство — не ближний свет, но для влюбленной Татьяны семь лишних верст не крюк.

— Он, конечно, был женат, но сейчас…

— Развелся? — хмыкнула я.

— Нет, овдовел. Дети уже большие, — поделилась она. Я понимала, что и в самом деле я вполне могу порадоваться за подругу, которая обрела в одном лице и мужчину мечты, и лишнюю пару рук в огороде, и бесплатный мед. Что тут плохого? Почему же я чувствовала одно только раздражение и злость, немотивированную, но сильную агрессию, мучительное желание встать, перевернуть наш столик вверх ногами и заорать.

— Я рада за тебя, правда, очень, — говорила я, улыбаясь. А злость, по совету психолога из телевизора, которого за последние годы я смотрела в избытке, я перенаправила в салфетку, которую мяла и рвала в кулаке под столом.

— Спасибо, — улыбалась Танечка. И, черт, она действительно выглядела счастливой, хотя пчеловод был сомнительный: без машины, без отдельной квартиры, по профессии, кажется, инженер. Но дело было даже не в этом. Танечкин взгляд, эти сияющие глаза — я силилась понять, что же это там внутри ее происходит, какая химия, что с чем вступило в реакцию, что ее так трясет и распирает. Глядя на нее, я почувствовала себя совершенно пустой. Не в том дело, что мне некого любить. Даже если бы кто-то и мелькнул на моем скорбном, хотя и комфортном жизненном пути, я бы схватилась за пуговицу и от греха убежала бы подальше. А даже если бы и осталась — вряд ли во мне бы зашевелилось хоть что-то. Или я бы подумала: зачем оно мне надо? Господи, это ж сколько мороки — ждать звонков, бояться одиночества, ругаться, мириться, не спать по ночам. Нет, покой мне дороже, это факт. Наверное, я постарела и с годами утратила способность любить. Знаете, как люди утрачивают зрение или слух. Глядя на Татьяну, мне стало ясно, что после всех этих лет, после Сосновского с его взбрыками, после развода, после рождения Мусяки я просто хотела бы спокойно читать журнал на лавочке в тихом осеннем парке. Одна. Какая большая разница: Татьяна сияет от счастья, а я могу только вежливо улыбаться. А чтобы придать глазам блеску, могу закапать визин, если кому-то это нужно.

— Ну, а как у тебя дела? — спросила она наконец, когда ее любовный экстаз поутих.

— Я в порядке, — заверила ее я.

— Точно? Ты что-то какая-то грустная, — из вежливости продолжила она.

— Нет, все нормально. Осень просто. Знаешь, ты молодец, Танюшка, так держать. Жени на себе этого Даниила и будь счастлива.

— А как у вас с Володей?

— О, просто замечательно, — с преувеличенным энтузиазмом замахала я руками. — Володя просто ангел. Работает, не пьет, не курит, не ругается. Вот чистый ангел, что скажешь. Ничего. А раз так, давай не будем с тобой о нем говорить. Давай-ка лучше выпьем, да?

— За тебя. Слушай, а ты уже грудью-то Ванечку не кормишь? — насторожилась Танюшка.

— Уже не кормлю, — улыбнулась я. И мы оставили в покое моего гражданского мужа и снова принялись на все лады восхвалять пчеловода. И дошли до того, что сменили одно кафе на другое, потом вообще поперлись зачем-то в наш банк на Октябрьском Поле, там выпили еще с Леночкой, которую из операционисток повысили до моей должности — кредитного консультанта. Попутно я поняла, как на самом деле скучна и омерзительна была моя работа, переводящая время на деньги по определенному курсу. Мой курс был невысок. Годы прилипали к рабочему столу незаметно, день за днем, в соответствии с действующим законодательством. Они утекали с чаепитиями, улетали с дымом сигарет.

— Ты возвращаешься-то когда? — спросила меня Леночка, стряхивая пепел в мусорку у входа.

— Возвращаться? Не знаю, — пожала я плечами. — Если и есть в моем Владимире что-то по-настоящему хорошее, так это то, что позволяет мне не работать.

— Везет! — протянула Ленка. — А мой-то ни за что не даст мне уйти. Слушай, Дин, а ты хорошо выглядишь.

— Спасибо, — кивнула я, немного шатаясь.

