Девочки играли в апокалипсис

Татьяна Ясникова, 2020

Действие рассказа «Девочки играли в апокалипсис», давшего название сборнику, на первый взгляд, незамысловато. Но сквозь него проглядывает тревога. Что будет с этим мирком, с этой каплей мирного вечера, стеснённого со всех сторон темнотой и снегом, завтра, послезавтра? Девочки, играющие в апокалипсис, а не мальчики – в войну, как это было ещё недавно, предстают перед глазами читателя. Градус напряжённости изменился, в каждом рассказе сквозит скрытое, не названное, избегающее быть названным. [i]Цитаты:[/i] • «Девочки играли в апокалипсис. Они только успели убедить своих игрушечных зверушек слушаться, как в дверь постучали. Звонок не работал. Девочки, Нина и Вероника, вздрогнули и быстро юркнули за ширму – они её сделали из пушистого пледа, завесив им большой письменный стол и сверху придавив тяжёлыми томами книг по искусству». • «Мама, мне страшно», – написала эсэмэску Нина. Вероника, соседская девочка, была старше её на два года, училась в третьем классе. Она горделиво молчала, вздёрнув подбородок и вперив глаза в плед, как в экран монитора».

Хрустальное яблоко

Уют вечера

Девочки играли в апокалипсис. Они только успели убедить своих игрушечных зверушек слушаться, как в дверь постучали. Звонок не работал. Девочки, Нина и Вероника, вздрогнули и быстро юркнули за ширму — они её сделали из пушистого пледа, завесив им большой письменный стол и сверху придавив тяжёлыми томами книг по искусству.

«Мама, мне страшно», — написала эсэмэску Нина. Вероника, соседская девочка, была старше её на два года, училась в третьем классе. Она горделиво молчала, вздёрнув подбородок и вперив глаза в плед, как в экран монитора.

Девочки услышали, как дверь отворилась и прозвучал знакомый голос. Это приехал к маме её знакомый Егор Никитич — просто поболтать. Девочки уже выяснили, что он женат, и пьет у мамы чай, привезя свою жену преподавать на вечерних курсах по эзотерике. Эти курсы были в соседнем доме — недавно возведённой горделивой высотной новостройке. У них место было старинное, с целым околотком особняков и изб купца первой гильдии Окулова. Новый дом выглядел апокалипсично, как волна цунами перед морем джонок.

Сквозь щель между пледом и столом девочки увидели: очень высокий, с золотистыми кудрями Егор Никитич снимает чёрную кожаную подбитую овчиной куртку, большие зимние полусапоги, надевает смешные тапочки из шерсти сарлыка, шмыгает носом, поправляет очки. Щёки у него горят розово, и Егор Никитич восклицает:

— Смотрите, Елена Юрьевна, как мне на пользу идёт тренажёрный зал!

Егор Никитич прошёл на кухню и девочки продолжили игру в Апокалипсис.

На кухне, освещенной светильником, Егор Никитич привычно сел за стол, в красный угол, где у многих русских людей бывают иконы. У Елены Юрьевны их не было, она верила в непознаваемое.

Егор Никитич пить захотел кофе, несмотря на вечернее время. На столе он увидел свежую булку с изюмом. Её, пока не наступила темнота короткого декабрьского дня, принесли из пекарни девочки вместе с маковой булкой. Маковую булку они выбрали для себя.

Не успела Елена Юрьевна сделать Егору Никитичу кофе с молоком, а себе с молоком цикорий, как девочки явились на кухню. Они сказали, что хотят булку с изюмом.

— Вы что, уже съели свою?! — удивилась Елена Юрьевна.

— Нет, мы съели немного, но мы хотим булку с изюмом. — Малютки не решались сказать, что есть маковую булку боятся, о чём не подумали сразу.

— Меняемся, — сказала Елена Юрьевна. — Вас двое и нас двое. Нам тоже нужна булка.

Она сходила в комнату, где девочки до того играли в Апокалипсис, и взяла кусок булки с маком. На середине квартиры была еще одна комната — в ней было темно и печь не топлена, и оттуда сквозило.

Елена Юрьевна от своей с Егором Никитичем булки отломила кусок, оставив его на тарелке, а остальное отдала ждавшим своей доли девочкам. Они пошли с булкой мимо комнаты посередине.

— Так вот, — сказал Егор Никитич, жуя булку и запивая её сладким кофе, — Не успел я одного своего старинного приятеля похоронить, как плох другой. Вперёд мне деньги отдал за будущую сделку. Лёг в больницу.

— Ну, — ответила на это Елена Юрьевна, — Всё лечится, смотря какая стадия.

