Голуби над куполами

Татьяна Окоменюк, 2020

Новый остросюжетный роман немецкого русскоязычного прозаика Татьяны Окоменюк поднимает проблему выживания человеческого сообщества в замкнутом пространстве. Автор переносит читателя в самое настоящее подземелье – старое заброшенное бомбоубежище времен Советского Союза. Именно там проводят несколько лет своей жизни семеро мужчин, ставших по воле рока рабами одной из этнических преступных группировок Москвы. Героев романа трудно назвать ангелами. Каждый из них имеет свои странности, обладает непростым характером и оригинальным представлением о должном и сущем. Но все они – обычные люди, которым просто не повезло. Кто-то из них попал в неволю по собственной глупости, кто-то оказался «в ненужное время в ненужном месте», кто-то принял происходящее с ним за реалити-шоу. Жизнь мужчин в плену мучительна и трагична. Они не видят солнечного света, питаются отбросами, тяжело работают. У них нет лекарств, теплой одежды, самых необходимых вещей. При этом герои справляются со своей главной экзистенциальной задачей – сохраняют свою личностную идентичность и находят в себе силы, чтобы остаться людьми.

Глава 2

Ориентирование на местности

Лялин ощупывал стены, всматривался в щели, изучал встречающиеся на пути груды мусора. Завернули за угол. Впереди был длинный неосвещенный коридор. Слева — ниша с какими-то странными металлическими конструкциями.

— Что это за фигня? — поинтересовался опер.

— Понятия не имею, — сдвинул плечами Бурак. — Похоже на гидранты для пожаротушения.

— Соображаешь! Они родимые. Плюс вместительный пожарный шкаф. И что там в нем? Дай-ка сюда фонарь. Тааак: огнетушитель, пожарный ствол, рукав и вентиль. Интересно, что они делают в пустой бетонной коробке? Чему тут гореть? В любом случае, шкафчик сгодится в хозяйстве, огнетушитель тоже. Таким, если врежешь по темени, башка враз превратится в скворечник.

Через десять метров обнаружился следующий объект. Открыв входную дверь с наклейкой, на которой был изображен желтый треугольник с черной молнией внутри, Бурак щелкнул выключателем. Натужно загудев, зажглись лампы дневного освещения. Маленькая комната, больше похожая на кладовку, по всему периметру была уставлена металлическими шкафами с панелями, усеянными многочисленными проводками, ручками и кнопками.

— Электрощитовая, — предположил Лялин. — Надо будет с ней разобраться.

— Зачем? — не понял Бурак.

— Мало ли… Если, к примеру, свет вырубится, не сидеть же в темноте несколько дней. Ладно, пошли дальше.

Следующее помещение оказалось огромным и совершенно пустым, если не считать густой бахромы из паутины и огромной зловонной лужи на полу. Потоптавшись на пороге, мужчины вернулись в коридор.

— Наш сортир, он же душевая, — махнул Иван фонарем в сторону открытой металлической двери.

Это комната освещалась ржавой люминесцентной лампой, издающей звук, похожий на сигнал зуммера. «Стартер козлит, — скривился капитан, не переносивший сбоев в работе техники. — Если сдохнет — хана. Придется гадить с фонарем».

В сравнении с рабочим помещением, туалет был вполне сносен. Вдоль левой стены — три писсуара, вдоль правой — три умывальника. К крану одного из них ржавой проволокой примотан старый потрескавшийся шланг. По всему видать, — заявленная «душевая точка». Капитан повернул вентиль, потекла ледяная вода. «Мдааа, мыла нет, полотенец нет, горячей воды тоже. В помещении — холодрыга. Тут выбор невелик: либо становись йогом, либо ходи вонючкой», — промелькнула в голове паническая мысль.

Юрий перевел взгляд на толчок. На небольшом возвышении — две ступеньки вверх — выстроились три кабинки без дверей. Внутри каждой — самое настоящее «очко»: наступаешь на рифленые следы для ног, принимаешь позу полного приседа и метишь в дырку. Судя по следам окаменелого дерьма, «снайперов» среди здешних обитателей немного.