Вполне понятно, почему к вечеру я была уже не в состоянии соответствовать высоким требованиям Владимира к моральному и физическому облику. Ну и что, ну и наплевать. Он думает, что я могу спиться? А что, в принципе могу. Какие мои годы? Продолжу дело отца. Я представила, как я приползаю на карачках домой, как с трудом карабкаюсь, цепляясь руками за перила, а земля уходит у меня из-под ног. Нет, спиваться я не собиралась, но то, что Владимир держит у себя в голове такой вот забавный страх в отношении меня, было смешно. С этой самой мыслью я отправилась спать. Раздеваться я для разнообразия не стала, так и плюхнулась в нашу ортопедическую супружескую постель, справедливо полагая, что сегодня Владимир не станет нарушать моего чуткого девичьего сна и останется в кабинете. Его тактичность вкупе с его неконфликтностью просто потрясала. Интересно, что бы сказал нормальный, реальный муж, если бы я вот так пропадала где-то целый день, а потом пришла в таком вот интересном положении?

— Проснулась? — спросил он меня наутро, засунув нос в спальню. Вместе с ним в комнату заполз запах чего-то вкусного, возможно, даже печеного.

Я медленно продрала глаза и потянулась, глядя на свежего, уже явно побегавшего Володю. Монстр, а не человек.

— Просыпаюсь.

— Я подумал, что тебе надо выспаться, и забрал будильник. Так что Ванька уже в саду.

— О, здорово! — улыбнулась я, удивившись, что голова у меня практически не болит. — Ты извини, что я вчера…

— Ладно, брось, — только махнул рукой он. — Пойдем лучше завтракать.

— А чем же пахнет? — повела носом я.

— Просто тосты с сыром и сок. Если хочешь, можно еще кефирчику тебе налить.

— Не, кефирчик не надо, — помотала я головой, стряхивая последние остатки сна. С утра, конечно, весь хаос странных, упаднических мыслей, обуревавших меня вчера, совершенно исчез. Поэтому, когда муж спросил меня, как там моя подруга, я только усмехнулась.

— Танька-то? Она влюбилась.

— Влюбилась? Она ведь, кажется, старше тебя? — заметил он.

— Да, ей уже, наверное, под сорок, — согласилась я. — А при чем тут это?

— Да уж, смех. И кто же он? — продолжал любопытствовать Владимир, аккуратно, с помощью ножа и вилки разрезая свой тост.

— Пчеловод.

— В смысле? Не понял.

— В прямом смысле. Он на даче пчел разводит. Так почему это смешно? — Я подняла на Володю глаза.

— Как же, в таком-то возрасте! Что она, девочка? Может, она и в Деда Морозе еще верит? — улыбался Владимир.

— Они, может, нашли друг друга, — махнула рукой я.

— А, конечно. Шли-шли и нашли вторую половинку. Это ее муж располовинил?

— Да, и что?

— Ничего, — пожал плечами он. — Просто получается, что от нее и так осталась половинка. И с ним они теперь одно целое. А его жена куда делась?

— Умерла.

— Еще лучше. Так что, она хочет разделить с ним все: и горе, и радость? У нее еще осталась недвижимость, чтобы поделиться с ним? — насмешничал он.

— Не все же такие? — обиделась я.

— Все-все, — заверил меня муж. — Или она, или он. Но можно быть уверенным, когда идут крики о большой любви, кто-то от кого-то чего-то хочет.

— Ну, почему же. Иногда люди просто хотят быть вместе, им просто хорошо, они любят друг друга. Я думаю, у Тани все будет хорошо.

— Возможно.

— И потом, ты вот смеешься, но сам-то тоже вон Мусякина принял, прописал и все такое. Ты не такой плохой, как хочешь казаться, — приперла его к стенке я. — Другой бы заставил меня его прописать, а потом бы стал зажимать деньги. И спорить из-за того, кто должен ребенка в садик водить. И за чей счет английская школа. Ты же не такой?

— Поверь мне, я такой же точно, просто Ванька — это мой сын. Я ждал его, я хотел его, это был мой добровольный выбор, — почему-то разозлился Владимир.

— Ну, а пчеловод — это Танин добровольный выбор.

— Мужчина не может быть честным, — заметил он. — Ребенок — да. Ребенок — это единственное, что имеет значение.

— Значит, я для тебя — пустое место? — спросила я, чем совершенно сбила Володю с толку.

— Почему? — опешил он. — Мы же не об этом говорим.

— А, чего там, — хмыкнула я и потерла виски. Вот теперь голова у меня начинала болеть. — Давай и об этом. Значит, ты считаешь, что я — это только неизбежное приложение к ребенку. И если бы можно было заполучить его как-нибудь без меня, ты так бы и сделал?

— Дина, что за глупости?

— А когда ты со мной спишь — это зачем?

