Жертва инквизиции

Тигрис Рафаэль, 2022

Шкипер Соломон из Барселоны, спасаясь от инквизиции, приезжает в Венецию вместе с женой Ириной на своих кораблях к своему давнему константинопольскому другу графу Фортуне. Здесь он влюбляется в вдову морского офицера Монику. Во время венецианского карнавала происходит убийство жены шкипера и подозрение падает на Монику, которую инквизиция приговаривает к сожжению на костре вместе с ребёнком. Шкипер Соломон в отчаянии покидает Венецию, как ему кажется, навсегда, однако в силу произошедших дальнейших событий возвращается и обретает своё счастье.

Глава первая.

С тех пор как арабский город Ормузд стал перевалочным пунктом на пути следования в Индию, его портовые трактиры всегда были заполнены самой разномастной и разноязычной публикой. Здесь купцы из Европы нанимали суда, заключали сделки, формировали торговые караваны для перехода через пустыню, и просто отдыхали после трудного путешествия.

В тот вечер венецианский купец Марко Канела вместе с приказчиками предавался веселью в местном трактире — кувшины с вином опорожнялись без промедления.

— Ну, что, Гвидо? Теперь ты понял, каково в наше время быть купцом? — произнёс изрядно захмелевший Марко, многозначительно размахивая указательным пальцем.

— Понял, сеньор, — туповато ответил приказчик с красными от вина глазами. — Коли знал бы, то никогда не поехал.

— Остался бы ты на лужайке в своей деревне и жевал бы вместе со скотиной травку, — передразнил его Микеле.

— Ну, ты, кончай, — обиделся Гвидо, — не то схлопочешь у меня.

— Ой, напугал!

— Ладно, перестань, не приставай к парню, — сказал благодушный Марко. — Это же его первый поход. Я двенадцать лет вожу товар из Индии. Меня в Ормузе знает каждая собака. Спроси здесь любого и тебе скажут, что Марко Канелла — купец непотопляемый.

Он с довольным видом откинулся назад и, окинув приказчиков надменным взглядом, спросил:

— В чём, по-вашему, залог успеха в нашем деле?

Те, недоумевая, пожали плечами.

— Хороший навар с товара, — попытался догадаться Микеле.

— Чепуха, — отрезал Марко.

— Надёжные суда, — сказал Гвидо.

— Ерунда.

Марко отпил чарку вина, запустил пригоршню в жирный плов и пропихнул в рот. Потом, приложив правую руку к груди, а левую — ко лбу, произнёс:

— Вот что. Союз ума и сердца. Поняли? Ум нужен, чтобы всё хорошо рассчитать, а сердце, чтобы всё предчувствовать. Без них ваше золото — это груда нержавеющего металла, а корабли — просто плавающие доски.

Сказав так, Марко осушил ещё одну чарку с вином. Со стороны могло показаться, что сильно захмелевший купец несёт околесицу, но в действительности, Канелла говорил от чистого сердца.

В это время к пирующим венецианцам подошёл смуглолицый юноша с живыми карими глазами и спросил:

— Не ты ли будешь купец из Венеции Марко?

— Ну, я, — высокомерно ответил Канелла и многозначительно посмотрел на подошедшего, — а ты кто таков?

— Зовут меня Аспурак. Я приказчик Хуршуда.

— Хуршуда? — переспросил Марко. — А где он сам?

— В том то и дело, что заболел. Лежит в беспамятстве.

— Скверно, конечно, — посочувствовал венецианец.

— Говорят, у тебя лекарь есть толковый.

— Лекарь есть, — ответил Марко и повернулся в сторону Якопо, который сидел в сторонке от остальных и не участвовал в пиршестве. — Вон тот чёрствый сухарь.

Аспурак направился в сторону Якопо.

— Кто это? — спросил Микеле.

— Купцы из Адрианополя, — ответил пренебрежительно Марко, — не то турки, не то армяне. Я их особенно не различаю.

— Как это не различаешь, хозяин, — удивился Микеле. — Турки — поклонники Аллаха, а армяне — христиане. Тебе, как образованному венецианцу, стыдно не знать про это.

— Да ладно, — махнул досадно захмелевший Марко, — обойдутся. Проку от них мало. Только торговлю мне сбивают. Этот Хуршуд всего третий год сюда наезжает, так что ему до меня ещё дорасти надо. Ну, что ребятки, заскучали? Пора бы нам поразвлечься. Давай, сходи-ка ты, Гвидо, вон к тем девицам и приведи сюда одну из них. Подберёшь с гладкой кожей и тонкой талией, а то я толстух не очень жалую.

Гвидо пошёл к портовым шлюхам и по дороге столкнулся с выходящими из трактира Якопо с Аспураком. Те направлялись в карван-сарай, где находился больной купец.

Зайдя в тесное помещение, Якопо обнаружил лежащего на тахте бородатого мужчину с заострёнными чертами лица. Тот был без сознания и тяжело дышал. Якопо медленно подошёл к больному.

— Посвети сюда, — обратился он к Аспураку.

Тот приблизил лучину, и лекарь принялся внимательно осматривать лицо лежащего. Почерневшая кожа больного была сплошь покрыта нарывами. Глаза его были широко раскрыты и неестественно блестели. Дышал он часто и глубоко.

Увидев это, Якопо резко повернулся и вышел из комнаты. Аспурак пошёл вслед.

— Если хочешь жить, не заходи больше сюда, — угрожающе произнёс лекарь. — Даже воздух в этой комнате смертельно опасен.

— Что случилось? — перепугался юноша.

— Твоему хозяину уже ничто не поможет, а ты ещё молод и должен жить.

— Неужели так безнадёжно?

— «Чёрная смерть». Слыхал про это?

— Слыхал! — в ужасе ответил Аспурак.

— Скоро она здесь всех будет косить, — уверенно сказал лекарь и поспешил выйти.

В те времена чума была настоящей божьей карой. Очень заразная, с почти неизбежным смертельным исходом, она заносилась с торговыми караванами, следующими с Востока, в основном, из Индии. Распространяясь по средневековым городам Европы, где тогда господствовали антисанитарные условия, это зараза опустошала целые страны. Заболевшего сперва лихорадило, потом его кожа начинала чернеть (отсюда и название — «чёрная смерть») и после поражения лёгких он погибал в считанные дни. Не ведая ни о причинах заболевания, ни о превентивных мерах, тогдашняя медицина была бессильна бороться с чумой. Болезнь косила всех без разбора, не считаясь ни с происхождением, ни с размерами кошелька.

Аспурак направился, было, к выходу, но потом, передумав, вернулся в комнату больного. Дыхание Хуршуда с каждой минутой ослабевало, что предвещало его скорый конец. Юноша в нерешительности топтался на месте. Он вспомнил про пояс, которым обвязывался хозяин, когда отправлялся в долгое путешествие. В нём хранились золотые монеты. Подобные пояса часто использовали купцы, ибо такое хранилище было самым надёжным. Украсть золото могли, только лишив его хозяина жизни.

Аспурак несмело протянул руку к умирающему: боязнь заболеть чумой останавливала его. Наконец, стремление к наживе взяло верх над осторожностью, и он принялся лихорадочно расстёгивать одежду на агонирующем теле. Выхватив пояс хозяина он нацепил его на себя и тщательно прикрыл верхней одеждой. Затем, как ни в чём не бывало, снова вернулся в трактир.

— С кем из присутствующих общался твой хозяин? — спросил Якопо, увидев вновь Аспурака.

— Да с кем угодно, — ответил тот, — даже вон с той шлюхой, что сидит на коленях у Марко. Может, предупредим его?

Якопо посмотрел на бледную проститутку, которую Канелла похотливо поглаживал по спине. На лице лекаря появилась зловещая улыбка.

— Не стоит. Пусть развлекается, — цинично сказал он, — всё равно его уже ничто не спасёт. А ты бросай всё и беги из этого города.

— Куда? Если хозяин погибнет, я останусь совсем один.

Якопо внимательно присмотрелся к юноше. Тот стоял в полной растерянности. Лекарь долго сверлил его своим пронизывающим взглядом и, наконец, спросил:

— Это твой первый поход?

— Да, эким-ага.

— Через пустыню идти приходилось?

— Приходилось однажды.

— Покажи, в какой стороне Мекка.

Аспурак повертел головой и показал на Запад.

Якопо, не отводя с него взгляда, несколько призадумался.

— А ты, видать, смышлёный парень, — сказал он, довольный. — Слушай меня внимательно. Сделаешь, как велю, — может, и повезёт тебе в этой жизни.