Высоко над головой нависал чугунный сливной бачок. Вниз от него змеилась металлическая цепь, увенчанная тяжелой фарфоровой ручкой. «При необходимости ее можно использовать в качестве «головоломки», — подумал Лялин. — Нужно сделать прочную петлю для ладони, и… нунчаки отдыхают. А, если к ней присобачить полутораметровое древко, то и средневековый кистень нервно закурит в сторонке».

— Значит, щетки для чистки отхожего места у вас не имеется, туалетной… да никакой… бумаги — тоже. Чем же вы, пардон, задницу вытираете?

Бурак молчал, опустив глаза на коричневые квадраты неглазурованной керамической плитки пола. Откровенничать на эту тему ему не хотелось.

— Усы мужчину украшают.

Усами улицу метут.

Усами жопу подтирают,

Когда бумажку не найдут,

— показался в дверном проеме заскучавший в одиночестве Паштет. — Никогда не мог понять, почему мусора и «сапоги» так любят носить усы. Теперь, наконец, уяснил.

— Конем отсюда! Настохренел уже!

— Сам — конем! Я здесь — по нужде, — стал Пашка расстегивать ширинку.

Опер чертыхнулся и вышел наружу. Из коридора повеяло холодом. Толстый слой грязи на полу, повышенная влажность, чернота грибка, покрывающая потолки и стены, свидетельствовали о полном беспределе грунтовых вод.

— Вот что я думаю, Иван. Туалет — это элемент жилого помещения, а рабочая комната — обычная бетонная коробка. О чем это говорит?

— Ээээ…

— Что никакой это не подвал.

— А что?

— Бомбоубежище или бункер, оставшийся со времен холодной войны СССР с «загнивающим» Западом. А это сильно осложняет наше, и без того незавидное, положение.

Через десять метров справа показалась еще одна дверь со штурвальным механизмом задраивания. Такая же массивная и ржавая, как в туалете.

— Что и требовалось доказать, — похлопал Юрий по штурвальному колесу. — Дверь герметическая. Весит не меньше тонны. Такие устанавливают в бункерах для защиты от проникновения ударной волны. Что за ней находится?

— Не знаю, — захлопал Бурак ресницами. — Дальше туалета мы никогда не ходили.

Лялин попытался провернуть колесо — никак. То ли заржавело, то ли заклинило. Он снял с себя куртку, обернул ею штурвал, изо всех сил потянул его сначала вправо, затем влево. Через полминуты повторил попытку. Наконец дверь выдохнула стравленным воздухом и распахнулась. Внутри — сырость, вонь и темнота.

— Свети! Что застыл на пороге? — вскинул подбородком запыхавшийся опер.

Белорус прошел вперед. Яркий луч фонаря вырвал из мрака три больших резервуара, стоящих на метровых подставках, один — на пять кубов, два других — на три. Мужчины подошли ближе. «Техническая», — гласила надпись на пятикубовом, «питьевая» — на остальных. На каждой емкости — стеклянная трубка, демонстрирующая уровень воды в цистерне.

— Ну, вот и ладушки! Запас живительной влаги нам не помешает. А потому что без воды…

–… и не туды, и не сюды! — подхватил белорус старый киношлягер.

— Пральна, Ваня, дай пять!

Тот освободил от фонаря правую руку, хлопнул ладонью о ладонь Юрия, и они двинулись по лабиринту, который то и дело упирался в тупики. Мужчин восхищала четкая симметрия прямоугольных комнат, расположенных по обе стороны коридора и удивляла форма тоннеля, неоднократно изгибавшегося под углом девяносто градусов.

— Ни фига себе коридорчик, — присвистнул изрядно продрогший Лялин. — Сплошное приволье для диггеров! Здесь можно запросто снимать «Сталкера».