— Уж не знаю, какая, что-то мне приятель не сказал. Живёт он давно один. Сын рано и скоропостижно умер, а за ним жена. К нему ходит женщина, но он ей не доверяет. Такой уж он человек. Ему некому и дом свой оставить.

Егор Никитич ещё отхлебнул и спросил:

— А что это у вас табаком пахнет, Елена Юрьевна?

— Это с первого этажа тянет. Сосед курит. Дом-то у нас старый, мыши ходов понаделали ещё лет сто назад. Вот и тянет.

— Так скажите соседу, чтобы щели в потолке заделал!

— Я однажды позвонила ему, да неудачно. У него дочь умирала в реанимации, он звонка оттуда ждал. А тут я звоню и прошу заделать дыры. Представляете?

Елена Юрьевна налила Егору Никитичу ещё кофе, сначала удивившись про себя, как это он много пьёт его, да из такой большущей чашки, а потом вспомнив, что он очень рослый, предки его выходцы из Прибалтики.

— Стучатся, — Егор Никитич прислушался.

— Стучат, стучат, — закричали девочки тоненькими голосками.

Елена Юрьевна пошла открывать. Она всегда открывала дверь, не спрашивая.

На пороге стоял сосед Юлианчик, одетый, как сущий оборванец.

— Тёть Лен, дайте пару тыщ, опят зарплату задерживают, — уверенно попросил он. Елена Юрьевна всегда ему одалживала, а Юлиан всегда возвращал.

Елена Юрьевна сходила в комнату, где играли девочки, и из ящика стола, завешенного пледом, достала изящный кожаный бумажник, а из него красивую двухтысячную бумажку, чисто фантик.

— Возьми! — она отдала бумажку Юлианчику и закрыла за ним дверь.

— Вот, — объяснила Елена Юрьевна Егору Никитичу, — Весь дом у меня занимает, а я, богатая что ли? Этот Юлиан уже надоел мне, а что делать? Он работает в порту Байкал на разливе питьевой воды, её поставляют в Японию и Эмираты, и еще куда, а зарплату рабочим вечно задерживают. Завод Олегу Лупоглазке принадлежит.

Егор Никитич вздохнул:

— Война, наверное, будет. Всё к тому идёт.

— А Вы телевизор не смотрите, Егор Никитич, и думать так не будете!

Елена Юрьевна принялась есть свою часть булки, в то время как Егор Никитич уже съел свою часть.

— Я не смотрю телевизор! Я в интернете!

— Какая разница! Не смотрите!

Елена Юрьевна принялась пить вторую маленькую чашку цикория, а у Егора Никитича зазвонил смартфон.

— Я сейчас не смогу! Я занят! — сказал в него он, а Елене Юрьевне пояснил:

— Дочь просит подвезти её до подруги. У меня хорошая, дружная семья… Я не свободен. А вы чувствуете себя свободной, Елена Юрьевна?

Елена Юрьевна замерла.

— В общем смысле? Или свободной в чём-то? Нет не чувствую. Разве что мыслю достаточно свободно.

— Ага, — сказал Егор Никитич, — Кофе попили, теперь раскинем карты.

На кухню пришли девочки и попросили морс. Пока Елена Юрьевна готовила его, из смородины, протёртой с сахаром, Егор Никитич достал из своего элегантного кожаного портфеля карты таро. Он очень их любил, а Елене Юрьевне раскидывал, когда она попросит. Практики было мало, и ему нравилось, что вспоминают иногда об его умении.

Девочки ушли с кружками морса, и Елена Юрьевна сказала, что хотела бы знать, что её ждёт в предстоящие три месяца нового года. Егор Никитич с заметным пиететом разложил дорогие авторские карты с сюжетами из русского средневековья, выписанные им по интернету.

— Таролог должен быть нейтрален к тому, кому он гадает. А я к вам нейтрален, Елена Юрьевна, — пояснил он, и, поправляя рукой разложенную стопку, добавил: — А вот к нашему олигарху Буревичу я не нейтрален. Мне не нравится видеть его фото в фейсбуке. Позавчера ночью я не мог уснуть, вспоминая их, и долго потом боролся с неприязнью к этому человеку, занимаясь самосовершенствованием. Кажется, мне борьба эта удалась. А вы, Елена Юрьевна, как относитесь к фото Буревича в фейсбуке? Он же тоже включил вас в число своих друзей?

— Никак, Егор Никитич. Я не открываю фейсбук.

Егор Никитич вздохнул.

— Выберите пять карт.

Елена Юрьевна выбрала пять карт, передавая их Егору Никитичу, а он разложил их сначала тыльной стороной, а потом перевернул. Долго молчал.

— Ого, — сказал он наконец. — У вас сначала ничего особенного, а потом смерть. И последняя карта — жертва, повешенный.