— Я не хочу говорить в таком тоне, — моментально сдал назад Владимир. — У нас же все хорошо, что с тобой? Это все из-за похмелья наверняка.

— Наверняка. Уж точно не из-за того, что я живу с мужчиной, которому на меня наплевать! — расхохоталась я.

— Это не так.

— А как?

— Я очень дорожу нашими отношениями, — пробормотал Володя. — Это очень серьезно, мы растим ребенка, мы несем ответственность. Что ты хочешь, в конце концов?

— Я? Знаешь, что самое смешное? Я ничего не хочу. Ничего. Вчера я смотрела на Татьяну и вдруг обнаружила, что мне нравится то, насколько я пуста и спокойна. Я прекрасно себя чувствую, мне хорошо. ХОРОШО!

— Зачем же ты кричишь тогда? — удивился он.

— Ни за чем. Ладно, извини, — теперь уж сдала назад я. — Наверное, ты прав. Это просто похмелье. Я просто вчера как-то разнервничалась. Наверное, я устала.

— Наверное, — кивнул он, не зная, что сказать еще. Это интересный вопрос — отчего бы я могла устать, если я никак и нигде не напрягалась? Однако версия, что я устала и просто нуждаюсь в полноценном отдыхе, очень понравилась Володе. Он тут же предложил мне еще немного поспать и поговорить, когда я отдохну.

— Не хочу, чтобы мы ругались, — сказал он и ласково провел рукой по моим перекрашенным Вериной парикмахершей волосам. На два тона светлее, разница не слишком заметна, но удовольствие я получила. К тому же выяснилось, что у меня улучшилось качество волос. Должно быть, сказалось все-таки постоянное Володино здоровое питание.

— Ладно, действительно, чего мы-то с тобой должны ругаться? — примирительно, хоть и не без сарказма, протянула я. — Ну не любим мы друг друга, и что? Зато у нас здоровые отношения.

— Любим, не любим? Что это? Кто это решает вообще? — пожал плечами Володя. — Ты считаешь, любовь в том, чтобы поставить штамп и всем кругом сказать, что вот, мол, он мой, а она моя? Или в том, чтобы звонить каждые пять минут, а потом от ревности разбить кому-нибудь лицо? И рыдать через каждые пять минут? Если ты имеешь в виду это, то да, я не люблю никого. Я это тоже уже проходил. Мне хватило. Я предпочитаю жить настоящим. И если здесь и сейчас, в моем сегодняшнем дне, на моей кровати сидишь ты — я рад тебе. Но это не значит, что я должен вцепиться в тебя с криками о большой любви. Возможно, завтра тебе самой уже не захочется сидеть на моей кровати.

— И ты меня отпустишь?

— А я могу тебя удержать? — удивился он.

— Ну… если бы хотел…

— Даже если бы хотел, — вздохнул он. — Вспомнил Сосновского. И стоило бы его удерживать?

— Нет, — грустно согласилась я.

— Ладно, спи давай. Сегодня-то ты никуда бежать не собираешься? — улыбнулся Володя и накрыл меня одеялом.

Я выключилась моментально, а когда проснулась, жизнь снова побежала по своему кругу, требуя от меня все внимание, которое я только могла в себе найти. Муж уехал на переговоры, так что мне надо было встать, привести себя в порядок, позвонить маме, узнать, не нужно ли ей что-нибудь из продуктов. Обычно раз в неделю я приезжала к родителям, чтобы немного помочь с уборкой и продуктами и вообще дать им хоть немного выдохнуть. И вдохнуть. Мама уставала, стала сварливей, чем раньше, постоянно ругалась с папой, чье здоровье требовало серьезного внимания. Можно, конечно, было заехать и завтра, но у меня в холодильнике лежало три килограмма отборной парной свинины, купленной по случаю. Ее надо было отдать сегодня. И хорошо бы еще до того, как заберу Мусяку из сада, заскочить в детский мир и прикупить ему осенние ботиночки. Из старых он, естественно, вырос. В его годы (во все два) дети так быстро растут.

— Бегаешь? — спросила меня мама, когда я влетела к ней в квартиру.

— Ага, — кивнула я. — А вы как? Не деретесь?

— С кем? — хмыкнула мама. — С папашей твоим? То-то была бы драка, он бы от одного моего хлопка выключился.

— Как он?

— Да плохо, — вздохнула она. — Приехал какой-то дружок его, так они вчера по паре рюмок хлопнули, и все.

— Что все? — смутилась я.

— В зюзю папашка, вот что. С пары рюмок. Все, доча, пиши пропало. Спился он, алкаш проклятый. Раньше и бутылки мало было, а теперь вот.

