Мировая революция. Воспоминания

Томаш Масарик, 1927

Томаша Масарика в Чехии называют не иначе как «батюшка». Первый президент Чехословацкой Республики, единогласно избранный в 1918 году после окончания Первой мировой войны и распада Австро-Венгрии, был политиком, который словно обогнал свою эпоху. Он правил страной 17 лет, руководствуясь принципами гуманизма и демократии. Воспоминания Масарика, посвященные периоду 1914-1918 годов, отражают его активную деятельность по признанию страны независимой. Впервые на русском языке книга была опубликована в 1927 году в Праге. Перевод выполнен Надеждой Мельниковой, известным русским историком, славистом, которая была замужем за секретарем Масарика, чешским дипломатом Ярославом Папоушеком. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

III

На родине Руссо (Женева, январь — сентябрь 1915)

15

В Риме еще продолжался подготовительный период моей работы: теперь же должен был начаться творческий. Швейцария была для этого весьма удобна, хотя бы по своему географическому положению; она была по соседству с дружескими и неприятельскими землями, между прочим и с Австрией, так что связь с Прагой была сравнительно легка. Далее, в Швейцарии как в политическом убежище я мог встретиться с эмигрантами остальных народов.

В Швейцарии мне были доступны все, главным образом неприятельские газеты, немецкая и австрийская публицистика, особенно же политическая и военная; само собой разумеется, что мы получали и свои газеты. Для нас это было огромным преимуществом: по газетам мы могли следить за развитием событий на родине и во всей Австрии; в борьбе против австрийской и венгерской пропаганды это было неоценимое оружие. В Женеве и в Цюрихе можно было купить все нужные книги, журналы и карты; это продолжалось и позднее, я выписывал из Швейцарии то, чего мне не хватало в Лондоне или в Америке.

А всего этого нужно мне (а также и для моих друзей) было немало; я привык при точном политическом наблюдении чтение повременной печати дополнять политической и исторической литературой; я всегда интересовался литературой главных государств в целом, включал туда и изящную литературу, чтобы понимать политическое развитие в связи с единой материальной и духовной жизнью. У меня скоро образовалась недурная военная библиотека.

В Швейцарии была и наша колония, в Италии же ее не было; было, значит, необходимо информировать ее о положении вещей на родине, объединить общей программой группы, разбросанные по разным городам и организовать их для совместной работы. В Женеве нашлись сразу энергичные помощники: д-р Сихрава, инженер Борачек, студент Лавичка, позднее Божинов, Кийовский и другие. На д-ре Сихраве лежали тяжелые обязанности журналиста (у нас не было газетных работников, а с родины статья в наши заграничные газеты не доходили); кроме того, он должен был наблюдать за всею службой связи с Прагой.

В это же время был в Монтре граф Лютцов; я не пошел к нему, чтобы не компрометировать его, но он знал о моей деятельности и, как позднее мне сообщили общие друзья в Англии, одобрял ее, а особенно мою русскую политику.

Едва я устроился в Женеве, как начали приходить от семьи из Праги неожиданные известия о болезни моего сына Герберта. 15 марта пришла телеграмма о его смерти — но ведь во время войны тысячи семей теряют своих членов. Был он человеком удивительной и редкой чистоты и честности, художником-поэтом, стремившимся к прекрасной простоте, здоровым и сильным благодаря физической культуре. Он все старался сделать так, чтобы ему не нужно было служить Австрии, и все же он нашел смерть в войне: заразился тифом от галицийских беженцев, которым помогал. Вот случай, пригодный для фаталистов.

