Пеняй на себя! Дневник попаданки

Татьяна Хмельницкая, 2022

Алёна Стар – обычная девушка, коих полно на планете Земля. Она погрязла в собственных тихих проблемах и комплексах. Ей нравилось тягучее состояние относительного покоя, но работать всё же необходимо для поддержания штанов. Вот и отправилась она на собеседование, а оказалась в другой реальности. С чем только ей не придётся столкнуться, чтобы выполнить возложенную на неё миссию, хотя она о ней не просила, какие только тайны не придётся раскрыть… Врагов много, и Алёна справится с ними, пусть и не в два счёта.Конечно, без помощи девушка не останется, а окажет её симпатичный парень, готовый жертвовать собой в каждом уголке Вселенной не только ради правды, но и ради толстушки и глупышки Алёны Стар.

Глава 3

27 сентября. 17 часов 01 минута.

Странности бытия, или Увидев важного человека, сделай очень важное лицо.

Сидя на полу из мягких черно-белых плиток, я в который раз обежала взором комнату. Прямо как к детской загадке: «Без окон, без дверей, полна горница людей». Только из людей я одна, чем можно пренебречь. Комната в ширину пять метров, а в длину — шесть. Знала это доподлинно — раз сто измеряла шагом. Потом перепроверяла себя, складывая размеры плиток, меряя их ладонью, ступнёй, локтями, собственным волосом, выдранным из головы. Короче: развлекалась, как умела.

М-да, ну и отделка! Толстая, упругая и мягкая. Наверное, те, кто поместил меня под арест, решили, что я сойду с ума и покончу жизнь самоубийством. Конечно, такую вероятность сбрасывать со счетов нельзя, если сидишь почитай пятый день в заточении и общаешься лишь сама с собой и роботами-уборщиками.

Дома гораздо интереснее, чего уж там говорить, хотя подсчётами я забавляла себя и в квартире, когда подолгу рассматривала обои в цветочек и потолки, давно требующие покраски. Тогда я мыслила себя узницей обстоятельств, теперь — я была в заточении в прямом смысле, таком прямом, что прямее не бывает. И всё бы отдала, чтобы вернуться обратно к своим цветочкам на стене.

И что мне давал багаж знаний количества плиток?

Ровным счётом ничего. Я в курсе, сколько их на стене, потолке, но не ведала, где находился выход из комнаты пять на шесть шагов.

Помню, очнулась я в полном одиночестве, звала на помощь. Никого. Кричала, молотила по стенам руками и ногами. Никого. Потом увидела зелёные буквы кириллицы, ползущие по плиткам, сообщающие, что я в безопасности, и обязана соблюдать правила. Прямо самый сок телеэфира!

Какие правила?

Я спрашивала, потом взывала к неизвестным — ноль эмоций. Далее: снова кричала — ничего. Я, точно баран на старые ворота смотрела, ожидая новых сообщений, а терпения, нужно признать, мне не занимать. Но дудки — фигули на рагули! — сообщений не было.

Последняя стадия ожидания настигла меня спустя четыре часа тупого рассматривания стены и повторения собственных вопросов пустоте комнаты — я заплакала, тем самым расписавшись в своём бессилии.

М-да. Я тогда решила, что попала в контрразведку, или как она сейчас называлась? Может, меня за диверсанта приняли? Но было убеждение, что если так, то я в полном порядке — разберутся и отпустят. Я — серая, никчёмная личность, чего с меня взять? Дам подписку о неразглашении государственной тайны и пойду себе подобру-поздорову.

Наивная! Никому до меня дела не было. Еда, питьё — вот и все мои привилегии.

Проревевшись, долго прислушивалась к звукам, надеялась, хоть что-то расслышать. Тишина давила, измывалась надо мной своей тягучестью, пластичностью.

Сначала мне казалось, что я уловила глухое шарканье — шаги. Подбежала к стене, за которой, по моему разумению, должна быть дверь, приложила к ней ухо. Ждала, пока не поняла, что шум создавали моё сердце и кровь, бегущая по венам.

