Заговор вероятностей

Татьяна Чебатуркина

Новый роман «Заговор вероятностей» – о любви, которую главные герои пронесли через всю жизнь. Они встретились случайно глубокой ночью на станции Тихорецкая. У обоих были путевки по туристическому маршруту «Псебай – Красная Поляна». Десять неповторимых дней в горах Кавказского заповедника, преодоление трудностей в непростых условиях и влюбленность, которая захватывает героев. Они решают никогда не расставаться. Но жизнь не предсказуема. Последующие встречи неожиданны и тоже случайны…

Глава 2. Встреча

Как это важно, — быть утром в общей струе, в потоке нахохлившихся машин, солидарной с этими молчаливыми, сосредоточенными водителями, целеустремленными на работу, в детский сад, в школу с детьми. И такая одержимость, и обреченность одновременно среди бегущих, опаздывающих, торопящихся по хлюпающим лужам силуэтов без лиц под зонтами, зонтиками.

Но вот рабочая волна схлынула на сельской улице, и пустынно, одиноко на дороге, пока не зафырчит фургон со специфическими товарами, разрекламированными на бортах машины, или старенький колхозный молоковоз. Прихрамывая, не суетно, устремляется в аптеку, в почтовое отделение когорта неспешащих людей — пенсионеров, которые свое отбегали, и для которых даже поход в магазин, — событие. Главное — благополучно вернуться. И никто не обращает внимания на бегущую в спортивных шортах раскрасневшуюся спортсменку. А, может быть, какая-нибудь бабушка вздохнет, сравнивая свои распухшие варикозные коленки с длинными загорелыми ногами спортсменки…

Они встретились с Иваном на станции Тихорецкая глубокой ночью. Через десять дней Светлане должно было исполниться девятнадцать лет.

Проводница в двенадцать часов ночи растолкала Свету:

— Просыпайся! Смотри, через полчаса тебе выходить!

После удушающей потной жары в сонном вагоне пустынный перрон с редкими группами прибывших встретил легкой ночной прохладой с привычным запахом пропитанных топливом горячих шпал и неостывшего асфальта, ветерком от прощальных огней убежавшего к морю поезда, ставшего на недолгое время привычным, как домашние тапочки.

Огромные часы над тяжелой дверью, несмолкающий гул беспокойного простора вокзального зала, полностью забитого пассажирами, расположившимися в объятиях сна даже на расстеленных одеялах на полу под ярким пронзительным светом полыхающих под потолками люстр. И горы, кучи вещей, ящиков с фруктами, сумок, чемоданов — массовое летнее переселение народа на отдых, в гости, по работе.

Света стала одиноко в конец длинной очереди, разглядывая внутреннее убранство зала с дежурными кассами, медленных, среди ночи трущих мраморные полы швабрами и водой с хлоркой, сонных уборщиц, неутомимо покрикивающих:

— Поднимайтесь! Уберите вещи! Не спать!

И вдруг сзади:

— Девушка, а вам что дома не сидится? Не боитесь, что горцы умыкнут такую красавицу? Или папа рядом с ружьем дежурит?

Света смутилась на секунду, но городская жизнь научила отшивать парней сразу, чтобы потом не пристали всерьез и надолго:

— А тебя вон мамочка зовет, — она кивнула на толстую тетку у стены с горой больших чемоданов и ящиков с абрикосами, ранним виноградом, которая кому-то махала рукой, подзывая к себе.

Парень расхохотался:

— Здорово приколола! Да моя мамочка уже лежала бы в глубоком обмороке, если бы увидела, с кем ее сравнили! Представляешь, преподаватель сопромата в техническом вузе среди мужчин, всегда в строгом темном костюме на тоненьких шпильках!

