Выкрикивается лот 49

Томас Пинчон, 1966

Томас Пинчон – наряду с Сэлинджером, «великий американский затворник», один из крупнейших писателей мировой литературы XX, а теперь и XXI века, после первых же публикаций единодушно признанный классиком уровня Набокова, Джойса и Борхеса. «Выкрикивается лот 49» – интеллектуальный роман тайн, метафизический детектив и постмодернистская мистерия. Пинчон с виртуозной компактностью разрабатывает свои излюбленные темы вселенского заговора и социальной паранойи. Главная героиня в один прекрасный день обнаруживает, что назначена распорядительницей имущества своего бывшего любовника – калифорнийского магната. И вскоре пугающие откровения начинают множиться в геометрической прогрессии, а случайные слова и символы указывают на всемогущую тайную организацию, берущую начало в средневековой Европе… «Виртуозная проза, по-джойсовски замысловатый символизм, поиски Святого Грааля на новый лад – вот что такое „Выкрикивается лот 49“» (Chicago Tribune). Перевод публикуется в новой редакции.

Глава вторая

Итак, Эдипа выехала из Киннерета, не подозревая, что движется навстречу новым приключениям. Накануне Мучо Маас, с загадочно-непроницаемым видом насвистывая мелодию «Я хочу целовать твои ноги» (новой песни, записанной «Шальным Диком и Фольксвагенами» — английской группой, которой Мучо в данный момент увлекался, хотя и не верил в ее перспективность), стоял засунув руки в карманы, пока Эдипа втолковывала ему, что ей надо съездить на несколько дней в Сан-Нарцисо, чтобы разобраться с бухгалтерскими книгами и бумагами Пирса, а также обсудить дела с Мецгером, вторым душеприказчиком. Мучо был огорчен ее отъездом, но в отчаяние не впадал, и Эдипа уехала, велев ему повесить трубку, если позвонит доктор Иларий, и поручив присматривать в саду за орегано, которое покрылось каким-то плесневым грибком.

Сан-Нарцисо располагался южнее, ближе к Лос-Анджелесу. Как многие имеющие название поселения в Калифорнии, Сан-Нарцисо был не столько городом, сколько конгломератом различных проектов: районов стандартной застройки, кварталов, построенных по жилищному займу, торговых зон — и все они располагались вдоль дорог, ведущих к автостраде. Тем не менее Сан-Нарцисо стал местом жительства Пирса, там располагалась его штаб-квартира, именно там десять лет назад он начал заниматься перепродажей земельных участков, заложив основы своего богатства, на котором впоследствии все и строилось, устремляясь ввысь хлипкими и нелепыми сооружениями. Уже только поэтому, думала Эдипа, Сан-Нарцисо должен быть уникальным местом, со своей особенной аурой. Но если оно и отличалось чем-то существенным от прочих населенных пунктов Южной Калифорнии, то на первый взгляд это отличие было практически незаметным. Эдипа на взятой напрокат «импале» подъехала к Сан-Нарцисо в воскресенье. Все было спокойно. Щурясь от яркого солнца, она посмотрела вниз на склон холма, где расположились домики, дружно стоявшие на блекло-коричневой земле ровными рядами, словно заботливо выращенный урожай; и ей вспомнилось, как однажды она открыла транзисторный приемник, чтобы заменить батарейку, и впервые увидела печатную плату. Вот и сейчас упорядоченное расположение домов и улиц на склоне предстало перед ней с той же неожиданной, поразительной ясностью, как и печатная плата. Хотя Эдипа разбиралась в радио еще меньше, чем в южнокалифорнийцах, в обоих случаях внешняя упорядоченность виделась ей как своего рода иероглифическая запись, несущая в себе некий тайный смысл. Казалось, не было пределов тому, что могла поведать Эдипе печатная плата (надо было лишь попытаться проникнуть в ее тайну); и в первые минуты ее пребывания в Сан-Нарцисо где-то за границами Эдипиного понимания замаячило новое открытие. В воздухе до самого горизонта висел смог, солнце ослепительно сияло над светло-коричневой местностью; остановив свой «шевроле» на вершине холма, Эдипа оказалась как бы в преддверии некоего религиозного откровения. Словно на какой-то другой частоте, из центра какого-то вихря, слишком медленного, чтобы ее нагретая кожа ощутила его центробежную прохладу, прозвучали слова. Что-то в этом роде, подумалось Эдипе, и должно было произойти. Она вспомнила о муже, о том, как Мучо хотел уверовать в свою работу. Ощущал ли он нечто подобное, глядя сквозь звуконепроницаемое стекло на коллегу в наушниках, который менял пластинку жестом, выверенным, как движения служителя культа, священнодействующего с елеем, кадилом или потиром, и в то же время оставался сосредоточенным на звучащем голосе, подголосках, музыке, ее послании и пребывал в ней, чувствуя ее, как все те фанаты, для которых она звучала? Понимал ли Мучо, заглядывая через стекло в Первую студию, что, даже если бы он услышал эту музыку, все равно не смог бы в нее поверить?

