Звёздное море

Татьяна Свичкарь

Игорь – красивый юноша из обеспеченной благополучной семьи. Отец его – крупный чиновник, мать – балерина. Вера – дочь матери-одиночки. Но Игорю ничего не нужно в жизни, кроме Веры и звёзд. Обречена ли такая любовь?

Глава 2. Загадки Вселенной

***

Это был альбом «Загадки Вселенной». Фотографии, сделанные с помощью телескопов. Планеты, звёзды, кометы, туманности… Игорь вгляделся и обмер. И пропал навсегда.

Перед ним лежали галактики. Их хрустальные завитки, образованные миллионами звезд, казались пронизанными коричневыми жилками и трещинками — и не хрусталь уже это был, а древний, благородный агат. А стоило подумать — сколько жизни, и в каких формах могло таиться вокруг каждой звездной искорки!…

Непередаваемо-яркие хвосты комет, неземных цветов брызги. Где начинается путь этих вечных странниц и где заканчивается он?

Таинственная синева планет… Уран… Нептун… что таится под их покровами?

И имена звёзд — завораживающие: Ахернар, Бетельгейзе, Антарес…

Одной из любимых сказок Игоря была история о Джеке, бросившем в землю волшебные зерна. Из них выросли бобы, потянулись в неведомую высь. «Что там, за облаками?» — подумал Джек и полез в поднебесье.

А на облаках стоял сказочный замок. И начиналась история, которую Игорь много раз проживал мысленно, перевоплощаясь в Джека. Ему хватило бы единственного облака, замка на нём, и заколдованной принцессы, которую можно расколдовать. Но в глубине души Игорь всегда знал, что это — сказка. Однако то, что он сейчас видел — была правда, которую каждую ночь можно увидеть своими глазами. А недоступное взгляду — подтверждали телескопы.

Почему же люди живут — мимо этого? Почему никто из тех, кого он знал, не потрясён этим так, как сейчас — он?

Игорь знал это: по себе, по своей семье — они годами не видят ночное небо, забывают, что на небе есть звёзды. Заняты своими делами, такими мелкими перед этим великолепием! Перед этими мирами — живущими, дышащими, пульсирующими…

Игорь верил в Бога. Когда-то в младенчестве, маме некогда было с ним сидеть, и у него была няня Даша. Она и приучила его повторять перед сном короткую молитву. Позже, как ребёнок из культурной семьи Игорь узнал, в общих чертах, Священную историю. Но теперь, когда ему уже минуло двенадцать лет, он начал задумываться — что же Бог? Он существует только для одной, их, планеты? И в других мирах — где есть жизнь — там свои Создатели? Наверное, так: невозможно представить себе, что Бог один — для всей Вселенной, с ее неизмеримыми расстояниями. Что даже его Божественной мудрости хватает на каждое существо в мироздании. Что рай и ад — одни для всех: и для людей с планеты Земля, и для разумных головоногих с какой-нибудь Альфа-Центавра.

Когда-то, он задавал няне Даше гораздо более простые вопросы. Она отвечала ему сперва: «Не мудрствуй лукаво!» А потом сказала: «Человеку постичь Господа, все равно, что попытаться перелить океан в ямку, вырытую пальцем в песке».

Но теперь Игорю никто не мог помешать размышлять об этом. Он пытался представить себе, что происходит там, за краем мирозданья? И тогда он видел вселенную — большой черный шар — над которым Бог сидит, склонив лицо. А вокруг Бога — все в золотой дымке, скрывающей райские сады. И дальше уже Игорь ничего не пытался вообразить. Потому что райские сады имеют право на бесконечность.

***

Первый свой телескоп Игорь купил случайно. Он учился в девятом классе, и даже не мечтал о такой роскоши.

Екатерина Сергеевна взяла его с собою в Санкт-Петербург. Она считала — нельзя упускать случай вдохнуть воздух культурной столицы. А для неё самой Питер — это еще и возможность власть пообщаться с подругами. Кто-то танцует в Мариинке, кто-то в Михайловском…

Игорь был в Питере не в первый раз, и уже не останавливался потрясённо, бродя по его улицам. Вот если бы действительно сделали музей под открытым небом — ступаешь на тот же Невский: и никаких машин, никаких реклам… Тишина, и каждый дом разглядываешь, как личность. Здесь бывали Пушкин и Лермонтов… Тут, в Казанском соборе, похоронен Кутузов.