Света неожиданно сама для себя хмыкнула, потому что к тетке у стены подошли сразу трое крепких мужчин, взгромоздили себе на плечи, спины все узлы, ящики, и, согнувшись, заторопились к выходу на перрон. Туда устремилась новая толпа к подходившему пассажирскому составу, о прибытии которого, опоздав, объявила хриплым сонным голосом диктор по радио. А сама женщина бодро проследовала за всеми, размахивая большой сумкой, плетенной из веревок.

— А у меня мама была проводницей! — Света покрепче прижала сумку с документами к себе под мышку, — дернет вдруг, и лови потом на темных улицах крупнейшей южной станции.

— Знаешь, когда я сидел на полигоне в Астраханской области в наряде, глядел на эти миллиарды звезд над головой, то мечтал: уйду в дембель, две недели отдохну, вообще ничего делать не буду, а потом устроюсь проводником на сибирские дальние маршруты. А что, катайся бесплатно, а тебе еще зарплату платят. Ты, наверное, насмотрелась на мир? Давай знакомиться. Иван, двадцать один год, только месяц, как из армии вернулся. Сам я из Ленинградской области. Да не бойся ты за свою сумочку! Вот мое водительское удостоверение. Вот паспорт. Нет, правда, а чего ты здесь ночью делаешь?

Света сразу обратила внимание, что парень был одет шикарно: светлые дорогие брюки, синяя трикотажная рубашка с короткими рукавами, заграничная бейсболка, на ногах — легкие спортивные туфли-мокасины. И огромный, альпинистский, плотно набитый вещами, поношенный рюкзак с множеством карманов.

— Еду. Вернее, скоро поеду. А тебя куда, нелегкая, несет из Ленинграда? — Света передвинула свою синюю набитую спортивную сумку поближе к окошку кассы.

— А я прилетел на самолете в Краснодар, и, представляешь, на местные самолеты АН-2 нет ни одного свободного места. Приходится ехать с пересадками, в общем вагоне. Мне до Армавира, а потом автобусом до гор, до поселка Псебай.

Света испугалась: «Может ли быть такое совпадение? Сошли с двух разных поездов с интервалом десять или пятнадцать минут в глуши ночи, стали друг за другом в одну кассу?

— У тебя путевка Псебай — Красная Поляна? — она спросила, но почему-то на сто процентов была уверена в положительном ответе.

— Да. А ты кто? Ясновидящая? — Иван крепко схватил Свету за локоть, но она резко освободилась от обхвата, наклонилась, придвинула сумку прямо под ноги.

Очередной дядька отошел от кассы, но Света не успела даже ойкнуть. Иван выхватил у нее из руки белый листок билета, приложил к нему коричневую картонку своего билета, и, заглядывая в окошечко, пожелал здоровья чихающей от сквозняков кассирше:

— Нам закомпостируйте, пожалуйста, два билета на ближайший поезд на Армавир.

— Через сорок минут пройдет, успеете! — она внимательно посмотрела на Свету. — Что, пристает к тебе, девочка, этот красавец? Давай, я дежурного милиционера позову!

Света растерялась:

— Да нет, спасибо. Не надо. У нас с ним путевки в одно место.

— Ой, смотри, дочка! Не верь ты его словам! Чтобы не обидел ночью!

Иван положил оба билета в нагрудный карман рубашки:

— Как тебя все-таки зовут? Отмолчалась. И правильно делаешь, что ребятам не веришь. У нас, у парней, когда девчонку симпатичную увидим, сразу стойка охотничья: — А вдруг моя судьба? Вот я сейчас, после армии, свободен, как ветер. Буду со всеми девчонками знакомиться, приставать буду, лезть целоваться. Просидел на полигоне два года — теперь буду отрываться.

— Ты слишком много говоришь, — Света огляделась, но нигде в зале не было ни одного свободного места. Люди дремали, спали на лавках, стонали во сне, пугая соседей, не обращая внимания на яркий беспощадный свет в лицо.

