Метастансы (сторона А)

Тимур Бикбулатов

Я не знаю, зачем этот текст. Может быть, попытка оправдания, ведь я никогда не мог защитить свою внебытийность. Это универсальное междусловие можно отнести к любому из моих текстов, но попало оно сюда и не поддаётся вычеркиваемости… Похоже немного на декларативный потуг, симулирующий рождение будущего «нечто», ибо в наше время нет смысла не эпохальничать.

ДЕЛИРИКА

(1996-2003)

Итака

Кричали «вон!», «распни его!», вопили «Ave»,

Носили небо на руках дo первой крови,

Но пил в хлеву из грязных луж подлиза Авель:

В ногах — дерьмо, и аналой — у изголовья.

И, отхаркнувши желчь, кряхтел разбитый идол,

И кислотой плескал в купели Pater потный,

Но я свой варварский парад ещё не видел,

Забив глаза нелепым сном туник двубортных.

Держали понт, шептали «вист!», кидали пальцы

И волокли спиной по аду до Эдема,

Но пух летел из плюшевых паяцев,

И чей-то праведник скулил: «Откуда? Где мы?»

Ведь я ещё не посмотрел Мадонну Санти,

Никто не спел «Ла скала блюз» в моих оскалах,

А вы тащили мордой вниз, оставив сзади.

Свою любовь, что вам назло меня искала.

Теперь ли править «Отче наш» a la хвалебен?

Теперь ли строить ля диез в моих аккордах?

Ведь та, что вас ласкала ртом, рисует небом

И носит в сердце образок не с вашей мордой.

Lost

Я не понимаю.

Быть может, не знаю пароля,

Но роли исчезли. Спираль — это та же прямая.

И, может быть, mc² — это формула внутренней роли

из двух монологов и хора?

Я не понимаю.

Нет тех меблирашек, заблёванных точно по рангу.

Я был там вчера,

значит, здесь никого не ломает.

Пусть спит Арлекин и страдает подвыпивший ангел:

Безвыходность полупорока…

Я не понимаю

Крезоидный выгрыз в игре призакрытых капризов.

Я — вне патологий.

Пусть это кого-то стремает.

Мой поллюционный кошмар недостёрт,

недолизан —

Лишь слепок недетской тоски,

Но я не понимаю

Пластических ласк на приплюснутых верой картинах —

Традиция плоти.

И в вальсе исчезла восьмая.

Молись не молись —

не прикупишь прощенья невинным,

А, впрочем, безгрешных

я попросту не понимаю.

ПЕРВЫЙ РОМАНС

Здесь пахло весной. Точней, кожурой апельсина.

Прогнившее небо уже оклемалось вполне,

И чья-то любовь над моей головой голосила

Под сдавленный хрип алкоголика в красном кашне.

Под полуотвергнутый, полуприласканный клёкот

Помоечной стаи, оставленной, чтобы устать,

Какая-то ненависть неба отодранной плёнкой

Бессильно повисла с уставшего верить креста.

Я выброшен, выпрошен, выкрошен хлебом в кормушку.

Весна обманула — сгоняй, позови сизарей!

Чужая надежда со смехом казнённой игрушки

В обнимку с окурком тустеп танцевала в ведре.

И, может быть, буду ходить в золочёной визитке,

Рыгая словами за деньги, почти без вистов…

Моя безнадёга расколотой кафельной плиткой

Немного ещё поскрипит под ногами шутов.

ВТОРОЙ РОМАНС

Фортепьянный кошмар. Веера полупьяного бала:

Или брошеный гость, или просто непрошеный Бог.

Просто руки скользят, просто верить уже зае… ло,

И судьба набекрень, и в чернильнице чей-то плевок.

Вреден север и мне, только списан декабрь на запчасти.

Мёрзнет в проруби хвост. Полетели, осталось по сто.

Все слова в полусне. Неразбавленным деепричастьем

Стынет в рюмке кагор. Нипочём, не к лицу, ни за что.

Отойди, не мелькай! Ты в моих зеркалах не увидишь

Жест добра (он уснул наугад между «fuck» и «O. K.»).

Я ещё наверху — над Помпеей смеющийся Китеж —

В окруженьи проклятий, вертящихся на языке.

Нет добра без петли, нет красивых цветов без отравы.

Нет признаний в любви. И любви безо всяких табу.

Ной ведь жрал голубей, не предавших вопящей оравы,

И кричали «Добей!» среди мёртвых от страха трибун.

Никому не в обиду. Зачем же корябать шарманку?

Перестань подвывать. Я ещё не на том вираже.

Оттанцуй без меня танец маленьких белых подранков,

И не смей вспоминать.

Лучше выпей со мной.

Я уже.