— А вы уточните, что за смерть, физическая или нет? — попросила Елена Юрьевна. — В мае у вас мне тоже выпала смерть, а я тогда сильно запнулась на лестнице в Москве возле станции метро «Марксистская», — и добавила невпопад, видимо, об этом она думала: — Знаете, в последние дни мне как-то понравилось изучать стиль рококо. Ему присуща единственная в своём роде возвышенная утончённость.

— Да вот, уточняю, смотрите, вот вы в центре, а по краям два негативных короля.

— Ну, и ладно! — сказала Елена Юрьевна. — Справимся.

Егор Никитич взглянул на часы смартфона:

— Мне пора забирать жену. Спасибо за кофе!

Елена Юрьевна пошла проводить его до двери. Девочки в комнате причёсывали длинношерстую серую кошку. Сколько они ни играли в апокалипсис, ничего не произошло. Игрушки были по-прежнему целы и сидели, вперив пуговки глазок в пространство. Елена Юрьевна заложила дверь за Егором Никитичем и сказала Нине и Веронике:

— Я вот еще четыре куколки сегодня купила. Их зовут Апа, Каля, Липа и Сиса.

Девочки смеялись странным именам, разглядывали куколок и ели изюм, осыпавшийся с булки.

Хрустальное яблоко

Такие яблоки продаются во многих магазинах. Их не меньше десятка — магазинов, и хрустальных яблок, лежащих в застекленных витринах среди фужеров и ваз. Посетители заходят (кто же назовет заходящих в магазины покупателями — они ничего не покупают), косят глазами в сторону витрин и отмечают про себя привлекательность бесполезных яблок. Фужеры красивы с красным и белым вином, вазы можно наполнить многим — конфетами, орехами, печеньем. Яблоки пусты, точнее хрустальны от сердцевины до сверкающей мелкими шестиугольными гранями кожуры. Их никто не берёт, посетители отмечают лишь, что такие яблоки годятся на подарки. Зимой они по-зимнему холодны, отражая каждой из граней снег и небо заоконного дня, а летом впитывают зеленость листвы шепчущихся на улице деревьев. И тогда они хороши не тем, что подобны сезону, а тем, что ему не принадлежат. Отражающие зелень, они все равно напоминают лед — нетающий лед посреди жаркого лета. Кажется еще, что они умеют чувствовать. В дождливый день они унылы, хоть и сверкают, вечером при свете электричества праздничны, будто собрались на бал.

Продавцы, после того, как ушла очередная партия фужеров, или ваз, выставляют в витрину новую партию, а яблоки протирают и радуются, что они не уходят, и думают при этом, что надо самим выкупить эти яблоки на подарки. И подумав, и протерев их специальным раствором, придающим свежесть блеску, ставят яблоки обратно на прозрачные полки. И кажется тогда, что они вечны. Посреди непостоянства потока жизни яблоки, такие ненастоящие, вечны. И кто-то ведь их придумал. Среди массы безделушек эти яблоки особенные.

Люди придумали, наделали всевозможных бесполезных вещиц гору величиной с Эверест. У людей есть масса досуга, чтобы их делать, а потом переставлять с места на место, пока не надоедят. Или пока время не разрушит их. Они все, эти безделушки, конечно, что-то обозначают. Крошечные, плетенные из лыка санки — русское детство, шары с избушками внутри, осыпаемыми искусственным снегом, если их потрясти, навевают легкую сумеречную грусть — и так далее.

Яблоко стоило всего-то пятьсот рублей. Но оказывалось, что ни у кого нет на него денег. Одна покупательница, которая чуть было его не попросила, вдруг вспомнила, что еще надо купить колбасы. Другая вспомнила, что ей тогда не хватит на солярий, третья вообще взяла столько рюмок, что её едва спасли последние десять копеек, завалявшиеся в сумочке. В общем, из четырехсот десяти покупателей, сделавших покупки в отделе за год, ни один не справился с покупкой хрустального яблока. И поэтому следует его отнести к предметам роскоши. В прошлом веке такого яблока не было ни в одном императорском дворе Европы, ни одна царица в мире даже и не мечтала о нем. Чему же теперь удивляться!

Среди посетителей магазина часто оказывалась бедно одетая молодая женщина. Она входила в первую дверь магазина и выходила в последнюю.

Магазин был оборудован по типу анфилады — с одной стороны сверкающие товарами полки, прилавки. А с другой — огромные зеркальные поверхности оконных стекол. Наверное, женщина была не беднее других бедных людей, просто они научились покупать дешевые и яркие поддельные китайские товары. Все фальшивое в первую секунду кажется настоящим и, когда бедный человек проходит мимо, о нем ничего такого и не подумаешь. А эта женщина носила старое пальто неопределенного цвета с большими пуговицами, обычную вязаную шапочку. Она ничем не привлекала внимание. Вскоре она стала работать в магазине уборщицей, и, видимо, как все, глядя на хрустальной яблоко (в этом магазине яблоко было одно), думала, тоже, как все.

