Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века

Татьяна Вяземская, 2014

Не смотрите на ночь глядя сериал «Великолепный век» – не то проснетесь в теле славянской пленницы, которую гонят на продажу в Стамбул! Сможет ли наша современница выжить в султанском гареме и среди дворцовых интриг Блистательной Порты? Станет ли московская студентка легендарной Роксоланой – не просто наложницей, а законной женой и соправительницей Сулеймана Великолепного? Похож ли реальный «Великолепный век» на то, что показывают в телесериалах? И удастся ли Роксолане из будущего изменить ход истории?

Глава 6

Она стала прислужницей — именно так переводилось с османского слово «одалиска». Горничная, а вовсе не «возлюбленная», как ей почему-то казалось раньше. Да и какие тут могут быть «возлюбленные» — более тысячи теток, тут и в лицо-то не всех запомнишь…

С другой стороны, султан вроде как и не стремился запоминать. Зачем? Попользовался — и попользовался, в следующий раз снова понравилась та же самая — вряд ли султан помнил, что уже проводил с этой наложницей ночь. Вместо него все помнили евнухи. Их тут было много — больше трех сотен. Они были вездесущи, и Анастасия поняла: то, что девчонки в «школе» считают, что от глаз евнухов можно запросто укрыться, — полная ерунда, им просто позволяют пребывать в таком убеждении, поскольку на самом деле пока они только ученицы — они, по большому счету, никого особо не интересуют. А вот взрослые наложницы…

До поры до времени они вроде бы тоже никому не интересны. Ну, подметает тут одна такая — и что? Ну, вторая учит третью танцевать…

Но вот две девицы уединились друг с другом в садовой беседке — как бы это сказать помягче… для удовлетворения сексуального голода. Каждая из них потеряла с султаном девственность (в принципе, по-другому здесь и быть не могло), каждая из них была «в фаворе» пару недель, и потом, понятное дело, каждая была забыта. Вот и развлекались как могли…

Анастасия — нет, уже Рушен — знала, что за измену, «полноценную», так сказать, с участием мужчины, виновную просто зашивали в кожаный мешок и бросали в Богазичи. Об этом читала, считала несправедливым, но это хотя бы объяснить как-то можно было. Но вот как накажут этих двух… дурех? И главное — за что? За то, что молодые, здоровые и секса им не хватает?

Вообще, спрашивается, зачем столько наложниц заводить, если ты их удовлетворять не можешь? Ну ладно, пророк Мухаммед разрешил иметь четыре жены — спишем на то, что южные мужчины горячие и одной жены может быть попросту мало. Да и то, согласно Корану, «кто имеет двух жен и отдает предпочтение одной из них перед другой, тот в День воскресения подвергнется суровой каре». Так что — нужно уделять равное внимание всем. Да и то, насколько она помнила (одна из девушек с их курса вышла замуж за сирийца), все-таки многие мусульмане предпочитали обходиться одной женой, потому что закон предъявлял достаточно суровые требования и к обеспечению мужем своих жен.

Правда, назвать наложниц необеспеченными было нельзя, а вот что касается «предпочтений», то многие из девушек за все время жизни в гареме никогда и не становились любовницами своего «владыки и повелителя». Что этим, спрашивается, делать было? Вроде как существовало правило: девушка, прожившая в султанском гареме девять лет и оставшаяся девушкой, выдавалась замуж с приличным приданным. Такие ходили слухи. Правда, никто из девушек, с кем довелось пообщаться Рушен, таких лично не знал, но, как говорится, «надежда умирает последней».

К счастью, девушек оставили в живых. Раздели до пояса, привязали к столбам и выпороли. А остальных заставили смотреть — в назидание.

Что поразило Анастасию — каждая их них сильнее плакала не тогда, когда били, а потом, когда на спины уже были наложены специальные повязки, пропитанные снимающими боль веществами.

Анастасия присела около одной из молодых женщин. Она была венецианкой. Пышной, полногрудой — настоящая красавица эпохи Возрождения. Именно таких изображал на своих картинах Тициан: ходячее торжество плоти. Понятно, что такой без секса было тяжко. Когда-то ее звали Бьянка, здесь она получила имя Гюлесен, что переводилось как «здоровая роза», и это было правильно: девушка и в самом деле была воплощенным здоровьем.