ТРЕТИЙ РОМАНС

Ты придёшь наобум. И сорвёшь веера с грязных клавиш,

Превратив пьяный столик в кричащий «Добить!» Колизей.

Но ты вновь не в себе: или длинную масть обезглавишь,

Или сбросишь семёрку, играя дырявый мизер.

В замутнённых глазах — отражение мятых рубашек,

Тебе всё по бубям — ты же здесь, как и в небе, чужой.

Сквозь кипящие слюни: «Не будет сегодня по-вашему.

Распасы, мсье Селин. У меня в каждом джокере — Джойс.

У меня в каждом севере — лунный нечищеный реверс,

И на каждый полёт я отвечу падением вверх».

Улыбнёшься и сбросишь сырую сутану на клевер,

Словно трупную гарь на успевший сгореть фейерверк.

Ты придёшь не один. Полупьяные руки на плечи,

Пальцы мнут кружева, и пружинит упругая грудь.

Шум и скатерть, и жен… Но она твою грусть не залечит —

Ты играл на неё. А теперь поделись и забудь.

Закатай рукава и повесь эту «пулю» как ценник

(у тебя каждый ход — из ремарок и старых цитат).

Ты играл на неё, как играл Ипполита на сцене,

Взвесив совесть свою и продав её в твёрдых вистах.

Ты уже не придёшь. Только вспомнит измятое платье:

«Раздавай на туза. У меня в каждом взгляде — де Сад».

Но ведь мокрым глазам,

прикреплённым в довесок к оплате,

Ты уже не докажешь, что свой на своих небесах.

ЧЕТВЕРТЫЙ РОМАНС

Противно до смеха. Себя у признания клянчить,

Расплющив о левую грудь отсыревший бычок.

И, словно безумно карманом играющий мальчик,

Стыдливо улыбиться, дёргая нервно плечом.

Последние строчки прикручены намертво скотчем,

Иссякла на выдумки неперекатная голь.

И хочется быстро, не очень затейливо кончить,

Осыпав с мозгов, как листву в сентябре, алкоголь.

По-моему, дембель в судьбе мне ещё не положен,

Пусть первый откажет в деньгах, значит, сотый нальёт.

Так много героев, за задницу схваченных лонжей,

Так мало несмелых, страхующих шею петлёй.

Мой «метр на два» не намерян, да и не намерен

Я ладить чужие подтяжки к остывшей трубе.

Неправильно скобки раскрыл на своём же примере?

Подумаешь, несколько прочерков в пьяной судьбе!

Спасибо тому, кто хоть раз, но по масти подкинул,

Кто вовремя строчкам подставил больное перо.

Я снова вернулся.

И пусть моему Арлекино

Целует тугую промежность слюнявый Пьеро!

Ноктюрн

Тут либо вешай меня, а либо

Богов — к ногтю.

Мне говорили, что здесь смогли бы

Сыграть ноктюрн.

Не клейте губ. Горячо — не сладко.

Стакан — не лоб.

Давай, парнишка, снимай перчатки,

Скрутило чтоб.

И мне плевать, что я неверлибрен,

А ты так юн.

Слабо на саксе сливного фильтра

Сыграть ноктюрн?

Ну что глазёнышки пораззявил?

Брось, не реви!

Я тоже жизнь оттрубил, как зяблик

В полулюбви.

Я тоже ползал, сдирая пузо,

И жрал из урн.

Мне просто нужно сорваться с блюза.

Сыграй ноктюрн!

Ну что ты плачешь, глаза руками

Опять вдавив?

Я, может, к шее прилажу камень

И — c`est la vie?

А, может, спьяну кого отдраю

Да и влюблюсь…

Гарсон! Ты, может быть, подыграешь

Парнишке блюз?

Summertime

Д. Зуеву

Без Верди.

Без вербы с гербария герба

Пригублен.

Ведь грубость верлибра — не буги.

Игру бы на вертел.

Не верьте, что сгублена Герда

Безгубием Каина, смертностью Санкт-Петербурга

(ведь черти не чертят богов на груди друг для друга).

Где вещие вирши — строка за строкой по рейсшине,

Которые не довершили (ведь не до вершины)?

И вешние вишни? Першит — не греши на ошейник.

И Гершвин — не Кришна:

В тиши не престижен отшельник.

Со сфер не до форсу? и морфий для форм a la morte.

Морфемные рифмы оформлены фирменно в морге.

Орфей псевдомоден — здесь фотогеничен Георгий.

Фартово кефиривший морду,

Мир метафоричен,

Как Forman’s перфоманс,

И Фомас Аквинский, и Моцарт,

Офелии выдавший фору (но вера аморфна!),

И Я, саммертаймно прилегший Горгоной на Порги.

Мне скучно без оргий.

Мне скучно, Бесс!

