Лето перемен

Татьяна Павловна Гутиеррес, 2020

Как же ошибается Рива, возвращаясь домой с последней дискотеки в году, и думая, что целых три месяца не увидит Антона, в которого она тайно влюблена. Судьба сводит ее с ним в самом неожиданном месте, но уже спустя какое-то время она начинает сомневаться: так ли он хорош изнутри, как и внешне? Терзаемый внутренними демонами, он способен на странные и необдуманные поступки, принять которые бывает не так легко. А беременность лучшей подруги Ривы от отца Антона делает все в разы сложнее.

Глава четырнадцатая

Антон

— Лет с пятнадцати меня окружали красивые девушки. Мне никогда не надо было стараться, чтобы им понравиться. Не надо было специально качать тело — тренировок было достаточно. — Я похлопываю себя по щекам. — Не надо было изводить прыщи на лице — спасибо маминому наследству. Папино наследство оказалось скромнее: голубые глаза и совершенно идиотский вспыльчивый характер. Но главный козырь — это моя гитара. Она действует магически на девчонок.

Дама лет пятидесяти, в строгом костюме цвета старого лимона, как и положено психотерапевтам, сидит в кресле напротив меня. Я же развалился на странном совершенно не удобном желтом диване, повидавшем огромное количество психов разной степени и этимологии. Она кивает головой и делает какую-то бесполезную отметку у себя в тетради. Как отец только умудрился найти ее в Сочи? Мне хочется смеяться, но я не могу. Я проделывал это уже раз пять — и ни один так называемый специалист не дал мне ни одного толкового совета, ни разу не заставил меня чувствовать себя лучше. Это полный бред — пересказывать свою биографию снова и снова разным людям, не имеющим ко мне совсем никакого отношения. Но я обещал. И вот я здесь.

— Давно ты встречаешься с девочками? Много их у тебя было?

О, если бы она знала, то сочла бы меня грязной тварью. Я чувствую, как уголок моего рта ползет наверх. Только бы не засмеяться!

— Поначалу я пустился во все тяжкие, уходя из пабов не с отцом, а с очередной красоткой в мини-юбке. Я не чувствовал к ним ничего, кроме сексуального желания, а иногда даже и этого не было. Их не смущало даже, что мне не было и семнадцати. — Дама поднимает бровь, и перестает записывать. — Я давно перестал радоваться откровенным взглядам мимо проходящих женщин разных возрастов. Иногда меня даже подташнивает, когда я прикидываю в уме, что некоторые из них годятся мне в бабушки.

— Если ты об этом говоришь, наверное, тебя волнует этот вопрос. Беспорядочных связей?

— Уже нет. Прошлый год все изменил. Отец, поняв, что я беру от пьянок не меньше него, ничего проще не нашел, как вернуть меня обратно в Сочи, где с этим поспокойнее, чем в Москве. — Я делаю паузу, размышляя рассказывать дальше или нет. — Знаете, чтобы быть под присмотром дедов. И год назад я перебрался сюда. Отец, надо сказать, сделал все возможное, чтобы вернуть их доверие. — Я задумываюсь. Почему-то слова так и лезут из меня, какой-то неконтролируемый поток. Словно я пьян. — Много лет они не общались: слишком тяжело было для всех. Но кроме мамы у них было еще одно связующее звено — я. И со мной творились не самые лучшие вещи. Я вырос заносчивым, самоуверенным нахалом с пагубными привычками. Во мне мало хорошего. Я знаю только одно — моя память о маме.

— Что с ней случилось? Если можешь, расскажи мне.

— Да это не секрет. Родители развелись, когда мне было шесть с половиной лет. — Снова запись в тетрадь. Это меня немного раздражает, но я делаю над собой усилие. — Осенью я должен был пойти в школу, и очень радовался этому факту. Но потом она умерла. Говорят, просто не хотела жить. Говорят, она пила. Но я — то знаю, было что-то еще. — Я тру ладонями лицо, чтобы избавиться от кома в горле. — И эти мысли не дают мне покоя, приходя в ненужные моменты: во время соревнований или тестов в школе, во время секса или исполнения песни в клубе. Почему она не стала бороться с ядом хотя бы ради меня?

— Твое детство рано закончилось, — делает странный вывод психотерапевт.

— У меня на хрен не было никакого детства.

Она вскидывает брови и кивает, беря кончик ручки в рот, чем внезапно располагает меня к себе.

— Тогда папа принял правильное решение — он взял и перевез меня в Москву. Проревев пару месяцев на уроках, я вовсе отказался ходить в школу, а он настаивать не стал. Помню, как попросил у него год на то, чтобы оплакать маму. Желательно не прилюдно.