Анастасия осторожно погладила девушку по голове.

— Больно?

— Больно?! — Та лежала на животе, но сумела-таки задрать голову и посмотреть на Рушен. — Больно?! Разве это важно?

— А что важно? — растерялась Анастасия. Хотя глупый вопрос: Гюлесен наверняка чувствует себя еще и униженной — и из-за публичной порки, и из-за того, что ее застукали за таким занятием…

Ответ женщины ее удивил.

— Но мне ведь теперь никогда не попасть к нему! — прорыдала Гюлесен. — Понимаешь, никогда!

«Никогда» — это было понятно. Только вот никогда не попасть — к кому?

— К не-е-му! — Она снова зарыдала.

На вопрос ответил один из евнухов:

— Битые плетьми к султану попасть не могут, — равнодушно обронил он, идя мимо.

Гюлесен, на пару секунд оторвавшая голову от подушки, снова вжалась в нее всем лицом и зарыдала с новой силой.

Анастасия встала. Она ничем не могла утешить молодую женщину.

Шаркая ногами, подошел другой евнух. При его виде Рушен не смогла сдержать усмешки: его звали Барыш, и одного этого факта хватало, чтобы вернуть ей веселое настроение.

— Пойдем, — потянул он ее за руку.

— Куда?

— Не велено говорить. — И тут же, склонив голову к ее уху, прошептал: — Валиде хочет посмотреть пополнение.

Барыша все любили. Он обладал мягким характером, за это и получил такое имя^[1]. Он часто рассказывал девушкам гаремные сплетни, показывал, как плести браслетики из волос и цветных ниток, помогал с нанесением макияжа. Словом, от остальных евнухов он заметно отличался в лучшую сторону — остальные обладали достаточно сварливыми характерами, и когда начинали браниться, особенно друг с другом, здорово напоминали базарных баб.

Кстати, большинство евнухов носили цветочные имена, которые на фоне их склочности звучали достаточно нелепо. Ругающиеся Гиацинт и Нарцисс — это уже черный юмор какой-то. Да еще прибавить сюда далеко не привлекательную внешность…

Девчонки объяснили: безобразные евнухи ценятся гораздо дороже. Это дополнительная гарантия, что в такого евнуха не влюбится ни одна из одалисок — как будто тут кого-то интересовали их чувства! А что касается «плотских удовольствий», то несчастные и так являются полностью безопасными со всех точек зрения. Кроме того, непривлекательные евнухи неинтересны и друг другу (а привлекательные, что ли, интересны?). Сочетание покалеченной судьбы и неприятной внешности порой делало поведение черных евнухов просто невыносимым.

А Барыш-ага умудрялся ладить не только с девочками, но и с другими евнухами. Красивым его тоже сложно было назвать — даже с большой-большой натяжкой, — но физиономия его была настолько доброй, а улыбка так красила его похожее на блин лицо, что многие девушки, чмокая Барыша в щеку, совершенно чистосердечно называли его красавчиком.

— Веди себя прилично, — шепнул ей на ухо Барыш, и его круглая добрая физиономия расплылась в улыбке. — Ты такая красивая! Я хочу, чтобы ты была счастлива! А чтобы здесь быть счастливой, нужно понравиться не столько султану, сколько валиде. Именно она здесь всем заправляет.

— Вот еще! — фыркнула Рушен. — Не хочу я никому нравиться! Мне и так хорошо.

— Не понравишься валиде — будет плохо, — покачал круглой головой Барыш. — Ай-ай, как плохо! Валиде — серьезная женщина! Она тут самая главная!

— Султан что — маменькин сынок?! — фыркнула Рушен.

Барыш часто-часто закивал:

— У нас тут так… Всегда тут так было! Валиде воспитывают султанов, и те привязаны к своим матерям куда больше, чем к кому бы то ни было другому.