— Как тебя зовут? Я тебе все документы показал, почти все про себя рассказал. А ты молчишь, как стена. Может, у тебя имя неважное? Не переживай, — вырастешь и сменишь. А рюкзак с собой взяла, Ефросинья? — он подхватил свой рюкзак на плечо, схватил Светину сумку за одну ручку.

Света обиделась, крепко дернула свою сумку за вторую ручку:

— Меня зовут Света.

— Светик. Свет души моей, Светлана. Идет. Вернее, тебе подходит это имя. Иван и Светлана — почувствуй, почувствуй, как они звучат рядом. Твердость и невесомость. Да, кстати, противоположности всегда притягиваются друг к дружке. Пошли на перрон, а то здесь душно.

— Болтун! — Света приметила пустую скамейку недалеко от входа в вокзал, с которой только что поднялись две пожилые тетеньки. А под ярким фонарем возле скамейки сидела толстая рыжая кошка, поддевая лапкой падавших, шелестевших на земле крылатых жуков, попавших в очерченный желтый круг

— Светик, если я сейчас минут пять не посплю, то рухну прямо на рельсы, и будь, что будет. И болтаю, чтобы не уснуть. Ты меня покараулишь? Не бросишь? — Он вытянулся на скамейке, подложив под голову рюкзак, рядом со Светой, и через минуту заснул. Его лицо стало безмятежно спокойным.

Света мысленно провела пальцем, рисуя портрет незнакомца в фокусе сконцентрированных целенаправленных лучей электрического конуса, яркого в ночной темноте. Ничего особенного: худое лицо с выступающими немного скулами, нос с горбинкой, высокий потный лоб, слегка волнистые, густые, каштановые волосы, короткие мальчишечьи ресницы, широкий властный подбородок с ямочкой посередине, тонкие сжатые губы, большой рот, большое ухо. Одной рукой он обнял рюкзак, и Света увидела на четырех пальцах наколку «Иван».

И, глядя на этого юношу, утонувшего на скамейке доверчиво в волнах нахлынувшего беспощадного сна, Свете захотелось вдруг оказаться на уютной нижней полке плацкартного вагона, на белой простыне, с мягкой подушкой под головой, со своей большой сумкой в багажном ящике.

А рядом сидел бы этот Иван на самом краешке скамьи и охранял ее, положив локти на столик, чтобы к ней никто не прикоснулся, не тронул даже пальцем. И тоже разглядел бы ее худое лицо, надутые во сне капризно изогнутые губы, густые черные ресницы, черные брови, как крылышки неведомой птицы, которые она никогда не выдергивала, нормальный нос, длинную челку. И, может быть, ему всерьез захочется ее поцеловать. А она ничего не почувствует, только во сне мягко коснется ладонью его рыжеватого чуба.

Поезд показался, издалека сверкая прожекторами, как неизвестное сказочное чудовище, извиваясь навстречу вокзалу настороженным, громыхающим на рельсах телом. Лавка мелко задрожала.

— Иван! Поезд! — Он дернулся, сел, опустив ноги на асфальт, не проснувшись до конца, весь еще в темноте зазеркалья, потянулся, вдруг притянул Свету уверенно к себе, сжал в кольце своих рук и поцеловал в губы. Просто прикоснулся, а потом потребовал ответа, прилип, и Света ему ответила на вопрос шершавых обветренных губ, на какие-то доли секунды. И все — оказалась в плену первого поцелуя в кромешной темноте двух часов ночи, под куполом яркого электрического фонаря.

— Опоздаем! — Иван отпустил Свету, закинул рюкзак за плечи, одной ладонью схватил сумку, другой — Светину ладонь, и они побежали в конец поезда к своему общему вагону, вдоль металлического чудовища, подмигивающего им сонными, слабо освещенными квадратами зашторенных окон.

На их счастье оказалась свободной нижняя боковая полка и опять возле туалета.

— Светочка, ты ложись спать, а я своей спиной буду принимать удары двери от ног нетерпеливых пассажиров. Ведь я немного передремал.