Но рекою текут мимо автобусы и машины, но огромные плакаты, закрывают старинную лепнину, но торговцы зазывают на каждом углу…

И все же та поездка была хороша. Игорь навсегда запомнил, как шли они с мамой вдоль канала Грибоедова. И день был славный для Питера — солнечный, почти тёплый. Иногда налетал пронизывающий ветер, но без этого тут и не бывает…

Они шли узкою улицей, и навстречу им нескончаемо спешили иностранцы, которых привлекали яркие, как лубочная картинка, купола храма Спаса-на-Крови. Заморской речи вокруг звучало много больше, чем русской. А на одном из мостиков, переброшенных через темную воду канала — сидел на складной табуретке, и играл на гитаре парень.

— Послушай, а ведь замечательно играет, — удивленно даже сказала Екатерина Сергеевна, замедляя шаги, — Это испанское, слушай, слушай…

Игорь вслушался:

— Да нет же, — сказал он, — Это украинское, ты сама это поешь… «Нiч яка мiсячна, зоряна, ясная! Видно, хоч голки збирай…»

— Нет, нет, ты врешь… Это же «Romance Anonimo»… «Нiч» просто похожа, но она для бандуры… А это гитара… именно гитара…

Игорь смотрел на полузакрытые глаза матери, на то, как поводила она подбородком, слыша мелодию не только извне, но и внутри себя — и думал, что ей дано больше него. Он не способен так легко заплакать, но и вот такое полное наслаждение мигом — ему недоступно. Другие же считают этот её дар — именно дар — истеричностью.

А немного дальше, у стены дома, прислонясь к ней, спасаясь так от ветра, сидела женщина — немолодая, крашеная блондинка, и перед нею — коробка с дисками. Она ставила их один за другим, и мелодии мели улицу, кружась и уносясь, как ветер, с осенними листьями… «Макарова танцует в Мариинке — ну, чем она тебе не Натали?»

— Как же… Кто же не помнит… Наташа Макарова… Прима… В Америке сейчас живёт…, — кивала Екатерина Сергеевна.

Вот так: с Натали, и «Romance Anonimo»… они вышли на Невский проспект и свернули к долгому жёлтому зданию Гостиного двора.

И пока Екатерина Сергеевна разглядывала вещи новых коллекций («Иди, выпей кофе, я тебя потом найду») Игорь брёл по бесконечным коридорам Гостинки, отыскивая кафетерий. А потом он повернул голову, и увидел его.

Маленький, чёрный, на штативе, он стоял, нацелившись вверх, будто живой. Даже здесь, в отделе, где продавались оптика и фототовары, для него существовало одно только небо. И, презрев людей, будний торговый день — он не мог от него оторваться.

Игорь никогда до этого не видел телескопов вблизи, но его нельзя было не узнать. И этот проводник, этот мост через расстояния, способный провести его к звёздам — был доступен, его можно было купить.

У Игоря в кармане лежала сумма, большая, чем его обычные карманные деньги. Отец дал: «Может, что-то захочешь купить себе в Питере». Игорь собирался потратить деньги на книги: напротив Гостинки — магазин с богатым выбором… Но теперь… ему хватало как раз.

Екатерина Сергеевна едва узнала Игоря. Она шла ему навстречу, руки увешаны пакетами. А он приближался какими-то неуверенными шагами, и нёс большую коробку, и глаза у него были нездешние. И всю обратную дорогу: в гостинице, и в купе поезда, он держался рядом со своей дорогой коробкой, то и дело касался ее.

Это был совсем простой телескоп, для школьников. Билет, позволяющий постоять на галёрке Вселенной.

Конечно, сперва Игоря повлекла Луна. Она так заманчиво, так доступно висела перед глазами, и тёмные пятна на её поверхности манили: «Взгляни на нас поближе!»

В разные времена всего двенадцать человек ступили на поверхность Луны, и принесли на подошвах в свои космические корабли лунную пыль. Они говорили, что на ощупь она напоминает снег, пахнет как порох и вполне сносна на вкус.

Но и, не касаясь, а лишь разглядывая Луну… От увиденного — дух захватывает. Пустынные дикие пейзажи, и вообразить нельзя было, что такие существуют… На Земле, при всём многообразии, нет таких!

А женская головка на берегу Залива Радуги? Это было целое явление, оно называлось «лунный астеризм». Чуть сильнее сделаешь увеличение — и увидишь эту гордо вскинутую головку, увенчанную греческой причёской. Игорю удавалось разглядеть даже крылья за спиной лунной феи.