Что-то отвлекло Эдипу от этих мыслей, словно набежавшее на солнце облако или сгустившийся смог спугнули «религиозное откровение» (или что это было?); она завела двигатель и помчалась со скоростью семьдесят миль в час по поющему асфальту, выскочила на шоссе, которое, по ее мнению, вело в Лос-Анджелес, и поехала через застроенный район или, скорее, вдоль чахлой придорожной полосы отчуждения с бесчисленными автосалонами, нотариальными конторами, закусочными, киношками для автомобилистов, офисами и небольшими фабриками; номера домов перевалили за 70 000, а потом и за 80 000. Таких ей никогда раньше не встречалось. В них было что-то противоестественное. Слева потянулось скопление розоватых приземистых строений за многомильной оградой с колючей проволокой и сторожевыми вышками, и вскоре промелькнул главный вход — ворота с двумя шестидесятифутовыми ракетами по бокам, на носовом обтекателе каждой из них красовалась надпись аккуратными буквами: «ЙОЙОДИН». Значительная часть жителей Сан-Нарцисо работала на этом предприятии — Галактронном отделении корпорации «Йойодин», одного из гигантов аэрокосмической промышленности. Пирс, как слышала Эдипа, владел большим пакетом акций этой корпорации и в свое время вел переговоры с окружным налоговым ведомством о неких льготах, призванных убедить руководство «Йойодина» и разместить здесь один из своих филиалов. Таковы, объяснял он, обязанности отца-основателя.

Вскоре ограда с колючей проволокой сменилась уже знакомой чередой стандартных коричневатых строений из шлакоблоков, в которых размещались фирмы-дистрибьюторы офисного оборудования, изготовители уплотнителей, газобаллонные станции, фабрики по производству застежек-молний, склады и все такое прочее. По случаю воскресенья все они пребывали в немоте и параличе — все, за исключением отдельных контор по торговле недвижимостью и стоянок грузовиков. Эдипа решила остановиться в первом же мотеле, который ей попадется по пути, сколь бы занюханным он ни оказался, поскольку в какой-то момент неподвижность в четырех стенах показалась ей более желанной, чем иллюзия свободы, вызванная скоростью, ветром в волосах и сменяющимся пейзажем. Да и сама дорога напоминала ей иглу шприца, воткнутую где-то там, за горизонтом, в вену-автостраду, в вену заядлого наркомана Лос-Анджелеса, чтобы даровать ему ощущение счастья, необычайной ясности, избавления от боли или того, что испытывает город вместо боли. Впрочем, даже если бы Эдипа была крошечным растворенным кристалликом героина, Лос-Анджелес по-прежнему продолжал бы ловить кайф, не замечая того, есть она или нет.

Увидев мотель, она тем не менее какое-то мгновение колебалась. Перед мотелем красовалась тридцатифутовая реклама из крашеного листового железа в виде нимфы с белым цветком в руке; а чуть ниже, несмотря на яркое солнце, горела неоновая надпись: «Мотель „Эхо“». Нимфа была очень похожа на Эдипу, которую, однако, поразило не столько это сходство, сколько скрытая воздуходувная система, заставлявшая трепетать газовый хитон нимфы, периодически обнажая ее длинные розовые ноги и огромные груди с киноварными сосками. На ее накрашенных губах играла зазывная улыбка, не то чтобы совсем шлюховатая, но уж никак не улыбка сохнущей от любви нимфы.^[27] Эдипа въехала на стоянку, вышла из машины и на секунду остановилась под палящим солнцем, вдыхая неподвижный воздух и наблюдая, как искусственный вихрь регулярно вздымает газовый хитон на пять футов вверх. Ей вспомнилась мелькнувшая у нее мысль о медленном вихре и словах, которые она не расслышала.

Номер оказался достаточно сносным, чтобы провести в нем предстоящие несколько дней. Дверь выходила в длинный двор с плавательным бассейном, в котором поблескивала на солнце зеркально-гладкая вода. В дальнем конце располагался фонтан с еще одной нимфой. Ни малейшего движения. Если кто и жил за другими дверями или наблюдал за ней в окна с затычками гудящих кондиционеров, Эдипа их не видела. Администратор, которого звали Майлз, — этакий недоучка лет шестнадцати, с битловской прической, в мохеровом пиджаке без лацканов и манжет, на одной пуговице, — нес ее сумки, напевая, вероятно, ради собственного удовольствия, а может, и для нее тоже:

ПЕСНЯ МАЙЛЗА

«С таким толстяком не станцуешь фраг», —

Ты мне начинаешь твердить,

Когда хочешь меня оскорбить.

Но я все равно крутой,

И рот свой ты лучше закрой.

Да, детка,

Я толстый, пожалуй, для фрага,

Но точно не слишком худой,

Чтобы свим танцевать с тобой.^[28]

— Чудесно, — похвалила Эдипа. — Только почему вы поете с английским акцентом, хотя говорите без него?

— Это, — объяснил Майлз, — стиль нашей группы. Она называется «Параноиды». Нас еще почти никто не знает. Менеджер говорит, что нужно петь именно так. Мы пересмотрели кучу английских фильмов, чтобы усвоить акцент.

— Мой муж — диск-жокей, — сказала Эдипа, стараясь быть полезной, — правда, на небольшой тысячеваттной радиостанции, но если у вас есть запись, я бы могла попросить его поставить вас в ротацию.

Майлз закрыл за собой дверь и прошел в комнату, глазки у него забегали.