Убирала магазин она по вечерам и приходила с маленьким мальчиком, лет семи. Мальчика, понятное дело, сразу заинтересовал отдел игрушек и яркие, разнообразные образцы машинок в нем.

— Что, Миша, нравятся машинки? А ты бери их мысленно и мысленно играй. Это гораздо интереснее! Так, просто, ты можешь машинку покатать по полу, по прилавку, а в мыслях ты можешь на ней оказаться, где захочешь, даже в дремучем лесу, куда не заезжают обычные машины. К тебе в гости придут и заяц, и медведь, и белка, и ты с ними побеседуешь. Ну, и с инопланетянами тоже. С кем пожелаешь!

Миша так и сделал. Он подходил каждый вечер к прилавку игрушек, долго смотрел на него, потом садился, сгорбившись, как старичок, на ступеньку возвышения у стены, где была расставлена для обзора покупателями детская мебель, подпирал щеку кулачком и думал о чем-то весь вечер.

По дороге домой Миша рассказывал о своих путешествия. И как-то раз сказал:

— Если я беру игрушку в свои мысли, то можно ли это бесплатно?

Мать задумалась о своей бедности, а Миша сказал:

— Я сам буду изобретать машинки. Я буду их рисовать карандашами.

— Тогда нарисуй свои путешествия.

Миша долго молчал, а потом ответил:

— Есть вещи, которые я не знаю, как нарисовать. Например, однажды я пролетел сквозь солнце.

— Ты бы сгорел! — ужаснулась мать.

— Мне не было жарко, ответил Миша, — Это было мысленное путешествие!

— И разве твоим мыслям не было жарко!

— Не было. Я летел в прозрачном облаке. Я теперь знаю, что такой полет не шутка.

— И что же там, в глубине солнца?

— Города конечно! И леса, и реки.

— Реки?

— В них белая вода.

На следующий день Миша, как и хотел, взял с собой альбом и карандаши. Он сел за столик в детском мебельном гарнитуре и аккуратно стал рисовать путешествие сквозь солнце, так, чтобы мама ему поверила.

Но рисование не пошло. Миша вдруг задал себе вопрос: «Если вещь живет в голове, то нельзя ли эту вещь, ту же машинку, заставить бегать по столику? Но он быстро понял, что от человеческих мыслей рождаются только дети, а что-либо другое полезное из человека извлечь нельзя. Миша приуныл и стал смотреть в окно. Там шел первый, весенний дождик, тот, что смачивает последний, залежавшийся в затененных местах снег. Когда Миша повернул голову обратно, то вдруг обнаружил на столике пластинку, похожую на бумажную, но сделанную из неизвестного вещества. Не веря своим глазам, Миша взял ее в руки. Так и застала его мать, подошедшая стирать пыль с детской мебели.

— Это с Солнца! — воскликнул Миша. А мать взяла пластинку в руки и поразилась. Она была сделана не из пластика.

— Может быть, она опасна? — только и сказала она Мише, и, сказав, поняла, что пластинка точно неземного происхождения.

— Я такие плоскости видел на Солнце. Это от ветряной мельницы!

Мать покачала головой:

— Никому не рассказывай, никому не показывай эту пластинку. Пусть это будет твоей тайной.

— У меня два друга, — сказал Миша, — Илья с первого этажа и его кот. Я им ничего не скажу!

Миша был послушный мальчик, и мать поверила ему, и больше не волновалась.

На другой день, когда они с Мишей пришли убираться, их ждала заведующая магазином.

— У меня к вам просьба, Лена, — сказала она. Еленой Дмитриевной звали Мишину мать. — У меня к вам просьба. Вы могли бы сколько-нибудь времени поубираться у одного человека? Он пострадал в аварии, а живет один, и ему затруднительно двигаться. Он заплатит.

Заведующая слыла в магазине женщиной оригинальной, она верила во всякое колдовство, сама увлекалась магическими действиями, и работники магазина над ней посмеивались. Вот и сейчас, когда Мишина мать согласилась помочь, заведующая приписала это воздействию вызванных ею сверхъестественных сил. Ей даже в голову не могло прийти, что люди могут нуждаться в деньгах по-настоящему. Она успела это забыть.

— Приходить будешь часов в одиннадцать. Я знаю, ты где-то там недалеко живешь.