— Или «Сияние» Стенли Кубрика. С удовольствием бы сыграл у него Джека Торренса, — прохрипел Артист, являвшийся крупным знатоком отечественного и зарубежного кинематографа. — А вот и еще одна «Сезам, откройся!».

Помещение оказалось техническим залом, в котором находилась система очистки воздуха. Толстые трубы с вентиляционными фильтрами, множество приборов со стрелочками. Чуть дальше — дизель-генератор. На стене — какая-то инструкция. Ничего интересного, хотя…

— Иван, а что это за дыра слева в стене?

— Сквозная? Ннне знаю… — вытаращился тот. — Не исключено, что — портал в преисподнюю.

— Не чуди, — расхохотался опер. — Это — гермофорточка вентиляционной шахты. Туда только кошка и пролезет. А жаль…

— Если видишь в стенке люк,

Из него течет вода.

Не пугайся — это глюк,

Так бывает иногда, — просочился в комнату Паштет.

— Опять торчишь перед глазами, как забытая клизма? Че те надо, каторжанин?

— У меня к тебе влечение вплоть до умопомрачения, — оскалился Пашка. — Зуб даю на холодец, что не найдешь ты выхода из этих катакомб. Здесь все двери задраены, как на подводной лодке. Надо штурмовать вход в момент прихода чуркобесов. Эффект неожиданности, так сказать.

— Ты что — ниндзя, умеющий бегать по стенам? Обладаешь информацией, сколько их будет и как они вооружены? Тебе известно точное время появления бандитов? У тебя есть хотя бы перочинный ножик? Наша армия — полуживой служитель культа, чахоточный комедиант и полоумный Владик. Ни один вменяемый букмекер на нас в таких условиях не поставит. Любую операцию нужно готовить, если тебя интересует результат.

— На собственном горбу и на чужом

Я вынянчил понятие простое:

Бессмысленно идти на танк с ножом,

Но если очень хочется, то стоит^[3],

— пропел Паштет, имитируя игру на воображаемой гитаре. — Или, по-твоему, у нас вообще нет выхода?

— Выход есть всегда. Даже если тебя съели, — их целых два, — и Лялин жестом указал собеседнику на оба. Тот заржал дурным смехом. Следом зашелся и белорус. Вскоре смех последнего перешел в кашель, а затем и в лай.

— Хроническое воспаление легких, — пояснил он новеньким. — Стоит здесь простудиться и — считай калека. Согреться можно, только сидя на трубах. При этом одному месту горячо, другое леденеет. У меня от этого — целый букет болячек: простатит, гайморит, нефрит и еще добрый десяток всяких «-итов». А что делать? Нет у нас ни спирта, ни меда, ни травяных сборов, ни теплой одежды, ни даже одеял. Про антибиотики я вообще молчу.

— Херасе… я в шоке! — зябко передернул плечами Тетух. — У вас же таблеток целые бочки!

Поставив фонарь на пол, Бурак устало присел на корточки.

— В бочках не антибиотики. И вообще не лекарства. Фальшак. Его джигиты гонят из Китая. Контрабандой. А мы упаковываем в бутылочки, коробочки и блистеры. После этого таблетки превращаются в средства от аллергии, отравлений, стенокардии и т. д. Внешне все выглядит довольно солидно: упаковка и инструкции по применению — прямо из типографии, все пузырьки и коробочки имеют специальную голограмму. На деле же, это — мел, которым можно писать на трубах. Еще таблетки можно растирать в порошок, чистить им зубы и присыпать раны… А больных, покупающих это дерьмо, нам, конечно, жалко, но жить-то охота.

На скулах Юрия заиграли желваки.

— Только за это чуркобесам светит от пяти до восьми лет. А по совокупности огребут по самое «не балуй».

— «Жаль только — жить в эту пору прекрасную уж не придется — ни мне, ни тебе», — процитировал Бурак Некрасова.

— Не ссы, отобьемся! — похлопал его по плечу Паштет. — Мы на их похоронах еще не одну гармошку порвем.