— В обмен на что? — спросил он, приближаясь к Эдипе. — Сами знаете, такие дела даром не делаются. Думаю, вы хотите того же, что и я.

Эдипа схватила первое попавшее под руку оружие — им оказалась ушастая антенна, стоявшая на телевизоре в углу.

— Ага, — произнес Майлз, останавливаясь. — Вы тоже меня ненавидите. — И сверкнул глазами из-под челки.

— Ты и впрямь параноид, — сказала Эдипа.

— У меня гладкое юное тело, — заявил Майлз. — Я думал, старым теткам это нравится.

И ушел, предварительно выклянчив за доставку сумок два четвертака.

Вечером к Эдипе явился Мецгер. Он был так хорош собой, что поначалу она подумала, будто Они — там, наверху, — ее разыгрывают, подослав актера. Он стоял на пороге — на фоне продолговатого бассейна, в котором бесшумно трепетала вода, мерцая в рассеянном свете предзакатного неба, — и говорил «миссис Маас», будто в чем-то ее упрекая. Огромные лучистые глаза с необычайно длинными ресницами озорно смотрели на нее; она заглянула ему за спину, словно ожидала увидеть там юпитеры, микрофоны, камеры, но там была лишь бутылка французского божоле, которую Мецгер, по его словам, в прошлом году провез контрабандой в Калифорнию, запудрив мозги таможенникам, — бесшабашный правовед-нарушитель.

— Что ж, — промурлыкал он, — прорыскав весь день по мотелям и наконец разыскав вас, я имею право войти, не так ли?

На этот вечер у Эдипы не было никаких особых планов, разве что посмотреть по телевизору очередную серию «Золотого дна».^[29] Она переоделась в облегающие джинсы и черный свитер из грубой шерсти, а волосы распустила. И осознавала, что выглядит очень даже неплохо.

— Входите, — сказала она, — но у меня только один стакан.

— Я буду пить из горлышка, — галантно предложил Мецгер.

Он прошел в комнату и, не снимая пиджака, уселся на пол. Откупорив бутылку, налил Эдипе вина и начал разговор. Вскоре выяснилось, что Эдипа была недалека от истины, предположив, что Мецгер был актером. Лет двадцать назад, еще ребенком, он прославился, снимаясь под псевдонимом Малыш Игорь.

— Моя мать, — с горечью произнес он, — взялась за меня всерьез, хотела, не иначе, высосать все соки. Порой я думаю, — добавил он, приглаживая волосы на затылке, — что она преуспела. И мне становится страшно. Вам, должно быть, известно, в кого может превратить сына такая матушка.

— Вы нисколько не похожи… — начала было Эдипа.

Мецгер кривовато усмехнулся, сверкнув двумя рядами крупных зубов.

— Внешность нынче не имеет значения, — сказал он. — Я уже сам ни в чем не уверен. Но сама возможность меня пугает.

— И как часто, — решилась спросить Эдипа, понимая, что это всего лишь слова, — такая тактика съема срабатывала, Малыш Игорь?

— Кстати, — заметил Мецгер, — Инверарити лишь однажды упомянул ваше имя.

— Вы были друзьями?

— Нет. Я готовил его завещание. Не хотите узнать, что он сказал?

— Нет, — ответила Эдипа и включила телевизор.

На экране появился ребенок неопределенного пола, его голые ножки были как-то неловко сжаты, длинные вьющиеся локоны мешались с шерстью сенбернара, который вдруг начал лизать розовое личико ребенка, отчего малыш трогательно наморщил нос и произнес: «Ну, Мюррей, перестань, я буду весь мокрый».

— Это я, это я! — вскричал Мецгер, глядя в экран. — Бог ты мой, вот он я.

— Который из них? — спросила Эдипа.

— Фильм назывался… — Мецгер щелкнул пальцами, — «Уволенный».

— О вас и вашей маме?

— О мальчике и его отце, которого с позором выперли из британской армии за трусость, но на самом деле он пострадал вместо друга, понимаете, и, чтобы вернуть себе доброе имя, отец вместе с сыном отправляется вслед за своим полком в Гелиболу^[30], где ему каким-то образом удается соорудить крошечную подлодку, и каждую неделю они проникают через Дарданеллы в Мраморное море и торпедируют турецкие торговые суда — отец, сын и сенбернар. Пес смотрит в перископ и лает, когда заметит что-то подозрительное.

Эдипа налила себе вина.

— Вы все выдумываете.

— Слушайте, слушайте, в этом месте я буду петь.

И точно, малыш, пес и невесть откуда взявшийся веселый греческий рыбак с цитрой встали на рирпроекционном фоне псевдододеканесского морского пейзажа^[31] на закате, и мальчик запел.

ПЕСНЯ МАЛЫША ИГОРЯ

Мы из всех закоулков бьем фрицев и турков —

Мой папа, мой песик и я.

Победим очень скоро, как три мушкетера,

Опасности вместе пройдя.

В перископ иль в бинокль виден Константинополь.

Поплыли смелее, друзья!

Подойдя к берегам, отомстят всем врагам —

Мой папа, мой песик и я.

Затем рыбак исполнил соло на своем инструменте, после чего юный Мецгер на экране снова запел высоким голоском, а взрослый, несмотря на протесты Эдипы, принялся ему подпевать.

