Цербер-Хранитель

Татьяна Корсакова, 2023

В век Интернета наивно верить в существование вампиров. Особенно, если ты молод. Особенно, если ты врач и человек науки. Гремучая лощина больше не пугает своих обитателей ни странным шепотом, ни восставшими мертвецами. А усадьба Гремучий ручей после долгого забвения гостеприимно распахивает свои ворота всем, кто жаждет молодости и красоты. Страхи забыты, жизнь бьет ключом. Но древнее зло не сгинуло, а всего лишь затаилось, дожидаясь, когда в Гремучей лощине соберутся потомки тех, с кем у него давние счеты. И тогда тем, кто верит в торжество науки, придется поверить в невероятное. Потому что голос крови не заглушить. Потому что пришло их время бороться с тьмой…

Глава 4

Предположения Мирона оправдались той же ночью. Вернувшись домой и стащив с себя мокрую одежду, он первым делом позвонил в реанимацию Сёме, а вторым — Харону.

Сёма звонку, по всей видимости, был не рад, отвечал вяло, борясь с зевотой. Мирону снова захотелось его придушить. Но желаемого от Сёмы он все-таки добился. Состояние пациентки оставалось стабильно-тяжелым, болталась Джейн между небом и землей, все никак не могла определиться с выбором.

Харон, в отличие от Сёмы, был бодр, но звонку Мирона тоже не обрадовался.

— Ну, как прошло? — спросил Мирон, засыпая в турку кофе.

— Хорошо. — Харон был образцом лаконичности. Иногда это страшно бесило.

— Что ты сказал полиции?

— То, что и планировал.

Мирон мысленно застонал, а вслух сказал:

— И что они?

— Составили протокол.

— Прелестно. Дальше что?

— Собирались осмотреть место аварии.

— И?.. — Мирон бухнул турку на плиту.

— И началась гроза.

— Это значит?..

— Это значит, что осматривать будут после грозы. Место я им описал, не промахнутся.

Мирон отбросил назад лезущие в глаза мокрые волосы. Одна капля упала в огонь, зашипела и испарилась.

— После грозы они хрен там что найдут, — сказал он зло.

Харон ничего не ответил. Еще одна из его дурных привычек — обрывать диалог на полуслове, превращая его в бессмысленный монолог. Про Джейн он тоже не спросил, хотя прекрасно понимал, что Мирон обязательно позвонит в больницу, чтобы справиться о ее самочувствии. Поздно выяснять, что это такое: бесчувствие или особенность психики. Мирон очень надеялся, что второе. Наверняка, у Харона не было подтвержденного диагноза, но синдром Аспергера казался Мирону вполне очевидным. Он никогда не углублялся в природу странностей своего друга, потому что странности эти его не особо напрягали. До сегодняшней ночи. Сегодняшняя ночь вскрыла нечто большее, чем безобидную странность. Сегодняшней ночью Харон терпеливо дожидался смерти человека, не предпринимая попытки хоть чем-то ему помочь. И ему, Мирону, он позвонил лишь тогда, когда потерял терпение. Позвонил не по зову сердца и не по велению совести. Вот это было страшно. Вот это наводило на недобрые мысли. Мирон не выдержал и спросил:

— Тебе ее совсем не жаль?

— Кого? — голос Харона звучал по-механически глухо.

— Девчонку. Она могла умереть, пока ты медитировал над ее телом.

— Она не умерла.

— Но могла! — Мирон и сам не заметил, как сорвался на крик. Наверное, с криком из него выходило напряжение минувших часов.

— Не могла. Она не умрет.

— Откуда тебе знать? — Кричать он перестал, перешел на шепот.

— Я чувствую такие вещи.

— Какие вещи?

— Дыхание смерти.

И ведь Харон не шутил. Шутить он не умел по определению. Впрочем, как не умел он врать и хитрить.

— И что там было не так с этим дыханием?

Кофе вскипел, и Мирон едва успел снять турку с огня.

