Казнить нельзя помиловать

Татьяна Качура (2024)

Молодой человек случайно спасает тонущую девушку, которой не свойственна благодарность…

Мужчина созрел

Матвей просыпался с трудом. Тело в плечах невнятно болело; тяжелая, будто похмельная, голова отказывалась запускать полноценные мыслительные процессы. Он не спешил открывать глаза, гонял в темноте обрывки мыслей, вяло рефлексировал о странной минувшей ночи. В полудреме ему мерещилось, что вытащил он из реки не клубную тусовщицу, а ведьму-утопленницу со зловещей тьмой, таившейся в облачно белой груди.

Что ж так плохо-то?..

Под одеялом Матвей осознал себя голым и не удивился — бывает. Он разлепил веки, тронул экран смартфона и мысленно свистнул: почти три часа дня — измотанный ночным происшествием, он отключился на десять часов. Отлеживаться было совсем уже некогда — вчера он наметил поход в магазины. Матвей сполз с постели, размялся и потащился в ванную. На полотенцесушителе обнаружились высохшие после спасательного заплыва трусы и несколько пыльная футболка с засохшими потеками от мокрых волос. Здесь же валялись и джинсы, щедро сыпавшие песком из карманов, стоило их хоть немного тронуть. Матвей сгреб шмотки в охапку и бросил в корзину.

Он долго чистил зубы, остановив неподвижный взгляд на дне раковины.

«Что-то было с ней не то… Что-то не то… Колеса какие-то съела? Или просто дура? — неотвязно стучало в висках. Ему казалось, он где-то «не доработал», хотя, что еще он мог сделать? Ведь ничего же? Сам чуть не угробился, пока… — Ай, да фиг с ней!»

Матвей сплюнул зубную пасту, легонько хлопнул по крану и поднял лицо к зеркалу. В отражении на него смотрел помятый взлохмаченный дядька, чуть старше, чуть беспокойнее, чуть задумчивее, чем был сам Матвей. Алые царапины на его плечах саднили тягучей, едва уловимой болью. Матвей срастил в голове ощущения и картинку.

Нужна пара дней, чтобы это зажило, не надо Маше такое показывать — она хоть и умная девушка, но лучше судьбу не испытывать.

Бриться не стал — теперь уже завтра, на смену. Он бросил разглядывать себя в зеркале и влез под контрастный душ. Матвей рычал и отфыркивался под колючими водными струями, смывая с себя и реку, и пляж, — ночью, по возвращении, на душ не хватило ни сил, ни желания. Он вывернул до упора холодную воду и жестко потер ладонью лицо. Поток, словно талый весенний ручей, обрушился на царапины. На пару секунд ему полегчало, боль утихла, мысли прояснились.

*

Матвей сидел на родительской кухне и наблюдал, как мать осторожно пробует из черпака кипящий на плите борщ. Отец сосредоточенно резал сало. Матвею досталось нарезка хлеба и сыра. Карман на его джинсах едва заметно топорщился, коробочка грела сердце.

Матвей управился с хлебом и, отложив ножик, заговорил.

— Мам, пап…

Мама тревожно замерла у плиты.

— Что такое, сынок? — она налила еще неотключенный борщ в тарелку и осторожно поставила ее перед Матвеем.

— Мам…

— Да не тяни ты, господи! — она выжидательно уставилась ему в глаза.

— Я женюсь.

— Хотел, чтобы у меня сердце остановилось, да? Обормот такой! Я решила, что ты в армию записался! Отец, ты чего молчишь?

— Ну а чего? Мужчина созрел — мужчина женится. Так и должно быть. Ты ведь созрел? — поддел он Матвея.

— Надо думать, созрел — тридцатник корячится охламону! — мать шутливо отвесила «жениху» подзатыльник, он машинально почесал голову и смущенно улыбнулся. — Я уж думала, до пенсии будешь девку мариновать. Ну слава богу! — она закинула полотенце на плечо и, вытирая им руки, присела к столу. — приведи хоть на ужин свою Машу, а то уж не помним, когда и видели.

— Обязательно приведу, — с охотой кивнул Матвей.

Он налегал на мамин борщ и сладко щурился от разливающегося по нутру тепла и от того, что все в его жизни идет, как надо — даже любимый яблочный пирог с корицей и пудрой стоит на краю стола — ждет, когда Матвей до него доберется!

— Она хоть согласилась? Или в ковре притащишь? — отец, видно, очень хотел знать подробности, но спросить напрямую, без шуток, не мог.

Матвей откусил хрустящую хлебную корочку зачерпнул борща и с набитым ртом пробубнил:

— Пошлежавтра.

— Чего?

Матвей проглотил еду и прочистил горло.

— Не спрашивал еще. Послезавтра спрошу — завтра на смену.

— Простой такой… Это ж тебе не соли попросить! — всплеснула руками мать.

— Не, я подготовлюсь. Нормально все сделаю… — он на секунду смолк, — а потом к ее семейству пойдем — руки просить.

— Правильно. Любой отец зауважает зятя, если тот у него испросит благословления, так сказать. Отец мой просил материной руки у деда, я просил руки твой мамы у тестя, теперь и ты давай. Хорошая традиция, правильная.

Матвей только усмехнулся.

— Да если бы отец… Там мать — вот, кто настоящий дракон, стерегущий принцессу! Мать надо умаслить, чтобы хотя бы первое время нам кровь не пила. Да сами увидите, когда познакомитесь.

— Гос-с-спади! Да что ж там за ведьма такая? — не сдержала удивления мать. — Мне кажется, ты наговариваешь на женщину. Маша вон какая хорошая. Не могла же Баба Яга такую Алёнушку воспитать?

— Мам, да я сам удивляюсь! — рассмеялся Матвей и кивнул на пустую тарелку: — Очень вкусно, спасибо!

— На здоровье, Матюша. Пирог будешь?

— Ма, что за вопросы? — растянулся в улыбке Матвей. Он тщательно вытер губы и руки салфеткой и, пока мать хлопотала вокруг пирога, юркнул в карман.

— Вот. Сегодня купил, — Матвей бережно поставил коробочку на уголок стола. Мать звякнула об стол блюдцем с пирогом и радостно ее сцапала. Коробочка тут же была открыла.

— Глянь, красота какая! — она гордо продемонстрировала содержимое отцу. — Сам выбирал?

— Все относительно, — смутился Матвей, — консультант, конечно, помог, но это кольцо я сразу узнал — точно Машкино!

— Ну ты жу-у-ук! — протянул отец. — Ладно. Правильно все. Давно пора.

Матвей вернулся от родителей счастливый и сытый, с литровой банкой борща — "на завтрак" — и тремя кусками яблочного пирога — с собой на дежурство.