Либо он все выдумал, вдруг подумала Эдипа, либо подкупил инженера местной телестудии, чтобы тот запустил этот фильм, но в любом случае все это часть заговора, хитроумного заговора с целью ее обольщения. Ну, Мецгер…

— Вы мне не подпевали, — заметил Мецгер.

— А я не знала слов, — улыбнулась Эдипа.

Фильм прервался громогласным вторжением рекламы Лагун Фангосо, нового района застройки, расположенного к западу от Сан-Нарцисо.

— Инверарити вложил средства в этот проект, — сообщил Мецгер.

Проектом предусматривалось построить сеть каналов с частными причалами для катеров, соорудить плавучий зал собраний посреди искусственного озера, на дне которого планировали разместить отреставрированные галеоны, привезенные с Багамских островов, обломки колонн и фризов Атлантиды, найденные у Канар, подлинные человеческие скелеты из Италии, гигантские раковины моллюсков из Индонезии — все на потеху любителям подводного плавания. На экране мелькнул план застройки, и у Эдипы невольно вырвался вздох. Мецгер оглянулся — на всякий случай: авось этот вздох предназначался ему. На самом деле ей просто вспомнился вид, открывшийся с холма. У нее вновь возникло ощущение причастности к тайне, обещания иерофании: печатная плата, плавные изгибы улиц, отдельный выход к воде, Книга Мертвых^[32]…

Не успела она опомниться, как опять начался «Уволенный». Маленькая субмарина, названная «Жюстин» в честь умершей матери, стояла у пирса, готовая к отплытию. Проводить ее собралась небольшая толпа: там был и старый рыбак с дочкой, длинноногой курчавой нимфеткой, которая в случае счастливого конца досталась бы Мецгеру; и медсестра из английской миссии с красивой фигурой, которая досталась бы отцу Мецгера; и даже овчарка, не сводившая глаз с сенбернара Мюррея.

— Ну да, — сказал Мецгер, — сейчас у нас начнутся неприятности в проливе. Там и так было гиблое место из-за кефезских минных полей^[33], а тут еще немцы сплели гигантскую сеть из тросов толщиной два с половиной дюйма.

Эдипа снова наполнила стакан. Они теперь лежали на полу, глядя на экран и слегка соприкасаясь бедрами. В телевизоре раздался ужасный взрыв.

— Мины! — крикнул Мецгер и, обхватив руками голову, откатился от Эдипы.

«Папа, — захныкал Мецгер в фильме, — мне страшно!» В подводной лодке начался кавардак: сенбернар носился взад-вперед, брызгая слюной, которая смешивалась со струйками воды из давшей течь переборки, а отец пытался заткнуть дыру своей рубашкой. «У нас есть лишь одна возможность, — объявил отец, — спуститься к самому дну и попытаться пройти под сетью».

— Смешно, — сказал Мецгер. — Немцы устроили в сети ворота для прохода своих подлодок, чтобы атаковать британский флот. Все наши лодки класса Е пользовались этими воротами.

— Откуда вы знаете?

— Я там был.

— Но… — Эдипа не договорила, заметив, что у них неожиданно кончилось вино.

— Ага, — сказал Мецгер, доставая из внутреннего кармана бутылку текилы.

— Без лимонов? — по-киношному весело спросила Эдипа. — И без соли?

— Мы же не туристы. Разве Инверарити предлагал вам лимоны, когда вы там были?

— Откуда вы знаете, что мы там были?

Она смотрела, как он наполняет ее стакан, и вместе с уровнем жидкости росла ее неприязнь к Мецгеру.

— В тот год он списал эти расходы как деловые издержки. Я занимался его налогами.

— Бессердечный чистоган^[34], — задумчиво произнесла Эдипа. — Вы и Перри Мейсон — одного поля ягоды, вас интересуют только деньги, грязные адвокатишки.

— Но наша красота проявляется в хитроумности нашей аргументации, — разъяснил Мецгер. — Адвокат в зале суда, выступая перед присяжными, становится актером, верно? Раймонд Берр^[35] — актер, играющий адвоката, который перед присяжными превращается в актера. Я же — бывший актер, ставший адвокатом. Недавно сняли пилотный выпуск сериала по мотивам, в сущности, истории моей жизни, и главную роль сыграл мой друг Мэнни Ди Прессо. Он, кстати, бывший адвокат, бросивший практику, чтобы стать актером. В фильме он играет меня, актера, ставшего адвокатом, который периодически превращается в актера. Пленка хранится в оборудованном кондиционером подвале одной из голливудских студий, и ничто не может ей повредить, ее можно показывать бесконечно.

— Вы попали в передрягу, — заметила Эдипа, глядя на экран, чувствуя тепло Мецгерова бедра через его брюки и свои джинсы.

— Турки на патрульных катерах с прожекторами и пулеметами, — сказал Мецгер, подливая ей текилы и наблюдая, как маленькая субмарина наполняется водой. — Хотите поспорить, что будет дальше?

— Конечно нет, — ответила Эдипа. — Фильм снят давным-давно. — (Мецгер в ответ лишь улыбнулся.) — Его крутят раз уже, наверное, сотый.