— Я его сначала чувствовал, а потом перестал чувствовать, — ответил Харон.

Бесполезно было спрашивать, каким образом он чувствует дыхание смерти, и что это вообще за дыхание такое, но Мирона вдруг отпустило, появилась надежда, что его друг не совсем безнадежен и не совсем бесчеловечен.

— Она будет жить, — продолжил вдруг Харон, хотя Мирон уже не ожидал продолжения. — Она будет жить, потому что она особенная. Я жалею, что не взял образец ее крови. — Харон немного помолчал, а потом продолжил: — Ты мне в этом поможешь?

— В чем?

— Мне нужна ее кровь. С кровью что-то не то.

— Нет, — сказал Мирон твердо. — Я тебе в этом не помогу. Я тебе уже и так достаточно помог.

А с ее кровью в самом деле что-то не то, в ней алкоголь и, вероятно, наркотики. Вот такая шальная кровь у нее!

— Ладно. — Голос Харона по-прежнему звучал ровно. — Но было бы любопытно.

— Она ездила на байке, — сказал Мирон неожиданно для самого себя. — Я нашел его на дне оврага. Он выгорел до самого остова. VIN-код уничтожен, номерного знака нет.

Харон ничего не ответил, и Мирон продолжил:

— У нее были при себе какие-нибудь документы? Паспорт? Водительские права?

— Нет, — сказал Харон, не задумываясь.

— А телефон? Телефон есть у каждого. Даже у тебя.

— Мне телефон нужен для работы. А при ней телефона не было.

Можно было бы предположить, что телефон выпал, пока Джейн кубарем катилась по склону оврага, но Мирон почему-то был почти уверен, что телефон забрал тот самый урод, который столкнул ее с дороги. Очень расчетливый получался урод. Расчетливый и методичный. Почти как Харон… Мысль эта была настолько дикой, что Мирон тут же прогнал ее прочь. Харон может быть и бесчувственный, но он не убийца. Да и такой ли уж он бесчувственный? Ведь однажды много лет назад он проявил участие к одному беспомощному и затравленному пацану. Тогда проявил и сейчас проявляет. Как умеет, так и проявляет…

— Ладно, — сказал Мирон устало, — я спать. Утро вечера мудренее.

— Утром ничего не изменится, — пробубнил Харон и отключил связь.

— Вот и поговорили… — Мирон отложил мобильник и перелил кофе в чашку.

Работа реаниматологом и постоянные ночные дежурства приучили его к кофе, но не сделали зависимым. Вот сейчас он выпьет эту чашку до дна и спокойно пойдет спать. И даже уснет почти мгновенно. Это тоже издержки профессии, когда ты можешь моментально засыпать в любых условиях и при любых обстоятельствах и так же моментально просыпаться.

Этой ночью все было иначе. Мирон ворочался с боку на бок, несколько раз взбивал подушку, сбрасывал, а потом снова натягивал на себя одеяло — маялся. Уснул он лишь под утро, чтобы вскочить под бодрые трели будильника. Вскочил, помотал тяжелой, словно с бодуна головой, сполз с кровати и распахнул окно, впуская в спальню солнечные лучи и свежий после недавней грозы воздух, постоял перед распахнутым окном, медленно вдыхая и выдыхая, возвращая организм к привычному ритму. Организм возвращаться не желал, и Мирону пришлось тащиться в ванную, становиться под ледяной душ.

Холодная вода помогла почти мгновенно. Вот еще одно эффективное, хоть и радикальное средство приведения себя в боевую готовность. Можно было бы еще отжаться, разогнать, так сказать, кровь, но Мирон не стал, оставляя на полу мокрые следы босых ног, побрел на кухню. Заступать на дежурство ему только вечером, но вчерашнее происшествие и учиненное вслед за ним расследование не давали ему покоя. Наскоро перекусив бутербродом и запив его чашкой кофе, Мирон вышел из квартиры.

