Валькирия в черном

Татьяна Степанова, 2012

В небольшом подмосковном городке кипят поистине шекспировские страсти, с интервалом более полувека здесь происходят жуткие события. Еще свежа память о Любови Зыковой, которая в пятидесятых годах явилась виновницей массового отравления детей в пионерском лагере. Теперь здесь же произошло еще одно отравление – трех наследниц огромного состояния. Старшая, красавица Гертруда, умерла на банкете, устроенном в честь юбилея своей бабушки. Офелия и Виола, а также сама виновница торжества Адель Архипова оказались в больнице. Катя Петровская, криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области, пытается найти незримую связь между преступлениями прошлого и настоящего и разобраться, кто же решил продолжить дело «отравительницы детей», если саму «Любку-ведьму» еще тогда в далекие пятидесятые толпа буквально разорвала на части, а тело ее сожгли в заброшенном цехе старого завода?..

Глава 4

ПЕРЕД ЮБИЛЕЕМ

Адель Захаровна Архипова по обыкновению проснулась поздно, около полудня. Встала с кровати и первым делом прислушалась к себе. Она это так называла — прислушиваться к себе. Давление как? голова, а ноги как? суставы? В коленках мозжило, но голова не кружилась. День за окном спальни сиял солнцем, дышал свежим ветром.

В саду слышались громкие женские голоса, девичий смех.

Сноха, внучки. Уже позавтракали, радуются жизни. Старшая внучка Гертруда вчера получила права, теперь будет водить отцовскую машину — ту, что стоит в гараже вот уже три года. А водителя наемного, что же, значит, в шею теперь? Ну нет, она, Адель Захаровна, этого не допустит. Она пока в этом доме хозяйка. И Пашка-водитель как служит, так и будет служить, получать зарплату. Он и водитель, и охранник. Пуля ведь его тогда там, на проспекте Мира, тоже не пощадила, когда они вместе с Борисом, ее сыном покойным, приехали, на свою беду, туда.

Ладно. Что сейчас о покойнике-то вспоминать? Это все уже… нет, не выболело, не сгорело, как можно — она ведь мать ему. Это все в сердце, там, глубоко. Но об этом не сейчас.

Такой хороший день. Такой божественно прекрасный день. И ничего, кроме коленок, вроде не болит, ничего, кроме ревматизма. И давление в норме. И голова ясная, не надо пить ни бетасерк, ни пирацетам.

Через несколько дней — семьдесят лет стукнет. Кто бы когда сказал ей… кто бы тогда сказал им, девчонкам… ей и Розе Пархоменко, что вот доживете вы до семерки с нулем.

И станете красить седые свои косы (тогда были косы, не сейчас, сейчас стрижка модная — парикмахерша на дом приезжает).

И начнете курить, несмотря на категорические запреты всех докторов.

Считать морщины.

Глотать таблетки.

Думать о том, как прожита жизнь.

Жадничать по мелочам.

Завидовать юности.

Скорбеть и плакать на похоронах.

Молиться, тайком, когда никто не видит, — не о здоровье, не о благополучии, не о достатке (достатка в избытке), а о том, что не выскажешь вслух.

Адель Захаровна пошла в ванную. Она имела свою личную ванную на втором этаже рядом со спальней. Внучки делили одну на троих. Сноха Анна имела свою — там даже биде стояло. Вот так-то.

Так захотел, пожелал и сделал при строительстве этого дома, да что там — особняка, каких поискать, ее сын Борис, муж Анны.

Чтобы все как за границей в богатых домах — в Швеции, в Дании, где он так любил бывать. Он вообще считал, что уклад жизни надо менять, ориентируясь именно на скандинавские страны. Там и климат такой, как наш, холодный, а вот они приспособились. Выбрали особый архитектурный стиль, особый дизайн. Технику свою. И все работает. И чем нам изобретать свой российский велосипед, так уж лучше копировать шведов или финнов.

В общем, имел он такую свою чисто личную точку зрения — ее ныне покойный сын Борис. Тогда, при его жизни, Адель Захаровна с ним не соглашалась. Сейчас бы сказала — верно, сынок. Полностью с тобой согласна, солидарна, ты только живи.