— Но вы же не знаете, чем все закончится, — сказал Мецгер. — Вы его не видели.

На сей раз рекламная пауза заполнилась оглушительной похвалой сигаретам «Биконсфилд», чье основное достоинство заключалось в фильтре из костного угля наивысшего качества.

— А кости чьи? — поинтересовалась Эдипа.

— Инверарити был в курсе. Ему принадлежал пятьдесят один процент акций компании, разработавшей фильтры.

— Так расскажите.

— Как-нибудь в другой раз. У нас пока еще есть возможность заключить пари. Ну так как, спасутся они или нет?

Эдипа почувствовала, что опьянела. Ей вдруг пришло в голову, что отважная троица в конечном счете не выберется. Она понятия не имела, сколько еще будет идти фильм. Посмотрела на часы, но они остановились.

— Что за чушь, — сказала она, — конечно, они спасутся.

— Откуда вы знаете?

— Все такие фильмы обычно хорошо кончаются.

— Все?

— Ну, почти все.

— Значит, вероятность хеппи-энда меньше, — самодовольно констатировал он.

Эдипа глянула на него через стакан:

— Тогда озвучьте шансы, в процентах.

— С процентами все сразу станет ясно.

— Ладно, — крикнула она, пожалуй, несколько нервно, — спорю на бутылку чего-нибудь — текилы, идет? — что вам не удалось спастись! — И почувствовала, что попалась на удочку.

— Что мне это не удалось… — Мецгер задумался. — Еще одна бутылка за вечер окончательно усыпит вас, — решительно произнес он. — Нет.

— На что тогда будем спорить?

Она уже поняла. Казалось, они минут пять не мигая смотрели друг другу в глаза. Эдипа краем уха слышала, как телевизор один за другим изрыгает рекламные ролики. Она вдруг ощутила жгучую досаду — возможно, из-за того, что хмель ударил в голову, или потому, что фильм никак не начинался.

— Хорошо, — наконец сдалась она, стараясь скрыть дрожь в голосе, — спорим. На что хотите. Что вам не удастся спастись. Что вы пойдете на дно Дарданелл на корм рыбам, ваш папа, ваш песик и вы.

— Заметано, — протянул Мецгер, беря ее за руку якобы для того, чтобы заключить пари, но вместо этого поцеловал ладонь, проведя шершавым кончиком языка по линиям ее судьбы — неизменным, чуть солоноватым опознавательным знакам личности.

Неужели, подумалось Эдипе — как и в первый раз в постели с ныне покойным Пирсом, — все это происходит на самом деле? Но тут вновь начался фильм.

Отец укрылся в воронке на крутом скалистом берегу, месте высадки десанта АНЗАК^[36], по которому турки осатанело лупили шрапнелью. Ни Малыша Игоря, ни его пса нигде не было видно.

— Что за черт? — возмутилась Эдипа.

— Ну и ну! — воскликнул Мецгер. — Телевизионщики перепутали катушки.

— Это до или после предыдущего эпизода? — спросила она, потянувшись за бутылкой текилы, и ее левая грудь очутилась в непосредственной близости к носу Мецгера.

Прежде чем ответить, он комически скосил глаза.

— Это будет подсказка.

— Ну же. — Она слегка задела его нос чашечкой бюстгальтера и наполнила стакан. — Или спор отменяется.

— Нет, — отрезал Мецгер.

— По крайней мере скажите: это тот полк, где он служил?

— Валяйте, — сказал Мецгер, — задавайте вопросы. Но за каждый ответ вы будете снимать какой-нибудь предмет одежды. Поиграем в боттичелли^[37] на раздевание.

Эдипе пришла в голову великолепная мысль.

— Хорошо, — сказала она, — но сперва я на секундочку загляну в ванную. Закройте глаза, отвернитесь и не подглядывайте.

На экране в потусторонней тишине угольщик «Река Клайд»^[38] с двумя тысячами солдат на борту пристал к берегу неподалеку от Судд-эль-Бара^[39]. «Прибыли, ребята», — шепотом произнес чей-то голос с нарочито британским акцентом. Тут же турки открыли огонь из всех стволов, и бойня началась.

— Я помню этот эпизод, — сообщил Мецгер, сидя с плотно закрытыми глазами спиной к телевизору. — На пятьдесят ярдов от берега море обагрилось кровью. Правда, в фильме этого не показывают.