Теофобия

Ничего не менялось: каменный

Стал внезапно паркетно-кафельным…

Что здесь? Часто пинали Каина

Или слишком ласкали Авеля?

Слишком быстро успели выплюнуть,

Да не всё до конца отхаркалось —

Затолкали закладкой в Библию,

То ль в Матфеево, то ли в Марково.

Как здесь? Рай для несвежевыбитых

Или лай для инцеста с голосом?

Если с ночи душа не выбрита,

Между строк остаются полосы.

Ради Бога, не надо ключей Петра!

«Ты с ним был?» — не тяни с ответиком.

Ведь писали не сказку четверо —

Дело шили неровным крестиком.

Кто здесь? Лжеадвокаты Каина

Или псевдофанаты Авеля?

Просто в этом дерьме раскаянье

Жизнь не делает комфортабельней.

По Гейне

Трещина мира проходит

через сердце поэта.

Г. Гейне

Мир целёхонек — сердце в трещинах,

И бессовестно жжёт нутро.

На какую б ни ставил женщину,

Шарик прыгал всегда в «зеро».

Сколько галстуков испомажено

И испорчено простыней!

Пусть бросалась в постель не каждая —

Всё равно б не хватило дней.

Видно, счастье не мне завещано —

Не вписали туда любовь.

Сколько б я ни сдавался женщинам,

Оставалась холодной кровь.

Сколько нервов наэкономлено,

Сколько денег легло на счёт.

Только круто в карьер несло меня —

Потеряли и Бог, и Чёрт.

Лишь судьбу безнадёжно-вещую

Растранжирил на ремесло.

Ни одну не любил я женщину.

Как им всё-таки повезло!

Семь блюзов

1

Секундой бы позже — и выжил,

Себя раскорячив.

Простишь,

Что пел, не стесняясь отрыжек,

И пропил билет на Париж?

Что, пялясь в оконную темень,

Висит на ремне «Англетер»?

За что меня глупое время

Рывком переводит в партер?

Под горлышко знаком вопроса,

Повисшим на первой струне,

Чтоб жёг об язык папиросы

За тридцать фальшивых монет.

Не складывай губки в конвертик —

Он снова уйдёт без письма.

За что же, карабкаясь к смерти,

Я снова катился с ума?

Малышка, сопливым минетом

Не пишут на сердце: «Люблю!»

Никто из залезших к поэту

Не смог — и в постель, и в петлю.

2

У тебя ли по зиме в долг земли просить?

Два аршина не нашил — крест не врос в песок.

И зачем тебе глаза мои экслибрисом,

да и мне твой поцелуй вместо росписи?

Мужики тебе (себе ль вперекор) дают?

Может, совесть стыд опять перевесила?

Что ж, попрыгай, постегаю аккордами.

Может, пили тяжело — жили весело.

Без закуски прёт назад? В закрома хромай.

А не хочешь жечь нутро — лучше в лес вали.

Эх, дорожка — лента вкось, набок бахрома!

Как бы лучше заплести, чтоб по-трезвому?

Как бы к вечеру — к крыльцу… Был бы кто чужой —

что с своих? пусть сны гоняют под лавками —

я вернулся бы к тебе. Что ты? Хочешь же,

чтоб приполз на четырёх кверху лапками.

Чтоб скулил, лизал ладонь, бился, грыз стекло,

о любви цыганил, выл, жизнь выпрашивал.

Хочешь, можешь по глазам меня выстегать.

Хочешь, брюхо распори — вдруг душа жива?

Пусть мой след кривой пасут снегири в грязи.

пьяной тропкой до любви не добраться им.

Я — к твоим ногам сквозь смех, как на привязи,

челюстями от любви зябко клацая.

Я тебя бы пил взасос да зверел в любви,

путал песни в волосах — кто их выкосит?

Нас доверчивые сны ночью грели бы…

Хочешь? Вижу, вся дрожишь…

На-кось, выкуси!

У тебя же поцелуй — лучше ставь клины,

Лучше шей губа к губе — береги слова.

Ведь любовь — когда взахлёб души сдавлены.

Разулыбь меня. Слетай, скушай кислого

И налей, пока держусь, спрячь глазёныши,

Не сопи в сырой платок по-снегурочьи.

Наплевать, что жизнь под хвост — повезёт ещё.

Не тебе меня судить.

В койку, дурочка!

3

Не сюда ли волокли моё завтра?

Не вчера ли я ещё был от Бога?

Только поздно — твой подол уже задран —

Не вернётся пьяный конь с полдороги.

Может, где-то и утешат молитвой,

Да с чего бы нынче прошлым порочить?

Здесь не Гумберт забавлялся с Лолитой,

Спотыкаясь и плюя в междустрочья.

Я спокоен — мой стакан уже полон,

Ты ещё не распечатала губы.

Слишком поздно бегать по небу голым.