Жили Миша с мамой в старом деревянном доме по улице Горной. Дом был купеческий, двухэтажный, с красивой, но очень состарившейся резьбой. Краска на доме, золотисто-зеленоватая, шелушилась тоже от старости и падала чешуйками, как пыльца с бабочки, на грунт у фундамента. Потолки в доме были высокие, печи с потускневшими изразцами. В доме редко бывало тепло, особенно теперь, когда на него с южной стороны падала тень огромного четырехэтажного универмага. С его постройкой всякое солнце исчезло из окон старого особняка, а дрова зимой всегда-всегда воровали соседи, и никогда их не хватало до конца отопительного сезона.

На следующий же день, когда Миша был в школе, его мама отправилась по названному ей адресу. Знакомый заведующей жил на самом верхнем этаже, вход на который перегораживали железные решетки. Молодой хозяин оказался художником, а его жилище — мастерской с очень высокими окнами, завешанными белой бязью. Из-за мягкого освещения совсем было не видно пыли. Работы оказалось немного, а убираться в окружении картин даже забавно. Хозяин в присутствии незнакомой молодой женщины слегка робел. Он полулежал на диване и что-то рисовал на планшете. Он предложил Мишиной маме включить музыку и, когда она поставила Сергея Рахманинова, несколько удивился, но промолчал.

После уборки Миша с мамой отправились за город, как было указано на пластинке с Солнца. Там Миша пожал маме руку и дальше пошел один. Ранее Миша с мамой решили, что происходит что-то необычное, что поможет им улучшить материальное положение. Миша подошел к едва заметной из прошлогодней травы летательной машине. Рядом с ней стоял маленький человечек в сверкающем костюме, который спросил, какое будет у Миши последнее желание в случае катастрофы. Миша сказал, что мама хотела купить в магазине хрустальное яблоко на подарок, и ей надо с этим помочь. Миша сел в ракету и улетел.

А молодой человек, художник, позвонил вечером заведующей магазином и сказал, что такие уборщицы ему не нужны. Заведующая стала подозревать Мишину маму в самом нехорошем и решила утром уволить ее из магазина.

Миша вернулся из полета ночью. Он рассказал, что внутри Солнца жить очень хорошо, что это наша планета наоборот — у нас в центре раскаленное ядро, а у них в центре почва из перегоревших остывших частиц, и сияющая атмосфера из остывающих частиц. У нас космическое пространство холодное, а у них наоборот — прохладно, где люди живут, а в удалении от ядра температура нарастает. Ночи там не бывает, никто не спит, а отдыхают, погружаясь в течение рек. Миша сказал маме, что надо переселяться.

Миша в школу ходил с обеда. После Солнца ему земное освещение казалось холодноватым, иссиня. Дети все учились плохо и не слушались учителя. И Миша тоже. Зачем учиться, он не знал. Потом Миша пошел домой, чтобы собраться в полет. А потом они с мамой пошли убираться в магазине. Заведующая сказала Мишиной маме, что ее увольняет, и вручила расчет. На этот расчет мама купила хрустальное яблоко, чему все продавцы удивились. Миша с мамой поели на Земле в последний раз, и улетели, не погасив долги по квартплате и за электричество. Хрустальное яблоко осталось лежать на столе квартиры.

АКью10.10

АКью10.10 услышал голос, который ему шепнул:

— Ты Ваня. Тебя зовут Ваня.

АКью10.10 сел на кровати. По инструкции на раздумья утра отводилось три минуты. По их истечении АКью10.10 встал, откинул свою кровать в нишу. Белье уплыло по ленте транспортера в стирку, вместе с бельем тысяч АКью, вставших в ту же минуту в разных комнатах.

За три минуты размышлений АКью10.10 решил, что будет называть себя Ваней. Неслыханное прежде сочетание звуков несло в себе новизну.

Ваня проделал утренние процедуры и облачился в спортивный костюм со знаками спасителей человечества. Эти знаки были цветы эдельвейса. При вручении униформы Ваня впервые услышал слова «эдельвейс» и очаровался им. Это слово, им произнесенное утром, поднимало его с постели.

Пробежка по замкнутому периметру двора, завтрак с другими АКью в общей столовой — и за работу.

Ваня входил в комнату, нажимал на кнопку стола, из ниши выдвигался голографический компьютер. За ним и предстояло Ване провести свой день. Задача его группы была уберечь Землю, то есть, их блок-секции и двор, в равновесном состоянии. Если не взяться за работу хотя бы одному АКью, произойдет крен, и все существующее повалится. Это Ване показали на примере табурета, который падает, когда его поддевают ногой. Ваня был очень озабочен тем, чтобы в его комнате ничего не падало.

