Невроз

Татьяна Воронцова, 2009

«Каждое солнце имеет Sol Nigredo, каждый предмет – тень». Окончательно заблудившись на темной стороне своей души, талантливый писатель Грэм Мастерс оказывается в кабинете психоаналитика. Но Маргарита, школьная подруга его сестры, и сама не свободна от многочисленных комплексов и иллюзий. Лишенные внутренней целостности, они не способны исцелить друг друга, но всепоглощающая сила любви, в конце концов, соединяет неотразимое чудовище и слишком правильную красавицу.

Глава 3

Ближе к концу недели позвонил Костик Валеев из отделения неврологии.

— Маргоша, я по делу. Строганов — это твой?

— Мой.

— Ага… Тогда давай посовещаемся.

Рита тяжело вздохнула и приготовилась выслушать жалобы на капризы и плохое поведение пациента. Ничего подобного. Грэм вел себя образцово, выполнял все указания медиков и обнаруживал искреннюю заинтересованность в результатах обследования. Однако…

— Парень обладает паранормальными способностями, — сообщил Костик, смакуя это как сладкий леденец. — Ты об этом знала?

— Это что, — растерялась Рита, — ясновидение?

— В том числе феномен ясновидения, да. В околонаучных кругах это принято называть сверхчувственным восприятием.

— Этого только не хватало, — пробормотала она, без сил опускаясь в кресло. — Ты уверен?

— Зайди ко мне после обеда, — предложил Костик. — Сама убедишься.

— У тебя есть его ЭКГ?

— Да, и не только. Мы погоняли его по всем кругам нашего местного маленького ада, так что на сегодняшний день располагаем более чем исчерпывающей информацией об устройстве его мозга.

Рита посмотрела на часы. Без четверти два. Что ж, пообедать можно и после. Через десять минут она уже сидела в кабинете К.Н. Валеева, кандидата медицинских наук, и с умным видом перебирала бумажки с многочисленными записями и диаграммами, которые были ей понятны от силы на треть.

Они в самом деле погоняли Грэма по всем кругам своего неврологического ада: компьютерная томография, допплерография сосудов головного мозга (он же жаловался на мигрени), электроэнцефалография, транскраниальная магнитная стимуляция и даже специальное исследование ноцицептивного флексорного рефлекса — уровня болевой чувствительности на импульсное электрическое раздражение.

— Парень с ходу определяет, кто из находящихся в комнате болен, а кто здоров, — бубнил Костик, не давая ей сосредоточиться, — кто сыт, а кто голоден… у кого из женщин месячные, а у кого менопауза… Кроме того, он не поддается гипнозу и способен волевым усилием изменять частоту своего пульса.

— А сигареты он без огня не зажигает?

— Смейся, смейся… Хочешь знать, что было во вторник? С чего начались все эти песни и пляски вокруг твоего голубчика? В лаборатории, во время забора крови, он сидел в какой-то странной дреме, так что Юльке приходилось то и дело повторять «откройте глаза», «откройте глаза», а потом вдруг очнулся, посмотрел на Тамару и говорит: «Позвоните домой. Немедленно». Представляешь? Ну, Тамара — она ж баба-зверь, ее ничем не проймешь — поначалу только посмеивалась: ишь, как мужика под иглой-то колбасит, но чуть погодя под нажимом общественности все ж не утерпела и помчалась звонить. И знаешь, что оказалось? Старенькая бабушка, с которой она обычно оставляет свою Оксанку, поставила на газ кастрюльку с водой, а сама ушла в комнату, прилегла на диван и задремала. Вода закипела, начала плескать через край и в конце концов залила конфорку. Огонь погас, а газ, как ты сама понимаешь, продолжал сифонить. Ну вот: бабуля спит, ребенок спит, а кухня мало-помалу наполняется газом. Кухня, коридор, комнаты… Короче, если бы Тамара своими упорными звонками не перебудила весь дом, к вечеру мы имели бы парочку трупов. Ну-с? Что скажете, мадам Зигмунд Фрейд?