А вот планеты его поначалу разочаровали. На фотографиях, которые он видел в альбоме Людмилы, а потом и в тех книгах, что покупал сам — планеты были перед глазами, казалось — можно ступить на них. Испещрённая кратерами, раскаленная, безжизненная поверхность Меркурия, неистовствующая Венера, Марс с его шапками льда и тонкими, как нити каналами…

Но глянешь в телескоп, и где-то в невообразимой дали — крошечные бусинки, горошинки, отметка в сознании: «Мы есть»…

Потом зрение будто развилось, а на самом деле, вооруженный знаниями, Игорь научился смотреть. Он заметил, что если приглядеться к крошечному, будто сплюснутому Юпитеру, на диске планеты можно заметить несколько полос. Юпитер стал близким, как полосатый мячик, заброшенный неведомой рукой в Солнечную систему. А позже Игорю удалось рассмотреть на этом «мячике» и знаменитое Красное Пятно. Так астрономы называют гигантский вихрь, много столетий гуляющий по планете. Какие силы бушуют в нем? Представить эту мощь на Земле — было просто невозможно.

С восторгом Игорь открыл для себя кольца Сатурна. Они даже приснились ему раз — проплывающие круг за кругом, бесчисленные куски камней и льда, спутники планеты. Это была олицетворенная застывшая вечность.

Марс имел вид красноватой горошины с белой полярной шапкой. И так легко оживали завораживающие строки из рассказов Брэдбери, когда вот он — перед глазами.

А сколько звёздных скоплений увидел Игорь! Он знал, что будь у него телескоп мощнее — они напомнили бы ему пчелиные рои. Когда-то их так и называли: звёздные рои.

Но Игорь понял также — чтобы остаться наедине с небом, нужно уезжать из города. Городская «засветка» здорово мешает. Все эти фонари — закрывают ему путь к небу.

Надо было искать другое место. В парки, в неосвещённые их уголки идти не хотелось. Мало ли на кого нарвешься…

В конце концов, Игорь отыскал подходящее местечко. На окраине города поднимались холмы. Часть их была занята дачами. Но к дачам вела дорога, и на машине можно подняться почти до самой вершины. После одиннадцати вечера там всегда безлюдно. Город лежал далеко внизу. И небо — роскошное звёздное небо — прямо над головой. Когда оно так близко, когда ничто не мешает — ни свет, ни звуки — разве что птица запоёт где-то, тогда звёзды будто начинают говорить. Игорь знал уже, что великие философы древности именно так и получали свои откровения — уходя от людей, слушая голос Вселенной.

***

Мама поручила Вере собрать последний виноград. Когда-то дачу любила вся семья. Одно из первых воспоминаний Веры: отец строит домик. Маленький, белого кирпича, обрастает он потом деревянной резьбой. А рядом бассейн: «Чтобы ребёнок плескался». И мама, раскрасневшаяся, счастливая — она всегда любила этот труд на земле — сажает тонкие веточки:

— Это будет вишня, это яблоня…

Позже родители разведут костер. Нет, не для шашлыков. Мясо на угольях и тогда, в далеком её детстве, и теперь — были роскошью недоступной. Мама повесит над огнём алюминиевый котелок, и будет варить кулеш. Что бы ни готовила мама — всегда получается вкусно. Она говорит — в ком есть хоть толика украинской крови — даже учиться не надо. Это в генах. Руки сами знают, что бросить в котелок.

Булькает пшено, придавая вареву красивый перламутровый цвет. Островками поднимаются кусочки картошки и поджаренного сала. Листья петрушки, сорванные тут же, уже «со своей земли» плывут, как зелёные кораблики.

Вера хлебает кулеш и наблюдает, как по ноге её ползёт маленький расписной жучок. Расцветкой он похож на божью коровку, но взрослые говорят о нем — солдатик. Вера придумывает насекомому полный титул: «Божьикоровий солдатик».

Потом родители разошлись. Вере было шесть лет. Случившееся она понимала по-детски. Папу увела тетя Наташа. Он очень быстро собрался, потому что мама на него кричала. Взял чемодан и ушел. Вчера был, а сегодня — нет его.

Без отца всё начало ветшать. Мама, которая так прекрасно умела готовить и лечить Веру, если та болела, в остальных делах была беспомощна. И в доме постоянно случались мелкие катастрофы — то кран потек, то перекосило дверцу шкафа, то стиральная машинка заскакала по ванной, словно бешеный зверь.

Мама решила не звать отца, что бы ни случилось. Она вырезала из местной газеты телефоны разных фирм типа «Мужчина на час». Звонила, чтобы оттуда пришли — прибить, починить.