— Слушай, может, это хорошо? — осторожно спросила я.

— Кодировать его надо, — заявила мать. — А то подохнет. Я вот передачу смотрела, можно ему в чай порошок подсыпать, так его от водки рвать будет. Может, едрить его, купить? Ты не видела передачу? По первому каналу показывали.

— Не, мам. Не видела. И не думаю, что все эти методы безопасны, — поежилась я.

— Ладно, подумаем, — мрачно пробормотала мама, и мне стало ясно, что папуле моему теперь придется туго. Не избежать ему маминого энтузиазма.

Папа пил давно и с достойным уважения постоянством. Мама тоже, конечно, могла принять на грудь, но папа пил так, что становилось понятно — это и жизнь его, и профессиональная деятельность, и призвание, и отдых, и тяжелый труд. Всю жизнь то мама, то бабушка, то участковый, то кто-то еще пытались призвать папочку к ответу, вразумить и направить на путь истинный. Он воспринимал все эти приставания как вызов, которому он должен и будет противостоять, пока достанет сил. И стоял он до последнего и готов был, как легендарные матросы «Варяга», уйти на дно вместе с бутылкой, лишь бы не сдаваться. Однажды мама, помню, имела такую неосторожность, как послать нашего папашку в магазин за куском говядины, луком и сметаной, без которых было невозможно изготовление пристойного борща. То ли мама устала слишком, чтобы идти сама, то ли просто забегалась и попутала стороны света, но факт в том, что папаша оказался вдруг на свободе с чистой совестью и с карманами, полными денег. На бутылку или две лук с говядиной вполне потянуть могли. От такого расклада папаша, думается, даже оробел. Он долго копался в прихожей, проверяя, нет ли тут какой подлянки. Не встроены ли датчики в купюру, не идут ли за ним по следу легавые, не скрытой ли камерой его снимают. Когда же он выбрался из дома, мама все-таки одумалась, вспомнила, с кем дело имеет и за кого замуж шла.

— Динка! — крикнула она мне. — Беги за отцом. Пропьет же!

— Не успеть, — покачала головой я, но вставила ноги в валенки (да, кажется, была зима) и рванула в направлении стекляшки. Конечно, я не стала испытывать судьбу и искать прародителя в овощном магазине, побежала напрямки к вино-водочному прилавку, где и был папаша пойман с поличным.

— Ты! — прошипел он при виде меня и вцепился намертво в поллитровку «Кристалла».

— Отдай, — потребовала я и стала надвигаться на него, осторожно, чтобы не спугнуть.

— Не надо. Ты же дочь моя! — возопил он, но я, во-первых, желала отцу только добра, а во-вторых, хотела борща.

— Папа, верни бутылку. Надо мяса купить.

— Ага, — безропотно кивнул он и сделал вид, что возвращается к окошку кассы.

— Вот и молодец, — обрадовалась я и на полминутки снизила свою бдительность.

И вот именно тут отец родной ловким и точным движением руки молниеносно вскрыл бутылку и практически прямо у меня под носом взболтал ее и выпил. Нет, выпил — это неправильное слово. Скорее, над сказать, он просто влил ее внутрь, через глотку как через воронку. И раньше, чем я успела дернуться и рвануть к нему, живительная влага уже была размещена внутри его телесной оболочки, а вернуть деньги борщу оказалось невозможно. В течение следующих пятнадцати минут папу медленно накрывало: целая бутылка за пару секунд была выше его возможностей. Всю ночь отца по району с фонарями вылавливали, а мама материла почем зря, проклиная как его алкоголизм, так и свою собственную наивность.

— Ведь вот же дура-то! Нашла, кого послать! — воздевала руки к небу она, а папа, скорее всего, спал где-то с чувством выполненного долга. Так что вы понимаете, что я думала о всех маминых попытках заставить отца бросить пить.

— Мам, только без порошка, ладно? Отравишь же его.

— Его отравишь, — покачала головой она. — Он такое пил…

— Ладно, только все-таки лучше к врачу. Хочешь, я денег дам?

— Богатая? Добрый твой Владимир, повезло тебе, — назидательно посмотрела на меня мать. — Ладно, денег давай. Поведу к врачу.

— Ладно. А мне за Мусякой пора, — ретировалась я под благовидным предлогом. Весь этот разговор с мамочкой только усилил головную боль. Я испугалась, что, может быть, Володька прав и надо мне быть поосторожнее с такой наследственностью? А то потом и мне порошочек подсыплют.