— Фантастика. Он это как-то объяснил?

— Вряд ли он смог бы это сделать, даже если б захотел. А он не захотел. Полежал чуть-чуть на кушетке, потом его отправили в столовую завтракать, а потом уже к нам. Проходя вместе с ним по коридору, я предложил ему определить, в каких палатах находятся женщины, а в каких мужчины. Он сделал это без труда, хотя все двери были закрыты.

Рита поежилась.

— Еще что-нибудь?

— Мы надели на него шлем, включили аппарат и попросили еще раз войти в то же трансовое состояние, в каком он пребывал во время своего «кровавого» пророчества. Он попробовал, но у него не получилось. Наверно, устал. Зато получилось на следующий день.

— И вам удалось снять показания с приборов как раз в тот момент…

Костик кивнул.

С большим трудом Рите удалось справиться с волнением. Она прислушивалась ко всем этим формулировкам — высокоамплитудная гиперритмичная активность, усиление межполушарной асимметрии мозга с резким преобладанием активности правого полушария над активностью левого — и пыталась представить, что за этим стоит. Какие сугубо человеческие страсти и страдания. Среди прочего были отмечены усиление кровоснабжения мозга, миорелаксация, повышение когерентности ЭЭГ, как во время эпилептических припадков… Экстремальное состояние сознания. Но каким образом переживает его сам испытуемый?

— Он с легкостью вошел в транс?

— М-м… я бы не сказал. Для этого ему пришлось сделать себе надрез на запястье.

— Что? — Рита напряглась.

— Что слышала, — печально усмехнулся Костик. — Мы не успели его остановить. Но не волнуйся, — успокаивающе добавил он. — Ранка получилась совсем пустяковая. Ее сразу же обработали и наложили повязку.

— Но кровь! Ему потребовалась кровь. Понимаешь, что это значит?

— Да. Где-то в этих перекошенных мозгах застряла большая заноза.

Хуже всего, что он сам знал, что делать. Пролитая кровь — состояние транса. Судя по всему, эта фатальная связка оказалась закрепленной уже очень давно.

— Ох… а мне с ним работать!

— Советую отказаться от этой затеи, — отозвался Костик очень серьезно. — Таких людей лучше не трогать.

Как будто она сама этого не знала!

— Надо, по крайней мере, заставить его есть. А то ведь ноги протянет.

Костик скептически улыбнулся:

— Да, вчера я имел счастье наблюдать, как он под присмотром Татьяны Степановны впихивает в себя овсянку.

— И что овсянка? Прижилась?

— Да вроде бы.

Понурая и полная зловещих предчувствий, Рита возвращалась к себе на третий этаж. Там (она знала почти наверняка) ее уже дожидалась эта парочка, мама с дочкой. Отчаянно молодящаяся мамаша, которой недавно удалось заполучить в мужья третьеразрядного актера, пригодного разве что для малобюджетных фильмов и тошнотворных отечественных сериалов, но отличающегося при этом чудовищно завышенной самооценкой, и девочка-подросток со всеми признаками раннего полового созревания. Девочка заходила в кабинет, а мамаша с большой неохотой оставалась снаружи. Будь ее воля, она бы сама объяснила этой непонятливой женщине-психиатру, в чем, собственно, заключается проблема и как ее следует решать, а так приходилось торчать по целому часу под дверью, теряясь в догадках, какие еще скелеты милостью ее несовершеннолетней дочери появятся из семейного шкафа на этот раз.

Девочка посещала аналитика на протяжении четырех месяцев, пересмотрела многие из своих первоначальных невротических установок и сейчас была сильно расстроена и даже напугана внезапным решением матери прервать лечение. Рита вспомнила ее молящие глаза, стиснутые на коленях руки.

«Маргарита Максимовна, сделайте что-нибудь. Поговорите с ней. Я больше не могу так жить».

«Я уже говорила с ней, Жанна».

«Почему она мне не верит?»

«Потому что не хочет верить. Потому что боится потерять этого мужчину. Потому что женское начало в ней сильнее материнского».