— Я везучий, эким-ага, — воодушевился юноша. — Сделаю всё, как прикажешь…

Марко Канелла, обняв свою подружку, нетерпеливо повлёк её в покои. Он увидел стоящего одиноко Якопо и насмешливо произнёс:

— Ну что таращишься лекарь? Развлекайся, пока можешь. Жизнь ведь так коротка. Ну, чего стоишь? Видать индусы — монахи напрочь прирезали твоего петушка?

Марко разразился пошлым смехом, а Якопо продолжал равнодушно взирать на него.

— Ты прав, Марко, — ответил он леденящим душу тоном, — жизнь действительно очень коротка.

— Хозяин, — окликнул обиженно Микеле, — а как же мы?

— Позабавитесь после меня. Как говорят в народе, вода младшему, а удовольствия старшему, — справедливо рассудил купец.

Переход пустыни похож на странствие по морским волнам. Песчинки — что капли в океане, морские суда — верблюды. Всё тот же бескрайний простор: либо водной глади, либо выжженной пустыни. Но если в первом случае путник стремится достичь суши, то во втором, наоборот, пытается добраться до вожделенной воды. И только солнце неизменно властвует над путешественником, будь то морским или сухопутным.

Караван купца Марко Канеллы медленно шёл по Аравийской пустыне, держа путь в сторону Мекки. Весь товар качался на горбах верблюдов, погоняемых арабами-проводниками. Впереди на большом белом верблюде шёл старший погонщик. За ним остальные вместе с приказчиками. Замыкал шествие сам хозяин каравана, который постоянно держал свой товар в поле зрения. Опасаться ему было нечего. Никому и в голову бы не пришло стащить что-либо и скрыться, ибо тем самым он обрекал себя на медленную смерть.

Беспощадно солнце пустыни! От него здесь просто негде укрыться. Обычно днём караван не останавливался, ибо слезть с верблюда и ступить на раскалённый песок нет никакой возможности. Только ночью, когда солнце, наконец, скрывалось за песчаными холмами, путники делали привал.

В пустыне самым драгоценным считалась вода. Здесь её не могли заменить никакие богатства и сокровища. Она перевозилась в глубоких глиняных кувшинах, подвешенных на самых спокойных верблюдах. В кувшины добавляли листья особых растений, препятствующих протуханию воды. Распределялась влага очень строго и в минимальных количествах. Пить её больше чем надо не позволялось никому. Чтобы как-то уменьшить потребность в воде, приём пищи тоже был ограничен.

Вторым незаменимым условием для путешествия по пустыне является наличие верблюда. Неприхотливый в пище, безразличный к изнуряющей жаре и способный по нескольку дней обходиться без воды, это божье творение — самый надёжный караванный транспорт. Обычно перед походом верблюдов несколько дней интенсивно кормили и поили впрок и не подвергали физическим нагрузкам. От этого горбы затвердевали, и можно было отправляться в путь. В дороге за животными тщательно ухаживали погонщики, хорошо разбирающиеся в верблюжьих проблемах. Потеря хотя бы одного животного сильно сказывалось на темпах продвижения всего каравана. Если же среди верблюдов, не дай Бог, начинался мор, то и люди были обречены на мучительную смерть.

— Ну что, Гвидо? Тяжело, небось, с непривычки? — спросил Марко у приказчика.

Деревенскому парню, действительно, было трудно впервые преодолевать Аравийскую пустыню. Постоянная изнуряющая жара сильно угнетала его — уроженца прохладных альпийских предгорий. Вдобавок ко всему, у него началась лихорадка, и когда они к вечеру остановились на привал, то он вовсе занемог.

Марко стал его внимательно осматривать, однако, не выявив ничего странного, обратился к Якопо:

— Неужто, лихорадка? В пустыне ею не болеют.

— Всякое может быть, — многозначительно произнёс лекарь.

Ночь прошла тревожно. За юртой завывал песчаный ветер, грозя свалить временное убежище путников. Гвидо начал бредить и неустанно требовал пить. Воду ему подносили очень малыми порциями, которые едва увлажняли губы.

К утру буря унялась и первые солнечные лучи проникли в юрту. Марко подошёл к больному Гвидо и в ужасе разглядел его покрытое гнойниками почерневшее лицо.

— О, Мадонна, — воскликнул он в ужасе, — спаси и сохрани нас!

Венецианец как ошпаренный выскочил из юрты.

— Что случилось, хозяин? — спросил его встревожено Микеле.

— Мы все погибли! — воскликнул тот, — Гвидо болен чумой!

— Не может быть! — ужаснулся приказчик.

— Может, — отдёрнул холодно Якопо, который тоже видел больного. — Всех ждёт подобная участь.

— Как ты может так спокойно говорить об этом? — набросился на него Марко.

— От судьбы не уйдёшь, — ответил тот пророчески.

— Не уйдёшь? — сказал сердито купец. — Ты так считаешь, нехристь окаянный? А вот я тебе назло уйду. Вот увидишь, уйду. Ты сдохнешь, а мы все спасёмся.

Он достал медальон с изображением Святой Мадонны, поцеловал его и, встав на колени, начал самозабвенно молиться.

— Молись, молись своим святошам, — цинично произнёс лекарь. — Может, и спасут они твою грешную душу.

В течение последующих дней по очереди занемогли прочие члены каравана. В походе все они находились в тесном общении: пили воду из одного источника, питались из общего котла и спали под одной крышей. Не заразить друг друга они никак не могли, и потому шансов на спасение не было ни у кого. Чума, занесённая из далёкой Индии в арабский город Ормуз, поселившись в телах несчастных караванщиков, намерилась проделать свой смертоносный хадж в Мекку. Однако пустыня стала естественной преградой для проникновения туда этой страшной заразы. Путникам не суждено было достичь мусульманской святыни. Они были обречены на гибель.

Подобно шкиперу тонущего судна, последним уходил из жизни Марко. Он лежал на раскалённом песке и постоянно твердил в полузабытьи:

— Я не умру, нет. Марко ещё никому не удавалось свалить. Вот увидите, Марко ещё поплавает. Марко ещё поторгуется.

Якопо — единственный, кого не тронула чума — подошёл к нему и присел на корточки.

— Теперь ты убедился, как ничтожен человек? — с циничной ухмылкой сказал лекарь. — Он как червь земляной рождается на свет и как червь уходит в землю.

Марко узрел ненавистного Якопо, и его сознание ненадолго прояснилось.

— Прав был Гвидо, — с трудом прошептали губы умирающего. — Ты — нехристь, источник всех наших бед. Тебя даже чума не берёт. Нелюдем родился, нелюдем и помрёшь. Понял?

Это были последние слова венецианского купца. Губы его замерли и веки сомкнулись навеки.

Якопо презрительно сплюнул и огляделся. Люди, сражённые смертельной болезнью, бездыханно лежали под палящими лучами солнца. Вокруг них как ни в чём не бывало топтались целёхонькие верблюды. Людской мор был для них абсолютно безвреден.

Молодые приказчики Микеле и Гвидо, арабы-погонщики, — все они совсем недавно были живыми людьми с надеждами, чаяниями и переживаниями, а сейчас были обречены гнить в пустыне, в полной безвестности, вдали от своих родных и близких. Это было действительно похоже на какое-то проклятие.

Якопо с полным равнодушием смотрел на них. Его закостенелой душе были чужды любые переживания. В детстве он перенёс страшное потрясение и с тех пор, озлобленный, стал равнодушен к чужому горю. Странствуя по свету, он, обладая недюжинным умом, обогатил свои познания в медицине, но оправиться от душевной травмы так и не смог. Желание отомстить за пережитый в детстве ужас переросло в жестокосердие и чёрствость, оставшиеся в нём навсегда. Таким сделала его жизнь.

Якопо подошёл к ещё тёплому телу Марко и расстегнул на нём одежду. Пояс купца обнажился, и лекарь нащупал зашитые в нём золотые монеты. Он достал их и принялся с ухмылкой разглядывать. Затем свернул пояс в клубок и принялся осторожно подкрадываться к молодой верблюдице. Та, почуяв неладное, предусмотрительно отбежала. Якопо ухватился за верёвку и вновь притянул животное к себе. Держась правой рукой за привязь, он попытался левой просунуть пояс с монетами между задними ногами, в половое отверстие верблюдицы. Ему это никак не удавалось: молодое животное успешно отбрыкивалось от подобного насилия. Наконец, убедившись в безнадежности своих попыток Якопо оставил её в покое. Он напряжённо стал вглядываться на Восток и, не увидев ничего, принялся устанавливать юрту. Это удалось с большим трудом, и когда наконец временное жилище было кое-как налажено, над пустыней сгустились сумерки. Якопо зажёг костёр и опять уставился на Восток, будто ожидая кого-то. Ночь почти минула, но лекарь и не думал ложиться. Он постоянно поддерживал пламя, сжигая содержимое мешков Марко.