В луч света, испускаемый стоящим на полу фонарем, попала какая-то крупная движущаяся точка. Ползла она прямо на мужчин со стороны технического зала.

— Япона мать! — едва слышно прошептал Лялин. — Это что еще за явление?

— Че, мент, дристанул чуток? Это тебе не сокамерников в муке валять.

— Нет, правда, что это? — вжался в стену белорус.

Со словами «щасс познакомимся» Тетух двинул навстречу неведомому существу. Последнее предусмотрительно замерло на месте, прикинувшись камешком.

— Я кукарача, я кукарача,

а я черный таракан.

Я кукарача, я кукарача,

А ну, налей еще стакан,

— заголосил вдруг Пашка, вскидывая ноги высоко вверх. Исполнительницы канкана могли бы ему сейчас позавидовать.

— Еще один артист в звании народного, — хмыкнул опер. — Принимай его, Иван, в свою труппу. Будет у тебя на подтанцовке.

Существо тем временем продолжило движение, неспешно перебирая своими мохнатыми лапками. Оно и впрямь оказалось огромным усатым тараканищем, ярко-фиолетовым и блестящим, как спелая слива.

— Между прочим, это — тропический вид, — Павел поднял вверх указательный палец. — Я по зомбоящику передачу про него смотрел. Там профессор Букашкин втирал, что размножаются они молниеносно, поэтому плотно оккупировали подвалы домов и тоннели метро. Но москвичам не стоит впадать в отчаяние. Если тропиканы уже завелись, все другие виды тут же сливаются. Потому как с ними соседствовать — себе дороже. Это называется эээ… видовой нетерпимостью. Ну, как у нас с муровским правохрЕнителем!

Лялин подошел к таракану и с хрустом размазал по бетонному полу его пятисантиметровую тушку. Белорус вздрогнул. Сам он и муху убить не мог. Потому как та — живое существо. Даже в детстве, когда его ровесники привязывали к хвостам кошек консервные банки и стреляли по воробьям из рогаток, он часами загонял в сачок залетевшую в квартиру пчелу, чтобы потом выпустить ее на улицу. Носил к речке заблудившихся лягушек, уговаривал пауков уходить к соседям, хоронил раздавленных червяков.

— Плохая примета, — прохрипел Иван. — Нельзя так обходиться с хозяином подземелья. Будет мстить.

— Кончай бредить. Нам дела нет до чужих тараканов. У нас собственные строем маршируют, — почесал Юрий висок, глядя на Пашку.

Тот недовольно засопел, но от реплики воздержался.

Следующая дверь, пятнистая от осыпавшейся краски, тоже оказалась закрытой. И опять заржавевший штурвал нельзя было сдвинуть с места. Когда Лялин окончательно выбился из сил, на смену ему пришел Паштет. Минут через пятнадцать коллективными усилиями мужчины добились проворота. И только. Штурвал бестолково вращался на круглом штыре, а дверь все не открывалась. Тетух вытер со лба пот, выматерился. Потом достал из кармана свои астрагалы, подбросил их вверх: 6/5 — скорее всего, желание сбудется. «Интересно, каким образом, — произнес он вслух. — Гранату, что ли, под дверь швырнуть…».

— В эту дырочку, под штурвалом, нужно засадить гвоздь, шпильку или кусок проволоки, — догадался опер. — У вас есть что-нибудь похожее?

Артист отрицательно замотал головой. Павел же завел руку за спину и, как фокусник, достал из-за пояса джинсов стальную канцелярскую скрепку. Затем выпрямил ее верхнюю часть, присел на корточки и вставил острие в нужное отверстие. «Вошла, как свечка в попку», — потер он руки, услышав щелчок.

С лязгом и скрежетом дверь отворилась. Новый объект дохнул на узников сыростью, затхлостью и… резиной. Света в помещении не оказалось. То ли лампочки перегорели, то ли их там и не было.