«То есть его она любит больше, чем меня?»

«Это не одно и то же — любить мужчину и любить ребенка. Твоя мать хочет иметь и то и другое. Она не намерена отказываться от него ради тебя».

«Вы правда ничего не можете сделать?»

«Боюсь, что нет. Пойми, Жанна, я врач, а не волшебник. Я не могу изменить чью-то жизнь, тем более когда сам человек этого не хочет. Я могу только указать, где и когда он оступился».

«Что вы мне посоветуете?»

«Бороться. Бороться изо всех сил. Не уступать, даже если это потребует от тебя гораздо больше усилий, чем ты предполагала».

А тут еще писатель с выраженной правополушарной активностью! Причем в его случае нельзя даже заподозрить латентный психоз, чтобы под этим предлогом отказать ему в терапии — пациенты с подобными нарушениями, как правило, выглядят совершенно нормальными людьми (чересчур нормальными!). Этот же и выглядит ненормальным, и ведет себя соответственно. И когда в процессе анализа начнется постепенный перевод в сознание многих бессознательных содержаний, кто знает, что поднимется из этих темных глубин, какой хтонический монстр.

* * *

Она старалась не думать о своем новом пациенте до тех пор, пока он не переступит порог ее кабинета, но в понедельник с утра от Штеймана принесли его медицинскую карту с результатами всех обследований, и поневоле пришлось уделить этому время и внимание.

Раз за разом она перечитывала заключения кардиолога, гастроэнтеролога, офтальмолога и прочих, прочих. Патологии не выявлено… не выявлено… не выявлено… Самым слабым звеном, как и следовало ожидать, оказалась голова. Что ж, может, это и к лучшему. Во всяком случае, теперь не придется постоянно напоминать себе о возможных обострениях какого-нибудь хронического заболевания. К тому же она наконец выяснила, сколько ему лет — тридцать три. Возраст Христа. Самое подходящее время для того, чтобы слететь с катушек.

…симптомы невроза — это не только следствия возникших однажды в прошлом причин, но также попытки какого-то нового синтеза жизни, увы, неудачные, которые тем не менее не лишены внутренней ценности и смысла.^[2]

И вот он сидит в том же самом кресле. Вид немного утомленный, но он и раньше-то не выглядел человеком отменного здоровья, а после недели непрерывного общения с медперсоналом…

Однажды, стоя у окна, Рита случайно увидела его в тот момент, когда он покидал здание клиники. За воротами его ожидала машина, большой черный «мицубиси». В своем распахнутом длинном плаще и мятых черных брюках он быстрым шагом пересек площадь перед парадным входом, подошел к машине, уселся на пассажирское сиденье и был таков. Кто его подвозил? Приятель? Подружка?

Некоторое время они присматривались друг к другу, словно виделись впервые. Рита поймала себя на том, что опять мысленно восторгается блеском и густотой его темных волос, грацией движений, легкой небрежностью в одежде.

— Знаете, — он коротко зевнул, прикрыв рот ладонью, — после того как вся эта орава народу целую неделю билась надо мной в надежде отыскать у меня хоть какое-нибудь неизлечимое заболевание, я даже чувствую себя неловко из-за того, что оказался так нагло и вопиюще здоров.

Сегодня он был в костюме, но без галстука. Пуговица на воротничке рубашки расстегнута, манжеты на сантиметр выглядывают из-под рукавов пиджака. Дорогой костюм, дорогие часы… немного роскоши для того, чтобы чувствовать себя на высоте.

— Я рада, что вы здоровы, Грэм. Думаю, мы можем приступить.

— С чего же начать? С детских фантазий? Со сновидений? Честно говоря, я совершенно не представляю, как себя вести. Как убедить себя в том, что я на приеме у врача, и в то же время не впасть в соблазн опьянения собственными несчастьями. Женщина-врач. Не помню, чтобы я хоть раз оказывался в таком положении.

— Прежде всего постарайтесь не смотреть на меня как на сексуальный объект.

— С чего вы взяли, что я это делаю? — осведомился он довольно грубо.