Эдипа шмыгнула в ванную, где был встроенный шкаф, быстро разделась и принялась напяливать на себя все, что могла, из привезенной с собой одежды: шесть разноцветных трусиков, пояс, три пары нейлоновых чулок, три бюстгальтера, две пары эластичных брюк, четыре нижних юбки, черное вечернее платье, два летних платья, полдюжины расклешенных юбок, три свитера, две блузки, стеганый халат, нежно-голубой пеньюар и гавайский балахон из орлонского акрила. Затем надела браслеты, брошки, серьги, кулон. Все это заняло, казалось, целую вечность, и, покончив с одеванием, Эдипа едва могла передвигаться. К тому же она совершила ошибку, глянув на себя в высокое зеркало, где отразился пляжный мячик с ножками, из-за чего расхохоталась так, что повалилась на пол, задев при этом стоявший на полочке баллончик с лаком для волос. Баллончик грохнулся об пол, что-то отлетело, из него вырвалась мощная струя распыленного лака, и баллон заметался по ванной, наполняя ее липучими ароматными клубами. Мецгер кинулся на помощь Эдипе, которая, катаясь по полу, пыталась встать на ноги. «Пресвятые угодники», — пропищал он голоском Малыша Игоря. Баллон, угрожающе шипя, отскочил от унитаза и просвистел буквально в четверти дюйма от уха Мецгера. Мецгер бросился на пол и прикрыл собой Эдипу. Баллончик продолжал как очумелый носиться по ванной; из комнаты доносились (крещендо) грохот морских орудий, пулеметов, гаубиц, винтовок и револьверов, крики и обрывки предсмертных молитв погибающих пехотинцев. Эдипа скользнула взглядом по прикрытым глазам Мецгера и уставилась на светильник под потолком, на фоне которого то и дело мелькал летающий баллончик, мощь которого казалась неистощимой. Она сжалась от страха, но ни капельки не протрезвела. Баллончик, казалось, знал, куда и зачем летит, как будто сложная траектория его метаний была заранее просчитана быстродействующей вычислительной машиной или самим Господом Богом; Эдипа, разумеется, не обладала такими способностями и лишь боялась, что этот летящий со скоростью сто миль в час снаряд в любой момент может попасть в нее или Мецгера. «Мецгер», — простонала она и впилась зубами в его обтянутое гладкой тканью предплечье. В воздухе стоял запах лака для волос. Баллончик ударил в зеркало и отскочил. Серебристое стекло на секунду застыло филигранным цветком и со звоном рухнуло в раковину, а баллончик понесся к душевой кабине, долбанул в панель из матового стекла и разнес ее вдребезги, затем срикошетил по трем кафельным стенам, взмыл к потолку, пролетел мимо светильника над двумя распростертыми телами — и все это в сопровождении жуткого шипения под невнятный грохот, доносившийся от телевизора. Казалось, этому не будет конца, однако внезапно баллончик иссяк на лету и упал на пол примерно в футе от Эдипиного носа. Она с опаской покосилась на него.

— Ни фига себе, — заметил чей-то голос. — Круто.

Эдипа разжала зубы, выпустив руку Мецгера, оглянулась и увидела в дверном проеме Майлза, паренька с челкой и в мохеровом пиджаке, правда почему-то учетверенного. Похоже, это и были «Параноиды» — группа, о которой он говорил. На взгляд Эдипы, они все были одинаковые, трое с гитарами, и у всех открыты рты. Она заметила и несколько девичьих мордашек, выглядывавших из-под мышек и коленок «Параноидов».

— Тут у них какая-то извращёнка, — сказала одна из девушек.

— Вы из Лондона? — поинтересовалась другая. — В Лондоне все так делают?

Лак для волос клубился, как туман, на полу сверкали осколки стекла.

— Господи помилуй, — подытожил парень с ключом от двери в руке, и Эдипа решила, что это и есть Майлз.

Затем он принялся увлеченно рассказывать о том, как на прошлой неделе побывал на оргии серфингистов, для которой потребовался пятигаллонный бочонок почечного сала, маленький автомобиль с откидным верхом и дрессированный тюлень.

— Мы явно проигрываем в сравнении, — сказала Эдипа, которой наконец удалось встать на ноги. — Так что почему бы вам всем не выйти на улицу и не спеть. Без хорошей музыки такие дела идут туго. Спойте нам серенаду.

— Может, — робко предложил один из «Параноидов», — попозже вы присоединитесь к нам у бассейна?

— Если нам станет действительно жарко, ребятки, — весело подмигнула им Эдипа.

Детки гуськом вышли из номера, предварительно понатыкав удлинители во все имеющиеся розетки во второй комнате и вытянув провода в окно.

Мецгер помог Эдипе встать на ноги.

— Так как насчет боттичелли на раздевание?

В другой комнате по телевизору гремела реклама турецких бань «Сераль Хогана», расположенных в центре Сан-Нарцисо, если там вообще имелся центр.

— Тоже собственность Инверарити, — заметил Мецгер. — Вы не знали?

— Садист, — заорала Эдипа, — еще раз заикнетесь, и я вам этот ящик на голову надену!

— Совсем злитесь, да? — улыбнулся он.

Не совсем.

— А что здесь, черт побери, не его собственность? — спросила она.

Мецгер многозначительно посмотрел на нее:

— Вам лучше знать.

Если бы она и захотела, то все равно не смогла бы, так как снаружи мощно грянули гитарные аккорды и «Параноиды» запели. Ударник рискованно взгромоздился на трамплин для прыжков в воду, остальных не было видно. Мецгер подошел сзади к Эдипе, намереваясь потискать ее груди, но не сразу обнаружил их под ворохом одежды. Они стояли у окна, слушая пение «Параноидов».

СЕРЕНАДА

Я лежу на песке и смотрю на луну

Над одиноким морем.

Луна манит к себе одинокий прилив,

Утешая меня только светом своим.

Луна, неподвижная и безликая,

Тщетно пляж украшает

Жалким подобием дня,

Мешая серость теней с белизной луча.

Ты тоже лежишь сегодня одна,

Как и я,

В одинокой квартирке своей ты одна,

И поэтому лучше

Сдержи одинокий свой крик.