Мои давнишние клерикальные противники посылали мне из Праги грубые, ненавистнические анонимные письма: «Перст Божий»! Я все же был уверен, что это не было наказанием за мою антиавстрийскую политику, но скорее напоминанием, чтобы я не ослаблял ее…

Первой и чрезвычайно важной задачей нашей деятельности была организация подпольной работы — посылки курьеров в Прагу и обратно. Шло это довольно успешно: все мы работали с удовольствием, и нас занимали новые задачи; я лично посвящал делу много времени. Задача была техническая и психологическая; изобретались и делались различные предметы, в которых прятались документы (шифрованные и нешифрованные). Был у нас, например, искусный столяр, который делал сундуки и ящики, в стенках которых можно было спрятать значительное количество газет, писем и т. д., и, несмотря на все старания, полиция ничего не могла найти. У нас было правило не делать того, что всегда практикуется, т. е. ни двойного дна, ни прятания в башмаках и платке; все должно было быть необычным.

Гораздо труднее был выбор людей и их информирование; каждый курьер, в зависимости от своей интеллигентности, образованности и т. д., получал такие инструкции, с которыми бы он мог действовать при каких бы то ни было обстоятельствах. Он должен был быть подготовлен ко всяческим положениям, а поэтому для него выбирались задачи соответственно с его способностями. В такой работе часто мешает то, что курьеры не придерживаются точно инструкций, необдуманно импровизируют и допускают неосторожности.

Благодаря такой неосторожности было ухудшено положение д-ра Крамаржа, который вместе с д-ром Рашином скоро попал в тюрьму; с ними были арестованы и редактор «Часа», супруга д-ра Бенеша, и моя дочь Алиса. Больше всего я беспокоился о том, чтобы не был схвачен д-р Бенеш. Один член нашей подпольной организации — социал-демократ — очень страдал оттого, что его партия не принимает достаточного участия в заграничной работе; ему пришла мысль послать, без моего ведома, курьера к д-ру Соукупу, призывая его и партию к активной работе. Этот курьер был пойман полицией. Вся история достаточно известна. На нас этот случай отразился в том отношении, что мы должны были все начать снова и новым способом. Полиция тоже стала более ловкой, а следовательно и мы должны были напрягать все свои силы.

Связь с Прагой велась до известной степени также и «легально» — почтой; сначала, по крайней мере, письма (неполитические) доходили туда и обратно; таким образом, я мог осторожно и при помощи шифра сообщить, например, что собираюсь съездить домой. На это, однако, сейчас же пришла (в начале января) телеграмма от д-ра Бенеша, сообщающая, что это невозможно; Махар также сообщил мне, что меня казнили бы сейчас же на границе. Мои прежние друзья были хорошо информированы о телеграмме барона Маккио из Рима (он не любил меня после моей борьбы против Эренталя), который жаловался на мою «предательскую деятельность» в Риме. Наши, дома, очень искусно пользовались газетами (и немецкими), давая нам в различных объявлениях и хронике сведения и советы. Д-ру Бенешу удалось два раза приехать ко мне в Швейцарию. Приезжали также профессор Гантих, депутат Габерман и д-р Тржебицкий. Д-р Тржебицкий подтвердил мне то, что я уже знал ранее от д-ра Бенеша, а именно, что д-р Рашин прекрасно и усердно работал с д-ром Бенешем в маффии. Я просил передать ему, что прежние несогласия и размолвки, которые были между нами, теперь стерты для меня войной, и я весьма рад, что мы работаем вместе.

Особым и сложным родом занятий было создание различных шифров и ключей, так как их приходилось менять через известные промежутки времени; инженер Барачек работал над конструкцией особой пишущей машины для шифрования.

Другой важной задачей было собрание колоний во всех союзнических государствах в единое целое; шло это весьма медленно, так как корреспонденция на расстоянии была затруднительна. С течением времени я посетил все главные колонии или послал к ним верного человека, таким образом, были подкреплены письменные переговоры. Чтобы не заводить обширной и утомительной корреспонденции, мы должны были основать газету, которая осведомляла все колонии и руководила ими. До известной степени нам в этом помогала дружественная печать, публикуя известия и интервью, но и враждебная не отставала — своими доносами и жалобами.