Но, когда Света рано утром открыла глаза от резко вспыхнувшего света, она оказалась в крепком объятье тесно прижавшегося к ее телу Ивана, в кольце его рук, носом уткнувшись в его горячее плечо, на его большом рюкзаке. И его ладонь лежала на ее бедре.

Последний вагон мотало, точно его, как надоевший хвост, хотели оторвать, чтобы не тормозил. И дал возможность разогнавшемуся по равнине поезду подняться от привычной земли и воспарить над бурными своенравными речками, рождающимися в ледяных залежах под жгучими лучами близкого солнца, над распаханными и золотыми прямоугольниками убранных полей, над свободно разбежавшимися по зеленеющим склонам селениями.

— Света, спи, нас проводница разбудит. Я попросил, — но Света, покраснев, сбросила эту по-хозяйски прикасавшуюся к ней чужую мужскую руку

«Хорошо, что в спортивных брюках, — с запоздалым сожалением подумала она, — разлеглась, как дома, и потеряла всякий контроль над собой и ситуацией».

— Ты чего меня обнимаешь? Совсем обнаглел! — она легко толкнула парня, и он чуть не слетел с лавки, успев схватиться за ее руку:

— А я не обнимаю. Я просто за тебя держался. Ну, что ты так расстроилась. Да не прикасался я к тебе, честное слово, не беспокойся. Видишь, я тебя защищаю. И никто к тебе ночью не приставал. Все думают, что ты — моя девушка.

«Нужно было к проводнице пойти, попроситься к ней. Но хорошо, что все хорошо закончилось. Увидела бы моя мать, как ее доченька с чужим парнем на одной жесткой скамейке, на матрасе без простыни спала в обнимку, точно бы прибила».

Вышли из вагона на перрон, как не знакомые. Света сама тащила сумку на плече, прицепив широкий ремень. Небо было затянуто тучами, но на востоке узкая яркая полоска обещала скорый восход и жару. Пока же после духоты вагона обоих начала колотить дрожь. Света достала теплую вельветовую куртку. Сон прошел.

— Светик, мир! Ну, не обижайся на меня, ради бога! Ты мне, как младшая сестренка. Правда, я в семье — один ребенок. Я тебя и в походе буду оберегать, и, если хочешь, до дома обратно буду сопровождать. У тебя, когда ты заснула, было такое беззащитное детское личико. А я, дурак, к тебе с поцелуем полез. Прости, пожалуйста! Пошли, кофе выпьем и что-нибудь перехватим, а то нам еще на автобусе полдня трястись. Все, мир? Пошли.

В грязноватом привокзальном туалете, приводя себя в порядок, глядя в большое, с трещиной посередине зеркало, Света пожалела, что не сказала Ивану, что она вовсе не ребенок, что скоро, здесь, в походе ей исполнится девятнадцать, но эта суматошная ночь уже закончилась, а впереди ждала встреча с горами. И все остальное было совсем не важно.

Села в автобусе к окну, отодвинулась от Ивана, прижалась щекой к выгоревшей, сиреневатого цвета занавеске и заснула, стукаясь лбом о стекло, даже видела какие-то обрывки, проваливаясь в колодец сна, но при этом ощущала все неровности дороги, толчки шин, которые амортизировала ее ладонь. А потом вдруг стало так уютно и комфортно на мягкой трикотажной куртке, которую Иван подсунул ей под щеку на своем плече.

Света сползла немного с сиденья, привалилась всей тяжестью тела к его руке и плечу и спала, иногда посапывая обиженно носом. И Иван, разглядывая ее, безмятежно спящую, доверчиво прижавшуюся к нему, тоже удивлялся, как это судьба так неожиданно свела их на этой ночной станции.

И ему вновь захотелось почувствовать на своих губах мимолетный испуганный всплеск неожиданной близости этих не целованных Светиных губ.