Так и казалось, что сейчас появится слоган мучителей: «Вы сходите с ума? Мы умеем делать то, что другим не под силу!»

И я снова заревела.

На слёзы реакция оказалась тоже нулевая, зато зверски захотелось спать. Я и отрубилась, забывшись тугим, будто бельё для коррекции фигуры сном.

Открыв тяжёлые, заплывшие от слёз веки, я долго смотрела в потолок, стараясь примерить собственную ситуацию на любую другую, что когда-либо видела в фильмах или читала в книгах. По всему выходило, что я нужна с медикаментозной точки зрения, а вернее — как подопытная мышь. Впрочем, выходило-то оно выходило, да никак не складывалось, если мерить мои выводы шкалой логики прочитанных книг и просмотренных фильмов и сериалов.

Был ещё вариант, что я заложница и преступники ведут переговоры по поводу моего выкупа. Или: меня готовят на роль рабыни и продадут на чёрном рабовладельческом рынке. Конечно, такие выводы романтичнее и могла образоваться возможность сбежать, спасаясь бегством.

Ну, а что касалось вербовки, — такие мысли меня тоже посещали! — так и тут куча потенциалов.

Каждую из тем я развивала, обмусоливала, вылизывала и настраивалась на борьбу, как кролик, которого схватили за уши, а он приготовил нижние конечности для обороны: не выпутается, так хоть наподдаёт.

Короче: за пять дней я порядком накрутила себя и при моём внешнем, — я надеюсь! — спокойствии и достоинстве внутри ощущала себя комком нервов.

Но я забежала немного вперёд, Дневник. Потому стоит вернуться к тому моменту, когда я открыла заплаканные глаза и только-только начала набрасывать версии для какой цели я могла понадобиться похитителям, как вдруг в центре комнаты в полу открывался люк, а из него вылез поддон с приподнятыми стенками. А на дне его запечатанный контейнер.

Я боялась двинуться с места. Вжалась спиной в стену, распласталась по ней, пытаясь слиться с контрастными плитками. Руки от страха тряслись, на лбу выступила испарина, нервы натянулись настолько, что хоть гимн на них играй. В ушах шумело, а в боку — кололо. Почему? Да кто же его разберёт!

Память выталкивал из своих недр самые пугающие и напряжённые моменты из фильмов и сериалов. В калейдоскопе нарезок из бюджетных фильмов всегда играла трагичная музыка, а на авансцене появлялся подтянутый Плохиш с цепким взглядом хищника сбежавшего от врача-психиатра.

Здраво рассуждая, что поддон поднимается по некой шахте, меня, из глубин памяти окатили слова из фильма, название которого я благополучно забыла: «В любой системе есть изъян», и требовалось простое решение для сложной задачи. Я нашла слабое звено в виде прямоугольной дыры в полу, потому оставалось каким-то способом заклинить механизм и вылезти из помещения. Но это к простому решению, а сложная задача состояла в том, чтобы пролезть в проём — боялась застрять.

Вынашивала план побега довольно долго, особенно во время ещё двух приёмов пищи — еда помогает размышлениям. На третий приняла правду таковой, какая она есть: план мало реализуемый, учитывая мои формы, несопоставимые с размерами отверстия, и мускулатуру, нетронутую физическими упражнениями с третьего класса начальной школы.

Но подогреваемая желанием бежать и свойственным мне упрямством, я готова была использовать такую возможность.

Плюхнувшись на пол возле люка, дождалась, когда крышка уберётся под пол и появится поддон. Оказалось, не тут-то было — стенки герметичны, не пробьёшь даже пяткой. Пришлось забрать новую посылку — светлый комбинезон — и этим успокоиться.

Ох, чего я только не делала в течение пяти дней! Пела, танцевала, стихи рассказывала. Жаль поэзию, я чётко помнила лишь в рамках детсадовской и школьной программы, потому быстро сдалась, закончив на высокой ноте — четверостишьем Агнии Барто: «Идёт бычок, качается…».