— А разве нет? Вы ведь охотник, Грэм. Вы охотитесь за ощущениями, за впечатлениями. За новизной, что бы ни стояло за этим словом.

Смотрит в упор. Не знает, что сказать.

— Вы не против, если я пересяду?

— Пожалуйста.

Как и следовало ожидать, он перебрался в кресло, стоящее у стола. Смелый шаг. Но именно смелость им сейчас и требовалась. Им обоим. Вблизи стали заметны мелкие морщинки в углах его глаз, проколотые мочки ушей, в которых когда-то, очевидно, красовались серьги… Его кожа не была смуглой от природы, просто за лето он успел немного загореть.

— Вы пишете по-английски?

— Да.

— А думаете?

— Когда работаю над книгой, то и думаю по-английски. Но только в том случае, когда мои размышления касаются сюжета или характера действующих персонажей. Когда же возникает необходимость вернуться к реальности, например, сходить в магазин, мозг автоматически переходит к русскоязычной версии программы.

— Это дается вам без труда?

— Поначалу было трудновато, лет приблизительно до шестнадцати. Но я достаточно серьезно занимался языками, сперва английским, потом французским и немецким, так что со временем это перестало быть проблемой.

— Вы хорошо спали этой ночью?

— Да, если не считать того, что заснул я около четырех, а проснулся в восемь.

— Для вас это нормально?

— Трудно сказать. Я давно не придерживаюсь строгого распорядка дня.

— Вы видели сон?

Грэм отвлекся от созерцания фигурки вепря из черного обсидиана, которую Рита использовала в качестве пресс-папье, и уставился ей в лицо. Неожиданно для себя она обнаружила, что выдержать его взгляд не так-то просто. Паранормальные способности… Ладно, будем надеяться, что мыслей он не читает.

— Я понимаю, вы должны были спросить. Да, видел. И надо признаться, это был очень странный сон.

— Расскажите.

— Я спускался по лестнице.

— Спускались? Не поднимались?

— Спускался. Сверху вниз. — Он указал пальцем. — И там, куда я спускался, было очень темно. Непроглядный мрак. Я шел довольно долго, в руке у меня была свеча, но в конце концов она погасла, и я продолжал двигаться на ощупь, держась за стены. — Он моргнул и вновь перевел взгляд на обсидианового вепря. — Мне было страшно. Но я шел и шел, потому что знал — откуда это знание? — что там, внизу, меня ждут.

— Люди? Или один человек?

Он тут же повернулся к ней.

— Вы.

Рита не шелохнулась. Его сон был настолько прозрачен (если только он не придумал его прямо сейчас), что толкований не требовалось. Спуск в преисподнюю, во мрак бессознательного — то, чем ему предстояло заняться.

— Я шел вперед, пока не почувствовал, что ступени закончились и я стою на горизонтальном полу. Вы были где-то неподалеку, но я вас не видел. Тогда я попытался позвать…

— Во сне вы произнесли мое имя?

— Не знаю. Возможно, мне приснилось, что я его произнес.

— Что было дальше?

— Вы не отозвались.

Рита немного подождала. Но он молчал.

— И тогда?..

— Я понял, что ни за что не найду вас в такой темноте, но все же решил предпринять еще одну попытку и даже сделал шаг вперед, как вдруг в меня вцепились чьи-то пальцы. Очень сильные и холодные. Я рванулся — безрезультатно. При мысли о том, что я могу остаться там навсегда и кто-то, возможно, именно этого и хочет, меня захлестнула волна такого дикого ужаса, что я проснулся. Кажется, я даже закричал… а может, нет.

— У вас бывают повторяющиеся сновидения?

— Редко.

— И все же бывают?

— Да. Несколько лет подряд мне периодически снилось, что я убиваю свою жену. Потом она покончила с собой и избавила меня от этой необходимости.

— И сны прекратились?

— Сразу же.

— Грэм, вы любили свою жену?

Прежде чем ответить, он долго молчал.

— Я должен говорить правду, не так ли?