За песчаными холмами показались первые проблески света, которые едва высветили силуэт одинокого путника. Он восседал на резвом верблюде, за которым бежали ещё трое. Привлечённые огнём костра, они быстро приближались. Это был Аспурак.

— Наконец ты прибыл, — тревожно сказал Якопо. — Боялся, что заплутаешь и не найдёшь меня.

Аспурак спешился с верблюда, в ужасе осмотрел мёртвые тела и сказал:

— Я, действительно, несколько раз терялся, но свежий помёт верблюдов вновь выводил меня на ваш след.

— А ты молодец, юноша. Довольно сообразительным оказался, — похвалил его лекарь.

— Одного не пойму, — сказал Аспурак, продолжая боязливо разглядывать усопших, — отчего Бог пощадил нас и «чёрная смерть» обошла стороной.

— В Индии мне довелось переболеть этой страшной болезнью, — ответил Якопо, — но то ли мне действительно повезло, то ли монахи-буддисты смогли меня выходить, но, как видишь, жив остался. Индусы считают, что вторично эта зараза человека не берёт. Думаю, они правы. Возможно, и ты когда-то переболел в лёгкой форме, и потому тебя тоже минула эта напасть. Но бережёного Бог бережёт, так что будь осторожен: не подходи близко к мертвецам и не пей воду из тех кувшинов. Кстати, ты привёз воду в достаточном количестве, как я тебе велел?

— Да, эким-ага, — ответил Аспурак и указал на большие кувшины с водой, висящие на его верблюдах, — они совсем полные.

— Отлично. Теперь давай помоги мне связать вон ту верблюдицу.

— Для чего?

— Просунем ей в матку этот свёрнутый пояс. Дорога предстоит долгая, и я не хочу, чтобы это резвое животное понесло от самцов.

Аспурак хотел, было, спросить, почему именно пояс: ведь обычно арабы-погонщики используют для этой цели круглый камень — но решил промолчать. Смышлёный юноша успел уразуметь, что этот странный лекарь не любит лишних вопросов.

Вдвоём им удалось повалить верблюдицу на землю и перевязать конечности. Затем Якопо, наконец, смог осуществить своё намерение.

— Откуда ты родом, юноша? — спросил лекарь, когда они закончили манипуляцию и развязали животное.

— Из Адрианополя. Оттуда до Стамбула рукой подать, — ответил тот.

— Кто твои родители?

— Я сын простого каменотёса. Мой отец, желая сделать меня купцом, отдал в услужение к Хуршуду.

— А арабскому где выучился?

— У матери. Она арабка.

— Где сейчас твои родители?

— Там же, в Адрианополе. Ждут — не дождутся меня.

— Что это за город?

— Старинный, основан ещё римлянами. Места вокруг живописные. Река красивая течёт, — с тоской в голосе произнёс юноша.

— Какой веры там люди?

— Самой разной. В основном поклонники Аллаха.

— И ты тоже?

— Нет, — возразил Аспурак, доставая нательный крестик, — у нас христианская семья.

— А где находится Мекка, тебя Хуршуд научил?

— Правильно, Хуршуд, — ответил Аспурак и взгрустнул, вспомнив своего прежнего хозяина.

— Ну вот, что юноша, — строго сказал Якопо, — если хочешь поступить ко мне в услужение, то у меня одно непременное условие.

— Хочу, эким-ага, очень. Что за условие? — воодушевлённо проговорил Аспурак.

— С сегодняшнего дня ты не веришь ни в Христа, ни в Аллаха, ни даже в чёрта.

Аспурак удивлённо посмотрел на лекаря.

— С сегодняшнего дня я твой Бог! Понял?

— Да мой господин, — ответил, уже смирившись, Аспурак.

— Ну, вот и отлично. Впрочем, крестик можешь оставить при себе. Я не возражаю.

Они принялись готовиться к путешествию.

— Не жалко оставлять всё это добро? — спросил Аспурак, с сожалением разглядывая товар Марко.

— В тебе заговорила купеческая жилка. Забудь про неё. Ведь ты уже не приказчик, а слуга и помощник лекаря. Этот товар принёс его прежнему владельцу погибель, и потом Марко имел привычку метить свои мешки. Арабы подумают, что мы его обокрали или, того хуже, убили. Зачем нам лишние проблемы на таможне? Поедем налегке. Надеюсь, на тебе нет ничего, что могло бы привлечь внимание людей, жадных до чужого добра? Я имею в виду золото и всякие драгоценности.

— На мне — нет, — с ухмылкой произнёс хитрый юноша.

Якопо пристально посмотрел на него. Тут только он обратил внимание, что Аспурак тоже сидит на молодой верблюдице.

— А ты не так прост, как кажешься, — медленно произнёс лекарь, догадавшись обо всём, — но хочу тебя предупредить. День, когда ты захочешь перехитрить меня, будет твоим последним.

Сказанное им прозвучало так зловеще, что у Аспурака мороз прошёлся по коже.

— Я умею быть преданным, хозяин, — произнёс новоиспечённый слуга уверенным тоном.

— Жизнь покажет, — ответил холодно Якопо. — А сейчас собери весь товар Марко в одну кучу и подожги его.

Аспурак, не задавая лишних вопросов, бросился выполнять поручение, и вскоре посередине пустыни поднялся огромный столб огня. Высушенные пряности хорошо горели, распространяя вокруг тёрпкий аромат. Огонь уничтожал всё то, что было бережно и с любовью собрано, обсушено и обработано в восточных странах и с такой надеждой, с предвкушением прибыли перевозилось купцами на Запад. Всё это Якопо в одночасье превратил в дым, который уносил с собой в небытие души погибших купцов. Скрестив руки на груди, Якопо стоял у костра и упивался своей властью. Властью живого над мёртвыми. Затаённая в глубине его озлобленной души жестокость навсегда сделала мстительным и бессердечным. Якопо смотрел на языки пламени, и в сознании снова и снова возникала страшная картина казни его матери. Глаза лекаря налились кровью, сознание поплыло…

Аспурак вовремя заметил помутившийся взгляд хозяина, его перекошенное от ужасных воспоминаний лицо. Он положил руку на плечо лекаря и произнёс:

— Пора ехать, хозяин.

Мягкое прикосновение и голос слуги вывели Якопо из состояния невменяемости. Оторвав, наконец, взгляд от завораживающей магии огня, он вскочил на горб верблюдицы и пустился в путь. Аспурак последовал за ним.

Глава вторая.

Утренняя мгла постепенно рассеивалась, уступая место солнечному свету. Водная гладь всё чётче вырисовывалась, открывая неизгладимые морские просторы вплоть до самого горизонта.

Маяк у входа в венецианскую гавань, хоть и был невысоким, однако отлично справлялся с ролью ориентира и был великолепной смотровой площадкой. Служитель маяка старик Гаэтано, кряхтя, выбрался из нижнего помещения и стал внимательно всматриваться вдаль.

— Эй, Лука, — позвал старик своего внука.

— Лука! Куда ты запропастился, негодный мальчишка? — начал, было, сердиться Гаэтано и в это время заметил у двери какой-то предмет, завёрнутый в белую материю.

— Это ещё что тут валяется?

Он подошёл поближе, приподнял ткань и увидел лицо ребёнка. От неожиданности старик отпрянул назад, и тут ребёнок пронзительно завизжал.

— Святая Мадонна, — прошептал Гаэтано, — да это же подкидыш! Эй, Лука! Где ты? Кто-то нам подкинул ребёнка.

Ребёнок продолжал плакать, а внук всё не появлялся.

— Вот тебе на! Что мы будем делать с ним? Придётся искать кормилицу, — забеспокоился сердобольный старик и взял на руки ребёнка.

Тот продолжал дёргаться и орать. Гаэтано принялся его убаюкивать, приговаривая:

— Ну, подожди, подожди. Чего так разорался? Сейчас придёт мой внук. Вот тогда и позаботимся о тебе. Куда только подевался этот сорванец?

Вдруг из-за угла выскочил надрывающийся от смеха Лука.

— Чего расхохотался? Смотри, нам ребёнка подкинули.

Лука, озорной темноволосый юноша с живыми чёрными как смоль глазами, не обращая внимания на сказанное, продолжал смеяться.

— Дед. Да протри ты глаза. Какой же это подкидыш? Это кукла.

— Кукла? — изумился старик и стал внимательно всматриваться в свою ношу.