Танцевать долго не смогла — перед глазами при каждом резком движении летали белёсые звёздочки из-за весьма скромного питания, а в голове, словно тысяча молоточков, отбивали чёткий ритм. В ушах шумело, и жизнь казалась бездарно прожитой.

Что наша жизнь? От простого к сложному и навстречу переменам. Даёшь качество проблем без ограничений!

М-да.

А вот на песнях держалась долго. Голосила свои любимые: о несчастной любви и одиночестве. Потом — папины романсы. Пришёл черёд маминых — народных и камерных. Закончила частушками, которые обожала бабушка и шансоном, горячо обожаемым бывшим парнем.

На пятый день и я решилась на провокацию. Меня вообще бесило, когда на вопросы не получала ответов, а здесь просто клинический случай — вот меня и прорвало: запустила контейнер в потолок вместе с едой. Бросок был на пятёрку с плюсом: достиг своей цели, оставив на плитках жёлтую кляксу — я им покажу правила! Жаль, когда шмякнувшись о потолок, мягкий контейнер срикошетил о плитки, и вся еда вывалилась на меня.

Моментально из стены выехал блок со встроенным душем. В кабинку с прозрачными стёклами я едва вписывалась и гигиенические процедуры не принесли должного удовольствия. Пришлось раздеваться и втискивать телеса в ограниченное пространство, при этом я снова испытала раздражение от прикосновения кожи к холодному стеклу. В это время по потолку ползал робот-уборщик, похожий на паука с длинными лапками и избавлял комнату от следов дебоша.

Стоя под тёплыми струями, я ревела, тихо, беззвучно.

Подача воды закончилась, меня обдали тёплым воздухом, высушив слёзы вместе с проточной водой и на дне поддона, куда уполз робот, обнаружился чистый комбинезон.

Переодевшись, я уселась у стенки прямо на пол и завела длинную песенную балладу, отвечающую моему душевному состоянию. Я куталась в её ритмику и слог как в фалды любимой ночной утеплённой сорочки, сшитой мной самолично на уроках труда в школе, когда я случайно просчиталась с размерами и скроила изделие на несколько размеров больше. Как в воду глядела, что пригодится позже, как в старину подходило прабабушкино выцветшее приданое старой деве.

Я вспомнила свою кухоньку размером чуть больше пяти квадратных метров, комнату с потрёпанным временем диваном. Его ещё бабушка на страховку купила — была у них такая государственная программа где-то годах в семидесятых двадцатого века. Живучий предмет мебели оказался: столько лет, а даже не скрипел. А в серванте, который младше дивана на два года, заначка лежала на чёрный день. Мама, наверное, её уже нашла — они с папой должны были обеспокоиться моим исчезновением.

Мама — трепетная душа, каждый день звонила мне, и мы с ней по часу болтали. Странно, темы находились всегда, хотя ежедневное приветствие было одним и тем же:

— Привет, как дела?

— Нормально. Как самочувствие? — спрашивала я.

Ох, как же мне этого не хватало сейчас…

Воображение нарисовало, как папа и мама спешно садятся в машину и едут ко мне на квартиру. Быстро поднимаются по лестнице — долго звонят…

Где наша дочь?

Неожиданно мне показалось, будто комната пришла в движение, поплыла. Или это галлюцинация? Нет — шестерёнки, вращающие помещение, едва перекатывались, но ощущала я их отчётливо.

Бросилась к постели, вскочила на неё, прижалась спиной к стене. И тут раздался голос, который сообщил мне, что подана еда, а контейнер сделан из специального само-разлагающегося материала. Его можно спустить в туалет, после моего перекуса для моего удобства.

Ха! Завелась шарманка! Про удобства мне начала палитру выдавать! В моем случае удобство — это горькая комедия о сладкой жизни.

Знаешь, Дневник, я не на шутку испугалась. С посудой я и до этого разобралась, а тут вдруг спустя пять дней пришло объяснение.