Умер сын.

Убили.

Застрелили в тихом дворе в Москве на проспекте Мира три года назад.

А он ведь Москву не любил. Словно как чувствовал. Они всегда жили под Москвой, в городе Электрогорске. Где станкостроительный завод. Где пущен по городу из старого конца в новый — трамвай. Ни в одном городе Подмосковья трамваев нет, только автобусы, маршрутки. А в Электрогорске сохранился. А кто тому причиной? Отец покойный Адель Захаровны — начальник трамвайного депо, а потом как пошел в гору на должность в райкоме — начальник транспортного отдела. И сын Борис начинал работать как транспортник, а в девяностых занялся бизнесом. И так оно все сложилось удачно… У них, у них сложилось удачно — у него и его приятеля закадычного, Сашки Пархоменко. И откуда деньги-то взяли сначала? Организовали банк. Нет, сначала приватизировали фармацевтическую фабрику. Затем создали банк. А потом… потом уже Борис забрал в собственность акции станкостроительного завода. Не один, конечно, — его фирма, которую он к тому времени уже имел.

Ее сын стал хозяином завода, на закопченную трубу которого они смотрели еще девчонками с Розой Пархоменко. Это ж надо жизни так обернуться круто?

Заводской гудок в пятидесятых, когда они в школе учились, будил их по утрам. Будил весь город. А в шестидесятых гудок отменили. Но Электрогорск все равно просыпался рано.

У Розы Пархоменко мать работала на заводе в профкоме.

А потом через полвека сын Адель Захаровны Борис стал владельцем всего этого — заводских корпусов, цехов, КБ, складов, Дома культуры, столовой, учебных зданий бывшего заводского ПТУ. В общем, половины города Электрогорска.

Может, кто-то подумает, что, получив в собственность, ее сын похерил завод? Нет. Завод дышит, сводит концы с концами. Правда, действуют всего два цеха и собирают там уже не станки, а мебель, и пилят брус, но кому какое дело? Производство-то осталось, и рабочие места. И город живет.

Благодаря заводу.

Будь он благословен.

Будь он проклят во веки веков.

Этот завод они с Сашкой Пархоменко, корешем детства, компаньоном, почти братом… да, почти братом, друг с другом не поделили.

И тот выстрел киллера среди бела дня в центре Москвы на проспекте Мира…

Адель Захаровна стояла в ванной, включив воду, и смотрела на себя в зеркало. Через несколько дней — юбилей. Семьдесят лет. Подводя итоги… сын ее убит, завод ныне продан, денег у их семьи много. Внучкам — старшей Гертруде, средней Офелии, младшей Виоле — хватит до конца их дней.

Компенсирует ли капитал потерю?

Помнят ли девчонки отца?

Помнят, конечно, и до сих скорбят, печалятся. Они молодые.

Они такие молодые…

Адель Захаровна намылила лицо. Ополоснулась прохладной водой, вытерлась полотенцем. А мы ведь с Розой Пархоменко в их возрасте были попроще. Нет, все тоже казалось тогда таким сложным, убийственно сложным.

Но зато мы были красивее. Я и она, моя Роза.

Так я ее называла тогда — утром, просыпаясь, радуясь, что увижу ее, мою подругу. И целый день вместе.

И ночью, засыпая… вспоминая, как провели вместе день.

Адель Захаровна покинула ванную и начала неторопливо одеваться, чтобы сойти вниз в кухню — столовую их большого дома. В уме она прикидывала, какому ресторану родного Электрогорска поручить организацию банкета по случаю своего грядущего семидесятилетнего юбилея.

Еще два года назад о каких-то праздниках не шло и речи. В этом доме царил глубокий траур. Адель Захаровна, никогда особо не верившая в бога, жарко молилась об отмщении.

И ее молитвы услышали.

А раз так, раз главное дело свершилось, можно подумать и о себе. Денег на банкет не пожалею, решила Адель Захаровна. Пусть город видит, что Архиповы все еще здесь. Что ничего не кончилось для нас, Архиповых, а все только начинается. И пусть ОНА тоже это знает.

Моя Роза…

Подруга, названая сестра моя…

Которая сейчас не со мной.