Сейчас я сам себе улыбаюсь, вспоминая.

— Это было достаточно взрослое осмысленное решение — замечает лимонная дама. Я так и не удосужился запомнить ее имя, хотя прихожу во второй раз. В первый я негодовал по поводу того, как Лаура меня бросила. Но, честно говоря, на ее месте я бы сделал то же самое. Мне совсем не хотелось в тот раз говорить о родителях, и признаюсь, немного переиграл тогда.

— Чертовски отважное и верное, — улыбаюсь я. — И спасибо отцу. Он на следующий же день написал заявление в школе. — Я задумываюсь на секунду. Хоть я и проделывал это уже несколько раз, каждый новый — это как эксгумация моих чувств. — Я отсидел год дома, выбираясь только на уроки гитары и пения. И сдержал свое слово. — Мои пальцы без остановки крутят кожаный браслет на запястье. Я не очень люблю говорить о маминой смерти. — Ровно через год я перестал рыдать в неожиданных местах от того, что видел, как чья-то мама забирает своего сына из школы, или вообще при виде любой семьи. Я знал, у меня никогда не будет ни брата, ни сестры.

— Значит, ты пошел в школу уже в Москве?

— Мне было восемь лет, и я был самый старший в классе. Тогда я мысленно дал маме самое первое свое обещание — приложить все усилия, чтобы стать примером. Такие обещания нельзя нарушать, и лет до четырнадцати я остервенело его придерживался. Со мной не было никаких проблем.

Я встаю, потому что мой зад уже затек на каменном диване. И начинаю прохаживаться по безликому офису, разминая конечности, и попутно рассматривая разные вещицы.

— Я делал уроки за барными стойками, в гримерках, попивая кока-колу. Я учил стихи, затыкая уши от громкой музыки. Я привык не обращать внимания, когда меня трепали за щеки и спрашивали, не потерялся ли я.

Я подхожу к шкафу, на котором стоят книги разных именитых психологов — ну насколько я могу предположить это. Никаких фотографий семьи или вообще личных вещей, выдающих хоть какую информацию о человеке, которому я сейчас выдаю всю свою биографию.

— Ты говорил, что год назад переехал сюда?

— А, ненадолго. Учеба в Сочи была проще. Дед с бабой плясали надо мной, создавая все условия, чтобы я бездельничал. — Беру в руки стеклянную собачку и тут же возвращаю ее: какая же безвкусица. — А я не привык к гиперопеке, проявление заботы воспринимал как покушение на мое личное пространство. Мне было тяжело дышать.

Дама все пишет. Я снова хватаюсь за браслет — мне надо сдерживать себя, я обещал.

— Время от времени я убегал на кладбище к маме — от нашего дома оно в двух километрах. Иногда я оставался там по многу часов, рассуждая о разных делах, рассказывая маме различные истории, словно она сидела рядом, и пила чай, и слушала мою трескотню в пол-уха. А потом я уходил и напивался. Затевал идиотские драки. Целовал чужих девчонок. Или играл на гитаре у себя в комнате. Я был полнейшим засранцем. — Я возвращаюсь на желтый диван, так и не найдя ничего интересного в кабинете. — А потом появилась Лаура. — Я делаю взмах рукой. — И все стало еще хуже.

Я говорю заученными фразами — всем одно и то же. Мне ничего не надо от этих псевдоврачей. Они маму не вернут. А на остальное мне наплевать.

— Лаура — та самая, что ушла от тебя к твоему другу?

Я вот не понимаю зачем она сейчас это сказала. Напомнить о том, что моя девушка предпочла мне моего друга, или просто указать на то, что она не забыла, о чем мы говорили почти неделю назад? Черт побери этих херовых специалистов. Лучше бы отец сам со мной поговорил.

Но спустя день после моего визита к психотерапевту, когда я бегу вдоль набережной, запруженной туристами в купальниках и кошмарных плавках, я думаю не о нем. А о той смешной девчонке, Риве, с которой только что провел, пожалуй, лучшие минуты за последнее время. Она не похожа на девочек из моего окружения. Она не боится показать себя такой, какая есть. Мне кажется, она вообще не задумывается над тем, что о ней думают другие. Носит дурацкую одежду, и совсем не пользуется косметикой. Ее волнистые волосы такого необычного темного пепельного оттенка, что я специально бежал чуть позади нее, чтобы рассмотреть их. Таких не бывает, наверняка крашеные. Девчонка умеет отдаваться моменту. Поет она, конечно, отвратно. Но сколько энергии вкладывает! Я ей завидую черной завистью. Я тоже, черт возьми, так хочу.