Тут только он сообразил, что держит на руках великолепно исполненную тряпичную куклу, которая делала механические движения, имитируя живого ребёнка. Лука подошёл и осторожно забрал своё творение

— Вот чертёнок, — с досадой произнёс старик. — Но ведь она же ещё и плакала?

— Уа, уа, — совсем как грудной младенец, заплакал Лука и опять залился смехом.

— Тебя за такие шуточки надо бы как следует проучить, да только сил моих нет. Вот чему ты научился у этого кукольного мастера Джованни?

— Дед, скажи, как всё натурально получилось! Смастерить такую"живую"куклу ведь не каждому дано? Знаешь, сколько вложено труда и знаний? Я над ней полгода работал.

— Странный ты парень, Лука. Я в твои годы мечтал о море, о дальних странствиях. А ты в куколки играешь. И откуда выискался на нашу голову этот мастер Джованни? Ты поглощён его искусством до мозга костей.

— А что здесь дурного, дед? Мастера-кукольники всегда в цене и щедро оплачиваются богатыми вельможами и даже королями. За хорошо изготовленную механическую куклу натуральных размеров они готовы выложить целое состояние. А мастер Джованни мною доволен. Ведь это механическое дитя — моя первая самостоятельная работа.

— Ну, вот играй всю жизнь в эти игры.

— Не сердись, дед. В конце концов, любой человек в глубине души остаётся ребёнком. Мы играем всю жизнь. Так было во все времена. Мастер Джованни говорит, что в будущем будут мастерить такие куклы, которые смогут заменить человека.

— Брешет твой Джованни, — начал сердиться старик. — За такую ересь можно и на костёр попасть. Ладно, хватит лясы точить. Займись более серьёзным делом. А ну, глянь-ка на горизонт. У тебя глаза молодые, авось чего и углядишь?

Лука стал смотреть в открытое море.

— Ничего нет, дед. Горизонт пуст, — заключил он.

Гаэтано, недовольный его ответом, сердито заворчал:

— Ну, как это нет. Ведь должно быть обязательно.

— Что должно быть, дед?

— Как! Неужели тебе ничего неизвестно?

— Нет. Ничего.

— Экий ты разиня! Только куклы мастерить горазд. Не знаешь самую главную новость Венеции?

— Нет, не знаю, — удивлённо вымолвил юноша. — Что за новость?

— Эх, ну и молодёжь пошла. Жить в таком великолепном городе и не знать, что происходит. Я в твои годы не пропускал мимо ушей ни одной сплетни.

— Да говори же дед, не томи, — с досадой произнёс Лука.

— Сегодня к самому богатому человеку в Венеции, к сеньору Фортуне, прибывает его гость — самый богатый человек Барселоны, — высокопарно сказал старик. — Лично мне сеньор Фортуна обещал большую награду, если я его первым оповещу.

— Ух ты! — воскликнул парень. — А как же мы об этом узнаем? Ведь ежедневно в Венецию прибывают десятки судов. На котором из них будет гость сеньора Фортуны?

— О, это совсем нетрудно. Сеньор Фортуна сообщил мне, что его друг прибывает на четырех каравеллах — да таких великолепных, каких в Венеции никогда не видели.

— Не может быть! — воскликнул Лука.

— Может, — уверенно ответил старик. — Нет ничего невозможного, если это касается сеньора Фортуны.

— Дед расскажи про него поподробней. Ведь говорят, что он не уроженец Венеции и даже иноверец, — с интересом спросил Лука.

— Да, действительно, сеньор Фортуна прибыл сюда двадцать пять лет назад из Константинополя, — начал свой рассказ старик. — С ним прибыла его невеста, прекрасная Лучия, дочь всеми уважаемого в Венеции сеньора Джуджаро. Лучию в Венеции все считали пропавшей. Но судьбе было угодно, чтобы сеньор Фортуна нашёл её и спас — как ты думаешь, откуда? Ни за что не догадаешься. Из гарема самого турецкого султана! Оказывается, туда отправила её мачеха Кината. Она и отравила потом своего мужа в надежде завладеть всем его состоянием, но после чудесного возвращения падчерицы все эти злодеяния раскрылись. Кинату судили всем миром, справедливо приговорив к смертной казни.

— Э, дед, ты увлёкся. Эту знаменитую историю в мельчайших подробностях знают все венецианцы — от мала до велика. Я же просил тебя рассказать про сеньора Фортуну.

— Ну да. Вот я и рассказываю. Когда сеньор Фортуна прибыл сюда со своей прекрасной невестой Лучией, наш дож сразу же присвоил ему звание графа, и вскоре в самом живописном месте лагуны был построен прекрасный дворец для нового вельможи Венеции.

— А почему чужеземцу, да к тому же не католику, наш дож присвоил графский титул?

— Да потому, что сеньор Фортуна был очень богат и к этому ещё прибавилось огромное состояние его супруги, доставшееся ей в наследство от покойного отца. Такой человек достоин не только звания графа, но и годится в короли, даже если он не католик. В свое время сеньор Фортуна был важной персоной при дворе византийского императора и до конца защищал свой город от врагов. В настоящее же время каждый третий корабль покидает нашу гавань по заданию графа. Каждая четвёртая ювелирная лавка или же меняльная контора в Венеции тоже принадлежат торговому дому Фортуна. Отделения его банка открыты почти во всех городах мира.

— Послушай, дед, это всё я сам знаю. Но одно понять не могу: турки захватили город, где жил сеньор Фортуна, а он прибыл оттуда живым и богатым.

— А ты, Лука, видать, парень смышлёный. Интересный вопрос задал. Да, действительно. Турки отняли у сеньора Фортуны всё: кров, достаток и даже родину. Но в этом и кроется величие этого человека. Вернутся победителем из побеждённого города. Не всякому такое дано. Представляешь, какими недюжинными способностями и умом надо обладать, чтобы сделать это? Да, такие люди, как сеньор Фортуна, появляются в Венеции раз в двести лет. На таких как он и держится слава нашего чудесного города. Ладно, заговорился я с тобой. А ну, полезай на маяк. Будешь внимательно вглядываться. Мы должны первыми принести радостную весть нашему благодетелю.

Лука покорно начал подыматься на верхушку маяка, а старик тем временем опять, кряхтя, зашёл в помещение. Прошло несколько часов, и полуденное апрельское солнце стало припекать юношу. От долгого всматривания в морскую даль в глазах у Луки стало рябить. Веки потяжелели и начали слипаться.

— Эй, дед! Мне кажется, сегодня гость из Барселоны не приплывёт, — крикнул он сверху.

— Прибудет, непременно. И не дай Бог ты его пропустишь. Вот тогда тебе несдобровать, — пригрозил старик внуку.

Лука опять стал усиленно смотреть вперёд. Солнечный свет, усиленный зеркалами маяка, начал жечь глаза, и Луке стало казаться, что он видит очертания огромных чудовищ на горизонте. Юноша отвёл взгляд и прикрыл глаза. Через минуту он снова, уже с восстановленным зрением посмотрел вдаль. На сей раз очертания приняли более реалистическую форму больших парусников, качающихся на волнах. Лука, в волнении, вновь закрыл глаза и заново взглянул в сторону горизонта. Сомнений не было — к Венеции приближались великолепные корабли с высокими стройными мачтами. Лука, затаив дыхание, сосчитал — четыре.

— О, Мадонна! — прошептал с восторгом юноша и истошно закричал. — Эй, дед!

— Что, что случилось? — спросил старик, предвкушая радостную весть.

— Они плывут.

— Плывут? Кто?

— Четыре превосходных корабля.

— Ты уверен?

— Нет никаких сомнений.

— Святая Мадонна, — прошептал старик, — спасибо тебе. Лука, живо спускайся!

Но парень уже вихрем мчался вниз.

— Они плывут, дед! Понимаешь! Мы первые! — повторил он с восторгом.

— Да, да. Конечно, — засуетился старик. — Давай, молнией мчись во дворец сеньора Фортуны, пока другие не разглядели эти корабли.

Лука повернулся и помчался прочь.

— Мадонна! Дай ему сил добраться первым, — сказал старик, провожая взглядом своего внука.

Известие о прибытии четырёх крупных парусников из Барселоны заполнило венецианский порт людьми. После холодной зимы с её тёмными долгими ночами городской люд, радуясь тёплому весеннему дню, с охотой вышел встречать диковинные суда, и на городской пристани скоро негде было яблоку упасть.

Тем временем корабли достаточно близко подошли к городу. Стоящие на пристани с восторгом разглядывали стройные очертания их высоких мачт. Команда спустила паруса, и суда сбавили ход. В толпе пронёсся шёпот: «Сеньор Фортуна! Сюда идёт сеньор Фортуна». И действительно, через расступающуюся толпу шёл богато одетый знатный вельможа вместе с супругой. Это были Роман и его жена Лучия. Их лица выражали напряжённое ожидание и в то же время волнение от предстоящей встречи с теми, кого не видели более двадцати пяти лет.