Больница привычно встретила его запахом страданий, дезсредств и невкусной казенной еды. А еще низким гулом множества голосов, словно бы она была не лечебным учреждением, а растревоженным ульем. Мирон поднялся на четвертый этаж, толкнул дверь ординаторской. Сёма привычно дремал в своем кресле, благостно скрестив руки на объемном пузе. В отличие от Мирона, просыпаться от малейшего шороха он еще не научился, лишь недовольно причмокнул во сне губами. Мирон прошел к шкафу, переоделся в медицинский костюм, надел сменку и, нарочно громко хлопнув дверью, вышел из ординаторской.

Этой ночью в отделении дежурила Ольга Станиславовна. Опыта и боевого задора в ней было в разы больше, чем в Сёме. Ни многочисленные внуки, ни домашнее хозяйство, ни запойный муж не сумели погасить в ней этот задор. Работу свою Ольга Станиславовна знала, в отделении считалась незаменимой медсестрой. Мирон с куда большей готовностью оставил бы Джейн под ее опекой, чем под Сёминой. И в отличие от Сёмы, Ольга Станиславовна не спала.

— Ну, как тут? — спросил Мирон шепотом.

— Все живы. — Ольга Станиславовна посмотрела на него поверх узких очков. В очках этих она была похожа на строгую училку. — А ты чего явился? Тебе ж в ночь?

Помимо того, что Ольга Станиславовна была высококлассной медсестрой, она была еще и лучшей подругой Мироновой бабушки, оттого и позволяла себе некоторые вольности. Разумеется, лишь в отсутствие свидетелей.

— А я проведать. — Мирон взял со стола историю болезни Джейн, бегло изучил записи, просмотрел анализы. — Как она, тетя Оля?

В отсутствие свидетелей он тоже позволял себе фамильярность.

— Ну как она?.. — Ольга Станиславовна пожала плечами. — Без динамики. Всю ночь капали и мониторили. Сёма аж три раза заглядывал. Это ты его заставил?

— Это я. — Мирон кивнул и шагнул к ширме, за которой лежала Джейн Доу.

С прошлой встречи она изрядно подурнела. Кожа истончилась, кажется, до состояния пергамента и цветом сравнялась с цветом застиранных больничных простыней. Пепельно-серой была ее кожа. Это если не считать синих теней под глазами и багровых кровоподтеков, которые утром расцвели буйным цветом. Ну и бритая голова ее явно не красила. Волос Мирону было почему-то особенно жалко. Волосы у Джейн были красивые. Когда-то. Но дышала она сама, без аппарата. И жизненные показатели у нее были стабильные, хоть завтра на выписку. Вот только выписка Джейн светила еще очень нескоро. Если вообще светила с таким-то диагнозом.

Мирон в очередной раз подумал, как бы все сложилось, если бы Харон привез девчонку сразу в больницу, если бы не отсиживался в конторе. Или думать нужно было о другом? О том, что Харон запросто мог проехать мимо, что нашел он девчонку просто чудом, и если бы не он, этим утром она бы была мертва окончательно и бесповоротно.

О том, что лучше, смерть или вегетативное состояние, которое никак нельзя было сбрасывать со счетов, Мирон старался не думать. Он был оптимистом, несмотря на выбранную профессию. А может быть благодаря выбранной профессии. Тут уж с какой стороны посмотреть.

— Говорят, ее этот твой дружок привез?

Задумавшись над будущим Джейн, Мирон не сразу заметил, что Ольга Станиславовна выбралась из-за своего стола и встала за его спиной.

— У этого дружка, тетя Оля, есть имя, — сказал он, не оборачиваясь.

— Харон? — Он не мог видеть, но мог представить, как взлетают вверх тонко выщипанные брови Ольги Станиславовны. — Не смеши людей, Мирон! Это не имя и даже не фамилия, это фарс какой-то. Заигрывание со смертью, если хочешь знать.

— Не хочу. — Он легонько мотнул головой.