Да, что-то такое она читала… Кажется, султанские сыновья становились наместниками в провинциях, и мать жила при сыне-наместнике, участвовала в его обучении и помогала править. А забыла потому, что по гарему бегали маленькие сыновья Сулеймана: шехзаде Мурад от польской жены Гюльфем-хатун, веселый и ласковый мальчишка лет шести-семи, примерно такой же по возрасту шехзаде Махмуд от Фюлане-хатун — смуглый, быстрый, похожий на породистого арабского жеребенка, шехзаде Мустафа — вдумчивый и очень красивый ребенок лет пяти, его младший брат Ахмед с постоянно оттопыренной нижней губой, оба — дети возлюбленной супруги Махидевран. Все пока жили во дворце, и, наверное, султан виделся с каждым из малышей. Смешно: пока ребенок маленький — он растет при отце, а когда становится постарше и когда ему отцовское внимание нужнее всего — его воспитанием занимается одна только мать.

— И, главное, не смейся! Тебе все смешно! Ты смеешься слишком много, а валиде такие не нравятся.

Вот еще! Не нравятся ей смешливые — стало быть, она, Рушен, и будет смеяться в ответ на каждое слово.

Покои, в которых жила валиде, Рушен не понравились. То ли хозяйка все время мерзла, то ли просто была поклонницей меха, но меха здесь были повсюду: на полу, на креслах, на низких тахтах. А сверху еще и ковры лежали — куда ж без них, тут даже покои обычных служанок были коврами завешаны.

В результате получалось аляповато. В голову сразу пришла незабвенная Эллочка-людоедка из романа «Двенадцать стульев». Правда, тут на стене картинки из журналов не висели, но это, может, потому, что журналов еще не издавали.

Она стояла посреди комнаты и внимательно рассматривала убранство. Что еще, спрашивается, делать, если ты тут одна? Кстати, почему она одна? Барыш сказал: «Валиде желает рассмотреть пополнение». Но «пополнение» — это явно не одна Рушен.

— Нравится? — раздалось за спиной.

Рушен повернулась. В комнату важно вплывала невысокая женщина, должно быть — одна из доверенных женщин при валиде.

— Нет, — усмехнулась Рушен.

— Ты понимаешь, о чем я спросила?

— Я понимаю, о чем вы спросили, — неожиданно рассердившись, Анастасия не смогла, да и не захотела сдерживаться. — Иначе я бы не стала отвечать на ваш вопрос. А вот вы понимаете, что я ответила? Я сказала, что мне здесь не нравится.

Черные тонкие брови взлетели высоко.

— Ты наглая. Это хорошо.

Анастасия дернула плечом и хмыкнула. Ну вот, и тут нахальство — второе счастье.

— Что-то хочешь спросить?

Ага, у нее вопросов — просто завались, только кого спрашивать-то? Вот эту тетку? Завести с ней, что ли, диспут по поводу какой-нибудь главы Корана? А то она только его в последнее время и читает (другой «литературы» ей просто не дали), а обсудить не с кем: девчонки в гареме с большим удовольствием обсуждают новую сурьму для глаз или то, какой рисунок хной лучше нанести.

— Меня вызывали к валиде…

— Тебя привели к валиде.

А, ну да. Разумное замечание. Вызывать можно пусть подчиненного — но человека. А они тут — простое мясо, хранящееся на случай, если султану вдруг понадобится тот или иной кусок. Но как мягко, и вместе с тем отчетливо эта нестарая еще тетка дала Рушен это понять!

— Ну, чего ты хочешь?

Вот, блин, джинн нашелся. «Домой хочу!» — «Ну так пошли!»

Она пожала плечами и усмехнулась.

— Или тебя все устраивает?

— А если меня ничего не устраивает, тогда что?

Что эта тетка от нее хочет? Пускай уже ведет ее к валиде, да и дело с концом.

Дверь распахнулась, и еще один черный евнух буквально вполз на карачках.

— Пресветлая валиде, к вам — Махидевран-султан.

— Пусть войдет! — властно кивнула женщина.

Валиде?! Вот эта вот женщина, еще довольно молодая, — мать султана Сулеймана?!