В голове мысли и мыслишки бросились наперегонки стараясь не сломаться и не раствориться пока добегут до финиша, где должны сложиться в единую картину. Но они исчезали, так и не успев отметиться, или сходили с дистанции из-за тяжеловесности.

Голос, дающий рекомендации по поводу быта и гигиены, лился с потолка, будто контрастный душ. От словесного потопа вскипела не только моя голова, но и далеко убранное недовольство. Потому я крикнула в ответ:

— Вытащите меня отсюда! Кто вы такие?

Уши разобрали звук подъёмного механизма. Новая доставка пищи?

Они что, на себя повышенные обязательства взяли: Ешь и не будь как все — выделяйся! Так пища у них на один зуб — не растолстеешь.

Пол немного надтреснул около проёма и плитки сложились, увеличивая ширину квадрата, в который пролезал до этого только контейнер. В люке показалась голова. Русые кудри, пребывали в беспорядке на затылочной части, словно обладателю шевелюры влепили затрещину.

Я резко села на койке по-турецки, забыв о том, что минуту назад жутко боялась и подалась вперёд. Вытянула шею, чтобы разглядеть лучше, того, кто, словно кролик из цилиндра фокусника, сейчас являлся из люка для подачи пищи.

Пару секунд ничего не происходило, а я продолжала тянуться, желая разглядеть неизвестного. Мышцы напряглись, голова казалась чугунной, тело от напряжения сотрясалось.

И тут мелькнула мысль, что я рассматривала версию с появлением Плохиша, но не верила в неё. Напрасно. Где Плохиш, там вдвое больше девушек и пушек. Почувствуй запах ужаса, Алёна!

Вот я и чувствовала. Кожей. Гусиной кожей. В частых пупырышках.

— Эй, — позвала я, — ты кто?

В ответ тишина и вздох — вполне себе человеческий.

Появился высокий лоб, широкие прямые брови, тонкая переносица. Далее показались раскосые глаза зелёного оттенка, высокие скулы, поджатые губы, узкий подбородок.

Пацан. Он смотрел на меня немым укором, словно я виновата во всех смертных грехах. Когда появилась шея и плечи, то ощущение, будто неизвестный меня в чём-то обвиняет усилилось.

Руки его, на вид несильные, скорее даже женственные, были переплетены на груди. На нём такой же комбинезон, как и на мне. Застёжка чуть-чуть расстёгнута, и в ней виднелась узкая грудь. На вид парню лет двадцать, впрочем, могла ошибаться по причине его сухопарости.

Незнакомец переступил через края поддона, встал напротив меня и одарил злобным, насмешливым взором. Я подобралась, вздёрнула нос, и постаралась отплатить максимально наглым и доброжелательным взором. Растянула губы в улыбке и сжала кулаки.

На его губах ухмылка? Наверное, ему смешно до мурашек. Надеюсь. Может быть…

Парень неожиданно уселся на пол у стены напротив и вперился в меня долгим, пронзительным взглядом. Невольно тяжело вздохнула и подвинулась на кровати глубже, откинувшись на стену.

Время тянулось, вешая завесу тайны и заряжая пространство между мной и незнакомцем отрицательными частицами.

Первой не выдержала я:

— Что вылупился?

— Ничего.

М-да, меня с детства бесили ответы подобного плана.

«Ничего» — это вещь мощная и не гнётся при двухсот семидесяти трёх градусах по шкале Аргументации.

Ответ и сейчас, точно щелбан по лбу прозвучал, раскрутив мою мстительную натуру, будто коленчатый вал, на двадцать оборотов в минуту.

— Что вылупился? — меня заело, потому повторила вопрос, впрочем, как и всегда в подобных случаях. — Чё-ты вылупился, тебя спрашиваю?

Перед глазами стояла красная пелена, впереди был страх, за спиной — комплексы, а внутри — комок нервов и жира.

— Прости. Не с того начал, — парень явно прочёл правильно мою эмоцию, потому напрягся.