Работал он до обеда, проделывая за компьютером ряд операций, каждый день одних и тех же. Каждый день он стремился оптимизировать скорость, и, если ему удавалось одолеть ускорение хотя бы в тысячную долю секунды, на экране загорался алый флажок поощрения.

Ваня знал: другие АКью, так же, как и он трудятся в своих комнатах. Их сближает задача спасения Земли, а разделяет то, что у каждого своя оперативная задача, исключающая возможность консультаций. Надо быть бдительным, и всегда, в столовой и на прогулке повторять про себя последовательность выполнения действий.

Перед Ваней замелькали ряды разноцветных квадратов, принося ему чувства самоуважения и удовлетворенности.

В этот день Ваня замешкался. Он отключился на целую минуту, повторяя про себя: «Ваня. Иван».

Но потом наверстал. В этот день Ваня не получил флажка поощрения. Он уложился в свое время. Он знал, что десять флажков порицания означают отстранение от работы. А она нравилась Ване.

Обеденной прогулки у них не было. Они шли в комнату обследования, на выходе получали обед здоровья, который съедали, стоя за стойками. Потом проходили в спортзал для легкого бега по кругу, чтобы убедиться в пользе обеда, дающего силы.

Ване захотелось не бежать со всеми, а подумать. Но тело его само включилось в бег. До самой вечерней прогулки после ужина у него не было времени задать себе несколько простых вопросов.

И только вечером, в их прекрасном дворе с качалками, самокатами, спортивными снарядами ему удалось, встав у большой клетки с птичками и, делая вид, что он за ними наблюдает, задуматься.

К нему приблизился АКью10.0,2. Ваня спросил его:

— Как ты думаешь, АКью10.0,2, почему эти птицы сидят в клетке?

— Чтобы мы всегда знали, где их найти, — ответил АКью10.0,2 с ласковой улыбкой.

— А как ты думаешь, АКью10.0,2, если открыть дверцу, захотят ли они выбраться?

— Спроси у надзирателя, я не знаю.

Ваня не пошел спрашивать у надзирателя. Тот сам подошел к клетке.

— Милые птички, милые птички, — сказал ему Ваня, — Но я хочу покататься на самокате.

Перед сном он подошел к стене С-3. Стены в комнатах были пронумерованы. С-1 была с входными дверями и санузлом. К С-2 с окном во внутренний двор примыкал рабочий стол, С-3 была глухая, а С-4 — с кроватью и плательным шкафом.

Перед сном Акью обычно занимались рукодельем. Ваня вышивал бисером, а готовыми изделиями можно было обмениваться. У Вани не было ни одной из сделанных им красивых вещиц, но была инкрустированная шкатулка от АКью6.6, где он хранил приспособления своей работы, кисетики с бисером, вышитые АКью8.3, под потолком висел бумажный разноцветный шар АКью3.0.

Время от времени у них проходили выставки изделий, там и можно было ими обменяться. Процесс обмена занимал несколько суток. Это были дни, когда заботу о равновесном сохранении положения Земли брала на себя техника. Как объяснили АКью, это были дни равновесной инерции, не требующие особого внимания.

АКью и в самом деле чувствовали в эти дни облегчение душевного состояния.

Вечер у Вани получился особенный. «Ваня, Иван», — повторял он про себя с энтузиазмом. Камера наблюдения, охватывавшая всю его комнату, не фиксировала ничего необычного.

Впервые в жизни в Ванину голову пришла мысль о параметрах пространства. Он знал, что его комната представляет его упрощенную модель. Ходить следует по ровному полу, и с этого все начинается: стены могут иметь сколько угодно поверхностей, проецируемых в другие измерения, потолки тоже. Но пол — должен быть ровным, стол, стул и кровать тоже.

Ваня подошел стене С-3, подумав впервые: «А что за ней?». Он поскреб бархатистую поверхность стены ногтем. На ней появилась царапина.

Ваня ужаснулся и лег спать.

Весь следующий день он занимался обычными делами, но легкое чувство тревоги не покидало его. Вечером на прогулке он снова подошел к клетке с птицами. Это были волнисты попугайчики. АКью10.0,2 снова приблизился к нему. Как говорится, если что-то повторилось, значит, это уже не случайность.

— Как тебе эти птички? — спросил его Ваня.

— Отлично, — ответил АКью10.0,2. — Они созданы радовать нас. Если бы у них были руки, а не крылья, они были бы одними из нас…

— Озабоченными мировыми проблемами? — попытался закончить его фразу Ваня.

АКью10.0,2 ощутил беспокойство. Он посмотрел вокруг. АКью, одетые одинаково, сновали тут и там, прыгая, качаясь, бросая мячи. «А кто же в эти мгновения поддерживает гравитационное равновесие?» — эта мысль потрясла его.