— Прометей, твой выход! Публика с нетерпением ждет! — подтолкнул Лялин Ивана в спину. Тот поднял фонарь вверх и без особого энтузиазма нырнул в темноту.

— А че табло такое скорбное? — «участливо» поинтересовался Паштет. — Ты ж у нас — служитель Мельпомены, призванный улучшать окружающим настроение.

— Вы перепутали, — насупился белорус. — Мельпомена — это муза трагедии. А музу комедии зовут Талия.

— Извиняюсь, виноват.

Из деревни — быковат.

— Лирик, блин! Ни дня без куплета, — чихнул Юрий, вдохнув висящую в воздухе взвесь из пылинок и микрочастиц осыпавшейся побелки.

— Лирик-не лирик, а на конкурсе рэп-исполнителей мой трек в свое время занял третье место. Если б не обстоятельства, я б уже… Не срослось, короче.

— Дали мешалкой под зад? Понятное дело, это тебе не мелочь по карманам тырить.

— Во тебя плющит! — оскалился Тетух. — Ты что, меня за руку ловил?

— Да у тебя диагноз — поперек лица. Я таких столько насмотрелся, что ни с кем никогда не перепутаю.

— Шел бы ты, мусорюга, в пешее эротическое, пока я тебе скрепкой гляделки не выколол.

— Не по Хуану сомбреро! — раскатисто рассмеялся. Лялин. — Чтобы что-то кому-то выколоть, надо бицепс полировать, а не пивасик сосать да на харю давить.

Пашка удивился прозорливости мента, ведь он, действительно, обожал пиво и поспать часиков десять-двенадцать. А почему нет? На работу ходить не надо. Он — свободный предприниматель, хозяин трех киосков, торгующих подержанными телефонами. Один колотит ему копейку на рынке «Южные ворота», другой — на Козе^[4], третий — на Абельмановской, возле кафе «Академия». «Это — зависть, — успокоил себя мужчина. — На пивбары у мента нет денег, а на сон — времени. Впахивает, как конь педальный, зарабатывая себе орден Сутулова».

Помещение оказалось мусорной свалкой. Оно было доверху набито старыми автомобильными покрышками, металлоломом, пустыми деревянными ящиками и поддонами. Порывшись в кучах хлама, опер обнаружил там массу полезных вещей: моток электрокабеля, шесть защитных строительных касок, несколько металлических прутов, десятка два рогожных мешков, набитых технической ватой, два мотка проволоки, тридцатисантиметровый огрызок собачьей цепи, невероятное количество пластиковых полуторалитровых бутылок, тучу хозяйственных полипропиленовых мешков, частично изгрызенных крысами.

— А это что такое? — достал Бурак из-под покрышек какие-то железяки.

— Походу, двусторонние баллонные ключи для снятия с автомобиля колес. Шиномонтаж тут раньше был, что ли? — предположил опер. — Надо б их с собой прихватить. Если в нижнее отверстие пропустить шнур и сделать для руки петлю, получится идеальная «головоломка».

Вытащив в коридор деревянные ящики, мужчины обнаружили на них маркировку: «Партия № 20. VIII 1979».

— Екарный бабай! — стал отряхивать запыленную одежду Тетух. — Тут все древнее, как дерьмо мамонта. Мне ж только три года тогда было.

— А мне — четырнадцать. Самый паскудный возраст — биопоросль, находящаяся в контрах со всем окружающим миром, — припомнил свой пубертат белорус.

— В семьдесят девятом мне тоже было три года, — выбрался в коридор Лялин, с ног до головы обмотанный паутиной. — Япона мать! Новый же был костюм. Второй раз надел, — присел он устало на ближайший к нему ящик. — Перекур, мужики.

Те хохотнули, поскольку курить было нечего. Сам Юрий вел здоровый образ жизни. Бурак за годы плена успел отвыкнуть от вредной привычки, зато Паштет без курева буквально лез на стену. Потому и скандалил на пустом месте.