С Парижем теперь легко было сноситься. С Дени мы переписывались, а затем приехал Кепль, который помогал ему при работе в парижской колонии. С Парижем были установлены регулярные сношения почтой и при помощи взаимных посещений. Из Женевы было также легче переписываться с Лондоном, Америкой и Россией.

Наши люди всюду поняли правильно, что было нужно; всюду появились попытки военной и газетной организации, всюду старались создать руководящий центр. Так возник в Швейцарии в Берне «Центральный Союз Чешских Обществ в Швейцарии» (3 января); в Париже начал выходить еженедельник «Наздар» — Гоффмана-Краткого, а позднее, «L’Independance Tchеque», орган Коничка из России; вскоре же (28 января — 5 февраля) был создан «Национальный Совет Чехословацких Колоний». Этот «Национальный Совет» выступил с резким антиавстрийским манифестом (16 февраля — Франц Иосиф лишен трона) и обращением к словакам. Нужно, однако, отметить, что эти парижские предприятия также и вредили нашему делу.

В Америке в Клевеленде 13 января состоялся съезд «Чешского Национального Союза в Америке». В нем сосредоточилась вся революционная работа наших американских колоний.

В Москве 7–11 марта был созван первый съезд представителей чехословацких обществ в России и на нем основан «Союз чехословацких обществ в России».

Таким же образом организовались наши земляки в Сербии и в Болгарии; только в Германии, где наших людей было больше, нежели в иных государствах, естественно, этого не могло быть.

Всюду создавались и провозглашались приблизительно одинаковые планы; протест против Австро-Венгрии выражался главным образом вступлением в союзнические войска.

Политическая программа обычно бывала довольно радикальна, но недостаточно продумана; требовали, например, не только Вену с Австрией, но и всю бывшую Силезию, а иногда и такие земли, которые принадлежали чешской короне лишь короткое время. Подобным восторженным политикам не приходило в голову, что такое наше государство было бы по преимуществу немецким. Когда подобные фантазии распространялись между нашими людьми, то в этом еще не было большой беды, но они очень вредили, когда их преподносили каким бы то ни было правительствам или политическим деятелям.

Всюду в колониях были партийные и личные недоразумения, часто обусловленные местными особенностями; всюду было много умничания, зависти и личных распрей, но всюду было и много доброй воли. Самые сильные затруднения были, пожалуй, в Париже; проф. Дени не мог всего этого выдержать и отказался от работы. Упомянутый выше «Национальный Совет» и газеты были погребены, едва лишь родившись (журнала «Наздар» вышло, кажется, 4 номера, а «L’Independance Tcheque» — 11).

Без особых затруднений скоро всюду был признан мой авторитет; благодаря сообщениям и советам отдельные колонии могли ориентироваться. Так, летом 1915 г. этот процесс был в главных чертах закончен. У нас образовались газеты под руководством отдельных лиц: журнал Дени «La Nation Tcheque» вышел 1 мая, 17 июня вышел в Петербурге «Čechoslovák» Павлу, в Киеве выходил «Čechoslovan» Швиговского, наконец, у нас была еще «Československá samostatnost» д-ра Сихравы, выходившая во французском городке Аннемассе начиная с 22 августа. «Samostatnost» была настоящим «органом политической эмиграции» (таков был подзаголовок) и выразительницей мнений центра и руководящих кругов всей заграничной деятельности. В Америке чехи и словаки обладали обширной печатью. В России словацкая газета возникла лишь в 1917 г. (с мая начали выходить «Slovenske hlasy»). В Сибири выходили позднее чешские и словацкие газеты.