Роман подошёл к кромке пристани и с восторгом наблюдал, как один за другим пришвартовываются четыре чудесных парусника. С большого флагманского судна лёгким шагом спустился мужчина средних лет в сопровождении миловидной женщины. Это были Соломон и Ирина. Спустя мгновение Роман заключил своего давнего друга в объятия.

— Соломон! Какое счастье — вновь видеть вас! — сказал он с волнением, поглядывая на обнявшихся в слезах Лучию и Ирину.

Соломон, мужчина зрелого возраста, с обветренным от морского воздуха лицом, с коротко постриженными на испанский манер усами и бородкой, счастливо посмотрел на своего друга.

— Ты не представляешь Роман, как мы мечтали с Ириной об этой встрече. Мне кажется, что я скинул двадцать годков, и мы опять находимся в Константинополе.

— А ты сильно изменился, — с улыбкой на лице сказал Роман, — стал очень похож на своего дядю Иосифа.

— Это оттого, что я так же влюблён в море, как и он.

— Да, но в отличие от него, у тебя в распоряжении целый флот, состоящий из великолепных судов, каких в Венеции никогда не видели, — сказал Роман, с восторгом разглядывая пришвартовавшиеся корабли.

Фортуна был прав. Горожане с нескрываемым изумлением разглядывали новоприбывшие каравеллы.

— Правда, замечательные? — обрадовался лестной оценке своего друга Соломон. — Ты знаешь Роман я их создавал долгие годы. В проектировке и закладке каждого из них принимал самое непосредственное участие.

— И кто же их построил? Уж не мастер Жюльен из Бретани?

— Нет. К сожалению, он давно скончался. Мои каравеллы построены в Португалии, в стране, где мореплавание сильно развито. Они создают корабли по новейшим чертежам, с использованием самых современных технологий, которые переняли у генуэзцев.

— Да. Это видно даже человеку, не искушённому в премудростях кораблестроения.

— Ещё бы. Мой флот — это моё главное достижение в жизни.

— Представляю, как много средств потрачено на это мореходное великолепие, — сказал тоном знатока Роман.

— Ещё бы. Помимо использования современной конструкции, суда изготовлены из ценнейших пород дерева, которые прошли все технологические циклы, прежде чем стали корабельным материалом. Например, флагман построен в основном из кедрового дерева, которое растёт в Палестине и по прочности не уступает даже железу. Я не говорю уже о вооружении.

— Ладно, ладно, — с улыбкой прервал гостья Роман, — я знаю, что ты можешь рассказывать про корабли до самого утра. Давай лучше поедем ко мне во дворец. А суда мы с тобой осмотрим позднее. Я думаю, ты предоставишь нам такую возможность?

— Конечно, — согласился Соломон, и они направились в сторону города.

Пройдя несколько шагов по пристани, все стали усаживаться в гондолу.

— Такое возможно только в Венеции, — с воодушевлением заметил Соломон, — приплыть в порт на корабле, а потом опять плыть, но уже по городу и в гондоле.

— Многое возможно только в Венеции, — многозначительно проговорил Роман.

— Ну, рассказывай, как ты тут живёшь? Вижу, почёт и слава не обошли тебя стороной. Я даже слышал, что теперь тебя величают графом Фортуной.

— Да, — со вздохом произнёс Роман, — логофет его величества императора Византии Роман Рштуни погиб 29 мая 1453 года при падении Константинополя. После него остался лишь баловень судьбы, который двадцать пять лет назад приплыл в этот город на корабле «Фортуна» со своей возлюбленной. Вот с тех пор меня и стали величать графом Фортуной. А как теперь тебя зовут, Соломон?

— Сначала меня называли просто — шкипер Соломон, но потом, когда я построил крупные корабли, к моему имени добавили ещё и"Гранде". Во всяком случае, графского титула мне никто там не давал. Наоборот, при каждом удобном случае напоминали о моём еврейском происхождении. А после того как католическая церковь стала подвергать преследованию мусульман и евреев, я решил, что пора покинуть этот город. Я долго размышлял, куда переселиться: в Португалию или в Венецию? Сказать по правде, португальцы мне очень нравятся, как безудержные мореходы, но ваше присутствие в этом городе перевесило чашу весов в пользу Венеции и мы с Ириной решили пожить в кругу родных нам людей.

— И правильно сделали, — радостно сказала Лучия. — Теперь нас уже ничто не разлучит.

— Да, дружище, — продолжил Роман, — хотя мы не в Константинополе, зато здесь нашей дружбе не помешают ни инквизиторы, ни турки.

— Дай то Бог, — со вздохом произнёс Соломон, — а то мне уже за сорок, а я до сих не могу найти себе пристанища на этом свете. Родился и вырос в Александрии, возмужал в Константинополе, провёл зрелые годы в Барселоне. Казалось, всё у меня есть: и богатство, и достаток, и любящая жена, а вот отечества нет.

— Ну почему нет? — возразил Роман. — Твой отец похоронен в Александрии. Значит там твоё отечество.

— Ты прав, Роман. Но, представь себе, меня уже туда ничего не тянет. И потом, наша община там, наверное, совсем пришла в упадок.

— Я так не думаю. Сейчас весь товар с Востока попадает в александрийский порт и здесь уже загружается на суда, следующие в Венецию.

— Неужели? — удивился Соломон. — Значит, Александрия опять стала доходным местом?

— После падения Константинополя в Средиземноморье многое изменилось. Монополия торговли с Востоком перешла к Венеции. Этот город вот уже двадцать пять лет растёт как на дрожжах. По-моему, от падения Византии венецианцы выиграли даже больше, чем сами турки.

В это время гондола, подчиняясь плавным движениям весла гондольера, приблизилась к площади Св. Марка, и перед гостями открылась величавая картина очаровательной Венеции.

Первое, что удивило новоприбывших, это полное отсутствие громоздких крепостных сооружений, без которых невозможно было представить ни один средневековый город того времени. Архитектура Венеции, свободная от засилия тяжёлых каменных конструкций оборонного значения, развивалась в свободном, ажурном стиле, в силу чего дворцы и дома города выглядели лёгкими и изящными.

— Вот уж никогда не думала, что буду жить в этом красивейшем городе, — промолвила зачаровано Ирина. — Смотри, Соломон, здесь нет никаких крепостных стен.

— Дорогая, этому городу не нужны стены, — объяснил Соломон жене. — Море является для него самой надёжной защитой.

Вскоре гондола, миновав Большой канал, наконец, причалила к ступенькам дома графа Фортуны. Гондольер аккуратно привязал её к торчащему из воды бревну, конец которого был украшен серебряной бляхой фамильного герба графа Фортуны с двуглавым орлом. Увидев этот символ бывшей Византии, Соломон многозначительно заулыбался.

— Вот мы и приплыли. Добро пожаловать, — радушно пригласил Роман, — чувствуйте себя как дома.

— Что мне нравится в Венеции, так это то, что к дому не подъезжают, а именно подплывают, — отметил Соломон, поднимаясь по массивным каменным ступеням.

Трёхэтажный особняк Романа, или, по-венециански,"палаццо", был сделан из великолепного белого мрамора, завезённого из Долмации. Он специально располагался высоко над водой, дабы оградить помещения от частых затоплений. Вход был украшен высокими арочными колоннами. Пройдя колоннаду, гости попали в уютный внутренний дворик, который служил пристанищем от жары. Здесь же был сад с деревьями, как фруктовыми, так и дикорастущими, в тени которых можно было укрыться от палящего солнца. Соприкасаясь постоянно с водой, дома венецианцев всегда страдали от повышенной влажности, и потому жилые помещения располагались обычно на верхних этажах, внизу же были устроены открытые дворики.

— Великолепно, мой друг! — выразил свой восторг Соломон, любуясь двориком.

— Здесь мы проводим большую часть времени. Однако погода пока нас не балует теплом и потому предпочтительней находится в помещении, — объяснил Роман и проводил своих гостей дальше, во внутренние покои.

Спустя некоторое время все уже сидели за торжественным столом и трапезничали. Дружно звенели бокалы с вином из тосканских виноградников.

— Отличное вино. Не хуже византийского и португальского. Ты знаешь, Ирина, я пожалуй здесь останусь, — сказал довольный Соломон, поглаживая свою бородку.

— Вот и слава Богу, — со вздохом облегчения проговорила его жена, — наконец ты угомонишься.