— Павел, я могу вас о чем-то спросить? — робко поинтересовался белорус.

— Чего тебе надобно, старче?

— Вы всегда носите с собой скрепки?

— Всегда.

— Зачем, если не секрет?

— Полезная вещь. При определенной сноровке ею можно открыть множество замков и защелок. Например, полицейские наручники.

— Отстал ты от моды, болезный, — ехидно хмыкнул Лялин. — Таким способом можно было открыть лишь старые ППСовские браслеты. У оперов же сейчас — современная модель с заглушкой на внутренней стороне. Клешни сжимает намертво. А еще имеются пальцевые. Их надевают на большие пальцы рук. Как ни изощряйся, не отожмешь. А недавно из Пиндосии пришли образцы одноразовых пластиковых «стяжек». Урки сильно впечатлены. Говорят, полный кайф для мазохистов. Так что, на каждую хитрую жопу найдется свой болт с резьбой.

Последняя реплика взбесила Пашку. Зона приучила его к непереносимости шуток на тему однополого секса. Тюремные нравы требовали от сидельцев немедленной ответной реакции. Если таковая не поступала, могли и опетушить. Тетух, конечно, понимал, что здесь — окружение совсем иное, но многолетняя, доведенная до автоматизма, привычка осталась — автогеном не выжечь. Уж три года, как на вольняке, а флешбэчит до сих пор.

— С Марухой своей будешь эту тему тереть, врубился, окорок? — выпучил он глаза, как мышь, сидящая на горшке.

— Маньяк с сезонным обострением, — постучал по лбу опер. — Бульбаш, ты че-нить понял?

Тот лишь сдвинул плечами, решив не вмешиваться в процесс установления иерархии.

— Че скалишься? — не унимался Паштет, наступая на сидящего на ящике Юрия. — По щам давно не получал?

— Дав-нооо, — протянул капитан, приподнимаясь.

— Могу напом… — и Пашка взлетел вверх. Мужчина пронесся метров пять, грубо приземлившись рядом с трупиком «хозяина подземелья».

Какое-то время он лежал плашмя, уставившись в мокрое место, бывшее недавно кукараччей. Повторить судьбу насекомого ему, конечно, не хотелось, но позорная капитуляция перед «мусором» в его планы тоже не входила.

Кряхтя и охая, Паштет принял сидячее положение, сложил ноги кренделем и, сплевывая кровь на пол, зловеще процедил:

— Как говорят хоккейные комментаторы, настоящие спортсмены играют до конца матча.

— А футбольные комментаторы утверждают, что каждый играет так, как ему позволяет соперник, — отчеканил опер, не поворачивая головы в сторону поверженного противника. — Пойдем, Иван, дальше, а то желудок уже марш играет. Мне тот сухарь, которым я позавтракал, — что слону дробина. Надо закругляться с первичным осмотром, — и они неспешно скрылись за углом.

Там лабиринт заканчивался, упираясь в последнюю дверь. История со штурвалом повторилась, только теперь рядом не было Паштета с его скрепкой. Пришлось возвращаться к свалке, где у двери лежала куча добра, признанного «годным». Бурак вытащил из нее моток проволоки и потопал обратно к пыхтящему в тупике Лялину.

Пашка растерялся. С одной стороны, ему было интересно, что находится за последней дверью. А, с другой, нельзя было после ссоры идти на контакт первым. Не по понятиям это…

Прислушавшись к звукам, долетающим из-за поворота, он понял, что проволока недругам не помогла. Тетух подбросил вверх кубики: 2/2 — «нет ни малейшего шанса». «Гыыыы!» — злорадно потер он руки и налегке отправился обратно.

У опера с Петровки порядок с подготовкой,

Захват, подсечка, самбо, карате.

И сердце замирает, когда он вынимает

Из кобуры свой табельный ТТ,

— заполнило гулкое эхо коридоры лабиринта.

Примечания

3

Игорь Губерман.

4

Казанский вокзал.