Голос у него мягкий, вкрадчивый, тёплый. Даже если придираться, то трудно обнаружить угрозу.

— Начни правильно, — посоветовала я.

Парень жалобно улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

Я нахмурилась, исподлобья посмотрела на собеседника:

— Как зовут тебя?

— Иванушка.

Я прыснула:

— В смысле? Иван?

— Иванушка. Полное имя — Иванушка Дамочкин.

— Алёна Стар, — пряча улыбку, представилась я, а парень явно был ошарашен кардинальной перемене в моём настроении.

Брови парня полезли на лоб, и удивление показалось неподдельным, но что-то в его физиономии мешало мне поверить в его же искренность.

Впрочем, я всем симпатичным пацанам не доверяла — а этот был из таких. Не то чтобы они смотрели на меня похотливо, потом приглашали куда-то и вероломно обманывали. Просто я обожала любовные романы, и выработался рефлекс на таинственных красавчиков.

Бренд «Таинственный красавчик»: Легко потерять и трудно вернуть: измени свою жизнь нафиг!

— Ну, а теперь к нашим баранам, — вздохнула я. — За что посадили?

— Ты думаешь, что ты в тюрьме? — ласково, будто он в клетке с тиграми, спросил Дамочкин.

— Валяй! — хлопнула себя по колену. — Ты что думаешь?

Лицо Иванушки вытянулось, в глазах читалась растерянность и потому в беседе появилась пауза. Но вскоре она прервалась вопросом Дамочкина:

— Тебе транслировали сообщения?

— Ага, — меня стала забавлять. — Давича помнится, было в первый день и сегодня. Сказали о правилах и заткнулись, так и не объяснив их пять дней назад. Предложили еду сегоя, но так её и не доставили. Короче: общение у меня было только самой с собой все пять дней.

Лицо парня скукожилось, точно начинающее высыхать яблочко, появились морщины там, где на них даже намёка не было: между бровей и носогубные. Вообще, парень мой ровесник на вид, а выглядел так, словно пользовался ежедневным дорогущим кремом для лица: оно у него было гладкое, как у младенчика.

Наконец, новый знакомый решился прервать свою тягомотную паузу и разрядил обстановку слабой, но уверенной улыбкой:

— Это всё объясняет.

Приобретая сейчас два крема для мозгов «Это всё объясняет» вы получите в подарок книгу «Это всё объясняет: по ту сторону извилин»!

— Да ну! — ухмыльнулась я. — А теперь растолкуй и мне, Дамочкин.

— Прости, Алёна. Я вынужден отклониться от намеченного разговора — слишком мало информации ты получила. Форс-мажорная ситуация. Транслятор, похоже, сломался. Я прибыл за тобой. Компьютер должен был выдавать тебе инструкции и готовить к отправке, разъясняя тонкости нашего мира. Но в силу того, что пять дней ты провела без подготовки и вводного инструктажа, и не прослушала общий информативный курс, ты не в состоянии оценить ситуацию, а я не уполномочен нарушать инструкцию.

— Бред собачий! — выругалась я. — Вроде на русском изъясняешься, а точно моющий пылесос лижешь — убиваешь смысл, но по-прежнему безопасно для мозговых тараканов. Бомбани уже ядерными словосочетаниями, чтоб понятно стало простому человеку!

Дамочкин поморщился, но продолжил держать беседу тем же малопонятным курсом.

У меня начало складываться ощущение, будто я попала внутрь дешёвой по затратам киноленты, и на любой вопрос герой дует реплики точно по тексту сценария не обращая внимания на сюжет. Вот и у меня сейчас так!

А Дамочкин тем временем надрывался:

— Пункт четыре тысячи один, подпункт пятьдесят три Стандартного протокола Зертеца говорит о том, что в карантинной зоне с одиночным нахождением больше пяти дней, пребывание не оправдано и нарушает конвенцию пятьсот пять.