— Мама, а знаесь, засем танки? — спросил меня ребенок, стоило мне показаться в дверном проеме их группы. Он был красным, довольным, грязным с ног до головы. Любимым.

— Танки? — сосредоточилась я.

— Ага?

— Чтобы стрелять?

— Неть!

— Неть? Чтобы воевать?

— Неть, — продолжал гордо мотать головой он. Я натягивала на него сухие колготки и улыбалась.

— А для чего? Скажи мне, а то я не знаю.

— Они везде ездют, — развел ручками он. — И где даёжки нет, тоже ездют.

— Где нет дорожки? Правда?

— Да.

— И что? — Я еле сдерживалась, чтобы не начать целовать его в щечки.

— Они могут пиццу ва-азить везде! — с умным видом пояснил он.

— Да ты что! — хлопнула в ладоши я.

Всю дорогу до дому мы обсуждали, куда именно можно доставлять пиццу на танках. Действительно, в этом была определенная логика. На танке оно ведь — хоть куда.

— А на дно морское можно пиццу на подводной лодке возить, — добавила я от себя.

Мусяка подумал и согласился:

— Да. Губке Бобу.

— Отлично. Вот мы и пришли, — улыбнулась я, впихивая Мусяку в лифт. Дома, как ни странно, нас ждал Владимир.

— Привет, — удивленно поздоровалась я. — Ты не на переговорах?

— Нет. Отменились, — помотал головой он. Вид у него был весьма довольный.

— Да? Здорово. Или нет? Это хорошо или плохо, что они отменились?

— Это неважно, — отмахнулся он. — Слушай, я тут думал весь день над нашим разговором и…

— И что? — замерла я. Что он хочет сказать? Что большая любовь существует? О, что-то я была не готова сейчас ни к каким разговорам о любви.

— Я думаю, что ты действительно устала и должна отдохнуть. Ты сидишь дома два года, ты уже замучилась только с нами возиться. Тебе необходимо отвлечься! — заявил он. Я была в недоумении.

— Ты считаешь? Отвлечься? И как?

— Хочешь поехать куда-нибудь?

— Поехать? — еще больше удивилась я. — Куда?

— Да хоть в Питер. Ты была в Питере? — невозмутимо продолжал он.

— Нигде я не была. Ты серьезно считаешь… А как же Мусякин?

— Да что там Мусякин? Он в садике. Я его отведу и заберу. Можно захватить выходные, тогда мы вообще будем дома. Нет, правда, Дин. Тебе надо съездить. Поселим тебя в центре города, номера там не слишком дороги. И потом, это ж только несколько дней. Посмотришь Неву. Зимний дворец, Петропавловскую крепость. Знаешь, это очень красивый город.

— Но…

— Ничего не хочу слышать. Едешь? — радостно улыбался он. Было видно, что Владимир в полном восторге от своей идеи. Я не знала, право, почему он считает мысль выпихнуть меня куда-то на несколько дней такой уж заманчивой. И к тому же я почему-то не чувствовала, что это хорошо — взять и куда-то вот так уехать. С другой стороны, у меня действительно в последнее время шалят нервы. Володя, кажется, просто загорелся. Не стоит его расстраивать, наверное. Может, и вправду мне понравится? Я же действительно нигде не была, весь мир для меня, по сути, сводится к одному кусочку Москвы и паре мест в пригороде.

— Ну, если ты так считаешь…

— Решено, я сниму тебе номер. Гостиниц полно. Позвоню одному своему другу детства, он что-нибудь подберет и тебя встретит.

— Правда?

— Да, никаких проблем. Я думаю, его не затруднит моя просьба, — продолжал демонстрировать энтузиазм он. Кончилось все тем, что мы ринулись к компьютеру и даже нашли справочную, где заказали билеты. Если бы с Володей дома не оставался Мусякин и если бы речь не шла всего о нескольких днях, я бы подумала, что Володя с какой-то специальной целью пытается выпихнуть меня и бросить на амбразуру питерских достопримечательностей. Но его намерения были, кажется, чисты, так что, неожиданно для себя, я поняла, что через неделю, в четверг, пока осень еще не стала окончательно мерзкой, холодной и промозглой, в восемь тридцать по московскому времени я еду в Санкт-Петербург смотреть на разводные мосты и прочие культурные вещи, список которых Володя обещал составить и выдать мне прямо к отъезду с соответствующими инструкциями.

— Ты уверен, что это нужно? — спросила я, когда он на следующий день приехал с выкупленными билетами.

— Дина, я хочу, чтобы ты была счастлива, — ответил мне он.

Я вздохнула и взяла билеты. Ну, если он так видит мое счастье…