— Да, если не хотите платить деньги за одно только удовольствие видеть меня.

Он чуть усмехнулся:

— Браво, доктор.

— Можете называть меня по имени — Маргарита.

Молчание, и затем:

— Нет, я ее не любил. Вернее, любил, но такой любовью, которая, по сути, является очень сильным эмоциональным переживанием, сродни аффекту. А когда это прошло (надо сказать, довольно быстро, ведь ничто так не отрезвляет пылких любовников, как совместная жизнь), возникла взаимная неприязнь. Что-то ушло, значит, что-то должно прийти, не так ли? Изгоняешь одного беса, на смену ему приходит легион.

— Эти сновидения пугали вас?

— Скорее, озадачивали. Какое-то время я всерьез задавался вопросом, не значит ли это, что мне нужно прикончить ее наяву. Сновидения… Довольно загадочная штука, вы не находите? Они возникают спонтанно, без сознательного участия человека, и в сущности представляют собой непроизвольную психическую деятельность.

Пациент-интеллектуал, нахватавшийся специальных терминов. Да, дорогуша, ты еще хлебнешь с ним горя. Но пути назад уже нет. Как сказала Ольга: у него совершенно расстроены нервы. Человек с расстроенными нервами неизбежно сталкивается с проблемой адаптации. Он теряет ориентиры, а вместе с ними и способность адекватно реагировать на происходящее. Он не спит, не ест… Только сочиняет с утра до ночи свои неподражаемо жуткие, леденящие кровь истории. Работает как одержимый. Временами на него накатывают волны необъяснимого ужаса, и в такие минуты он не может находиться дома один. Он хватает пальто и выскакивает на улицу, где люди, а потом до утра бродит по улицам и мостам через каналы, напоминая неприкаянных нелюдей из рассказов Мэнли Уэйда Веллмана.

— В детстве вы часто видели сны?

— Постоянно. И очень рано начал их записывать. У меня были целые стопки тетрадей… — Грэм скорбно улыбнулся, покачав головой. — Они хранились в коробке под моей кроватью, пока добрейшая бабушка не отыскала их там и не отправила на помойку. Это была большая потеря для десятилетнего ребенка. Тогда-то я и решил, что в один прекрасный день сяду и напишу целую книгу (а может, и не одну) о том, что происходит ПО ТУ СТОРОНУ сознания. И не только напишу, но и заставлю все грамотное население планеты это читать. — Он улыбнулся шире. — Как видите, у меня получилось.

— Вы помните, когда и при каких обстоятельствах у вас впервые возник интерес к ТОЙ СТОРОНЕ?

— Боюсь, что нет. Видимо, он существовал всегда. Откуда берутся все эти образы, из которых складываются фантазии? Кто наделяет вымышленных женщин и мужчин характером, силой, темпераментом? Кто одушевляет их до такой степени, что они становятся почти живыми? Совершают поступки, отстаивают свою точку зрения. Откуда они приходят и куда уходят? Кто хозяин этого параллельного мира, и как мне туда попасть? В чем секрет?

— Вы делились с кем-нибудь своими соображениями по этому поводу? С родителями? С сестрой?

— Нет. Вернее, пробовал, но меня никто не понимал. Обнаружив, что любые разговоры на эту тему не вызывают у родителей ничего, кроме беспокойства и раздражения, я прекратил расспросы.

— Вы чувствовали привязанность к своим родителям?

— Вероятно. Как все дети.

— Я хочу уточнить: достаточно ли хороши они были для вас? Можете ли вы сказать, что вам повезло с родителями? Да или нет?

Несколько секунд он осмысливал вопрос, потом медленно покачал головой:

— Нет.

— Кажется, только что вы сделали одно очень неприятное открытие, — заметила Рита, не переставая следить за ним. — Не страшно. Не стоит застревать на одном месте, Грэм, давайте двигаться дальше.