— Ага! Промывка мозгов: гарантируем качество! — взбесилась я и хрустнула пальцами, сжав их в кулак.

Похоже, это произвело впечатление.

Дамочкин невольно вжался в стену и затараторил:

— Я не получил разрешение на введение тебя в курс дела на текущий момент. Обязан сопроводить на другую базу, где сможешь получить все подробные разъяснения.

Я задумалась, подперев рукой щёку и тяжело вздохнув. Совершенно не улыбалось куда-то переться. Ненавидела уединение в комнате, но теперь она казалась родной и такой ускользающей, что хоть волком вой.

Обвела тоскливым взором пять на шесть метров, и глаза наполнились слезами.

— Беда! — выдохнула я и смахнула первую жирную каплю, скатившуюся по щеке.

Мне не нравились слова, произносимые собеседником, не нравился он сам, не нравилось быть одной и бояться. Ещё мне резануло слух слово: «База», как и слово: «Перевезти», а также: «Обязан». Они были из далёкого и непонятного мне обихода — такого пугающего и ненастоящего. Но разве у меня был выход? Нет — его не было.

Через полчаса, мы с Дамочкиным шли по широкому коридору без окон и дверей и моё сердце трепетало. Нет, это не было предвкушение чего-то нового, предчувствие сбывающей мечты или ощущение встречи с чем-то необъяснимым или кем-то важным. Это были переживания от того, что я так и не смогла разбить лоб о стену, или раздвинуть створки поддона и оказаться на свободе.

Где-то там, на задворках сознания, вспыхивали мысли о родителях и таяли, не успев разгореться в серьёзное переживание по серьёзной причине. Мне было страшно. Очень страшно. Немыслимо страшно. И все мои раздумья были заняты лишь одним вопросом: Иванушку попробовать прибить сейчас или попытаться взять в заложники?

А что, девушка я крупная: не на спарже и листиках салата воспитанная. Вполне могла и пусть не умением, так весом задавить противника. Это кисейным барышням трудно было бы справиться, а я и дружинником в училище была, когда фестиваль цветов в нашем городке проходил, да и вообще, не из робкого десятка. Постоять за себя умею!

— Мы почти на месте, — сообщил Дамочкин, а я уже хлюпала носом, и глаза щипало настолько, что невольно вытерла их и почувствовала на ладошке влагу.

Слёзы. Ну, вот так всегда! Слёзное рыдание облегчает осознание.

— Это от сухого воздуха. Влага. Тут компрессионный узел рядом. Сейчас будет легче.

Он успокаивал меня — я это понимала. Наверное, своей русой макушкой улавливал эманации моей души.

Будто отвечая на мои мысли Дамочкин притормозил и поравнялся со мной. Я заглянула в его раскосые глаза и опять некстати подумала о том, чтобы обеспечить себе побег.

И тут меня вдруг пронзила страшная по своей нелепости мысль: никогдашеньки я больше не увижу и старую грымзу Анну Сергеевну, живущую по соседству и каждый раз останавливающую меня на улице с единственным вопросом: «Замуж вышла?» И Ваську, который пусть и бывший, но мой. И маму с папой, о которых думать адски больно: как они там родные? И бабулю. Мне вдруг так дурно стало, что захотелось либо в обморок упасть, либо умереть прямо тут от разрыва сердца.

— Тебе плохо? — дотянулся до моего слуха вопрос Дамочкина.

Он совпал с моментом истины — слёзотечением из глаз и поднимающимися из глубины, — из самого нутра женской груди, — рыданиями. Ну, конечно, с моим-то везением я даже отключиться и упасть в обморок не в состоянии! Беда!

— Не убивайте меня, и не сдавайте на опыты! Пожа-а-а-алуйста! — всхлипнула я.

Из глотки вырвался шипящий хрип, и я расплакалась, воя громко и протяжно.

— Ты очень ценна. Что ты себе вообразила? Твоей жизни опасность не угрожает. Большего сказать не могу.

На этом всё! Фенита ля комедия!