У них уже образовался знакомый мастер по ремонту холодильников — двухметровый дядька. Маленькую Веру забавляло, что телефон у него висел на ухе. Это называлось «свободные руки». Степан Иванович «лечил» холодильник, а по телефону ему звонили другие клиенты. У мамы и Веры была старая «Ока», и мастер возился с ней долго. Вера стояла рядом, и Степан Иванович рассказывал ей про войну. Он увлекался Второй мировой — его отец был из тех немногих, кто пережил сражение на Курской дуге.

Вера запомнила, что отец Степана Ивановича был разведчиком, и оказался на месте битвы всех раньше. Он ожидал наступления, и нельзя ему было обнаружить себя. Какое там — попить, поесть! Пил из реки, «по-волчьи». А на рассвете вдалеке показалась серебристая лента, это шли вражеские танки. А когда начали рваться снаряды, стало так темно, что несколько дней не было видно солнца.

Вера ждала Степана Ивановича вовсе не ради «Оки», а чтобы послушать эти… нет, не сказки, но завораживали они ещё больше.

…Молодые парни из аварийной службы тоже знали их семью очень хорошо. Несколько раз они приезжали ночью, когда в ванной срывало кран, и вода начинала хлестать через края раковины на пол.

Нередко мама, заканчивая проверять тетради, говорила одну и ту же фразу:

— Скоро тут все рассыплется в прах — и что мы будем делать, Вера?

Они жили без будущего.

Сильнее всего обветшала дача. Первый этаж был построен из кирпича, и служил кладовкой: здесь они хранили инструменты и пленку для парников.

На второй этаж снаружи дома вела деревянная лестница, настолько шаткая, что Вера не пускала мать подниматься по ней, и сама побаивалась всходить. На втором этаже была жилая комната — этакий деревянный ларец с покатым потолком. Розовые в цветочек обои изрядно отсырели. Старая узкая тахта, столик, несколько стульев… Давно уже никто не ночевал тут, и комната приобрела нежилой вид. К ней примыкало нечто вроде балкона. Пол застелен листами шифера, а над головой по сетке вьется виноград. Нисколько он не был вкусен — кислый. Но удивительно душистый. Тяжелые темные гроздья благоухали ароматом изысканного вина. Мама замораживала виноград, а зимой варила из него компоты. И в пурпуре напитка было — само лето.

На исходе того сентябрьского дня Вера чувствовала себя акробатом, балансируя на «балконе», чтобы дотянуться до винограда. Сорвёшься — мало не покажется, метра три лететь. А внизу — бассейн, который строил отец: пустой теперь, растрескавшийся, неприглядный. Грохнешься в него, и как потом дозваться на помощь?

Вниз спускаться было ещё труднее. В каждой руке по тяжёлой сумке, и даже на верёвочные перила рассчитывать не приходилось: не зубами же за них хвататься?

Смеркалось уже, и Вера шла по пустынным дачным улицам с опаской — кто ещё может встретиться…

Она привыкла «срезать угол», и спускаться по крутой тропинке, еле видимой в высокой траве. Но в сентябре темнеет рано, теперь и не разглядишь, где нужно свернуть.

Вера опустила сумки. Хоть немного постоять, чтобы руки передохнули. Она подняла голову, провожая закатную полоску, медленно исчезающую за горизонтом. И на фоне неба увидела силуэт. На склоне холма мужчина устанавливал нечто, напомнившее ей подзорную трубу.

Глаза их встретились, и Вера, никогда до того не окликавшая незнакомых людей, неожиданно спросила:

— А это у вас это?…Извините, конечно… Но ведь темно уже, не видно ничего…

И также неожиданно для себя Игорь — предложил:

— Хотите взглянуть?

***

— Вот тогда ты мне и показал Венеру — помнишь? Интересно, а что будет дальше? Не при нас… При нас-то даже на Марс не слетают… Но когда-нибудь, может быть… Межзвёздные полёты… Города на других планетах. Как у твоих любимых фантастов.

Они сидели рядом — Игорь, обняв колени. И Вера, кутая подбородок в высокий воротник свитера. Уже надо было возвращаться, потому что поздно — и скоро мама начнет названивать Вере на мобильный телефон — где дочка, и кто проводит её до дома.

От Веры пахло необычными духами. Ее мама когда-то очень любила духи: покупала сама и отец ей дарил. В шкафу, на антресолях хранилась коробка с флаконами, и не все они опустели. Игорь ощущал — аромат благороден и тонок. Вера могла бы ему сказать, что духи называются «Торжество», что есть в них нота горькой полыни.

И как всегда — даже когда она сидела возле Игоря, и в любую минуту могла коснуться его, взять за руку — тоже неуловимая почти нота тончайшей горечи. Будто он вдруг мог исчезнуть…