Проклятый берег

Татьяна Кадулина, 2023

В Низовке Тверской губернии стали пропадать мужики. Их находят по молодой луне у реки недалеко от ветхого дома бабы Нины и нелюдимой молодой падчерицы. Спины мужиков изодраны будто диким зверем, которого никто никогда не видел, а душегубца, несмотря на облавы, за три года так и не нашли. Прознав о том, городская полиция, ведавшая порядком в деревне, отправляет разбираться с «неведомой силой» своего лучшего унтер-офицера.

3.

— Чай, Илья Иванович к нам пожаловал, — женщина лет пятидесяти перебирала во дворе туесок смородины. Левая рука с синими кончиками пальцев застыла с горстью ягод. Мокрые светлые пряди волос выбились из-под набойчатого платка, надетого без берестянки, и прилипли к вспотевшему лбу. Щеки — гладкие, но тусклые, больные. Фигурка ладная, но будто сухая. В девичестве женщина явно слыла красавицей, но сейчас пышный цвет буквально смывало с её лица и тела смертельной тоской.

— Здравствуйте, я к вам…

— Заходи, батюшка, заходи, — женщина пошарила рядом с собой свободной рукой по лавке, проверяя, есть ли место рядом, и знаком пригласила Богомолова сесть.

«Слепая что ль?» — подумал он.

— Слепая, слепая. Дивится нечему, отец мой, неужто тебе в деревне не сказали?

— Не сказали, — Богомолов недоверчиво всмотрелся в глаза женщины: пустой, обращенный не к свету, а к звукам взгляд. Точно слепая. — Вы — Нина Ковалева?

— Я.

— А муж ваш? — Богомолов огляделся: изба деревянная в три окна, сенца, двор, амбарчик. Издалека было видно запустение в хозяйстве, отчаянно латаемое женской рукой. Двор едва держался, в маленьком хлевишке от силы поместилось бы три овцы.

— Гей, давненько, я смотрю, обо мне народ не справлялся. Муж мой, Иван Ковалев, года два, как умер.

— А живете с кем?

— С Варюшкой, дочерью Ванечки от первой жены, тоже покойной. Хорошая девочка, хозяйственная, добрая, тихая. Семнадцать лет ей вот исполнилось.

Она замолчала. На серый подол холщового сарафана из сжатого кулака закапал черный ягодный сок. Богомолов, хотел было сказать про сок, но что-то под ногами бабы Нины блеснуло на солнце. То ли монета, то ли пуговица.

— Ой, слепая, что натворила, а! — Хлопнула себя по коленям баба Нина и принялась на ощупь вытирать рукой с подола ягодные струйки.

— Где падчерица ваша? Варвара? Вам бы руки помочь вымыть, — Богомолов решил воспользоваться случаем, но не тут — то было.

— Варя моя в лесу, не надо никого звать, сама слажу. Не впервой. Не серчай, Илья Иванович, но рассказывать мне нечего. Про тех утопленников ни сном, ни духом. Сам видишь: хотела б видеть, да не могу. — Баба Нина кое — как утерла руки, отставила ягоду и босыми ногами зашлепала к избе.

Богомолов наблюдал за ней. Всё здесь было тихо, тяжко и смирилось с положением слепой вдовы с падчерицей на руках. Только вот непростой быт баба Нина держала в маленьких кулачках уверенно и крепко, мужику тут места не было. Словно в подтверждение неожиданно поднявшийся холодный ветер хлестнул унтер — офицера по щеке. Он опомнился, поковырял носком катаного сапога землю, там, где блеснула монета. Из серой пыли показался металлический бочок медной пуговицы. Такие пришивают в армии на шинели. Странно. Богомолов поднял бледно — розовую натертую пуговицу и осмотрелся. Взяться с мужских одежд ей в этом женском царстве неоткуда. Вздохнул: «Значит, врет».

Ветер усилился, сорвал с Богомолова шапку и вихрем унес её за околицу. Он выбежал со двора, и, поймав шапку, оглянулся хмуро, сощурился, закрывая глаза от солнца: во дворе было пусто. Видимо, женщина зашла в дом, разговор за тем был окончен. Возвращаться не хотелось, да и не за чем. Баба Нина хитра. Не даром её не любили в деревне, хоть и причин не мог назвать никто. «Странная», «бедовая» тянули бабы на улице. А вот про падчерицу ни слова. Обучалась ли грамоте, сватались ли к ней — никто не знал. Будто и не девица вовсе, а эдакий бесплотный дух. Только своячницы Дрожжина, которых к Богомолову не подпускали, шептались, будто падчерица и не родная дочь Ковалевых вовсе.

— А чья? — бросал за отцовское плечо им Богомолов.

— Водяного! — разливались девушки в звонком хохоте. Вот и пойди, пойми, где здесь правду сыскать.

«Укрывает, — думал по дороге домой Богомолов, — Укрывает беглого преступника, который здесь промышлять взялся. Может по доброй воле, может боится. Только вот страху в ней ни на грош». Пройдя половину пути, Богомолов решил вернуться реке. Брать преступника, и дело с концом. Он свернул с доброй дороги на кривую тропинку, ведущую к берегу. Утром перед зноем шел дождь, и сейчас от полуденной земли до сих пор опьяняюще пахло крапивой и кашкой. Берег был непривычно тих. Так тих, что Илья с досады сел на влажную землю. Возьми любую другую деревню, любой уезд — мелкое место реки в это время будет усыпано ребятней. Мальчишки будут дразниться, шуметь, таскать у девчонок в кусты сарафаны. А тем, со стиркой, купаться и вовсе не велено, но уж больно хочется, и как домой идти непонятно. Илья встал, осмотрел рябоватую темную гладь реки. Никого. Солнце начинало палить шибче, суконная шапка с мерлушковым околышком от зноя не спасала, наоборот. Илья лег на мягкую прохладную траву и закрыл глаза.

«Место хорошее, а слава у него — брось. Да и не только слава», — успел подумать, как вдруг голос рядом пропел: «Вот и свидились».