— Да уж, сделай милость, Соломон, останься. У меня таких вин огромный погреб. Нам хватит до скончания века, — радушно сказал Роман, и друзья расхохотались.

— Ну-ка, расскажи поподробней, что там происходит в Барселоне? — спросил гостя Роман.

— Инквизиция — и этим всё сказано, — отрезал Соломон.

— Выражайся яснее. Что это такое?

— Это значит, что все лица мусульманской веры и еврейского происхождения должны насильственно покинуть страну.

— А как же Ирина? Она же не мусульманка и не еврейка?

— Это не имеет никакого значения. Её как жену еврея могут обвинить в колдовстве, признать ведьмой или ещё что-то в этом роде.

— Чушь какая. Чем они это докажут?

— У инквизиторов свои методы. К примеру, они связывают подозреваемой руки и ноги и бросают в воду. Если жертва утонет, значит, была невиновной, а если нет, стало быть, она ведьма и её следует сжечь на костре или замуровать в стену.

Роман с изумлением внимал своему другу.

— Ты видел, сколько еврейских семей я вывез из Барселоны? Столько же выехало в Португалию и прочие страны. Еврейская община в Испании прекратила своё существование. Даже те, кто в своё время против воли приняли католическую веру — и то были вынуждены бежать, спасаясь от лап инквизиции. Так что я опять, в который раз, меняю пристанище.

— Ладно, не страдай. На этот раз ты поселишься здесь навсегда. Венецианская лагуна — самое безопасное место на свете. В своё время жителям этого города порядком надоели нашествия варваров, и они решили перебраться на острова, оградившись от внешнего мира водным заслоном. Ведь посуди сам: без специальных плавсредств никто не посмеет напасть. По воде не пройдёт ни пехота, ни, тем более, конница врага.

— Если хочешь знать, для меня самое надёжное место — это мой флагманский корабль «Ангел». Согласен всю жизнь провести на его борту. Идеальное место для еврея, которого гонят отовсюду. Там я сам себе и хозяин, и правитель. Вот только Ирина плохо переносит морскую качку. Из-за неё я вынужден поселиться на суше.

— Ну и слава Богу, — обрадовался Роман. — Я уже облюбовал для тебя отличный дом. Не такой большой как этот, но всё-таки роскошный. Да и расположен недалеко от нас. А пока живите здесь столько, сколько заблагорассудится.

— Отлично, — согласился Соломон, — надеюсь, его ступеньки тоже, подобно причалу, открываются прямо в море?

— Разумеется, — ответил Роман, — к твоему дому может подплыть не только гондола, но и целый корабль.

— Это просто здорово! — воскликнул Соломон.

— Спасибо тебе, Роман, что заранее позаботился о нас — сказала благодарно Ирина. — А большой дом нам не нужен. Детей у нас, к несчастью, нет. Так, что нам двоим и этого достаточно.

— Да уж, с наследниками нам с Ириной не повезло. Уж как хотел старик Сократ нянчить своих внуков, да, видать, не судьба. Так и умер, не дождавшись их.

Все четверо взгрустнули, вспомнив про доброго, отзывчивого отца Ирины.

— Жаль, конечно, что не довелось опять увидеть Сократа, — печально сказал Роман. — Не дожил старик до этой встречи.

— А знаешь, ведь он не от старости умер, нет, — сказал Соломон. — Его убила тоска по родным местам. Он так и не смог прижиться на новом месте.

— Ну конечно, — согласился Роман, — чем старше человек, тем труднее ему менять привычную обстановку. Люди, как деревья, лучше прирастают, если пересаживать их молодыми. А взрослое дерево с глубокими корнями, на новом месте, непременно, засохнет, не в состоянии вновь прижиться.

— Конечно, — подхватил Соломон, — вот я на суше нигде не приживаюсь, а в море, на палубе своего судна — как в родном доме.

— Ладно, ладно, — с улыбкой возразил Роман, — с сегодняшнего дня ты гражданин венецианской водной республики.

— И чем же я буду заниматься?

— Как — чем? У тебя великолепные суда. Будут плавать в Александрию и доставлять сюда грузы с Востока. Это теперь — самое прибыльное дело. Товар из Индии морским путём попадает в Аравию, оттуда караваны по пустыне через Мекку доходят до дельты Нила — в Александрию, на корабли венецианцев. А отсюда, уже по суше, восточный товар распределяются по всем европейским странам. Венеция стала единственным связующим центром торговли между Востоком и Западом. Это роль ей уготована на века.

— Ты так думаешь? — засомневался Соломон.

— Конечно. Ведь иного оптимального торгового пути из Индии нет и быть не может.

— Ну а если кто-либо проложит исключительно морской путь в Индию? Ведь, насколько мне известно, на таможне каждого государства купцы вынуждены оставлять десятую часть товара. Добавь к этому морских и сухопутных разбойников. От первоначального товара останется меньше половины.

— Но даже в таком случае купцы имеют, как минимум, десятикратную прибыль, — парировал Роман.

— Допустим. А представь себе, что ты отплыл с грузом из индийского порта и прямиком, по морям попал в порт назначения без каких-либо границ и таможенных барьеров. Пожалуй, только морские пираты смогут помешать доставить товар без потерь, и то для хорошо вооружённого судна и эта опасность близка к нулю.

— Но ведь это невозможно! — воскликнул Роман.

— Отчего? Ведь уже доподлинно известно, что земля круглая, а моря все связаны друг с другом. Так что, если всё время плыть в сторону Индии, то когда-нибудь и доплывёшь.

— В том-то и дело, что не доплывёшь, ибо этому препятствует большой материк.

— Стало быть, надо его обогнуть.

— Представляю, какой это будет долгий и опасный путь.

— Насчёт долгого согласен. Но вот опасный — не думаю. Во всяком случае, не опаснее сухопутного. Мне кажется, очень скоро будет открыт этот морской путь в Индию.

— И кто же, по-твоему, это сделает?

— Португальцы, — уверенно произнёс Соломон. — На юге своей страны, в городе Сагрише они открыли школу навигации, где готовят шкиперов для дальних походов. Если Португалия откроет морской путь в Индию и завладеет монополией в торговле с Востоком, это приведёт к неминуемому упадку Венеции.

— Венеция придёт в упадок? — изумился Роман. — Скорее мир перевернётся, чем это произойдёт. Ты видел наш порт? Здесь происходит основной товарооборот в Средиземноморье.

— Любое благополучие может легко расстроиться за очень короткий промежуток времени. Ведь всё на этом свете имеет начало и конец, — философски заключил Соломон. — Если товарооборот в этом городе по какой-либо причине прекратится, то золотые резервы неизбежно иссякнут, и тогда с процветанием Венеции будет покончено. Вспомни, что погубило Великий Рим? Богатые патриции и их жёны настолько увлеклись приобретением заморского шёлка, что извели на него всё золото. Дошло до того, что стало нечем платить легионерам, и тогда варвары смогли легко покорить Рим. А ведь римские когорты на протяжение многих столетий считались самыми сильными в мире: покуда щедро оплачивались из богатой казны.

— У тебя отличные исторические познания, — удивился Роман.

— Не забывай, мой друг, что я в своё время обучался в императорской гвардейской школе, и мы были просто обязаны посещать константинопольскую библиотеку. Помнишь, какие там были ценнейшие книги по истории, астрономии, философии и даже медицине?

— Как не помнить? В библиотеке были собраны сокровища человеческой мудрости. Боюсь, что всё это богатство безвозвратно уничтожено османами во время варварского разграбления города, — с болью в голосе сказал Роман.

— Ладно, хватит ворошить былое. Всё это стало достоянием истории. Теперь у города новые хозяева.

Друзья грустно помолчали некоторое время.

— Где же твои сыновья? — решил поменять тему разговора Соломон. — Расскажи нам про них. Насколько мне известно, их у тебя трое.

— Да, у меня три сына, — сразу же оживился Роман. — Старший родился через шесть месяцев после нашего прибытия в Венецию. Я назвал его Константином в память об императоре. Лучия зовёт его просто — Коко. Когда родился второй сын, он был наречён именем Энрико в честь погибшего на войне брата Лучии, — сам понимаешь, опять получился Коко. Так, что у нас в доме сразу два Коко: старший и младший. А третьего сына я назвал именем моего покойного отца — Тиридатом. Это очень старинное имя, дошедшее до нас из античной эпохи.

— Ну, а зовёте вы его ласково Тоди, — догадался Соломон.

— Совершенно верно, — обрадовался Роман. — Сейчас два старших брата отсутствуют в городе. Старший Коко находится в Амстердаме. Там у меня ювелирная мастерская. А средний учится в университете Болоньи. Так, что с нами остался только Тоди. А вот, кстати, и он вернулся с прогулки.