Да по виду она не старше мамы самой Рушен! Ну, то есть Анастасии… Впрочем, ей, кажется, на момент вступления сына на престол было чуть больше сорока, кажется, сорок один, что ли… Знала — а все равно ожидала увидеть старуху, ведь женщины тогда старились гораздо раньше.

Рушен перевела взгляд на валиде Хафсу; та стояла боком и все равно почувствовала взгляд — моментально обернулась, раздула хищные ноздри небольшого породистого носа.

Рушен улыбнулась. Не заискивающе, не просительно — как равная равной.

Черные брови-шнурочки снова взлетели вверх и тут же моментально спустились на положенное место: в комнату в сопровождении достаточно большой свиты входила любимая жена Сулеймана, Махидевран.

По прошлой жизни у Насти сложилось о Махидевран определенное впечатление-воспоминание: толстая, самодовольная, нагловатая. А тут глянула — и остолбенела. Никогда не видела столь совершенной красоты.

Тонкие брови четкого и смелого рисунка, густые кудри — не черные, а темно-каштановые, с каким-то слегка красноватым отливом, что ли. Огромные глаза — два озерца мазута. И четко очерченный капризный рот.

Толстая? Да ни в коем случае! Округлая, очень женственная фигура. Единственное что — украшений, пожалуй, все-таки многовато, да и не сочетаются они друг с другом. То, что гаремные девчонки напяливали на себя все, что имели, было понятно: у кого-то — один браслет, а у меня целых два, и я всем это непременно покажу!

Но Махидевран могла иметь, да и имела, судя по всему, любые украшения, и подобрать их, безусловно, можно было со вкусом. Вон Гюльфем, польская жена, одета была не менее роскошно, но с куда большим вкусом.

Рушен перевела взгляд на валиде и вдруг поняла, что они похожи: молодая (не старше самой Рушен, ну разве что года на два — на три) черкешенка и зрелая крымская татарка. Похожи не внешне: у валиде лицо пожестче, глаза поменьше, губы заметно потоньше, и вообще, валиде напоминала ястреба, Махидевран — домашнюю кошку, ленивую, но готовую в любой момент вцепиться когтями в лицо. Наверное, эта «хищность» и делала их схожими.

И именно эта схожесть делала их врагами. Они были слишком похожи, чтобы хорошо относиться друг к другу. У валиде была реальная власть, и она откровенно гордилась этим.

У Махидевран была реальная власть над султаном, она гордилась этим — но вместе с тем завидовала валиде, поскольку ей нужно было не меньше власти. Как говорится, «хочет быть владычицей морскою, чтобы жить ей в Окияне-море, чтобы ты сама ей служила и была у ней на посылках».

Махидевран что-то возмущенно сказала — Рушен не вслушивалась, не имела обыкновения слушать то, что для ее ушей не предназначалось.

Валиде тихо ответила. Но черкешенка сдерживаться не умела и не хотела.

— Он спит с этой девкой уже четыре недели! Четыре недели!

Она проорала это, брызгая слюной, и разорвала какую-то тряпочку, которую держала в руках. Обрывки полетели на пол, а Махидевран зарыдала.

— Уймись! — резко бросила валиде.

— Вам ли говорить?! — прокричала Махидевран. — Вам ли советовать мне это?! Да вас ваш муж никогда не любил, а мой меня любит, любит! И если бы эта мерзкая тварь не влезла…

Пятнистое лицо, злые глаза, слюнявый рот — куда только подевалась величественная красавица, вплывшая в комнату всего несколько минут назад! Перед Анастасией, перед валиде и, главное, перед свитой была не разъяренная тигрица, а какая-то… драная кошка. До того как стать Махидевран, она звалась Гюльбахар — «весенней розой», и насколько в это легко было поверить, когда только входила в комнату, настолько это казалось абсурдным сейчас.

— Не любил, и вы…

Быстрая, короткая затрещина не дала ей договорить. При этом выражение лица валиде не изменилось: так и осталось приветливо-безразличным.