Всех АКью охватило неожиданное беспокойство. Они увидели, как АКью10.0,2 подходит к надзирателю и задает ему какой-то вопрос, а надзиратель с доброй улыбкой ему отвечает. АКью10.0,2 улыбается в ответ. Через несколько минут к нему подошли двое. Больше АКью10.0,2 другие АКью не видели.

Вновь оказавшись в своей комнате, Ваня подошел к царапине на стене. Он увидел, что она слегка поблескивает. Ваня снова провел по ней ногтем и понял, что за бархатистой поверхностью скрывается материал, похожий на стекло. Не думая, что он делает, Ваня поскреб еще. Получилось красивое золотисто-розовое матовое пятно. «Акью10.0,2 увели двое, — вспомнил он. — Неужели и меня могут увести?». Слезы хлынули из его глаз, он закрыл их обеими ладонями. Он так любил свою комнату и свою работу.

Ваня коснулся мокрым пальцем сделанного им пятна. И — о, ужас, оно стало таять, превращаясь в дырку.

— Стена плача, — сказал он сам себе. Дырка продолжала расти.

— Сказать надзирателю? Что же будет тогда? — раздумывал Ваня. Наконец, он догадался заглянуть в получившееся отверстие и увидел зеленую траву и деревья. У них во дворе это все было.

Тут приблизилась минута умывания и сна, и Ваня подчинился распорядку.

Вечером следующего дня, чтобы не говорили: «Он каждый день стоит возле клетки с птицами», Ваня решил покататься на самокате. Удрученный мыслью о стене С-3, он наехал на Акью 0,1.0,2, спешившего ему навстречу на таком же механизме. Оба они упали. Ваня разбил нос, а АКью 0,1.0,2 содрал кожу на защемленном при падении пальце.

Весь двор на мгновение притих, но, услыхав эту тишину, снова заполнил ее непринужденными звуками веселья.

Надзиратель сопроводил обоих АКью к доктору. Остановив кровотечение из носа Вани и, обработав палец АКью 0,1.0,2 так, чтобы на нем не осталось следов, доктор спросил:

— Что стало причиной происшествия?

АКью долго молчали.

— Вы подскажите правильный ответ, — наконец осмелился произнести Ваня.

Доктор, увидев его дружелюбную ласковую улыбку, подумал, что хотел бы встречать такого хорошего парня в их дворе, в столовой, в спортзале и решил ему помочь. Он заглянул в компьютер и прочел вслух:

— Я нечаянно. Сам не знаю, почему это получилось. Так сложились векторы.

Ваня повторил за ним. Тоже сделал и второй АКью.

Пока доктор залечивал его палец, искал правильный ответ, Ваня стянул сначала один, потом другой моток эластичного бинта из оказавшейся рядом с ним большой коробки. Что он делает, он не понимал, повторяя про себя:

— Я нечаянно. Сам не знаю, почему это получилось. Так сложились векторы.

АКью вернулись на площадку двора. Считалось, что одинаковые одежды не способствуют запоминанию виновников происшествий. Отягощенный спрятанными бинтами, Ваня не мог дождаться окончания прогулки, не мог бегать и прыгать. Он присел у песочницы, нарисовал вертикальную полосу и спросил у АКью 04.04, возившегося рядом:

— Как сделать длинное еще длиннее?

— Спроси у надзирателя, — предложил тот.

Подошел надзиратель.

— Что это? — спросил он.

— Полоска, прочерченная в песке указательным пальцем, — ответил Ваня.

— Ага! — сказал надзиратель. Ему очень хотелось, чтобы сегодняшняя прогулка АКью скорее закончилась.

Очутившись, наконец, в комнате, Ваня закрылся в санузле и связал бинты. После этого он подошел к дыре в стене и снова заплакал. Ему не хотелось покидать комнату, друзей, такую сверхважную и ответственную работу. Последнее особенно печалило его. Он надеялся, что возможность появления таких балбесов, как он, предусмотрена руководством.

Чем дольше Ваня плакал, тем больше росла дыра, словно указывая на неотвратимость его безжеланного побега.

— Ну, почему, — думал Ваня, — случилось это?!

Материал стены, способный к самоисчезновению и самовосстановлению, был гордостью его безвестных разработчиков и применялся свыше ста лет. Снаружи он был покрыт пленкой, защищающей от сырости, а изнутри особой краской, слои которой наносились год от года все тоньше и тоньше. Маляры не имели представления о сверхответственности своей работы.

Ваня плакал и плакал, пока не устал. Плакать приходилось беззвучно. Потом он сунул в карман складной ножичек, пригождавшийся для работ по бисеру, вынес из санузла тряпку для стирания пыли, и, делая вид, что протирает стул, привязал к нему бинт, быстро поставил стул к проему в С-3 и прыгнул вниз, держась за конец бинта.