Могу ли прийти я к тебе и луну загасить,

Вспять прилив повернуть?

Ночь стала еще темней, и я сбился с пути,

И в душе моей мрак.

Нет, я останусь один,

Пока он не придет за мной,

Пока не захватит он небо, и песок, и луну,

И пустынное море,

И пустынное море…

и т. д. [Затухание звука]

— Что теперь? — Эдипа слегка вздрогнула.

— Первый вопрос, — напомнил Мецгер.

В телевизоре лаял сенбернар. Эдипа бросила взгляд на экран и увидела, как Малыш Игорь, одетый турецким оборвышем, крадется со своей собакой по бутафорскому городу, который она приняла за Константинополь.

— Еще одна предыдущая часть? — с надеждой спросила она.

— Вопрос не принимается, — сказал Мецгер.

На пороге «Параноиды» оставили бутылку «Джека Дэниелса», как некоторые оставляют молоко, дабы умилостивить лепреконов.

— Ого, — обрадовалась Эдипа и налила себе выпить. — Малыш Игорь добрался до Константинополя на славной субмарине «Жюстин»?

— Нет, — ответил Мецгер.

Эдипа сняла серьгу.

— Он добрался туда на этой — как вы там ее назвали? — подводной лодке класса Е?

— Нет.

Эдипа сняла вторую серьгу.

— Он добрался туда по суше, возможно через Малую Азию?

— Возможно, — сказал Мецгер.

Эдипа сняла еще одну серьгу.

— Третья серьга? — спросил Мецгер.

— Если я вам отвечу, вы что-нибудь снимете?

— Сниму, даже если не ответите! — загоготал Мецгер, сбрасывая пиджак.

Эдипа еще раз наполнила свой стакан, а Мецгер приложился к бутылке. Затем Эдипа минут пять не отрываясь смотрела фильм, забыв о том, что должна задавать вопросы. Мецгер с серьезным видом снял брюки. На экране отец, судя по всему, предстал перед военно-полевым судом.

— Ага, — обрадовалась она, — опять перестановка частей. Здесь его с позором увольняют со службы, ха-ха.

— Может, он просто вспоминает прошлое, — сказал Мецгер. — А может, его судили дважды.

Эдипа сняла браслет. И пошло-поехало: на экране сменялись эпизоды, Эдипа одну за другой снимала с себя надетые вещи, что, казалось, нисколько не приближало ее к наготе, и все это перемежалось выпивкой и сопровождалось непрерывным шивари^[40], доносившимся под аккомпанемент гитар со стороны бассейна. Периодически фильм прерывался рекламой, и тогда Мецгер изрекал: «Собственность Инверарити» или «Контрольный пакет акций», а потом просто стал молча кивать и улыбаться. При этом Эдипа бросала на него злобные взгляды, все больше проникаясь мыслью — несмотря на боль, начинавшую пульсировать в висках, — что из всех возможных комбинаций новых любовников только им удалось найти способ замедлить ход времени. В голове у нее все туманилось и мутилось. В какой-то момент она зашла в ванную, попыталась взглянуть на себя в зеркало и не обнаружила своего отражения. На миг ее охватил безмерный ужас. Но она быстро вспомнила, что зеркало разбилось, рухнув в раковину. «Теперь семь лет невезения, — громко сказала она. — Мне будет тридцать пять». Закрыв за собой дверь, она воспользовалась случаем и почти машинально напялила на себя еще пару юбок, пояс и две пары длинных носков. Ей вдруг пришло в голову, что с восходом солнца (если оно вообще взойдет) Мецгер испарится. Она толком не знала, хочется ли ей, чтобы он исчез. Вернувшись в комнату, она обнаружила, что Мецгер в одних трусах спит на полу, с восставшим членом под трусами и головой под диваном. Эдипа также заметила его довольно толстое брюшко, прежде скрытое костюмом. На экране новозеландцы и турки кололи друг друга штыками. Эдипа вскрикнула и бросилась к Мецгеру, повалилась на него и принялась целовать, пытаясь разбудить. Он открыл лучистые глаза, пронзил ее взглядом, и она словно почувствовала укол где-то между грудями. Она опустилась на пол рядом с ним, вздохнув с огромным облегчением, и вся ее ригидность испарилась, словно волшебная жидкость. Эдипа вдруг так ослабела, что ничем не могла помочь Мецгеру, которому пришлось самому раздевать ее; минут двадцать он крутил и поворачивал ее туда-сюда — эдакая коротко остриженная, широкоскулая девочка-переросток, играющая с куклой Барби. В процессе раздевания Эдипа пару раз засыпала. Проснувшись в очередной раз, она обнаружила, что Мецгер уже приступил к половому акту; она легко присоединилась к сексуальному крещендо — словно в монтажном переходе к сцене, снятой движущейся камерой. Снаружи возобновилась гитарная фуга; Эдипа попыталась сосчитать количество доносящихся электронных голосов: получалось не меньше пяти, хотя она точно помнила, что только трое «Параноидов» были с гитарами; должно быть, остальные шли в записи.