В обеденный зал в сопровождении своей няни весело вбежал темноволосый мальчуган лет пяти и сразу же прыгнул в объятия матери. Лучия радостно подхватила его и стала нежно целовать. Все умилённо смотрели на эту счастливую встречу.

— Тоди, — беспокойно сказал Роман, — иди ко мне. Ты же такой тяжёлый. Не заставляй мать тебя подымать. Лучия, ты поступаешь очень опрометчиво, беря его на руки.

Лучия опустила малыша, и тот послушно перебежал к отцу.

— Вот так то лучше, — довольно сказал Роман, обнимая своего младшего сына.

Соломон и Ирина излучали радость, любуясь славным ребёнком, однако не смели вслух выразить свои чувства. Среди жителей Средиземноморья было не принято выражать восхищение чужими детьми, ибо это считалось дурной приметой, способной навести порчу.

— Лучия, ты ждёшь ребёнка? — вполголоса спросила её Ирина, разгадав причину беспокойства Романа.

— Да. На сей раз, мы надеемся, наконец, родится девочка, — с улыбкой ответила та.

— Дай-то Бог, — с надеждой сказала Ирина и вдруг, что-то вспомнив, спросила. — А где же моя двоюродная сестра Елена?

— О, про Елену особый рассказ, — с улыбкой ответил Роман. — Ты, что, не знала, что она вышла замуж за ювелира из Амстердама?

— Вот это новость! — с восторгом проговорил Соломон. — Ай да Елена!

— Моя сестра живёт в Амстердаме? — удивилась Ирина.

— Да, — повторил Роман, — она вложила всё своё золото в ювелирное производство. В Амстердаме ей принадлежат многие мастерские по обработке и огранке алмазов.

— Огранка алмазов? — заинтересовался бывший ювелир Соломон. — Разве такое возможно?

— Уже да. Это новшество, с которым тебе следует непременно познакомиться, — сказал Роман. — Давай, пойдём в мои апартаменты.

Друзья встали из-за стола и направились на второй этаж. Роман проводил своего гостя в кабинет, открыл ключом железный шкаф и стал осторожно доставать оттуда его содержимое.

— Вот, смотри, — начал он, — это алмазные камни без обработки. Выглядят, как тебе известно, блекло и непривлекательно.

— Алмаз никогда не ценился ювелирами из-за своей тусклой бесцветности. И потом, он необычайно твёрдый и трудно поддаётся огранке. Другое дело, рубин или сапфир. Они хорошо обрабатываются и привлекают своим великолепным цветом. Без них любое украшение теряет товарный вид.

— Ты прав, мой друг. А сейчас взгляни на эти камни.

Соломон стал рассматривать уже отшлифованные алмазы.

— Ну да, после обработки алмаз становится намного лучше. Но всё равно это не разноцветный камень.

— А теперь посмотри на эти, — торжественно сказал Роман и открыл коробку с уже огранёнными алмазами.

Соломон стал восхищённо всматриваться в драгоценные камни.

— Вот уж не думал, что бесцветные стекляшки так великолепно засверкают после придания им формы многогранника. Но кому это удалось — подвергнуть огранке эти необычайно твёрдые камни?

— Точно не знаю, кому, — ответил Роман. — Мне кажется, первыми это сделали во Франции. Во всяком случае, слово «бриллиант» — а именно так сейчас величают, после огранки, эти чудесные камни — по-французски означает «сверкающий». Ты подойди к окну и пропусти сквозь него солнечный луч, — посоветовал Роман.

Соломон, стоя у окна, повертел бриллиант под солнечным светом. Благородный камень ослепительно засверкал всеми цветами радуги.

— Великолепно, — с восторгом произнёс бывший ювелир, — представляю, как это будет здорово смотреться в красивой золотой оправе. Откуда они у тебя?

— Несколько лет назад ко мне приехал купец из Амстердама вместе со своим ювелиром. Они хотели приобрести большую партию алмазных камней, которые я завожу из Индии. Тогда-то и показал мне этот ювелир, во что он превращает эти безликие камни. Во время пребывания в Венеции они гостили в моём доме, и этот ювелир вдобавок ещё умудрился влюбиться в нашу Елену. Так она стала женой ювелира. Я им посылаю на огранку алмазы, потом доставляю обратно, и уже из готовых бриллиантов делаем великолепные украшения, которые нынче очень быстро входят в моду.

— Естественно. Кому не захочется, чтобы колье на шее своей возлюбленной переливалось всеми цветами радуги, — понимающе сказал Соломон. — Этот блеск намного дороже разноцветья прочих камней.

— Ну а пока нам удаётся вывозить эти алмазы из Индии за мизерную цену.

— Молодцы! Дело поставлено с умом, — похвалил друга Соломон.

— Присоединяйся. У тебя есть для этого все возможности, — искренне заявил Роман.

— Спасибо тебе, Роман, — ответил благодарно Соломон, — в отличие от своего дяди, купец я никудышный. Морская даль — вот моя стихия.

На следующий день друзья отправились в городскую гавань. Был настоящий весенний день, обильный солнечными лучами. Гондола плыла по узким венецианским каналам, и взору Соломона представлялись великолепные дворцы, построенные прямо на воде.

— Да, — сказал Соломон, с восторгом разглядывая столь непривычные для его глаз изящные городские постройки, — у меня создалось впечатление, что здесь живут одни богатые люди.

— Ну, в общем, ты прав, — согласился Роман, — богатые и очень богатые. Чтобы стать бедным в Венеции, надо быть порядочным лодырем и недотёпой, а такой человек здесь быстро превратится в изгоя. Венецианцы, с малолетства привыкшие к роскоши и богатству, терпеть не могут убожество и нищету. Тяга к обогащению сидит у них в крови. Но помимо этого они большие транжиры. Любой житель Венеции всегда готов основательно потратиться на развлечения и плотские услады. Здесь проходят богатые красочные карнавалы, где только на наряды и маски венецианцы готовы потратить целые состояния.

— Да, я слыхал об этом, — сказал Соломон, — но как это происходит на самом деле, не мог себе представить.

— О, это невозможно описать, Соломон. Ты должен увидеть своими глазами. Я, который повидал многое на своём веку, никогда не устаю удивляться тому безрассудному веселью и той отрешённой праздности, которые царят в этом городе во время карнавала. Приблизительно за месяц до этого события начинается сумасшедший ажиотаж. Все в городе, бросив дела, шьют себе карнавальные костюмы и мастерят маски. Любой, даже самый паршивый, портной получает множество заказов. Продавцы сбывают неимоверное количество различных тканей, которые едва успевают подвозить торговые суда. Причём каждый старается, чтобы его костюм был уникальным и не похожим ни на какой другой. Затем все бросаются мастерить себе маски самых разнообразных цветов. Вообще, маска — сугубо венецианское изобретение. Её надевают, даже когда карнавала нет, если хотят остаться неузнанным. Ты знаешь, этот город всегда славился своими свободными нравами. Любовный грех здесь не считается зазорным, но всё же, если почтенный человек решает посетить «увеселительное заведение», он непременно наденет для неузнаваемости маску.

— А как же жёны этих почтенных граждан? — спросил с хитрецой Соломон. — Тоже ходят к любовникам в масках?

— Конечно, — засмеялся Роман, — и единственный метод защититься от этой напасти — заставить жену часто рожать.

— Бедная Лучия. Выходит, она рожает детей, чтобы, не дай Бог, не подцепить стрелу Амура.

— Считай, что так, — с улыбкой произнёс Роман, — своего рода превентивная мера. Природное предназначение женского пола — давать потомство, а всё остальное — любовные издержки.

— Ты, Роман, всегда отличался исключительной находчивостью, даже в таких щепетильных вопросах. Выходит, что моя Ирина, у которой не родятся дети, здесь скоро будет смотреть по сторонам?

— Ну, к Ирине это не относится, — уже серьёзным тоном сказал Роман, — она не венецианка и воспитана совсем в ином духе.

Тем временем гондола графа выплыла на широкий Главный канал и мимо стали проплывать множество прочих гондол и барж. Вдали показался мост Риальто.

— Какой красивый мост! — воскликнул шкипер. — Отчего он так многолюден?

— Этот мост выстроен совсем недавно. Вернее, он был и раньше, но тогда это была деревянная постройка, которая обветшала с течением времени и в один прекрасный день обвалилась. И тогда решили соорудить это красивое строение. А многолюден он оттого, что сюда собираются знатные купцы и банкиры. Здесь устанавливаются основные цены на товары и совершаются финансовые операции. Своего рода биржа.

— Теперь понятно, — сказал Соломон, — такой массивный каменный мост сможет вместить всех купцов, как городских, так и иноземных.