Он машинально кивнул. По его лицу она догадалась, что до сегодняшнего дня он старательно избегал каких бы то ни было размышлений на эту тему — как раз потому, что привитое традиционным воспитанием уважение к родителям отнюдь не мешало ему в глубине души придерживаться убеждения, что он родился не в то время и не в том месте. Теперь, когда все это неожиданно всплыло на поверхность, он чувствовал себя как маленький мальчик, чей тайник под кроватью случайно обнаружила няня.

Однако нужно было не наслаждаться его замешательством, а немедленно прийти на помощь, иначе — уж в этом-то Рита ни капли не сомневалась — он не появится здесь больше никогда.

— Я знаю, недавно вы потеряли родителей. Возможно, в связи с этим некоторые из моих вопросов кажутся вам бестактными. Прошу меня извинить. Однако вам следует помнить, что у нас здесь не просто разговор за чашкой кофе, а сеанс психотерапии, который никогда не проходит безболезненно.

— О’кей. Я готов продолжать.

— Что именно в ваших родителях не устраивало вас больше всего? Их пугали ваши фантазии, это понятно. Они не могли дать ответов на занимавшие вас вопросы. Что еще?

— Так сразу и не скажешь. Все в целом, вероятно.

— Это чересчур расплывчатая формулировка, и так мы далеко не уедем. Они пытались контролировать каждый ваш шаг или, наоборот, предоставили вам полную свободу? Следили за вашей успеваемостью в школе? Интересовались, где и как вы проводите досуг?

— Естественно, они пытались меня контролировать, но это удавалось им лишь до тех пор, пока я не вышел из младшего школьного возраста. В дальнейшем это стало невозможно. Подобно большинству мальчиков из хороших семей, я очень рано овладел искусством виртуозного вранья, что позволяло мне в известном смысле жить двойной жизнью.

— А до того, как вы вышли из младшего школьного возраста и научились защищаться от вторжений в свое личное пространство, этот контроль извне сильно вас тяготил?

— Довольно сильно.

— Какую форму он принимал? Вас доставали нравоучениями? Лишали невинных удовольствий?

— Главным образом доставали нравоучениями. Господи, да я прямо вижу эту картину: я стою посреди комнаты, а передо мной на диване расположились все мои родственники с видом присяжных заседателей. Я кругом виноват, и теперь мне предстоит выслушать очередную порцию галиматьи от каждого из них. Это было и грустно, и смешно. Восхитительно серьезные и непоколебимо уверенные в собственной правоте, они часами упражнялись в красноречии, мне же надлежало молчать и, стоя как истукан, смиренно внимать каждому слову, изредка кивая головой в знак того, что считаю все претензии обоснованными.

Он возвел глаза к небесам и театрально вздохнул. В выражении его лица появилось что-то дьявольское, что-то неуловимо порочное.

— Телесные наказания?

— О нет, что вы. Для этого они были слишком интеллигентны.

— В вашем голосе слышится сожаление.

— Потому что теперь, по прошествии многих лет, я смотрю на это иначе.

— Что вы имеете в виду?

— То, что многие из моих поступков действительно заслуживали наказания. И лет до восьми или девяти такая перспектива казалась мне весьма устрашающей, хотя и не могла заставить меня всерьез пересмотреть свое поведение. Я всегда был, как выражалась моя бабка, строптивым мальчишкой.

— Вы этим гордитесь?

— Сейчас уже в меньшей степени, чем тогда.

— Что же заставляло вас опасаться наказания, которое, как вы сами только что признались, так ни разу и не последовало?

— Рассказы приятелей, разумеется. Менее изнеженных и избалованных мальчишек, чем я.

— Слушая их, вы не испытывали возбуждения?

— Сексуального? Подобного тому, какое испытывал старина Руссо? — Он слегка оскалился, на долю секунды вновь сделавшись похожим на голодного волка… или на вервольфа. — Нет. В то время еще нет. Я на полном серьезе побаивался, потому что не знал, как в этом случае следует себя вести: в чем каяться, что обещать, словом, к какой прибегнуть лжи, ведь в любом случае я не собирался становиться другим. Даже под угрозой самого сурового наказания.

— Вы много думали об этом?