Султанская жена «проглотила» пощечину, отвешенную ей султанской матерью; только щеку, на которой ярко отпечатались следы пальцев, слегка потерла, потом с удивлением поглядела на свои пальцы — на них была кровь: на пальцах валиде были перстни, а пощечину она влепила, не сдерживая силы.

— Мои взаимоотношения с мужем — это не твоих куриных мозгов дело, — ровным тоном сообщила валиде. — Ты со своим разберись.

— Это вы ее к нему подослали… — неуверенно начала Махидевран.

Валиде Хафса задрала подбородок — всего на несколько сантиметров, но их хватило, чтобы невестка заткнулась.

А потом вдруг Махидевран увидела Рушен, стоящую у окна.

— А это кто? — Палец, увенчанный длинным алым ногтем, вдруг оказался слишком близко от лица Анастасии — она едва удержалась от того, чтобы не отшатнуться. — Еще одна потаскушка, которую вы хотите подсунуть в постель моего мужа?!

Тело среагировало быстрее головы — Анастасия еще толком не поняла, что делает, а рука уже впечаталась в щеку султанши. Пожалуй, захоти эта женщина — она легко могла бы отмутузить Анастасию, как минимум потому, что весила килограммов на пятнадцать больше. Но она не успела: сперва обалдела, потому как такой реакции никоим образом не ожидала, а через несколько секунд, когда уже пришла в себя — просто не смогла: ее за руки держали двое здоровенных черных евнухов.

— Ты спрашиваешь, кто это? — снова совершенно ровным тоном сказала валиде. — Так это твоя соперница.

Евнухи вытащили упирающуюся Махидевран из комнаты, следом неслышно растворилась ее свита.

А Рушен расхохоталась. Она смеялась до слез, не имея представления, чему именно смеется, но и остановиться не могла. Скорее всего, это была истерика, только некоторые рыдают, а некоторые — ржут.

— Ты слишком много смеешься, — сказала валиде. Неодобрительно? Да нет, вроде нейтрально. — Ты знаешь, что Мухаммед никогда не смеялся?

— А я не правоверная, — отрезала Анастасия. — Мой бог умеет смеяться.

— Твой Иса тоже не смеялся, — ответила Айше Хафса, но несколько неуверенно.

— Иисус — сын Бога. А сам Бог… Думаю, если он создал все это — она обвела рукой по кругу, — то у него было прекрасное чувство юмора. И, глядя на все это, он не мог не смеяться.

Хафса молчала и, сузив глаза, смотрела на нее.

— Ты странная девушка, — сказала она наконец. — Впрочем, подарок — как раз в стиле Ибрагима. Иди и выспись как следует. Завтра ты будешь танцевать для султана. Надеюсь, тебя научили танцевать? Или, может быть, споешь? Говорят, ты не поешь, когда вышиваешь, в отличие от остальных девушек.

Анастасия усмехнулась. Не поет… Когда-то давно прабабушка учила ее вышивать и сказала, что раньше девушки собирались для рукоделия в одной хате и всегда пели что-то протяжное. Маленькая Стаська, добросовестно тыкая иголкой в полотно и немилосердно стягивая его стежками, пела единственную протяжную песню, которую знала — песню про крейсер «Аврора» (мама была любительницей старых советских мультиков и дочь вырастила на них же).

— Почему ты не отвечаешь? Тебя как звать-то?

— Анастасия, — ответила девушка. Она прекрасно знала, что валиде в курсе, как ее зовут здесь, и именно поэтому назвала свое настоящее имя.

— Тебя зовут Рушен, — не стала скрывать свою осведомленность валиде. — Волосы у тебя и в самом деле великолепные. Жаль, что… Впрочем, не важно. Волосы красивые, но такие не у тебя одной. Тебе надо имя, по которому можно будет легко определить именно тебя. Будешь… Теперь ты будешь Хюррем. Потому что так, как ты, уж точно никто не смеется.

Вот и понимай после этого: осуждает валиде смех или нет?

Так и не разгадав этой загадки, новоиспеченная Хюррем отправилась спать.

Примечания

1

Барыш — мирный (тур.).