Утром на прогулке надзиратель обнаружил его отсутствие и, не мешкая, сообщил об этом выше. Координаторы блок-секций АК, числом пятеро, собрались на совещание.

Видеокамера показала пустую комнату. В ее функции входило отключаться при появлении чего-либо нестандартного, немедленно стирать запись.

Полдня никто из координаторов не решался что-либо произносить. Наконец, после полезного обеда, включавшего стимулятор искренности, один из них произнес:

— Комната пуста.

После обеда следующего дня второй произнес:

— Неужели АК в санузле?

На третьи сутки третий сказал, что надо отправить в комнату АК группу. Чем занимались АК, координаторы не знали. Это было тайной АК. Координаторам было известно только то, что, если от каждого компьютера поступает сигнал, что АК играет за ним, помнит о своей идентичности, этого достаточно.

Жизнь АК текла однообразно. До пяти лет у каждого были родители, после пяти все отправлялись в спецшколу на перевоспитание и там распределялись по группам. В будущие родители попадал мало кто, и число их сокращалось. После подращивания одного, второго и третьего ребенка их функции прекращались. Наиболее здоровым считался третий ребенок, из-за этого приходилось мириться с первым и вторым. Координаторы и надзиратели получались из первых, наиболее ответственных.

Прошло десять дней, пока координаторы разработали план действий. Они сообщили надзирателям, что те должны перед ужином и прогулкой АК собраться на лекцию о новой вечерней дворовой игре «Ну-ка, фигура, замри». Предполагалось, что надзиратели не смогут усвоить ее основные идеи и попросят в практику не вводить.

Тем временем трое координаторов не замеченными войдут и обследуют комнату АКью10.10…

— Мы ничего и никого не обнаружили. АКью 10.10 поглотили стены сообщили они вечером на новом совещании. О том, что у стен есть какой-то секрет, они догадались давно, когда к ним приезжали с лекцией об устройстве мира, и лектор сообщил, что его опора — его стены.

Прошло еще несколько дней, пока, наконец, координаторы приняли решение. Они издали приказ об увеличении порций АК на 0,00058 грамма, чтобы не сообщать наверх об уменьшении поставок на ту же цифру, чему режим объяснения не находился. Внутренние же приказы читались вышестоящим начальством крайне редко, словно и те избегали нештатных вещей.

Координаторы даже и не подумали, что их уловка может быть раскрыта. Они обратились к статистике и обнаружили, что за сто лет порция питания увеличивалась пять раз и всегда на 0, 00058 грамма. Столько, надо полагать, и было случаев поглощения АК стенами. Следовало теперь устранить следы проживания кого-либо в опустевшей комнате. Собрать надзирателей на повторную лекцию об игре «Ну-ка, фигура, замри!». Эту лекцию приходилось читать три-пять раз в году, столько раз в блок-секциях АК случались происшествия, о которых надзирателям знать не следовало.

Ваня заночевал в ложбинке близ корней дуба. Ему понравилось давать названия невиданным вещам, в упоении этого занятия он и уснул.

Много дней он брел на север, питаясь орехами и яблоками. Он пожалел, что не прихватил с собой куртку, и понял, что инструкции на сложившуюся ситуацию ему не дадут. Хотелось плакать, но Ваня не решился. Слезы уже принесли ему страшный вред. Ваня решил, что он оказался внутри экрана огромного компьютера. Раз он работал, значит, все было как надо. Его исключительные функции по поддержанию равновесного состояния Земли взял на себя кто-то другой, а больше волноваться было не о чем.

Наконец, спустя месяц, а Ваня делал своим ножичком отметки на палке, названной им посохом, он очутился на высоком берегу широкой, полноводной реки.

И тут к нему бросился человек с белыми волосами и бородой в поношенном костюме АК.

— Наконец-то я могу спокойно умереть, — воскликнул он, — я мечтал увидеть АКью напоследок!

— Живите! — воскликнул Ваня. — Как вас зовут?

— Иван.

— И меня Иван…

— Значит, я могу умереть спокойно!

— Как же вы это сделаете?

— Я давно придумал. Я брошусь в реку.

— Пока я шел, я понял, что надо найти женщину. Я видел их, у меня была мать.

Вот я тоже думал и понял, что река — это мать. Река — это память.

— Да? — удивился Ваня. — Тогда, пожалуй, бросимся вместе. Она красивая.

АК стояли и смотрели, как переливается прохладная река, искры скачут по ней рябыми язычками пламени.

— Смотрите! — вдруг воскликнул Ваня. — На другом берегу вышли с пляской девушки в алых сарафанах!