— Не слишком. Гораздо больше меня интересовали другие вещи: загадка притягательности всех без исключения существ противоположного пола, даже самых вредных и капризных; ночная возня родителей в спальне за стеной… Зачем им вообще такая громадная общая кровать? И почему это им позволено спать вместе, а нам с сестрой нет? Почему, когда Ольге становится страшно после просмотра какого-нибудь фильма, и она в ночной рубашке забирается ко мне в постель, нас тут же с криками разгоняют по местам? «Как не стыдно!» — слышали мы в такие минуты от бабки и от матери. А чего нам следовало стыдиться?

— В семилетнем возрасте вы уже задумывались о таких вещах?

— Конечно. А вы?

— Речь не обо мне, Грэм.

— Прошу прощения. Только не говорите мне про трансфер и тому подобную чепуху. Мне все равно не удастся забыть о том, что я мужчина, а вы женщина. Более того, я готов признаться прямо сейчас, что считаю вас очень интересной женщиной. Надеюсь, вы не расцениваете это как личное оскорбление?

Рита спокойно встретила его взгляд. О, как же это было непросто! Глаза визионера… Тот, кто сказал, что глаза — это зеркало души, никогда не встречал человека с глазами Грэма Мастерса.

— Ни в коем случае. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы оценивать сексуальную привлекательность друг друга, а чтобы проделать определенную работу. И наша цель — не банальная интрижка, а возвращение вам утраченного душевного равновесия. — Она немного помолчала. — Быть может, вы предпочитаете иметь дело с психотерапевтом-мужчиной? Если да, то скажите об этом прямо сейчас, а я обещаю не расценивать это как личное оскорбление.

— Звучит заманчиво. — Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на нее с легким прищуром, сонным и в то же время заинтересованным взглядом. — В этом случае, я полагаю, уже ничто не помешает нам подумать о банальной интрижке.

Рита молчала. Ей было ясно, что Грэм провоцирует ее, что в настоящий момент им руководит простое желание отплатить ей за то минутное замешательство, которое он испытал, услышав вопрос о родителях. Да, отношения явно не складывались. И хотя ей давно уже следовало привыкнуть к мысли, что первый сеанс никогда не бывает плодотворным, откровенная враждебность некоторых пациентов неизменно расстраивала ее.

— Как вам кажется, тот, кто схватил вас в подземелье, действительно хотел, чтобы вы остались там навсегда? Или наоборот, хотел заставить вас повернуть обратно? Напугать и таким образом помешать вам двигаться вперед.

— Скорее, помешать мне двигаться вперед, — ответил он сразу же, хотя до этого утверждал обратное.

— И кто же это мог быть?

— Мои предрассудки, очевидно.

— Предрассудки в отношении меня. Вы не считаете меня опытным врачом, способным помочь вам справиться с вашими затруднениями. Я права?

Настал его черед держать смертоносную паузу. Держать ее, точно рукоять меча, которая под действием чар нагревается прямо в ладони. Держать до судорог, до скрежета зубовного… И он справился с этим блестяще. Ни минутой больше и ни минутой меньше.

Слабая улыбка, подчеркнуто снисходительный тон.

— Да. Но, возможно, вам удастся доказать мне обратное.

Поединок с пациентом… О, как бы посочувствовал ей профессор Циммерман, ее духовный наставник и научный руководитель! Впрочем, это еще не самое худшее. Дать втянуть себя в манящий сумрак бессознательного, разыграть драму сопричастности — вот самая кошмарная, самая непоправимая из ошибок, которые способен совершить психотерапевт.

И она совершит ее позже — увы, увы! Опасное очарование этого ущербного и в то же время невероятно харизматичного человека окажется сильнее ее хваленого инстинкта самосохранения, и все случившееся шестью неделями позже (она запомнила каждую из этих недель, каждый из этих дней), по сути, явится неизбежным следствием той первой и единственной (о, врачебное тщеславие!), но такой желанной ошибки…

Рита посмотрела на часы.

— Ваше время истекло. Вернемся к этому в четверг, если не возражаете.

Примечания

2

К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.