— А настоящая его фамилия Арон. — Ольга Станиславовна не унималась. — Я точно знаю, мы с ним росли в одном дворе. Всю жизнь был Ванька Арон, а тут, поди ж ты, Хароном заделался! Так это он, да? Динка из приемного сказала, что девочку привез такой странный лысый мужик с тростью.

Мирон ничего не ответил, подошел к Джейн, зачем-то потрогал ее руку. Рука была ледяной, как у покойницы.

— Странный и лысый у нас в городе один. — Ольга Станиславовна шагнула следом, заботливо подоткнула простыню под босые девчонкины ноги, пробормотала: — Не пойму, в палате тепло, а она как ледышка.

Мирон убрал руку, сунул в карман.

— Так это он ее привез? — повторила Ольга Станиславовна.

— Он. — Мирон кивнул.

— А потом сразу ты прилетел. Не в свое дежурство. Это из-за него ты прилетел?

— Это из-за нее я прилетел, — сказал Мирон, отходя от больничной койки, на которой не жила и не умирала Джейн Доу.

— Знакомая твоя? — В голосе Ольги Станиславовны почудилось удивление пополам с любопытством.

— Нет. — Мирон покачал головой. — Просто Джейн Доу.

— Ничего себе имечко! — Ольга Сергеевна неодобрительно поморщилась. — Один Харон, вторая Джейн.

— И только у меня чудесное православное имя, — усмехнулся Мирон. — Ладно, теть Оль, — он обернулся, — вы присматривайте тут за ней. Если что…

— Если что, я вам сразу же сообщу, Мирон Сергеевич, — сказала Ольга Станиславовна официальным тоном, из чего Мирон сделал вывод, что в палате они больше не одни.

В дверном проеме маячил Сёма. Ольгу Станиславовну он побаивался еще со времен интернатуры, поэтому заходить не спешил.

— Ну, как она? — Он тянул короткую шею в сторону Джейн.

— Это ты мне расскажи, Сёма, — буркнул Мирон. — Твое ж было дежурство.

— Так хреновое дежурство, — огрызнулся Сёма. — Всю ночь валили и валили. Не успевал разгребать. — Он с просительным видом глянул на Ольгу Станиславовну, призывая ее в свидетели, но та уже не смотрела в их сторону, проверяла, надежно ли установлена в вене Джейн канюля.

Не получивший поддержки Сёма тяжко вздохнул и сказал:

— Полторы промилле у нее в крови.

— Полторы? — удивился Мирон. Ему казалось, что алкоголя в крови у девчонки будет больше. Впрочем, сколько бы ни было, за руль она уселась пьяная. Вот такая идиотка.

— И этот ваш звонил сегодня. — Сёма зевнул во всю пасть. — Еще шести не было, а он наяривает. Никакого понимания нет у человека.

— Кто звонил? — спросил Мирон, подходя к Сёме.

— Этот, который с божественной фамилией.

— Божественной… — хмыкнула Ольга Станиславовна.

— Мифической, — тут же поправил себя Сёма. — Так и сказал, я Харон, желаю знать, жива ли доставленная этой ночью пациентка с черепно-мозговой.

— А ты что? — спросил Мирон заинтригованно.

— А я сказал, что информацию о пациентах мы предоставляем только родственникам.

— А он?

— А он спросил, соглашусь ли я предоставить информацию о пациентке главному врачу. — Сёма обиженно засопел.

— Шантажировал, значит, — констатировала Ольга Станиславовна и неодобрительно посмотрела на Мирона. Вот, мол, какие у тебя дружки, Миронушка!

Тот в ответ виновато развел руками, мол, какие есть, а вслух сказал:

— Так ты о состоянии пациентки доложил, Семен?

— Доложил. Лучше уж божеству, чем главному. — Сёма снова зевнул.

— А божество что же?

— А ничего, повесило трубку божество. Даже спасибо не сказало.

— Там у них в царстве мертвых все такие, — сказал Мирон, протискиваясь мимо Сёмы. — Никаких тебе понятий о приличиях.