Я не в моде.

НЕ УМЕЮ БЫТЬ ГЛУПЫМ.

Не умею прятать спину, петляя,

Уводя чумных собак от берлоги.

Скулы поздно рвать улыбкой — я знаю

Восемь цифр на своём некрологе.

Что ж ты, глазки закатив, машешь мордой?

Ну-ка, передом ко мне, к лесу задом.

Не вчера ли я ещё…? Хватит! К чёрту!

Не сюда ли…? Подавись моим завтра!

Выйди в люди — погордись своим телом.

Не красней — последний стыд уже содран.

Хочешь похоть на любовь переделать?

Не старайся,

Я УМЕЮ БЫТЬ ДОБРЫМ.

Когти рвать бы наугад — мало выпил.

Вперехлёст ремни дорог — страшно горлу.

Оближи мои глаза — слёзы слиплись.

Потерпи, я отыграю нескоро.

В молоко ушли последние пули.

Был бы подлым, перебрался б поближе.

Помнишь, ладили любовь — крест погнули?

Я уйду. Мне всё равно, где быть лишним.

В эту ночь я не вернусь больше трезвым.

В этом круге не плясать Саломее.

Просто ждать, когда ты сдохнешь на рельсах,

Ты прости, но

Я УЖЕ НЕ УМЕЮ.

4

Снова сок зари апельсиновой

на плечах.

Снова в ночь глаза позапрятала

не свои.

Мне плевать, что ты некрасивая —

вылечат.

Морда не покроется пятнами

от любви.

Ты целуй, целуй, не увиливай

по бедру.

Что же тут зазорного — лёд сошёл,

оттепель.

Если вдруг шепну тебе: «Милая» —

я в бреду.

Ты хотела этого прошлого?

Вот тебе!

Губками оскал никотиновый

заметай,

Поиграй корявыми мыслями —

выпендрись.

Прохрипит оскрипшей пластинкою

«Summertime»,

Спой мне, в такт качая обвислыми,

«Women’s dreams».

Ты кому платила подслёзные

два к пяти,

Вынося меня чревом к северу

мерять рвы?

Не с руки любить нетверёзого?

Пей с горсти.

Если отвязалась от дерева —

поздно выть.

Если вдруг отбилась от скатерти —

уезжай.

Брось пугать меня мутно-серыми —

вынь глаза.

Что ж ты, как щенок к суке-матери,

губы сжав?

Может, хочешь душу со спермою

высосать?

Всё бы так, да просто копеечно

повелась…

Стоп. Прости. Прости ради Бога, я

чушь порол.

Может, никогда не поверишь, но

кровью ласк

Ты меня немного расстрогала.

Thanks for all!

5

Какому Пушкину любовь? Какого лешего

Варить ошмётки из Рембо в верленском крошеве?

И брось плеваться на судьбу — она утешилась.

Хотя бы раз в сыром гробу побудь хорошею.

Я груб для труб. И труп для струн.

Я пьян. Вали ко мне!

(Не зря сегодня поутру собаки плакали)

В тебе ж всего один секрет — «спала с великими».

Жаль, только я в такой игре — не самый лакомый.

Сквозь поцелуи — кровь да соль. Терпи, родимая!

Живую флейту в колесо — молчи, безумная!

Всегда хватала послабей да поинтимнее,

Но я подыгрывать тебе и не подумаю.

Какого хрена образа? Свечу! А надо ли

Через плечо плевать назад? Ведь снова вырулишь.

Ты не влезала высоко — помягче падала,

А продала меня тайком — себе ли, миру ли…

Я не успею за порог —

ты встанешь висельно,

Перечеркнёшь моим пером

все строчки синие

Там, где я врал, что ты больна,

когда в любви сильна,

И безнадёжно верил снам,

где ты красивая.

6

Зачем пришла сюда, таща клочки любви моей?

Ведь ты шепнула мне: «Прощай! А кровь я вымою!»

Прости мои остатки губ на тощем вымени,

Ведь я любил.

Что может быть непоправимее?

Зачем дразнил тебя всерьёз, играясь именем?

Поймай за хвост, поставь к стене, в упор спроси меня.

Не обижайся, что судьба отхиросимила,

Ведь я любил.

Что может быть невыносимее?

Холодной грудью не втолкнёшь в постель нагретую.

Нарви цветов, сорви портрет, порви с поэтами.

И не молись. Не Богу мне теперь советовать.

Ведь я любил.

Что может быть глупее этого?

Сходи в кабак, набив карман моими песнями.

Себе врала ты — никогда не знали здесь меня.

Зачем всё это? Поцелуй уже заплесневел.

Да, я любил.

Что может быть неинтереснее?

Толкаешь тщетно языком в меня сквозь зубы яд.

Конец ознакомительного фрагмента.