На меня все время нажимали, требуя, чтобы из Чехии приехали депутаты и журналисты: в конце мая приехал депутат Дюрих. Я его знал по венскому парламенту; он был в своих выступлениях, как депутат, весьма приличен, говорил по-французски и по-русски, но политически, для данного положения, был слаб. Приехав, он заявил, что д-р Крамарж выбрал его специально, как народного представителя для России; я против этого ничего не имел, в случае если мы сможем сговориться о программе. Он ориентировался на царя и даже на православие, как множество тех из наших русофилов, которые ожидали спасения от России. Наших раздражало, что он со своей русофильской пассивностью не принимал участия в нашей работе, кроме того, они его обвиняли, что и в Россию он не слишком торопится. Желая избежать публичных споров, я неоднократно был принужден сдерживать неспокойные элементы. Что касается его поездки в Россию, то я заметил в русском посольстве, что о нем ведется переписка с Петроградом; в чем она состояла, мне не говорили. Задержка бросалась в глаза.

Я еще в Праге подумывал о том, чтобы д-р Шейнер, как глава соколов, бежал в Россию; у него был большой авторитет, и им он мог воспользоваться для создания нашего войска. Из Швейцарии я усиленно и часто настаивал на этом. Из Праги я получил наконец известие, что это будет осуществлено.

16

В Швейцарии все более и более укреплялась наша политическая связь с союзниками за границей. Прежде всего в самой Швейцарии нашли мы новых многочисленных друзей; естественно, они были сначала из французской, но позднее и из немецкой части Швейцарии. Скоро у меня были завязаны сношения с кругами публицистическими (Journal de Genève и другие), университетскими и т. д. Хорошей помощницей мне в этом отношении была дочь Ольга.

Мы получали важные, особенно военные, сообщения из Праги; это было достаточной причиной для того, чтобы установить постоянные сношения с итальянским посольством.

Совместная работа с югославянами продолжалась; мы взаимно сообщали, кто и что делает, советовались и часто совместно выступали. В Женеву приезжали из всех югославянских земель различные политические и общественные деятели. В Лондоне 1 мая 1915 г. образовался «Югославянский Комитет», как руководящий орган Югославии из Австро-Венгрии; он издавал свой «Bulletin Jоugoslave» в Париже и подавал французскому правительству, английскому парламенту и иным свои меморандумы. Сербы из королевства имели в Женеве свою газету «La Serbie»; в Женеве кроме того было «Сербское газетное агентсво», у черногорцев было два органа: «Ujedinjenje» прогрессистов и «Glas Crnogorca» — королевский, выходил в Нейи у Парижа.

Я написал предисловие к книге, в которой югославяне развивали свою национальную программу.

В Женеве были добрые знакомые, как, например, проф. Б. Маркович и иные; на время здесь появился и Супило по своем возвращении из России, куда он отправился сейчас же после нового года для осведомления официальной России о Югославии. Об этой его поездке в Россию расскажу позднее. Сербский консул доставал для нас необходимые паспорта и визы во Францию. У меня лично тоже был сербский паспорт. При помощи этих друзей я достал сведения о наших земляках в Сербии. В Женеву также приехал начальник лагеря военнопленных, и от него я услышал, что делается в Сербии и сколько у них там наших пленных. Я подумывал тогда съездить взглянуть на них, но обстоятельства задерживали меня в Женеве.

В Швейцарии также была довольно сильная болгарская пропаганда. Очень скоро между болгарами и сербами завязались острые споры, между прочим, из-за Милюкова, склонявшегося к Болгарии (Милюков, изгнанный одно время из дореволюционной России, жил довольно долго в Болгарии и был благодаря этому ближе болгарам). Я, естественно, в этом споре с болгарами участия не принимал, несмотря на то что осуждал болгарскую политику, как это видно из моего ноябрьского заявления. Болгары требовали не только всю Македонию, но и старую Сербию и так называемую болгарскую Моравию. Кроме того, еще необходимо припомнить, что союзники обещали все это болгарам, желая привлечь их на свою сторону — эта политика союзников, направленная против Сербии, истекающей кровью рядом с ними, была предметом серьезных размышлений моих югославянских и английских друзей.

Конец ознакомительного фрагмента.