— Не скажи, — возразил Роман. — Присутствовать на этом знаменитом мосту Венеции имеют право лишь лица с безупречной репутацией. Мошенникам и пройдохам туда вход заказан.

— Послушай Роман, — вдруг сказал Соломон, — неужели в этом городе нет места, где можно было бы просто походить пешком?

— Хочешь ходить пешком? Сейчас я тебе это устрою, — с улыбкой произнёс Роман и велел гондольеру причалить.

На главной площади Венеции в этот богатый солнечными лучами весенний день было многолюдно. Площадь Святого Марка представляла собой стройный ансамбль, выдержанный в стиле классической средневековой готики, венцом которого был собор Святого Марка, расположенный рядом с изящным дворцом венецианских дожей, украшенным ажурными арками. На первых этажах строений, которые окаймляли площадь, располагались многочисленные торговые лавки, меняльные конторы и банки.

Роман с Соломоном прошествовали к одному из них под названием «Фортуна». Перед входом была установлена ладно изготовленная скамейка.

— Вот это и есть головное отделения банковской сети «Фортуна», — с гордостью произнёс Роман, усаживаясь на скамейку и подставляя своё лицо ласковому весеннему солнышку. — Садись, Соломон. Это самое приятное место во всей Венеции.

Соломон уселся рядом с другом, наслаждаясь весенней погодой. Служители банковской конторы давно заприметили своего хозяина, но, зная его привычку усаживаться на скамейке, оставались внутри, не досаждая ему.

— Да, удобная скамеечка — произнёс Соломон, провожая скучающим взглядом прохожий люд, который с почтением разглядывал сеньора Фортуну, сидящего под собственной вывеской, в компании с бравым шкипером.

— Я могу часами на ней сидеть, — ответил Роман. — И ты знаешь, она имеет символическое значение. Ведь по-латыни слово «банка» означает скамейка. Именно так, сидя перед своими конторами, начинали своё дело пионеры банковского дела.

— Ты молодец, Роман. Что мне всегда в тебе нравилось, так это умение видеть во всём определённый чёткий смысл. Я считаю это очень ценным качеством, — медленно произнёс Соломон, прищуривая глаза от яркого солнечного света.

— Всё в жизни должно быть подчинено здравому смыслу, Соломон. Иначе этот мир померкнет и прекратит своё существование.

— Выходит, что и зло на этом свете тоже имеет разумное происхождение? — заметил Соломон.

— Зло — порождение человеческой натуры. Смысл зла заключается в том, что оно, как ни странно, рождает добро.

— Выходит, одно без другого не может существовать? — недоверчиво спросил Соломон.

— Звучит абсурдно, но это так. Наша жизнь — вечная борьба добра со злом. И нет этому конца… Ладно, хватит философствовать. Вставай, — заулыбался Роман, чувствуя, что его друг заскучал, — пошли к морю. Покажешь свои корабли.

— Вот это другое дело, — встрепенулся шкипер, вставая с места.

Вдруг он остановился и медленно стал поворачиваться в сторону собора Святого Марка. Лицо его выражало сильное напряжение.

— Что случилось друг мой? — спросил Роман.

— Смотри, — сказал он и указал на фасад собора.

Роман посмотрел туда и не увидел ничего особенного.

— Что такое? — продолжать удивляться Фортуна.

— Тебе не кажется, Роман, что мы где-то видели вон тех коней, что украшают фронтон собора?

Тут только до бывшего логофета Византии дошло, о чём идёт речь и он, улыбаясь, ответил:

— Не удивляйся, Соломон. Да, эту квадригу венецианцы вывезли из Константинополя. Между прочим, в день его падения, 29 мая 1453 года, ибо я точно помню: 28 она стояла на месте. Благодаря этому мы сейчас имеем возможность лицезреть то, что в своё время красовалось в нашем городе. Лично я считаю, что венецианцы просто спасли это великолепное изваяние. В противном случае оно, как и всё прочее, было бы варварски уничтожено османами, разорявшими город три дня.

— Может, ты и прав Роман. Но лично я не могу смотреть на это без боли.

— А каково мне, мой друг? Я смотрю на них уже двадцать пять лет.

— Слушай, Роман, а тебе никогда не приходила в голову идея отвоевать наш город обратно?

Тот с грустной улыбкой посмотрел на своего друга.

— Мне кажется, это вполне осуществимая идея, тем более сейчас, когда мы опять вместе, — начал воодушевляться Соломон.

— К сожалению, это невозможно, — грустно ответил Роман.

— Но почему! — в сердцах воскликнул храбрый шкипер. — Мы обладаем достаточными средствами, чтобы осуществить эту идею. Мне кажется, настало то время, когда золото Византии, чудом доставшееся нам, должно послужить её возрождению.

— Отвоевать Константинополь — это ещё как-то возможно, но вот отвоевать Византию — нет. Ну, предположим, ты со своими кораблями окружишь город с моря, а я, набрав войско из христиан, двину со стороны суши? Может, и будут у нас какие-то частные военные успехи. Но отвоевать город, который уже стал столицей быстрорастущей империи, сможет только другая империя, столь же могущественная, — а такой, увы, пока не существует.

— Как не существует? А Венеция?

— По правде говоря, наша республика до недавнего времени находилась в состоянии войны с Турцией, но это было равносильно атаке злобной осы на громадного медведя.

— Неужели весь христианский мир не способен устроить ещё один крестовый поход? — не унимался Соломон.

— Крестовых походов больше не будет, мой друг. Мир уже не тот. Мы стремимся покончить с религиозными догмами и стать ближе к земным реалиям.

— Да…? И как же называется сие новое учение?

— Гуманизм — это ёмкое латинское слово отображает его суть. Человек должен быть счастлив самим собой, а не витать где-то в небесах. Приобщение к культурным ценностям и всестороннее образование — вот залог его совершенства.

— За такую крамолу тебя в Испании сразу бы отправили на костёр. От твоего гуманизма попахивает безбожьем.

— Мракобесию испанцев, рано или поздно, тоже придёт конец, ибо процессы, о которых я говорю, неизбежны для всего христианского мира. А крамолы здесь нет никакой. Человек верить должен в Бога на небесах, но любить — себя, ибо оно существо земное.

— Выходит, твоё учение оправдывает все людские пороки? Жадность, корыстолюбие, прелюбодеяние, чревоугодие — естественные свойства нашей природы!

— Да. К сожалению, это нам не чуждо. Перечисленные тобой пороки являются грехом, но отнюдь не смертным, как считалось раньше. Конечно, их чрезмерное проявление говорит о слабости человеческой натуры. Но не будь этих пороков вовсе, человек давно бы прекратил своё существование. Между прочим, католическая церковь, спекулируя именно на этом, ввела в своё время торговлю индульгенциями.

— Ты хочешь сказать, что мы живём за счёт грехов? — изумился Соломон.

— Как это ни странно — да, — улыбаясь, ответил граф Фортуна. — Ну, посуди сам. Не будь прелюбодеяния, рождалось бы на свет потомство? Не чревоугодие ли заставляет человека принимать пищу, тем самым, поддерживая жизненные силы. Ну и благодаря корыстолюбию мы стремимся к богатству, а затем и к созиданию? Единственное условие — всё это не должно стать источником бед для окружающих.

— Легко сказать! Трудно найти золотую середину. Ну, а что делать человеку, которому не повезло, и он оказался нищим?

— Если человек ленив и глуп, такой никогда не разбогатеет.

— Ну, а если он просто немощен?

— К такому должны придти на помощь люди. Заметь, не Бог, а именно люди. Вот в этом гуманизм и христианство вполне согласуются.

Последние слова Соломон уже плохо расслышал, ибо внимание его было приковано к одной молодой особе, которая прошагала мимо, с откровенной улыбкой разглядывая шкипера.

— Что мне никогда не нравилось — так это женская открытость, — покривил душою шкипер, провожая кокетку взглядом.

— Это оттого, что ты вырос на Востоке, да и жена у тебя всегда была большой скромницей. Здесь же женщины очень раскованы, даже более чем в Барселоне. И, куда ни глянь, столько возможностей для любовных утех: начиная с обычных портовых потаскух и кончая дорогими куртизанкам. Признайся, что и тебе тоже льстит женское внимание.

— Очень может быть, — многозначительно ответил шкипер.

Между тем, девушка, которая так интригующе смотрела на Соломона, зашла в ювелирную лавку со странным названием «Воскан». Заметив это, шкипер тоже направился туда со словами:

— Зайдём. Мне как бывшему ювелиру, интересно будет взглянуть на здешние украшения.

Конец ознакомительного фрагмента.