Так оно и было. Эдипа и Мецгер кончили одновременно, и в момент оргазма во всем номере внезапно отключилось электричество: погас свет, телевизор заглох, экран потух и почернел. Странное было ощущение. По-видимому, «Параноиды» перестарались, и в номере вышибло пробки. Когда вскоре зажегся свет, Эдипа и Мецгер все еще лежали обнявшись посреди разбросанной по всей комнате одежды, вдыхая запах пролитого бурбона, а на экране телевизора вновь возникли Малыш Игорь, его отец и собака — на сей раз в полутемной рубке «Жюстин», где неумолимо поднимался уровень воды. Первым утонул пес, выпустив облако пузырей. Затем камера крупным планом показала плачущего Малыша Игоря, его руку на пульте управления. Тут где-то в цепи произошло короткое замыкание, и электрический разряд поразил малыша, который успел лишь судорожно дернуться и испустить пронзительный вопль. В силу известного голливудского пренебрежения правдоподобием отец был избавлен от убиения электрическим током, дабы произнести прощальную речь, попросить прощения у Малыша Игоря и сенбернара за то, что вовлек их в эту гибельную авантюру, и посетовать на то, что им не суждено встретиться на небесах: «Последний раз ты видел своего папочку, малыш. Тебе предстоит отправиться в рай, а мне суждено гореть в аду». В финале крупным планом возникло его искаженное страданием лицо на фоне оглушительного рева хлещущей в пробоину воды, который затем сменился этой странной киномузыкой тридцатых годов с играющими в унисон чуть ли не десятком саксофонов, и на экране появилась надпись: «Конец».

Эдипа вскочила на ноги, отбежала к противоположной стене и, повернувшись, злорадно посмотрела на Мецгера.

— Они погибли! — выкрикнула она. — Так-то, паршивец, я выиграла.

— Ты выиграла меня, — улыбнулся Мецгер.

— Так что тебе про меня сказал Инверарити? — спустя какое-то время спросила она.

— Что с тобой придется попотеть.

Эдипа заплакала.

— Иди ко мне, — позвал Мецгер. — Ну, иди же.

Выдержав паузу, она сказала:

— Иду.

И вернулась к нему.

Примечания

27

В «Метаморфозах» Овидия нимфа Эхо, безнадежно влюбленная в Нарцисса, истаяла от любви, но сохранила голос, постоянно звучащий отзвуком чужих слов. Нелишне напомнить, что действие происходит в городке Сан-Нарцисо (также см. примеч. к с. 177).

28

Фраг и свим — танцы, ставшие популярными среди молодежи в середине 1960-х гг. Вот, к примеру, в каком контексте их упоминает Элдридж Кливер (один из лидеров «Черных пантер»): «Белая молодежь уже начинает выражать свое отношение к тому факту, что „американский образ жизни“ стал пережитком истории. Молодым людям наплевать, что лысеющим или коротко остриженным взрослым не нравятся их первобытные патлы. Им тем более наплевать, что их твердолобые предки не въезжают в новомодные танцы: фраг, манки, джёрк, свим, ватуси. Главное — им самим клево свинговать всем телом под невообразимые ритмы, а не волочиться по танцплощадке, наподобие зомби, под заунывное бряцание смертельно тоскливой музыки» («Белая раса и ее герои», 1968).

29

«Золотое дно» («Bonanza») — один из самых долгих и успешных американских телесериалов (1959–1973), действие которого происходит на Диком Западе.

30

Гелиболу — порт на Галлипольском полуострове в Турции, где во время Первой мировой войны проходила так называемая Галлипольская (или Дарданелльская) операция. Англо-французские войска и Австралийско-Новозеландский корпус безуспешно пытались сломить сопротивление турецких войск и, понеся большие потери, эвакуировались в Грецию.

31

Додеканес — группа островов в Эгейском море у юго-западного побережья полуострова Малая Азия.

32

Книга Мертвых — здесь: древнеегипетское собрание погребальных текстов, в основном заклинаний, на папирусных свитках, которые клали вместе с умершими. Своего рода руководство к поведению в загробном мире. Первое собрание этих текстов было опубликовано в 1842 г. немецким египтологом Карлом Рихардом Лепсиусом (его имя Пинчон дал немецкому шпиону конца XIX в. в романе «V.»). Возможно, также имеется в виду Тибетская Книга Мертвых («Бардо Тёдол»), впервые изданная на английском в 1927 г., а в 1955-м переизданная с предисловием К. Г. Юнга.

33

Кефез — место в Дарданеллах, где затонуло много подводных лодок во время Первой мировой войны.

34

Отсылка к «Манифесту коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса: «Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его „естественным повелителям“, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного „чистогана“».

35

Раймонд Берр (1917–1993) — канадский актер.

36

АНЗАК (англ. ANZAC — The Australian and New Zealand Army Corps) — Австралийско-Новозеландский армейский корпус.

37

Водящий загадывает известного человека, называет первую букву, а остальные задают наводящие вопросы, на которые он отвечает «да» или «нет».

38

Упоминается реально существовавший пароход, спущенный на воду в 1905 г.

39

Судд-эль-Бар — город на побережье пролива Дарданеллы. Во время Первой мировой войны там располагались турецкие укрепления.

40

Шивари — так в западных штатах Америки называют шутливую серенаду для новобрачных. Искаж. фр. charivari.